Сумерки Мемфиса

Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? А.С.Пушкин, "Клеопатра" Когда милетец проснулся, молодой раб-египтянин уже стоял у его постели. Менекрат, пожалуй, обошелся бы без этого соглядатая; но делать было нечего. Эллин совершил омовение с помощью слуги, стоя нагим на камне в купальне, и позволил умастить себя шафранным маслом. Потом надел чистый хитон, взяв из своего сундука: смен одежды у него было не так уж много. Он поел у себя в комнате, а потом, захватив два последних рисунка, пошел в сопровождении египтянина туда, где в этот раз царица дожидалась его. Это оказалась крыша особняка, превращенная в сад, - едва эллин поднялся по лестнице, как оказался среди цветов и даже деревьев, которые росли в больших емкостях с мягкой пахучей черной землей. Менекрат оглянулся на своего прислужника в длинной белой юбке и с гладко выбритой головой, с руками, украшенными браслетами; и вдруг ощутил себя неловко даже в обществе этого прислужника. На самом Менекрате не было ни краски, ни украшений, а хитон его из грубоватого льна впору было бы носить любому домашнему рабу в Элладе. Дома это милетца нисколько не смущало. В Египте же простота в обыкновениях, столь высоко ценившаяся эллинами, служила только еще одним и несомненным поводом для презрения! Он еще раз быстро взглянул на свои папирусы. Верно ли он угадал, какие статуи хочет царица?.. Нитетис сидела в кресле, без навеса - в тени тутового дерева: и на коленях египтянка держала ребенка. Менекрат остановился, будто налетев на стену. Великая царица с улыбкой взглянула на гостя и посадила лежащую девочку прямо: словно затем, чтобы дать экуеша полюбоваться ею. Конечно, все матери в этом одинаковы! Царевна Ити-Тауи была голенькая... и бритоголовая. Только один черный локон был оставлен на темени и падал на плечико, слегка завиваясь. Когда царевна подрастет и станет девушкой, ей будет позволено отпустить волосы. - Красавица, правда? - спросила Нитетис. - Я люблю выходить с ней на солнце по утрам, когда еще не наступили часы ярости Ра. Потом взгляд царицы упал на свитки под мышкой у эллина, и материнская гордость и умиленность на ее лице тут же сменились холодностью властителя и оценщика. Она кивнула на папирусы. - Докладывай. Менекрат поклонился. И, словно очнувшись, протянул царице оба рисунка. - Я должен был вначале нарисовать статую, прежде чем приступить к работе с глиной. Пусть твое величество не сердится! Нитетис, сведя брови, взяла свободной рукой первый рисунок - изображавший статую в фас. Долго изучала его; потом не глядя протянула руку за вторым папирусом. Наконец Нитетис подняла глаза. - То, что нужно. Я не ошиблась в тебе, экуеша! Теперь ты можешь начать работать с глиной. Она посмотрела на дочь, аккуратно промокнула своим тонким вышитым платьем ее мокрый ротик и подбородок. Потом опять взглянула на грека. Ее губы снова тронула улыбка: и египтянка вдруг стала неотразимо чарующей. - Если я буду нужна тебе, чтобы стоять или сидеть перед тобой, - или ты усомнишься в том, верно ли помнишь, как следует изображать матерь богов, смело обращайся ко мне. Пока я не вижу ошибок, но позже они могут появиться, а это недопустимо. Потом она кивнула в сторону лестницы. - Иди, работай! Скажи, чтобы тебе дали глины, и приступай. Менекрат поклонился и ушел, ободренный и полный нетерпения. Хотя и страх его перед этой работой увеличился. Какого бога мог он молить о помощи – готовясь изображать Нейт? И не оскорбится ли сама Нейт таким вмешательством чужестранца? Но потом Менекрат полностью сосредоточился на перенесении на глину облика великой царицы: эта земная богиня казалась более доступной и снисходительной. Два дня ушло на изготовление глиняного образца. За это время Менекрат ни разу не побеспокоил госпожу – зрительная память и внимание к деталям позволяли ему с легкостью восстановить перед глазами ее облик. Кроме того, малые размеры не требовали большой точности. С самими статуями будет гораздо труднее. К тому же, линии тела богини не только были наполовину скрадены платьем - Нитетис была сложена как обычная стройная египтянка, каких Менекрат видел много. Ее привлекательность была неуловима… художник уповал, что передаст хотя бы малую долю этого обаяния теми скупыми средствами, которыми он располагал. Однако, увидев свежевылепленную статуэтку, Нитетис была восхищена. Как тогда, когда он сделал статуэтку Нейт: египтянка сложила руки перед грудью и коротко рассмеялась. В этом смехе прозвучало больше самодовольства, чем похвалы мастеру. "И как люди могут различать, что обозначает смех", - впервые в жизни неожиданно подумал эллин. Когда Нитетис подняла глаза, все посторонние мысли тут же покинули милетца. Он вдруг ощутил себя под взглядом царственной женщины пустым и звонким, как опорожненная ойнохойя. - Превосходно, - сказала Нитетис. Эллин улыбнулся, но еще не обрадовался. "Ну а если ей только это и нужно было - и для изготовления статуй с этого образца у царицы найдется собственный скульптор?" - вдруг подумал Менекрат. - Я очень довольна тобой, - сказала Нитетис снова и прошлась перед ним, сложив руки. - Но ты допустил одну ошибку. Корона Севера выглядит не так. Царица отдала приказ рабу, который все эти дни обслуживал Менекрата. Тот, поклонившись, пятясь ушел и вскоре вернулся с чашкой воды. К полнейшему изумлению грека, Нитетис несколько раз сама погрузила руки в воду и размочила еще мягкую глину: а потом несколькими ловкими движениями изменила форму конусообразной короны, венчавшей голову богини. Приплюснув ее сверху, египтянка загладила царский убор с боков. - Если бы ты оставил корону Нейт как есть, это было бы преступление, - сказала Нитетис, улыбаясь. Она поднесла к лицу перепачканные руки и вдохнула запах глины. - Но надеюсь, ты понял разницу. Менекрат поклонился: страх отпустил его. И в этот миг, при виде смеющейся царицы с руками, перемазанными в глине, как у горшечника, художнику показалось, что он постиг тайну очарования Нитетис, которого не мог передать даже самый послушный материал. Нитетис вернула ему статуэтку. - Готовься, через два дня мы отправимся на Пилак! - приказала великая царица. *** Даже на царской барке помещение, где можно было укрыться от жары и от чужого внимания, оказалось только одно. Впрочем, скульптору это все равно показалось гораздо удобнее, чем путешествовать морем на битком набитом корабле. Сидя под навесом среди молчаливых и полных сдержанной неприязни египетских матросов и слуг, Менекрат посматривал в сторону каюты - задрапированного яркими полотнищами деревянного домика, где укрылась Нитетис со своей дочерью. "Выдержала бы она путешествие морем?" - подумал милетец неожиданно. Он усмехнулся украдкой. Конечно, Нитетис едва ли когда-нибудь придется путешествовать морем; ну а уж если выпадет случай, она не удовольствуется чем-нибудь меньше собственного корабля. А те, которые умеют требовать, и получают желаемое гораздо чаще! Менекрата никто не стерег, стражники только лениво посматривали в его сторону; однако сам молодой скульптор старался, чтобы его не могли разглядеть с берега. В нем, с его светлыми волосами и кожей, легко признали бы грека: и Менекрат не желал чинить своей покровительнице неприятностей. Однако, пока была возможность, по пути на юг сам милетец старался разглядеть как можно больше на берегах. Но зрелища были довольно однообразными – бурый камыш, который сухо шелестел на ветру, метелки папируса. Иногда виднелись бедные деревни – египетские мальчишки, всю одежду которых составляли тряпочки между бедер, пасли гусей или с криками плескались в реке. При виде царской барки дети застывали с открытыми ртами, точно это сам солнечный бог плыл мимо. На ночь, когда негде было остановиться, барка приставала к берегу, и воины стерегли госпожу, окружив ее с земли и расположившись на палубе. Менекрат тоже часто не спал в такие ночи, глядя на Нил, похожий на широкую лунную дорогу, и пытаясь различить очертания знакомых предметов, которые темнота превращала в застывших в ожидании врагов. Несколько раз они останавливались в городах, но эллин никогда не видел их прежде и не мог оценить перемен, которые города Юга претерпели под властью персов. И если Менекрата что и поразило, так это то, что он не заметил ни перемен, ни персов! Начальники городов, которые оказывали гостеприимство великой царице и ее свите, были сами египтяне и были окружены чистопородными египтянами, с уст которых, казалось, никогда не срывалось ни одно чужеземное слово. Воины, стоявшие на стенах укреплений и храмов, также были египетскими! "Никакой перс не согласился бы нести службу здесь", - думал художник, глядя, как эти люди часами стоят на жаре, от которой, казалось, самый мозг готов был вскипеть под волосами и шлемом. Сам он оставался в тени все время, покуда была возможность, и на солнце заматывал голову. Но эллин вспоминал, как Камбисовы воины, следуя за царем в землю Куш и лишившись пищи и воды, начали поедать друг друга, только бы не отступить, - и понимал, что дело в другом. Это была сознательная политика персов, в которой он по-прежнему ничего не понимал, хотя почти не отходил от царицы. По пути на священный остров они побывали и в некогда великих Фивах – Уасете, как называли этот город египтяне, и в Танисе, соперничавшем с Фивами, но Менекрат не узнал для себя ничего нового. Даже пожелай он и в самом деле шпионить в пользу греков, он бы не преуспел. Менекрат все еще неважно говорил на языке этой страны: а в тех домах и храмах, где принимали Нитетис, все беседы велись только на языке Та-Кемет. Эллинский художник, которого сама царица принимала у себя в доме как желанного гостя, никогда еще не чувствовал себя таким ничтожным, как в обществе этих разряженных велеречивых людей. Однако он не сомневался, что все они замечают чужака, - и гадал: не лучше ли было бы Нитетис оставить его на ладье? Или она брала с собой грека в пику кому-то?.. Он гадал, где может быть Уджагорресент, - самый могущественный человек в Та-Кемет, советник Дария, бывший придворный и теперешний тайный возлюбленный и супруг вдовствующей царицы. Уджагорресент был тем, кто закрыл Черную Землю для греков после смерти Амасиса. Как бы царский казначей посмотрел на то, что Нитетис всюду берет с собой художника из Милета? А может быть, это ее собственная политика, непонятная Менекрату?.. Эллин терзался догадками, но прояснить все могло только будущее. Сама царица, если даже и желала поговорить с ним, всю дорогу оставалась в обществе своих служанок, нянча свою маленькую дочь. Жара немало утомляла и ее, и ребенка. На острове Пилак Менекрат впервые получил возможность провести время с Нитетис без чужих глаз. Госпожа пригласила скульптора в храм, и он все досконально осмотрел, получив от царицы подробные разъяснения. Менекрат был восхищен этим святилищем, напомнившим ему древние микенские сооружения: хотя зодчий был египтянином, никогда не покидавшим своей земли. Царица остановилась у начальника крепости, и пожелала задержаться на несколько дней, чтобы отдохнуть и завершить все дела. В первую ночь Менекрат как следует выспался. С ним, говоря по справедливости, и в дороге обращались скорее как с гостем, чем как с малозначащим слугой: в богатых домах он мягко спал, мылся с натроном, его умащали маслом и даже делали массаж. Здесь о скульпторе тоже хорошо позаботились. Весь следующий день он не видел великой царицы - и, заблаговременно получив от нее разрешение гулять по острову, в одиночестве посетил храм и измерил пропорции, которые ему необходимо было знать для работы. Свои вычисления Менекрат записал, и уже после этого долго бродил по пустым комнатам, любуясь настенной росписью и вдыхая запах еще свежих растительных красок и мела. Кое-что милетец срисовал на память. Когда еще греку будет позволено так свободно ходить по этому дому богини? Вернувшись домой, Менекрат еще какое-то время поработал в уединении, а перед сном с удовольствием принял ванну. А на следующую ночь его вдруг вызвали в спальню царицы. Полный тревоги, Менекрат встал, оделся и поспешил за служанкой, которую звали Астноферт и которая состояла при Нитетис уже много лет. Войдя в комнату, слабо освещенную ночником, эллин остановился. Нитетис сидела на постели, одетая в длинное белое ночное платье. Ее волосы были распущены, на лице никакой краски. Ему показалось, что перед ним другая женщина. - Подойди, - велела великая царица. Менекрат приблизился. Он услышал, как за спиной со стуком закрылись двери. Ему вдруг стало трудно дышать: художник начал догадываться, чего желает египтянка. - У тебя были женщины в Ионии? - спросила она, неотрывно глядя на широкоплечего эллина. - Да, - скульптор потупился. Ему было двадцать семь лет, но он почувствовал, что краснеет, как мальчик. - Давно... это были рабыни, великая царица. Нитетис изогнула одну тонкую говорящую бровь. - Но не твои рабыни? Так значит, никто еще не говорил тебе, что ты красив? Она улыбнулась мягкой материнской улыбкой... а потом поманила его пальцем. Менекрат шагнул к ней, как в безумном, блаженном сне: молясь всем богам, только бы сейчас не проснуться. Ему вдруг стало все равно, что будет завтра. Нитетис неожиданно встала на ноги и обхватила его рукой за шею; другую руку погрузила в пепельные волосы грека. - Сейчас нет никого, кроме тебя и меня, - горячо прошептала она ему на ухо. Ее ногти впились в шею художника; и его неожиданно охватило такое желание, какого он не знал в жизни. Нитетис прихватила зубами мочку его уха; а потом, рассмеявшись грудным смехом, повалила его на постель. У царицы были сильные руки, но эллин, конечно, намного превосходил ее силой. Он мог бы вырваться и убежать! Но Менекрат сознавал, что царица убьет его, если он ее отвергнет. И уже ничто не заставило бы его оторваться от этого тела, гладкого, как вода, и жаркого, как пустыня. Менекрат уже забыл, как ласкать женщин; но Нитетис почти все сделала сама. Он был ее властелином - и она тоже овладела им, как неукротимая стихия. Эллин не знал, сколько это длилось, он забыл самого себя: он отдал возлюбленной все, что мог. Потом, когда он лежал в полузабытьи, ощущая голову царицы у себя на груди, а все тело его еще пело от любви, Нитетис сказала: - Ты никому не проболтаешься об этом. Молодой скульптор приподнялся на ложе. - Так ты больше не позовешь меня?.. Обнаженная Нитетис быстро села и посмотрела ему в лицо. Он увидел, как дрогнули гордые губы. - Не смей ни о чем сожалеть! Менекрат мотнул головой. Он поцеловал ее ладонь, а потом соскользнул с постели. Эллин нашарил свою одежду, не смея больше глядеть на царицу. Скульптор нашел только хитон, но ушел, оставив в опочивальне набедренную повязку. Он чувствовал спиною взгляды стражников. Те все поняли и все слышали - но, разумеется, ничего не скажут! Он все-таки уснул: и эллину опять приснилась царица, которой он опять дерзновенно обладал. На другой день Нитетис приветствовала его и держалась с ним как ни в чем не бывало. Менекрат вдруг ощутил себя оскорбленным... но понял, что пал жертвой царской причуды. Сама царица едва ли даже считала случившееся изменой своему мужу. Кто он такой, жалкий ремесленник, рядом с Уджагорресентом? Однако позже, поразмыслив, чуткий и умный эллин начал понимать, что Нитетис провела с ним ночь, повинуясь не капризу и даже не сладострастию, которое, несомненно, было ей присуще. Она отдалась ему из отчаяния, которое не могла высказать никакими словами - только языком своего тела! Менекрат знал, что Нитетис постарается вычеркнуть случившееся из памяти; но сам он остался глубоко благодарен своей божественной возлюбленной. Даже если подобное больше никогда не повторится; даже если Нитетис более не удостоит его и взгляда. Художник твердо вознамерился сохранить эту ночь в тайне. Не из страха за себя - ради Нитетис. Через несколько дней, когда великая царица завершила свои дела на Пилаке, они покинули остров. Нитетис направилась домой, а Менекрат, которому дали собственную лодку и сопровождение, был послан в каменоломни Сиене* - выбирать камень для статуй. * Современный Асуан.