Сумерки Мемфиса

Менекрат сделал уже половину статуи великой царицы. Манера ионийца отличалась от манеры Гермодора тем, что старый афинянин, хотя и учился у других народов, оставался нерушимо верен эллинскому канону - и вырабатывал новый канон передачи движения: тот, который с такой силой выявился в статуе лаконского атлета. Менекрат же сочетал в своих статуях эллинские и восточные особенности - и как-то умел примирить их, как примиряли Элладу и восток властительные женщины, которым он отдал предпочтение. Милетец оживил равнодушно-неподвижные статуи Нитетис: но, однако, оставил им египетский облик. Статуя же Атоссы, хотя и было очевидно, что это греческая работа... нет, ионийцу не с чем было сравнивать. После множества каменных египетских богинь он был изумлен полным отсутствием женских изображений во всем великом городе. Не считая нескольких бюстов Атоссы тоже эллинской работы - но предшественники Менекрата сделали жену Дария похожей на эллинку, с курчавыми волосами, греческим носом и низким лбом! Неудивительно, что персиянка захотела заполучить такого мастера, как он! Атосса, хотя и нечасто позировала, часто приходила смотреть на работу милетца: он трудился прямо во дворце, на половине царицы, где она распорядилась устроить мастерскую для своих скульпторов. В таком дворце можно было прожить всю жизнь, не показываясь наружу и не испытывая нужды ни в чем... кроме родного дома и вольного воздуха. Менекрат все чаще вспоминал дворец в Милете, хотя и куда менее просторный и богатый, чем этот персидский, и его хозяев. Как-то они живут сейчас?.. Эллин все чаще тосковал - и полученное, и обещанное золото, и всевозможные удовольствия Суз уже не радовали его. Тураи же, хладнокровный египетский жрец, оставался удивительно равнодушен ко всем соблазнам: и не единожды напоминал другу, что благополучие Ионии зависит от его теперешних стараний. Порывистому художнику очень нужен оказался такой человек рядом. Тураи, к тому же, куда лучше самого Менекрата мог оценивать окружающие опасности - в том числе и выявлять завистников, которые в Персии, под боком у царей всей Азии, были для грека неизмеримо опаснее, чем в Ионии. Менекрат отказывался учить персидский язык - и ему некогда было этим заниматься. Поэтому египтянин, предвидевший такие затруднения, служил Менекрату и Атоссе толмачом, когда скульптор работал, - и в другое время. Атосса любила греков. Хотя великая царица Персиды всех эллинов предпочла бы видеть своими слугами - но она любила и понимала их, пожалуй, более царя царей. Новому Ахемениду и недосуг было заниматься этим народом более других - всех, которые следовало привести к покорности. Как раз теперь Дарий задумал подчинить Индию, и направил все свои помыслы туда... Царя персов уже не было в Сузах, когда Менекрат услышал, что произошло в Ионии. Ионийцы, как и карийцы,постоянно появлялись в Персии, а такие вести распространялись скорее всякой царской почты! Милетец был потрясен и охвачен горем. И еще больше, чем разорение северных Клазомен, Менекрата поразила смерть молодого сатрапа. Именно Филомен выявил его талант и помог художнику подняться: но даже не будь это так, Менекрат успел всей душой полюбить коринфского царевича-изгнанника, который сам был одарен в столь многих областях. И, едва ли не прежде всего, - Филомен был одарен широтой смелой души и способностью к любви... Менекрат услышал также новость, изумившую в Персии всех: власть в Ионии перешла к Поликсене, которая потеряла в этой схватке с разбойниками не только брата, но и собственного мужа. Власть на его земле оказалась в руках женщины! Конечно, теперь сестра Филомена будет всеми силами бороться за будущее своего сына-спартанца, у которого впервые появилась столь блестящая возможность - стать царем целой богатой страны, пусть и под пятою персов! Поликсена, вероятно, попытается потеснить даже своих племянников, сыновей собственного любимого брата!.. Но это если только коринфянке удастся удержаться на своем престоле. Ионийцы, вероятно, поддержат ее поначалу: но царевне понадобится поддержка также и персов, чтобы не допустить гражданской войны, которую женщина выиграть не сможет! По крайней мере, теперь, когда ее положение столь шатко... Менекрат пошел облегчить душу к другу. Все равно египтянин уже все знал - и он был достаточно беспристрастен, чтобы верно судить о положении Ионии. Тураи сидел в их общей спальне, положив на скрещенные ноги широкую и удобную писчую дощечку, и покрывал папирус иероглифами - не торопливым иератическим письмом, а полновесными черными зверообразными знаками, которые ложились ровными и красивыми рядами. "Кому и что он пишет?.." - подумал Менекрат, как всегда, испытав некоторое смущение и страх при виде таинственного египетского текста, который рождался прямо у него на глазах. Но тут бывший жрец Хнума поднял взгляд и улыбнулся. Он отвел с лица черные волосы. - Что ты хочешь, мастер экуеша? Менекрат сейчас нисколько не мог ни притворяться, ни тянуть время. Он плюхнулся на ковер около своего товарища. - Ты слышал?.. - воскликнул эллин. Тураи кивнул. Он тоже не стал играть с ним в игры. - Да, - сказал слуга Нитетис. - Это очень печально. Но можно было предвидеть. Менекрат больно закусил губу. Легко ему говорить!.. - Что же мне теперь делать? - воскликнул скульптор. Тураи повернулся к нему. - А что ты можешь сделать? Заканчивай свою работу! Менекрат вскочил на ноги. - Да как ты не понимаешь! Там сейчас Поликсена!.. - Тише! Вот тут уже Тураи повысил голос и быстро встал на ноги. Бывший жрец прижал палец к губам, сердито глядя на ионийца. - Если хочешь своей царевне добра, молчи, - прошептал египтянин. - Многие уже знают об этом, но все равно... враг для города - это говорящий, как издревле думают у нас. Менекрат невольно покосился на его папирус. - Я думаю, что Поликсена могла бы сейчас перенять власть, - сказал скульптор. - Это было бы лучше для нас... или, по крайней мере, лучше, чем опять начать в Милете междоусобные бои! Я еще помню, что творилось, когда свергали старого тирана! Он в волнении прошелся по пепельным кудрям пальцами, как гребнем. Тураи помолчал. - На твоем месте, друг экуеша, я бы пошел к царице Атоссе и попросил ее замолвить слово за царевну перед Дарием, - сказал египтянин. Менекрат онемел, глядя на своего помощника. Почему-то такая мысль ни разу не посетила его. - Но как я могу? - сказал художник. - Разве ты не помнишь, как Атосса невзлюбила ее величество Нитетис? Все такие царицы... и такие женщины ненавидят друг друга! Тураи спокойно смотрел на него. - Все царицы - и всегда? Ты уверен? - спросил слуга Нитетис, когда эллин смолк. Бывший жрец сложил руки на груди. - Я знавал немало властительниц, и немало женщин, и научился понимать их, - сказал он. - Атосса ненавидит Нитетис, ты прав... потому что ненавидит Та-Кемет и помнит о старой распре из-за Камбиса. Но твой народ Атосса любит. И женщину в таком положении, как Поликсена, супруга Дария, скорее всего, поддержит... как одна женщина другую! Менекрат долго смотрел на друга. - Кажется, я понял, - наконец сказал эллин. - И ты прав, нужно прямо сегодня... Он совладал с собой, переглотнул и пригладил мокрые кудри. - Я хочу сказать, когда царица навестит меня! Тураи улыбнулся. - Да, экуеша, как можно скорее. Но не спеши. Повергни к стопам царицы свою просьбу, когда она снова похвалит тебя, не раньше! Менекрат кивнул. - Да, конечно... Пойду работать! Он быстро обнял друга; поцеловал в шею. - Что бы я без тебя делал! Художник торопливо ушел. Тураи посмотрел ему вслед, поднес руку к шее... но не вытер ее, только покачал головой. Потом египтянин снова сел и, обмакнув кисть в углубление пенала с черной краской, принялся за свой текст: лицо его опять сделалось безмятежным и отрешенным. Атосса не замедлила навестить художника, придя к нему через два дня. Она, похоже, не собиралась в этот день позировать - вошла в мастерскую в сопровождении нескольких служанок, в плотном темно-красном одеянии и таком же головном покрывале: золотая бахрома ложилась на лоб и нарумяненные щеки. Как всегда, жена Дария словно не заметила поклона эллина и египтянина, которые согнулись перед дочерью Кира и долго не разгибались. Остановившись перед незаконченной статуей, Атосса долго смотрела на нее. Потом она быстро обернулась к Тураи и что-то сказала. Египтянин едва успел понять царицу. - Великая царица спрашивает, - произнес Тураи по-гречески, обращаясь к эллину. - Как ты можешь так хорошо работать, когда ее нет? Менекрат помедлил, отчаянно подыскивая слова. Потом поклонился персиянке и сказал: - Я сам не знаю этого, госпожа. Должно быть, боги запечатлели в моей памяти твой непревзойденный облик. Иониец взмок и обругал себя, когда Тураи стал переводить. Неужели Атосса купится на такую грубую лесть! Но персиянка улыбнулась, выслушав толмача. Наверное, такой женщине всегда мало будет и лести, и искренних похвал. Жена Дария прищурилась, посмотрев на скульптора из-под своей золотой бахромы: и Менекрат покраснел, поняв, что она без труда разгадала его безыскусную хитрость. Но, кроме того, персиянке понравилось, что эллин пытается льстить. Это было по-азиатски. И Атосса знала, что действительно красива и заслуживает восхвалений... Царица еще немного побеседовала со своими женщинами, особенно часто обращаясь к одной, с длинными черными косами. Менекрат знал, что это любимая прислужница Атоссы по имени Артонида. Служанки улыбались, прикасались к складкам одежды мраморной царицы, что-то горячо говорили госпоже, отчего на лице Атоссы выразилось еще большее удовольствие. Должно быть, самая правдивая похвала для женщины - похвала из женских уст, подумал художник. Друг друга жены не обманут! А потом жена Дария опять повернулась к Тураи. И по лицу египтянина, слушавшего царицу, художник понял, что настал его час... Когда Атосса замолчала, Тураи церемонно поклонился. Египтянин сказал Менекрату: - Великая царица спрашивает, не хочешь ли ты попросить ее о чем-нибудь. Менекрат вовремя скрыл растерянность: ему показалось, что Атосса сказала больше. Но он сейчас был в полной воле Тураи, который не счел нужным перевести остальное. Выразительный же взгляд жреца не оставлял сомнений, что просить нужно именно сейчас! Менекрат мысленно вознес мольбу Аполлону; а потом опустился на одно колено перед персиянкой. - Госпожа, твоих божественных ушей, должно быть, достигли слухи о случившемся на моей родине. Сатрап Ионии погиб, защищая Ионию от разбойников, он был моим милостивым господином и драгоценным другом... Сейчас власть перешла к сестре Филомена, Поликсене, и в опасности она сама и ее сын! И тут эллин почувствовал, что пора замолчать. Он жарко покраснел и поднял глаза - Атосса хмуро взирала на скульптора: она не любила так долго слушать речи, которых не понимала. Тураи начал переводить, не дожидаясь знака персиянки. И, выслушав египтянина до половины, царица Персиды вдруг встрепенулась и прервала его жестом. Она улыбнулась удовлетворенной улыбкой. Она опять заговорила, резко и как-то торжествующе. Менекрат низко опустил голову: от напряженной и постыдной позы, у ног персиянки, у него заломило тело. И он ожидал, пока Тураи переведет слова Атоссы, так, точно от этого зависела его собственная жизнь... хотя, весьма вероятно, так и было. - Великая царица спрашивает - ты хочешь, чтобы царь царей милостиво дозволил сестре убитого править Ионией? - услышал скульптор своего друга. Размеренная и бесстрастная речь Тураи отдалась в ушах художника, как гром. - Да, - тихо сказал Менекрат. Помедлив еще несколько мгновений, он отважился снова поднять голову. Персиянка с усмешкой смотрела на художника... а когда встретилась с ним взглядом, кивнула. Менекрат прикрыл глаза: он неожиданно понял, что плачет. Если бы кто-нибудь из эллинов видел его сейчас, он бы умер на месте от позора. Но никого из эллинов рядом не было - никто не узнает... А он, преклонившись перед царицей Персии и заплакав у ее ног, возможно, спас многие тысячи жизней! Эллин поцеловал край темно-красного шелкового платья царицы, ощутив, как пахнет дорогая крашеная кожа ее сапожек. А потом встал. Переведя дух, Менекрат решился обратиться к Атоссе сам. - Так ты попросишь своего супруга за Поликсену, госпожа? Он взглянул на Тураи. Тот немедленно перевел - теперь египтянин не выглядел бесстрастным: а, напротив, очень заинтересованным. Улыбаясь, персиянка ответила. - Да, великая царица попросит своего супруга за эту женщину, и, возможно, царь царей послушает ее, - перевел Тураи. Менекрат посмотрел на царицу - и низко поклонился. Он уже едва держался на ногах. - Благодарю тебя, великая царица. Атосса еще что-то сказала - а потом, сделав знак своим наперсницам, вместе с ними покинула мастерскую. Менекрат сел прямо на пол, почти не ощутив, как мраморная крошка впивается в ягодицы. Он свесил руки между колен. - Если бы только кто-нибудь это видел!.. Милетец чувствовал, что вот-вот разрыдается снова. Тураи подсел к художнику, приобнял за сведенные стыдом плечи. - Никто не видел, только я. А я умею молчать, - прошептал египтянин. Сейчас он отбросил свою обычную сдержанность, граничившую с высокомерием. Менекрат уныло взглянул на товарища. - А если Дарий не позволит? Выходит, я унизился и вовсе напрасно!.. - Думаю - очень может быть, что позволит. И ты не унизился, - возразил Тураи. - Цари Персии принимают преклонение как должное, подобно властителям Та-Кемет! Как еще ты стал бы просить великую царицу? Менекрат усмехнулся. Он обернулся на статую персиянки, на которую сейчас опирался спиной. А потом спросил товарища, вспомнив кое-что. - А что Атосса сказала тебе напоследок? - Сказала тебе, друг экуеша, - поправил Тураи, слегка улыбнувшись. - Сказала, чтобы ты и дальше работал так же хорошо! Художник кивнул. Посидев немного, он встал и отряхнулся от мусора. - Царское слово закон, - произнес Менекрат, отступая от статуи и вновь окидывая ее взглядом.