Сумерки Мемфиса

Проводник Менекрата сбежал и бросил весь свой воз. Когда это случилось, не мог сказать даже Артембар, который был часовым. Может быть, простой торговец испугался могущественных людей и поспешил спасти свой живот, бросив добро? Это было вполне вероятно и даже неудивительно; но сомнения Менекрата насчет человека, приведенного Артембаром, многократно усилились. Увидев такое дело и услышав разъяснения, начальник отряда, наткнувшегося на беглецов, долго смеялся. Менекрат с облегчением подумал - значит, эти караванщики и в самом деле нашли его случайно. А потом предводитель персов вынес решение - если хозяин бросил товар, поделить его между всеми остальными. Предложил взять свою долю и Менекрату. Иониец, никогда в жизни не бравший чужого, даже в рабстве, смутился и отказался, решительно помотав головой. Но тут вмешалась Шаран, которая стояла в стороне от мужчин. - Конечно, это будет по справедливости! - сказала азиатка. - Разве проводник не обманул наше доверие, когда сбежал? Значит, он должен возместить нам убытки! Предводитель персов снова засмеялся, услышав слова Шаран. - У тебя умная жена, иониец. И грех бросать на дороге столько добра. Бери с этого воза, что тебе пригодится! Менекрат подумал, что если сбежавший торговец и в самом деле наводчик, задерживаться им нельзя. Только эта мысль заставила скульптора подчиниться словам персов. Он схватил с воза два тюка, какие поближе; а остальное проворно расхватали воины, привыкшие брать, что понравится, без всяких сомнений. Крашеную шерсть и хлопок персы разложили по телегам, которые охраняли; помимо своих туго набитых сумок. Телега сбежавшего проводника осталась пустой. Менекрат втайне надеялся обнаружить на дне что-нибудь особенно ценное; но не нашел ничего. Эллин отдал добычу жене, и Шаран, убедившись, что в обоих тюках дешевая шерсть, крашенная в изжелта-бурый цвет, уселась на них, как на подушки. После этого предводитель приказал трогать; и все подчинились. Менекрат и его семья оказались в середине: скульптор выругал себя, что не успел пристроиться в хвост, но теперь было поздно. Хотя эти люди и так не дали бы ему уйти. Дальше дорога была однообразной и утомительной. В "городе лилий"* и его окрестностях, в долине полноводных рек Тигр и Хоасп, была не такая сушь, как на южных равнинах Персии; но погода в Сузах менялась столь же резко, и осенний холод мог неожиданно смениться изнурительной жарой. Через час после выступления солнце начало припекать, и молча пересиживавшая зной Шаран закуталась в свои покрывала, как в кокон. Теперь караванщикам уже не было дела, кто из них перс, кто эллин, раб или господин: они все превратились в людей, вынужденных держаться друг друга до конца многотрудного и опасного пути. Эллин так и не узнал наверняка, кто взял его под свою защиту и по какой причине: вначале он побаивался лишний раз заговаривать с воинами, у которых слова, несомненно, не расходились с ударами. А потом спросить об этом стало и вовсе неловко. Менекрат знал, что дело в клейме, которым его пометил Бхаяшия: но чьи это враги, Атоссы или самого казненного царедворца, - а может, люди и вовсе сторонние, - художник так и не понял. Обратный путь был во всем похож на путешествие, которое Менекрат проделал вместе с Тураи в свите Дария, - и намного тяжелее. Из-за Шаран и Элефтерая. Дария сопровождало множество женщин с детьми, к нуждам которых применялись все, - а беспокоить своих сильных спутников ради одной женщины с ребенком эллин не мог. Они двигались быстро и всего несколько раз останавливались в больших поселениях, где все получали возможность помыться и поспать в настоящей постели. Быстро пустели мешки и мехи с водой. Шаран держалась стойко, только заметно похудела; Артембар тоже не жаловался. А вот трехмесячный сын художника капризничал и, казалось, готов был заболеть. От морского ветра, который начал обдувать их после сухого воздуха севера, одежда отсыревала, а еда плесневела. Еды и воды не хватало, и у Шаран не хватало молока. Менекрат ни за что не подверг бы своего ребенка этому путешествию, будь у него выбор. Он понимал, что должен каждый день благодарить судьбу за чудесное избавление: но слов благодарности у ионийца почти не осталось. Только усталость и тоска по родине. Они с Шаран не только не спали вместе ни разу за всю дорогу, но даже почти не разговаривали. Оба понимали, как это может подействовать на множество мужчин, так давно терпящих лишения. На его жену воины избегали смотреть; но Менекрат не раз замечал взгляды, которые его спутники бросают на Артембара. Даже приказ старшего не всегда может удержать изголодавшихся мужчин. А у воинов соразмерно жестокости растет и похоть! Однако бывших рабов не тронули до самого конца дороги. Когда у Менекрата вышли собственные съестные припасы, персы начали приглашать его к своему костру, от которого эллин всегда уносил половину скудного завтрака или ужина жене. Менекрат еще раз убедился, что азиаты могут быть дисциплинированны не менее эллинов, - а власть, которая их дисциплинирует, в отличие от эллинских идей, есть власть всеобъемлющая и почти неоспоримая... В порту эллину помогли договориться с корабельщиками, которые плыли в Ионию. Как раз снаряжались два таких корабля: должно быть, по договору с Поликсеной, которая, верно, так и не узнала, кто сделал ее царицей. Менекрату нечем было расплатиться за места на корабле для себя и семьи. Но Масистр, сын Виштаспы, - так звали предводителя караванщиков, выручивших его, - со смехом сказал, что ионийцу будет достаточно отдать начальнику судна в уплату один из своих тюков с шерстью. - Почему ты помог мне? - спросил Менекрат. Теперь, перед прощанием, наконец можно было об этом заговорить. Масистр надолго замолчал, точно сам не знал. А потом пригладил подстриженную черную бородку и раздумчиво ответил: - Я в своей жизни слишком много грешил. Вот случай сделать доброе дело. И азиат улыбнулся, заставив собеседника усомниться в своей серьезности, - темную, словно выдубленную, кожу лица прорезали морщинки. А Менекрат с удивлением подумал: много грешил - что это значит? Так никогда не сказал бы ни один эллин! Он закутался в плащ, спрятав под ним руки. Скульптора одолело смущение, как всегда, когда он чувствовал превосходство противника, которого не мог объяснить. - А твои воины, твои товарищи? - спросил иониец. - Их ты как убедил взять меня? Они тоже много грешили? Осанистый перс усмехнулся и сказал: - Запомни - у простых воинов нет своей воли и желаний. То, что хорошо старшему, хорошо всем! Так и передай своей царице, когда увидишь ее. Менекрат с удивлением осмыслил эти слова. Они прозвучали странно, но справедливо. Он опустил голову. - Я знаю, что ничем не смогу отблагодарить тебя за помощь, господин. Но, мне думается, ты уже получил свою награду! Перс кивнул. - Мы возьмем у тебя обоих коней, и заплатим за них тридцать серебряных сиклей, - неожиданно сказал он. - Нам нужны лошади - тебе деньги! Художник благодарно поклонился. Менекрат узнал в дороге от своей жены, что три серебряных сикля, установленная законом пеня за малый телесный ущерб, были совсем небольшой платой проводнику и, скорее всего, означали обман. А взяв тридцать монет за пару лошадей, он очень продешевит. Но все равно - Масистр, сын Виштаспы, обошелся с ним очень великодушно. Куда сам Масистр шлет свои товары и будет ли сопровождать их, Менекрат не узнал. Ионийский художник так и не понял, была ли его судьба цепью случайных столкновений - или кто-то вел его все время, от одной встречи к другой... Когда они поднялись на корабль и Менекрат увидел, как пенится, расширяясь, серая полоска воды, отделяющая его от страны персов, он все еще не мог поверить в то, что с ним происходит. Недели, проведенные в дороге, уже почти не помнились. Тут кто-то коснулся его локтя. Рядом встала Шаран: ее покрывало колыхалось поверх шапочки, под которую были убраны косы. Лицо осунулось и утратило свой здоровый цвет: и Менекрат понял, что все правда. Он наконец-то ехал домой. - Сын уснул, кажется, он теперь здоров. Артембар сидит с ним, - сказала персиянка. Менекрат улыбнулся и приобнял ее. - Как мне повезло с этим мальчиком. Только не будет ли он несчастлив вдали от дома? - Несчастлив? - удивленно повторила Шаран. - Он же с нами! Менекрату так и вспомнились слова начальника персидского каравана - о простых людях, не имеющих своих желаний. - В Египте у меня осталось богатство, - неожиданно сказал скульптор. - Талант золотом, зарытый на острове Пилак, где поминальный храм царицы Нитетис. Но я теперь совсем не хочу этого золота. Он не увидел, как изменилось лицо Шаран при его словах. - Ты мне ничего не сказал об этом, - произнесла персиянка. Менекрат бросил на жену острый взгляд. Но сейчас ее лицо выражало только сожаление о несбыточном. - Все равно тебе уже не получить этого золота, - сказала она. Эллин вздохнул и кивнул. Можно ли упрекать бывшую невольницу за алчность? Он долго смотрел на жену; его взгляд смягчился, когда стал взглядом художника. - А ты не хотела бы сменить одежду? - вдруг спросил он. Менекрат уже представил, как Шаран выглядела бы, задрапированная в белый пеплос. Шаран оглядела свое обтрепанное одеяние, когда-то бывшее красного цвета. - Конечно, я хочу новую одежду, - сказала персиянка. - Разве ты можешь позволить жене ходить такой оборванкой? Менекрат промолчал и подумал, что в Милете женится на ней по обычаю своей страны - и на свадьбу Шаран оденется по-эллински. Даже если это будет единственный раз, когда персиянка согласится облачиться в чужеземный наряд! - Когда мы будем дома, царица Поликсена радушно примет нас, - сказал Менекрат. - У меня будет много работы, достойной моего искусства, которое еще увеличилось. Скульптор улыбнулся: ни одна мысль не грела его так, как эта. - Мы станем жить в довольстве, вот увидишь! - Да, - сказала Шаран. Ее взгляд стал отсутствующим. - Если твоя царица будет благоразумна. В море малыш Элефтерай снова захворал; но поправился. А потом и Артембар подхватил лихорадку: Менекрат и Шаран по очереди ухаживали за юным слугой. Все различия между ними перестали иметь значение... до тех пор, пока они вновь не ступят на твердую землю. Увидев наконец белые стены, сады и рощи Милета, после трех лет разлуки с родиной, Менекрат заплакал. Он плакал и не стыдился этого. Шаран, тоже взволнованная до глубины души, стояла рядом с мужем, держа на руках дитя. - Дай мне его, - сказал Менекрат, посмотрев на Элефтерая. Видя, что жена медлит, он протянул к сыну руки. Шаран бережно подала мужу мальчика. - Смотри, - эллин, подхватив сына подмышки, поднял его. - Это твоя земля! Элефтерай вдруг заплакал и сильно брыкнулся; художник чуть не разжал руки. Еще миг, и ребенок, кувыркнувшись, полетел бы в воду! Подавив вскрик, отец отпрянул от борта и прижал мальчика к груди, укачивая его. - Всесильный Зевс, что я творю!.. Шаран несколько мгновений смотрела на Менекрата, вся побелев. Только ввалившиеся глаза стали еще больше и чернее. Потом ее рот открылся. - Ты сейчас чуть не утопил его! - крикнула персиянка так, что на нее обернулись все, кто был на палубе. - Да, - Менекрат тяжело дышал, на глазах опять были слезы. - Боги помутили мой разум! Шаран, глядевшая на мужа едва ли не с ненавистью, шагнула к нему и выхватила сына из его ослабевших рук. Азиатка отошла подальше. Менекрат, глядя на жену сквозь пелену, застлавшую глаза, увидел, как к ней подошел Артембар, и госпожа со слугой о чем-то зашептались. Эллин отвернулся. Но когда они сошли на берег, все раздоры были забыты: так велико было блаженство спасшихся. Менекрат не знал, куда он пойдет, узнает ли его кто-нибудь в Милете. Но скульптор не думал об этом. Он опустился на колени на мокрый песок, закрыв лицо руками. Этот песок и солнце, запах рыбы и прелых водорослей, ионийская речь, звучащая как песня моря, - в плену он помнил и любил все это любовью человека, навек утратившего родину. И вот он вернулся!.. Очнувшись, Менекрат встал и отряхнул колени. Эллин огляделся по сторонам - уже другим взглядом. Потом посмотрел на жену. Пора было подумать о том, куда пойти и как доложить о себе властям. Как, в самом деле, примет своего друга царица Поликсена? Та, которую он оставил царевной, сестрой своего брата?.. И тут он услышал возглас: - Экуеша!.. Неужели это ты? Менекрат уставился на высокого, великолепного вельможу. Густо подведенные глаза, юбка-схенти и отягощенная драгоценностями обнаженная грудь выдавали в нем египтянина. - Тураи! - воскликнул художник. То, что последовало за этим, привело всех свидетелей в настоящее изумление. Египетский царедворец, разряженный и благоухающий как бог, бросился обнимать исхудалого грязного грека, одетого почти в лохмотья. Теперь оба плакали. - Я думал, что увижу тебя только в царстве Осириса! - воскликнул Тураи. Скульптор молча смотрел на него счастливыми глазами. Столь сильная радость могла убить. - Зачем ты здесь? И кто ты здесь? - спросил Менекрат, когда смог говорить. - Я принимаю товар по поручению ее величества... то есть царицы Поликсены. Я теперь ее советник, помимо прочего, ведающий торговлей с Персией, - объяснил бывший жрец. Он улыбнулся. - Я сказал моей госпоже, кого ей следует благодарить за дарованную ей власть. Будь уверен, мастер экуеша: Поликсена тебя не забыла и встретит как дорогого друга. Менекрат кивнул, улыбаясь. Он не находил слов, которые могли бы выразить всю меру его счастья. - Это моя жена и сын, - спохватившись, представил он царскому советнику свою семью. Шаран низко поклонилась. Тураи учтиво наклонил голову в ответ. - Я очень рад, что мой друг наконец обрел семью. Я всегда желал ему этого, - сказал египтянин. Он помедлил, обведя спасенных взглядом черных, все примечающих глаз. - А теперь вы поедете со мной во дворец, где будете гостями царицы. * Такое название закрепилось за Сузами в древности.