Сумерки Мемфиса

Ити-Тауи сидела в своей келейке, скрестив ноги, - так ее приучили сидеть во время писания и чтения священных текстов, - и, подперев кулачком маленький твердый подбородок, читала письмо, написанное по-гречески, ровным убористым почерком. Время от времени алые губы дочери Нитетис трогала улыбка, в глазах загорался огонь; но затем это выражение сменялось грустной задумчивостью. Ити-Тауи была менее похожа на свою мать, чем прежде казалось ионийской царице, - в дочери Нитетис было больше покорства судьбе, она была более замкнута. То, что требуется жрице и послушной дочери своего отца. Но в этой юной египтянке таилась до времени та же загадка, что и в Нитетис. Послушница читала свое письмо молча; но дойдя до половины папируса, она вдруг пошевелила губами, шепотом повторив последние слова, - а потом распрямила скрещенные ноги и быстро встала. Уронив свиток на глинобитный пол комнатки, девочка быстро подошла к окну и задрала голову, глядя в окно-щель, проделанное под потолком. Окно было слишком высоко, чтобы узница могла увидеть двор; но она поймала лучи садящегося светила, прикрыв глаза. Ра-Атум: как именовали вечернее солнце жрецы. - Согласилась, - прошептала Ити-Тауи на ионийском языке, заново переживая какую-то только что прочитанную потрясающую новость, сообщенную подругой. Двенадцатилетняя египтянка вздохнула, трепеща всем телом, поднялась на мыски босых ног, раскинув руки, - и снова опустилась. Потом отошла от окна и, опять сев на пол, вернулась к папирусу. "Любимая моя и светлая подруга, - писала ей Фрина; и девочка так и видела, как письмо эллинки трепещет радостным волнением нимфы-невесты. - Моя свадьба состоится в Навкратисе, по греческому обычаю. Это прекрасный город, но там для меня не будет ни одного родного лица: только знакомые матери, которые все и устроили. Не знаю, отпустит ли тебя царский казначей, хотя больше всего на свете хотела бы, чтобы ты увидела, как нас с Мелосом благословят. Но на это, верно, надеяться нечего. Однако потом мы поедем к матери в усадьбу и немного поживем там, прежде чем мой муж вернется на службу в Саис. Может быть, тебя отпустят к нам в поместье? Ты, наверное, удивляешься и негодуешь, до чего все скоро решилось? Я сама ничего подобного не ожидала. Помнишь, как выходила замуж моя мать, - судьба свела ее с Ликандром и разлучила с ним так скоро, что сейчас мама вспоминает свою жизнь со спартанцем как один миг. Вы, дети Та-Кемет, всю жизнь идете и следуете на запад рука об руку со своими супругами, - для эллинов брак куда более короток. Ананке бросает мужей и жен в объятия друг другу, на счастье или на горе, - а потом нас разлучает война или дорога: и чаще всего судьба разводит эллинок с лучшими из мужей. Не завидуй мне, дорогая, если ты сейчас позавидовала. Ты захочешь спросить, люблю ли я Мелоса? Он сильно взволновал мою кровь, но я еще мало его знаю. Я рада, что лучший друг моего брата выбрал меня: а он сделал это больше из благородства и любви к Никострату, чем ко мне, неизвестной. Но надеюсь, что мы с Мелосом успеем узнать друг друга и полюбить, и я хотела бы родить дитя здесь, в Египте. Так же, как моя мать, о которой я тебе сказала. Если Никострат вернется в Ионию, Мелос пойдет с ним. Тогда я, должно быть, останусь, чтобы не подвергать меня опасности. Но я слишком спешу! Женщина успевает обдумать всю свою будущую жизнь с мужем еще до того, как войдет в его дом, - не правда ли, Ити-Тауи? Как я хотела бы узнать, что сейчас делаешь ты, как ты изменилась! Тебе не разрешали писать мне: но сейчас, если передали в храм Нейт мое послание, думаю, что и ответить тебе позволят. Сделай это поскорее, если ты еще не разучилась говорить по-эллински. Скажи, хотела бы ты стать женой моего брата? Конечно, ты еще мала для этого, и совсем не знаешь Никострата, как и я Мелоса. Я понимаю, что тебе здесь могли найти лучшего мужа: и неизвестно, посчитаются ли с тобой, когда отдадут замуж, все равно, из любви или из политической выгоды. Не могу судить, чья доля лучше. Знаю только одно: что люблю тебя, моя маленькая богиня, и скучаю по твоим серьезным черным глазам и твоим словам, всегда проникающим в душу. Вы, египтяне, умеете глядеть в душу и немногими словами обнажать чужое сердце, как жрец, вскрывающий грудь своим ножом. Добейся нашей встречи у отца и приезжай в усадьбу. Афинянка, не видевшая Афин, и коринфянка, изгнанная из Коринфа, ждут тебя в дельте Нила, где мы обе надеемся вырастить наших детей". С глубоким вздохом Ити-Тауи отложила свиток, и он тотчас упруго свернулся опять. Царевна встала, потянулась, прогнувшись назад, - и вдруг встала на руки; она приземлилась на носки с другой стороны. Щеки ее разрумянились от этого неожиданного упражнения, глаза блестели. Ити-Тауи обеими руками пригладила растрепавшиеся черные волосы и сжала кулачки. - Приеду... Непременно приеду! - прошептала она на языке Та-Кемет. Она опустилась на циновку и глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, чтобы успокоиться. Последующее время девочка посвятила молитвам. Сидя на циновке, юная послушница шептала слова, древняя музыка которых находила отклик в ее сердце, и покачивалась в такт. Музыка, танец и молитва для египтян были почти одно. Ити-Тауи так глубоко ушла в себя, что не заметила, как приоткрылась дверь ее кельи и в нее заглянул служитель, у которого не только была обрита голова, но и сбриты брови: для соблюдения особенной чистоты перед богиней. Несколько мгновений жрец с улыбкой смотрел на девочку, потом бесшумно прикрыл дверь. Он вернулся через небольшое время, неся поднос с едой. Несмотря на бедность обстановки и простой некрашеный калазирис, в который была облачена Ити-Тауи, кормили ее хорошо. - Время ужинать, - сказал служитель. Ити-Тауи кончила молиться еще раньше, чем он пришел. Ее ноздри затрепетали от соблазнительного запаха жареной рыбы и свежего хлеба. Когда жрец поставил поднос, Ити-Тауи тут же придвинула к себе свой ужин. Служитель не уходил; и тогда, немного поколебавшись, девочка принялась есть при нем. Ее щеки опять разгорелись, крепкие белые зубки откусывали то от хлеба, то от рыбы. Иногда она запивала еду свежим гранатовым соком. Утолив первый голод, дочь Нитетис подняла глаза на жреца, стоявшего немного в стороне сложив руки. - А когда ко мне придет отец? - спросила она. Служитель Нейт приподнял брови - вернее, голые надбровные дуги. Казалось, что вопрос послушницы был негласным нарушением какого-то запрета. - Маленькая госпожа хочет его видеть? - спросил жрец. Ити-Тауи кивнула. - Я хочу... Юная египтянка протянула руку к свитку, точно пытаясь пояснить, но тут ее смелость словно кончилась. Рука царевны упала, голос тоже упал до шепота. - Я хочу узнать, можно ли мне ответить на письмо моей подруги. Ити-Тауи опять говорила на языке Черной Земли, и запиналась; но не оттого, что плохо выучила этот язык, а от волнения. Жрец некоторое время не отвечал. Кроткие слуги богов любили это делать, показывая свою власть. - Я передам слова маленькой госпожи царскому казначею, и он скажет, можно ли это сделать, - наконец произнес египтянин. Ити-Тауи быстро поднялась на ноги. Она словно хотела остановить его. - Я должна сама видеть отца и говорить с ним! Ити-Тауи тут же пригнула голову, точно ждала небесной кары за такое пожелание. Но извиняться не стала. Какое-то время безбровый служитель опять не отвечал. А потом мягко сказал: - Царский казначей очень занят. Но я узнаю, может ли он прийти к тебе. Ити-Тауи вздохнула и благодарно поклонилась. Жрец наклонил бритую голову в ответ, потом хотел поднять поднос. - Нет, оставь, - Ити-Тауи быстро протянула руку. - Я еще доем. Жрец молча удалился. Ити-Тауи проводила взглядом его белую спину. Способны ли слуги Нейт чувствовать то же, что обычные люди? Или, получив посвящение, они этим навеки отделяются от всех прочих и считают себя навеки возвысившимися над обычными смертными?.. Была ли такой ее мать, жрица Нейт? А ее отец - он и сейчас такой... Ити-Тауи медленно жевала инжир, оставшийся на блюде, но ее мысли уже были далеко от еды. Царский казначей пришел к дочери вечером другого дня, когда она вернулась к себе после урока игры на лютне. Уджагорресент ступил в келейку Ити-Тауи один, одетый в голубую тонкую рубашку, белую юбку-схенти и золотой складчатый синдон, свисавший с пояса спереди. Голова его была по-прежнему обрита и обнажена, как у жреца, но лицо тщательно загримировано. Когда сидевшая девочка встала и поклонилась, Уджагорресент улыбнулся. - Ты можешь написать в Дельту, - сказал он, прежде чем дочь открыла рот. Ити-Тауи, краснея, поблагодарила. Потом шагнула вперед, но отец не стал ее обнимать. Просто жестом пригласил ее сесть, и сам опустился рядом. - Ты хочешь попросить о чем-нибудь еще? - спросил Уджагорресент. - Да, - ответила Ити-Тауи, потупив глаза. - Фрина выходит замуж за ионийца Мелоса... ты знаешь? Могу ли я поехать в Дельту к ней и ее мужу? Она быстро подняла голову, ловя выражение отца. Встретившись глазами с Ити-Тауи, тот кивнул, никак не выказывая своего отношения к случившемуся. - Да, ты можешь поехать, дитя. Ити-Тауи перевела дыхание, закусила алую губку. А потом быстро спросила: - А за кого я выйду замуж, отец? Она сжала руки. - Мне ведь скоро тринадцать! Уджагорресент улыбнулся и наконец обнял дочь за плечи. Она не отстранилась; но продолжала так же напряженно смотреть на него. - Мне кажется, об этом еще рано говорить. Или ты думаешь, что уже готова? Девочка поспешно мотнула головой. - За несколько лет еще многое может случиться, - задумчиво сказал Уджагорресент. Неизвестно было, сказал он это дочери или себе; и Ити-Тауи не решилась больше спрашивать. А потом царевна неожиданно заговорила о другом. - Я думала, отец, и давно хотела спросить... ты жрец высокой степени посвящения, ведь правда? Уджагорресент кивнул: в его черных глазах зажегся интерес, и даже удовольствие, несмотря на то, что дочь говорила с ним по-гречески. - Меня учили здесь, в доме Нейт, что мы обладаем несколькими душами, - продолжила Ити-Тауи. - Ах, чистый дух... Ка, телесная душа, Рен, имя... Какая же душа есть я настоящая? И когда я умру, это значит, я распадусь, - она расставила руки. - Где я буду тогда? Уджагорресент тихо рассмеялся. - Я часто говорил о божественном с твоей госпожой матерью, однако такого вопроса даже она мне не задавала, - сказал царский казначей. - Но я очень рад, что ты спросила. Он вздохнул, привлекая девочку ближе к себе. - Когда закрываются глаза, пробуждаются души - такое речение существует у нас, - продолжил Уджагорресент. - Я не могу сказать тебе, какая душа содержит твою сущность, и едина ли эта сущность. Но есть то, что делает тебя единой. И ты, как и все мы, существуешь сразу в этом мире и ином. Девочка широко раскрыла черные глаза. - Почему же я вижу только этот мир? - А ты думаешь, что больше ничего не видишь? - тут же быстро спросил Уджагорресент. - Есть те, которые умерли, видящие только иной мир. Есть те, которые умерли, но неспособны видеть иной мир... а есть те, которые ясно видят оба мира сразу. И среди нас, и среди умерших. - О, - тихо сказала юная египтянка, уткнувшись лицом в ладони. Это было для нее слишком. Но через небольшое время она опять заговорила, преодолев свое волнение. - А если бы я... если бы я взяла в мужья экуеша... я потом пошла бы за ним в Аид, где все стенают, как приговоренные, и откуда нет выхода?.. - Нет! - воскликнул отец, не раздумывая. Он почувствовал, как девочка дрожит, и прижался губами к ее виску. - Нет, дитя моих чресл и моего сердца, - сказал царский казначей. - Даже если бы ты по доброй воле взяла в мужья грека, ты навеки принадлежишь своей земле и подлежишь ее священным законам... Помни, что никто из нас не принадлежит себе! Ити-Тауи сидела, прильнув к отцу без всякого принуждения. Они долго молчали. А потом Уджагорресент спросил: - Может быть, тебе чего-нибудь принести? - Нет, благодарю, - тотчас отозвалась девочка. - У меня все есть, и я не скучаю! Только бы мне... Она осеклась, но царский казначей угадал недосказанное. - Уже скоро, Ити-Тауи. Скоро ты выйдешь отсюда. Отец посмотрел ей в глаза. - Твое обучение не окончено, но можно будет покинуть храм на несколько месяцев, чтобы пожить при дворе. Ты ведь не бывала в Мен-Нефер? - В Мемфисе? Нет, - сказала Ити-Тауи. Но она улыбнулась: эта мысль увлекла ее. - Там есть и девушки, и юноши, которые могли бы стать тебе друзьями. Есть среди них и греки, - прибавил Уджагорресент, предвосхищая вопрос. Ити-Тауи вздохнула. - Это было бы прекрасно, отец. Уджагорресент улыбнулся. Да: сейчас было не то время, что двадцать лет назад, в годы юности Нитетис. Персидская буря разразилась - необычайное явление для Та-Кемет: и многовековые стены Та-Кемет выстояли в этой буре. Отец и дочь встали. - Мне пора, - сказал царский казначей. Он коснулся щеки девочки. - Тебе в самом деле ничего не нужно? Ити-Тауи качнула головой. - Только приходи ко мне еще, - попросила она. Уджагорресент кивнул. - Как только позволят дела. Он коснулся губами волос царевны, а потом ушел, тихо прикрыв дверь. Ити-Тауи некоторое время смотрела Уджагорресенту вслед. А потом подошла к низкому шкафчику, стоявшему в углу ее комнаты. Открыв его, девочка достала ворох чистого папируса и письменный прибор. Она уселась на циновку и положила на скрещенные ноги писчую дощечку. Но еще долго не могла сосредоточиться на том, что сказать подруге: сидя над чистым папирусом, Ити-Тауи вспоминала своего могущественного и любящего отца, его слова и обещания.