Сумерки Мемфиса

Как и ожидал хозяин, Поликсена была поражена и восхищена его дворцом: и Аристодем тоже, воспоминания успели притупиться. Кроме того, с тех пор, как афинянин был здесь, многое оказалось перестроено, украшено по-новому и переставлено. А уж для Никострата это был просто праздник - столько закоулков, столько тайников и приключений! Только бы не сверзился ниоткуда, в тревоге думала Поликсена, и не заблудился! - Кто построил этот дворец? Я тебя так и не спросила! - сказала царевна брату, когда они втроем сели отдохнуть и побеседовать в большом зале с фонтаном. Поликсена обвела взглядом огромный сводчатый зал и поежилась от стеснения и прохлады. - Мне почему-то кажется, что его возвел ты, хотя я знаю, что дворец старше! - рассмеялась она, видя улыбку брата. - Этот дворец так подходит тебе! - Он во многом мое творение, - согласился Филомен. - К нашему дому приложила руку и моя жена. Азиатские дворцы легче перестраивать и расширять, нежели греческие: их планировка и слияние с местностью позволяют это. Сатрап, сидевший напротив гостей в кресле, поставил подбородок на руку, так что рукав шитого серебряными птицами халата упал до локтя. Он задумчиво прибавил: - У эллинов почему-то считается, что только мы умеем достигать гармонии в архитектуре. Но разве видела ты когда-нибудь здание, исполненное большей гармонии, чем это? А бактрийские крепости подобны гнездам орлов, свитым в скалах! - Откуда ты знаешь? Артазостра рассказала? - спросила сестра. При упоминании персиянки она ощутила неожиданную сильную ревность, хотя все еще не видела ни этой госпожи, ни обоих сыновей сатрапа, Дариона и Артаферна. - Да, Артазостра рассказала мне, - кивнул Филомен, слегка улыбнувшись. - Девочкой она часто путешествовала с семьей отца, Аршака, персы сохранили многие привычки кочевников... родилась моя жена в Сузах, но видела и Вавилон, и Бактрию. Тут хозяин увидел, что Поликсена не слушает его: сестра беспокойно оглянулась в сторону террасы, откуда уже наползал сумрак, а потом посмотрела в коридор. - Не бойся за детей, - брат угадал ее мысли. - Фрина еще не проснулась, а твой сын уже набегался и тоже спит. Я приказал стражникам по всему дворцу следить, чтобы мальчик не свалился с высоты и не уронил на себя ничего! - прибавил Филомен. Господин Ионии улыбнулся. - Мои воины ответят головой, если Никострат пострадает! Поликсена бросила быстрый взгляд на мужа: и увидела, как напряженно блестят его голубые глаза. - Вот как? Но ведь среди твоей стражи есть и персы? - спросила она. - Уверяю тебя, что персидские охранники ничуть не хуже эллинов: я бы даже сказал, что варвары еще надежнее, - ответил Филомен. - Азиаты никогда не станут своевольничать и исполняют свой долг до конца! Поликсена глубоко вздохнула и сделала глоток лимонной воды из кубка, стоявшего перед нею на столике. Пошевелила ногами в мягких войлочных туфлях, которые надела после ванны. Они так нежили сбитые ноги. - Ты так и не сказал мне, кто основал дворец, - напомнила она. - Мой предшественник. Тиран и трус, который сбежал, услышав, что идут персы, - улыбнувшись при этом воспоминании, ответил Филомен. - В первоначальном виде мой дворец был гораздо проще и в нем было гораздо больше греческого! Поликсена опять взглянула на мужа, сидевшего рядом на кушетке. Она помнила из писем брата, что Милет, оставшийся без правителя, упорно противился Камбису, не желая отдавать своей свободы: но славный город не получил поддержки ионийских соседей и вынужден был сдаться. А вскоре власть сына Антипатра распространилась на всю Ионию. Поликсена встала и прошлась по залу, рассматривая его: сколько было видно в свете стенных факелов. Аристодем остался сидеть: он все еще никак не вмешивался в разговор брата и сестры, но выпрямился, прищурив глаза и потирая подбородок. Филомен казался гораздо более расслабленным: он наклонился с кресла, уперев локти в колени и наблюдая за передвижениями сестры, но тоже не вставал с места. - Как хорошо придумано, сделать фонтан посреди зала, - наконец сказала коринфянка, повернувшись к хозяину. - Как будто сад перенесли под крышу... или твоему саду стало тесно под крышей, и он разбежался по холму! - рассмеялась Поликсена. - Это не редкость в Азии, - ответил Филомен. - Моя жена пожелала сделать так! А о висячих садах царицы Шамирам ты слышала? - Это та, которую мы называем Семирамидой? Вавилонская царица, которая приказала страже убить своего мужа и стала править единолично? - спросил Аристодем. Афинянин впервые подал голос. Филомен посмотрел на друга. - Так рассказывают, - ответил хозяин дворца после долгого непонятного молчания. - И если и так, это единственный случай за всю историю! - Этого мы утверждать не можем, - заметил афинянин. - И одному человеку вполне хватит единственного случая! Темные подведенные глаза сатрапа блеснули. Филомен склонился к гостю, оперевшись рукой о сильное обнаженное колено, показавшееся между полами халата: - Если это предупреждение, мой друг, я понял тебя. А если намек, намеков мне достаточно! Аристодем почтительно склонил голову и промолчал. Поликсена тем временем кончила гулять по залу и вернулась к мужчинам. Она села на низкую скамеечку, в некотором удалении от обоих. - Здесь у тебя очень хорошо, только пустовато, - сказала коринфянка брату. Филомен ласково улыбнулся. - Ты права. Это место отдыха моей жены. Мы договорились с Артазострой, что я ничего не буду менять в этом зале без ее согласия! Может быть, Артазостра согласится, чтобы я поставил статуи по углам. Но у персов и зороастрийцев особое отношение к изображениям людей и богов! Тут Аристодем, не говоривший ни слова, неожиданно вздрогнул и уставился на Филомена словно бы в каком-то подозрении. Но Поликсена ничего не заметила. Опять поднявшись и выйдя на середину зала, гостья окунула руку в фонтан и пошевелила пальцами в воде: коринфянка улыбнулась. Филомен смотрел на нее с таким наслаждением, с каким мужчина смотрит на забавы любимого ребенка или любимой женщины. Он знал, что в этот миг сестра готовит возражение ему, и с нетерпением ждал ее ответа. - Нет, статуи сюда не подойдут, - наконец задумчиво сказала Поликсена. - Статуи лучше устанавливать в коридорах или стенных нишах - там, где тесно... Или в конце молитвенного зала, перед жертвенником! - Ты подразумеваешь египетские и вавилонские статуи, - кивнул Филомен. - Ты права! Эти восточные статуи должны быть ограничены каноном и пространством! А как насчет статуй, которые изображали бы человека в движении? - Я таких не видела, - сказала Поликсена. И вдруг она вспомнила о Ликандре. Брат как будто хотел навести ее на эту мысль, но зачем... так жестоко? Неужели Филомен настолько ревновал?.. Она знала, что в ревности самые справедливые и благородные люди делаются на себя не похожи. И может ли любить тот, кто не ревнует! Царевна справилась с собой, ощущая на себе взгляды обоих мужчин, которые жгли ее. Оба, казалось, одновременно пытались проникнуть в ее мысли: и это было мучительно и страшно. - Прошу простить меня... мне нужно к детям, а потом я пойду спать, - сказала Поликсена. Филомен, расслышав в голосе сестры скрываемую дрожь, мягко улыбнулся. - Конечно, иди, милая сестра. Это теперь твой дом. Ты найдешь сама дорогу? Тут Аристодем резко поднялся. Он кусал нижнюю губу, словно что-то обдумал или на что-то внезапно решился. - Я провожу ее, - сказал светловолосый афинянин. Филомен рассмеялся. - Так вы оба заплутаете. Останься, - велел сатрап Ионии. Он лишь немного возвысил голос: но Аристодем замер на месте, а потом сел снова. Как только Филомен вернулся в свою персидскую крепость, у него словно бы вся манера сменилась на азиатскую. Коринфянин и говорил, и, казалось, мыслил теперь совершенно по-другому, чем при встрече с сестрой и ее мужем! - Мы с тобою побеседуем по-мужски, пока я свободен, - сказал Филомен гостю. - А Поликсену проводит мой стражник. Он хлопнул в ладоши и громко позвал: - Видарна! И Поликсена, и Аристодем вздрогнули: от стены у выхода из зала отделился черноволосый и чернобородый стражник-перс, остававшийся невидимым во все время разговора. Или он пришел недавно, незаметно для гостей? Удивительно было то, что хотя темная одежда и вороненые доспехи скрывали все тело азиата, голова этого человека была обнажена. Это супруги уже заметили у всех персидских воинов здесь. - Я не люблю, когда мои слуги, а особенно мои воины покрывают головы у меня в доме, - сказал сатрап обоим родственникам, опять без труда разгадав, о чем они думают. - Защищенная голова воина означает готовность к битве, вы сами знаете! А обнаженная голова означает преданность своему господину и открытость перед ним. Видарна стоял совершенно неподвижно, пока господин рассказывал о нем, бесстрастно глядя перед собой: и осталось только гадать, сколько азиат понял из слов Филомена. Впрочем, хозяина это нисколько не смутило. - Проводи царевну до ее покоев, - приказал Филомен стражнику по-персидски, слегка кивнув в сторону Поликсены. Перс взглянул на Поликсену, потом поклонился обоим, брату и сестре. Затем посмотрел на Аристодема, который опять встал с места, услышав приказ хозяина дворца... вернее, варвар посмотрел сквозь Аристодема: и афинянин мог бы поклясться, что в черных глазах стражника мелькнула насмешка. Поликсена направилась было следом за Видарной, который сделал несколько шагов к выходу и приостановился, дожидаясь царственную гостью. Но потом коринфянка опять повернулась к брату. - Благодарю тебя. У тебя чудесно, - сказала она. - Уверена, мы с Аристодемом не разочаруемся, познакомившись с твоей супругой и детьми! Филомен рассмеялся. - Уверен, что нет, сестра. Артазостра немного... дичится вас, как вы уже поняли. Но завтра она непременно выйдет к вам, по долгу хозяйки и родственницы! Думаю, ты многое от нее узнаешь! Поликсена поклонилась; брат кивнул. Повернувшись, она удалилась вместе со стражником. Когда звук их шагов стих вдали, Филомен повернулся к старому товарищу. Аристодем снова сел и достаточно успел овладеть собой. - Она очень изменилась, - сказал Филомен: и в этих словах было гораздо больше восхищения, чем порицания. - Да. Мы все очень изменились, - ответил афинянин. - Верно, брат мой. Сатрап улыбнулся. Суровость слов гостя, казалось, ничуть не задела хозяина. - Расскажи мне о себе. Все, как ты жил эти три года, - попросил Филомен. Аристодем на ощупь налил себе вина из кувшина, плеснув воды из гидрии*. А потом начал рассказывать: друг внимательно слушал, соединив кончики пальцев и лишь иногда поощрительно улыбаясь. Когда пришла очередь говорить Филомену, Аристодем так же внимательно слушал его. Сейчас они не спорили и не искали истину, как тогда, когда Филомен в первый раз принимал Аристодема у себя: два пифагорейца делали молчаливые выводы друг о друге. Когда они кончили говорить, была уже глубокая ночь. Наступил предрассветный час, когда все в мире людей и духов замирало, ожидая, что принесет новый день. Хозяин сам проводил друга до покоев жены: и, обняв на прощанье, ушел. На страже у дверей спальни стояли двое ионийцев Поликсены, и это принесло Аристодему некоторое успокоение. Афинянин вошел в опочивальню, напоенную ароматом роз. Персидские розы были не чета египетским болотным цветам! Поликсена спала на широкой кровати под балдахином, натянув до подбородка покрывало из мягчайшей белой шерсти и по-детски подложив ладони под щеку. Муж улыбнулся при виде этого, но потом опять стал озабоченным и хмурым. Впрочем, конечно, он устал... ему нужна завтра ясная голова, чтобы хоть что-нибудь сообразить! Он проверил Фрину, которая спала в колыбельке в углу. Никострата поселили отдельно... мальчишке не место рядом с молодыми супругами: так сказал Филомен, лукаво улыбнувшись, когда показывал гостям их комнаты. Аристодем лег рядом с женой, под общее покрывало, и обнял ее. Теплая близость любимой сразу успокоила его: Поликсена вздохнула и, не просыпаясь, прижалась к мужу. Она пробормотала что-то, Аристодем не расслышал... и вдруг замер, различив в бормотании жены чье-то имя. Кого она позвала, супруга или брата?.. - Все равно, - прошептал афинянин. Он поцеловал ее. - Ты моя, и плохо придется тому, кто попробует разлучить нас! - шепотом воскликнул философ. - Или отобрать у нас детей! Он снова поцеловал Поликсену. - Клянусь Гекатой Трехликой, - прошептал эллин, подняв кулак. И улыбнулся. Решиться было уже половина дела! Аристодем уснул в этой чужой постели спокойно и крепко. * Древнегреческий сосуд для воды.