Сумерки Мемфиса

Нитетис перенесли во дворец, в опочивальню, где она успела провести только одну ночь. Ей закрыли глаза прежде, чем она остыла: кажется, это сделал Тураи... Нитетис успела проснуться и испугаться, когда змея бросилась на нее. Поликсена молча стояла над телом подруги и глядела на след от змеиных зубов на обнаженной правой руке, чуть выше локтя: из этой ранки вытекло совсем немного крови. Эллинка мыслила сейчас очень четко... ее сердце будто заморозили. Как в тот день, когда она хоронила своих возлюбленных мужчин. Поликсена рыдала, узнав о гибели подруги, убедившись, что надежды нет, - рыдала так, что, казалось, у нее сердце выйдет горлом. Но сейчас, в окружении своих придворных и людей Нитетис, царица Ионии держалась с полным спокойствием. И она понимала, что теперь главное, главнее всего: найти подлого убийцу... Эллинка ни на мгновение не поверила в несчастный случай. Еще раз оглядев тело великой царицы, в белом широком платье, в лазуритовом ожерелье, Поликсена задержала взгляд на лице, которое смерть разгладила, придав ему безмятежность... а потом вдруг выпрямилась. Коринфянка обратилась к стоявшему в головах у госпожи Тураи: Поликсена заговорила по-египетски, чтобы никто из ионийцев не понял. - А она не могла сама?.. Тураи мотнул головой, не раздумывая. - У нас самоубийство почитается преступлением против самого себя, которое не под силу простить даже богам. Мы верим, что человек приговаривает себя к посмертной участи сам, - и тот, кто себя убивает, обрекается этим на вечные скитания между этим миром и царством Осириса! Эллинка хотела недоверчиво усмехнуться... но Тураи смотрел на нее с полной убежденностью в том, что говорит истину. Потом Поликсена вспомнила, что и Нитетис была прежде всего жрицей. "Но этот укус, - подумала эллинка, коснувшись точеной руки Нитетис, уже потерявшей теплоту. - Так высоко! Если моя Нитетис уснула сидя, спиной к абрикосовому дереву, как мне рассказывали те, кто ее обнаружил... змея должна была взобраться по ее ногам и платью и разбудить! Если только гадина не упала сверху!" Но как бы ни обстояло дело, будь это случайность, Нитетис успела бы вскочить и лежала бы далеко от скамьи... Царица Ионии подняла глаза на Тураи: и прочитала во мрачном взгляде жреца Хнума такую же убежденность и выражение сообщничества. Тураи тоже думал, что смерть его царицы была подстроена. И преступник даже не пытался замести следы. Может быть, негодяй хотел очернить кого-нибудь невиновного - хотел, чтобы Поликсена подумала на кого-нибудь из приехавших с Нитетис египтян, усердных в вере?.. Священное животное... Смерть, подобающая царице... Уджагорресент вполне мог отомстить беглой супруге таким образом. Он был, несмотря на все свое пресмыкательство перед персами, великий ревнивец и ревнитель обычаев Обеих Земель: и Уджагорресент посчитал бы изощренной, но справедливой местью такое убийство! И вдруг Поликсена побелела как мел, вцепившись в простыни, на которых лежала ее дорогая подруга. - Протей, - низким дрожащим голосом выговорила эллинка, обращаясь к старому дворцовому управителю, который был здесь же. - Проследи, чтобы египтяне отнесли тело великой царицы нашим бальзамировщикам, пусть не жалеют ни кедрового масла, ни тонкого полотна, ни мирры! А я сейчас... Эллинка замолчала, прикусив свою руку почти до крови. - Тураи, ты жрец, позаботишься о госпоже! Проследи, чтобы над ней исполнили все положенные обряды! - бросила она доверенному слуге Нитетис и стремительно вышла из спальни. Анаксарх и его ионийцы, которые молча дожидались позади царицы, тотчас последовали за ней. Поликсена услышала, что воины догнали ее, но не обернулась, только ускорила шаг: она направлялась в покои Артазостры. Персиянка все это утро просидела у себя, со своими детьми... но это ничего не значило!.. Анаксарх по пути не задал госпоже ни единого вопроса: старый наемник знал, куда и зачем идет госпожа, и всецело ее одобрял. Поликсена ворвалась в комнату, занавешенную темно-алым шелком, пахнущую амброй. Она провела в комнатах жены брата столько счастливых часов! Сейчас этот ласкающий сумрак наполнял эллинку ненавистью. Ненависть поднималась в ней с каждым вдохом. - Приведите... - наконец с усилием сказала царица, повернувшись к Анаксарху. Тут она вздрогнула: в глубине комнаты послышался детский плач. Они разбудили ребенка, маленького Кратера! Поликсена отвернулась, прикрыв глаза ладонью. - Приведите ее, - приказала она севшим голосом своим ионийцам. - Выволоките в коридор, чтобы дети не видели!.. Я с ней поговорю!.. Анаксарх и трое его воинов тут же направились в спальню Артазостры, соседнюю с этой детской. Оставшись одна, Поликсена повернула голову в ту сторону, откуда все еще доносился младенческий плач. Там сидела над колыбелькой младшего сына Филомена его несчастная нянька, сжавшись в ожидании расправы. Царица Ионии криво усмехнулась. Впервые она не испытывала ни капли сочувствия к этому ребенку. И тут послышался шум, но не шум борьбы: Артазостру вывели наружу, однако она не сопротивлялась эллинским воинам. Персидская княжна сама спешила на суд Поликсены. Артазостра всхлипывала, путаясь в своих одеждах, ее волосы были растерзаны. Она упала на колени перед эллинкой. - Поликсена... Вторая любимая подруга Поликсены вцепилась в ее хитон, рыдая и подняв к ней лицо, которое успела расцарапать в знак скорби. Выпуклые черные глаза казались слепыми от слез. - Царица, я ни в чем не виновата!.. Эллинка оттолкнула Артазостру. - А, так ты уже знаешь, в чем тебя могут обвинить! Губы Поликсены задрожали, боль и ненависть не давали ей дышать. - Тащите ее за мной! - сквозь зубы приказала она воинам. И вышла в коридор, подобная мстительной Артемиде. Анаксарх и другой воин следом вытащили жертву, держа ее под руки. Они толкнули персиянку к ногам Поликсены. Артазостра рыдала, забыв всю свою спесь. - Моя Поликсена, царица моего сердца, я не убивала ее! - Неужели?.. Эллинка схватила вдову брата за длинные волосы и запрокинула ей голову, вглядываясь в залитое слезами и перепачканное краской лицо. И увидела в выпуклых черных глазах, вместе с мольбой и страхом, какое-то удовлетворение. Все азиаты любили, когда с ними так обращались, - персы любили и причинять другим, и сами испытывать от властителей муки и унижение!.. Поликсена отпустила персиянку. - А я так верила тебе... Верила во всем, - сказала она, глядя на нее сверху вниз. Теперь на лице эллинки были только усталость и омерзение. Артазостра осталась стоять на коленях, трепеща перед родственницей: точно кающаяся грешница или преступница, которой готовятся влить в горло расплавленный свинец. - Разве я когда-нибудь обманывала тебя? Пусть поглотит меня Река Испытаний*, если я лгу!.. Персиянка наконец встала, с мольбой стиснув руки. - Я никогда не пятнала себя убийством, я не могла бы даже помыслить совершить такое против тебя!.. В душе Поликсены впервые шевельнулось сомнение. А что, если она дала своему гневу и предубеждению против азиатов затмить свой разум? Может ли она обвинять и судить кого-нибудь сейчас, когда ничего не сознает, кроме своей боли?.. - Если ты подозреваешь кого-нибудь из моих людей, можешь взять и казнить его, - предложила Артазостра. Видя колебания Поликсены, персиянка словно бы несколько осмелела. Царица с отвращением посмотрела на нее. - Это только у вас принято убивать без суда и закона, по любой прихоти владыки! Артазостра сделала шаг к эллинке. Она не сводила с Поликсены молящего напряженного взгляда. - Ты же знаешь, у нас водятся змеи... и слуги во дворце оставляют для них чашки с молоком, чтобы они не бросались на людей! Так делают в Египте... и ты сама приказала следовать этому обычаю! Поликсена отвернулась. - Да, - сказала эллинка. - Змей во дворце расплодилось слишком много. Она помолчала, склонив голову. - Ты останешься под стражей, пока я не решу, что с тобой делать. Эллинка взглянула в глаза Артазостре. - Если ты убила ее, я не посмотрю на то, что ты вдова моего брата и мать его детей! Ты умрешь!.. Она сделала знак увести персиянку. Поликсена сдержала слово - она и в самом деле, не мешкая, выставила у дверей Артазостры стражников-эллинов. Конечно, персы могли возмутиться таким обхождением с родственницей Дария: но сейчас царицу Ионии это нисколько не беспокоило. Потом Поликсена направилась прочь. Сейчас ей нечего было больше делать... Нитетис будут готовить к погребению семьдесят дней. Первая женщина после матери, которую она по-настоящему любила, мертва - а вторая, возможно, убийца этой первой!.. Поликсена добрела до зала с фонтаном и, опустившись на любимую кушетку Артазостры, подставившись под прохладные брызги, глухо зарыдала. Коринфянке казалось, что жизнь ее кончена. Анаксарх и его воины, сочувственно потоптавшись в стороне и не зная, чем еще можно помочь, тихо ушли. Поликсена сидела, сотрясаясь от беззвучного плача, пока не почувствовала, как кушетку рядом примяло упругое мальчишеское тело. Рука сына неловко обхватила ее. - Мама! Поликсена посмотрела на него. Она, должно быть, выглядела сейчас ужасно, с покрасневшим опухшим лицом; но Никострата это не оттолкнуло. - Не плачь, мама, - попросил сын Ликандра, прижимаясь к ней. Ему, конечно, ничего еще не сказали - но спартанский мальчик узнал о горе матери: и прибежал утешить ее. Дочь Аристодема, маленькая золотоволосая афинянка, никогда этого не делала. Поликсена прижала к себе Никострата, целуя его. - Ты любишь меня, малыш? - Люблю, - серьезно сказал восьмилетний мальчик. - Но я не малыш, я почти мужчина! Поликсена рассмеялась сквозь слезы. "Как же жаль, что ты еще так мал... А может, это и к лучшему", - подумала царица. Она встала. - Не тревожься за меня, мой мальчик. Мама больше не будет плакать, - сказала эллинка, утерев глаза. Никострат кивнул. - Не надо, мама. Поликсена улыбнулась. Она еще раз прижала сына к себе, проведя рукой по темным волнистым волосам, которые он уже перехватывал шнурком, подражая отцу. Поликсена знала, что маленький спартанец не раз сбегал от своих воспитателей на площадь - поговорить со статуей мраморного воина, которую полюбил, почти как любил бы живого отца и наставника... - Иди на занятия, - велела Поликсена мальчику. Вспомнив Ликандра, она чуть было не разрыдалась при сыне снова: но нужно было держаться. Ведь она обещала этому спартанскому мальчику, что больше не заплачет! Поликсена продержала персидскую княжну под стражей четыре дня. За это время она провела тщательное дознание, расследовав обстоятельства смерти Нитетис. Были допрошены все, кто в час смерти Нитетис мог находиться поблизости: эллины, персы и египтяне. Однако все в один голос утверждали, что не видели, как на царицу напал аспид. Эвмей, любимый слуга Филомена, который сопровождал Нитетис с утра и поднял тревогу, был допрошен под пыткой. Юноша клялся, что Нитетис сама велела ему оставить ее одну, выйдя в сад... но Поликсена вовсе не исключала, что этот молодой эллин мог быть подкуплен или запуган Артазострой. До сих пор царица ни к кому еще не применяла пыток - ей глубоко претило это; хотя ее военачальники на местах, в других городах Ионии, порою поддерживали порядок таким образом. Но сейчас Поликсена переступила через себя. Только убедившись, что исполосованный кнутом, едва живой Эвмей продолжает все отрицать, глядя ей в глаза, она велела оставить его в покое. Когда царица вышла из комнаты, где допрашивали раба, юноша тотчас потерял сознание. Поликсена решила, что больше не станет держать Эвмея при себе - отошлет подальше, на конюшню или на общую кухню. Едва ли он теперь попытается отравить ее... Она медленно вышла из дворца и направилась на площадку, где упражнялась с Анаксархом. Теперь это станет ее любимым местом, после зала с фонтаном... Анаксарх нагнал госпожу у дверей. Воин чувствовал, где искать ее, даже когда госпожа не нуждалась в нем. Поликсена безжизненно посмотрела на своего охранителя, потом сказала: - Ну что ж, пойдем подеремся. Сейчас я ничего больше не хочу. Эллинка уже шесть дней не упражнялась... с самого приезда Нитетис. Сейчас она чувствовала себя так, точно никогда в жизни не сможет поднять даже хлебный нож, не то что меч. Но, несмотря на это, эллинка пошла в оружейную и оделась в доспех, яростно затягивая ремни и закрепляя штыри. Когда же Поликсена вышла на площадку, при виде вооруженного противника вдруг почувствовала, сколько в ней ярости. И она набросилась на рыжего ионийца, атакуя так стремительно, что Анаксарх едва успевал уворачиваться. Поликсена остановилась только тогда, когда уперла острие меча ему под подбородок. Глядя в глаза своей ученице, Анаксарх впервые осознал, что сейчас она действительно способна прикончить своего противника: прикончить любого врага. Время бесплодных терзаний прошло! - Ты победила... Опусти оружие, царица, - попросил он. Поликсена медленно отвела меч. Она направилась к каменной скамье под стеной, на ходу стаскивая шлем. Села, опустив голову. Анаксарх примостился рядом. Он чувствовал, что сейчас творится в этой голове. - Царица, госпожа... Ты знаешь, кто убил ее величество Нитетис. Убей ее, пока она не напала на тебя первой! - мягко, но настойчиво сказал он. Поликсена долго молчала. - Убить, - наконец произнесла коринфянка с холодной усмешкой. - Это легко, старый солдат! Она повернулась к нему. - Я теперь не верю, что это сделала Артазостра. Она не могла! Я была ослеплена гневом, как Геракл... и слава богам, что остановили мою руку. Поликсена тяжело вздохнула. - У меня никого не осталось, кроме этой женщины. И у этой несчастной тоже никого нет, кроме меня. Через два дня к Поликсене пришел Тураи. Бывший жрец дожидался в Милете окончания срока траура вместе с другими египтянами, чтобы потом сопроводить тело царицы назад, в Черную Землю. Но Тураи сказал эллинке неожиданные слова. - Госпожа, если ты позволишь, я хотел бы остаться при тебе и служить тебе советом и делом. Я знаю, как тебя любила великая царица. И даже если ты откажешь мне, я все равно не вернусь в Та-Кемет, под руку царского казначея! Поликсена была изумлена, но ей по сердцу пришлись слова Тураи. Особенно выказанное им отвращение к Уджагорресенту. - Хорошо, я принимаю тебя на службу. И я рада такому слуге, - сказала царица Ионии, немного поразмыслив. Она вдруг почувствовала, глядя в умное решительное лицо Тураи, что этот человек еще немало пригодится ей. * В зороастризме река расплавленного металла, в которую должны были погрузиться люди после воскресения из мертвых. Праведникам она должна была показаться парным молоком; грешники же должны были испытать все возможные страдания в той же мере, в какой сами причиняли зло другим, и только после этого могли быть очищены.