Сумерки Мемфиса

Масистр, сын Виштаспы, - военачальник, которому было поручено вновь покорить Ионию царю Персии, - и в самом деле встретил небольшое сопротивление. К тому времени, как персы вновь высадились в Милете, беспорядки, вызванные восстанием, еще не прекратились; и возникли новые, неизбежно порождаемые внутренней войной, - голод, недостачи во всем. Прекрасные собственные хозяйства Милета были наполовину уничтожены самими же ионийцами. Никто не подготовился к возвращению персов - ионийцы не выдвинули вождей, которые могли бы упорядочить их силы и снабжение войска. И не нашлось никого, кто воспламенил бы восставших снова: а без этого и высокое мужество, и даже любовь к родине отступают, и их место вновь занимают животные чувства, страх за свою жизнь и благосостояние, и покорность сильнейшему. Люди и кони Масистра были измучены долгим морским путешествием, и, вероятно, не добились бы победы так легко, встреть их сильная армия. Но их встретили только отдельные плохо организованные отряды. Ионийцы, готовые на смерть, вначале безрассудно кидались навстречу персидским конникам - но когда азиаты сминали их, пронзая копьями, остальные рассыпались, обращаясь в бегство, или сдавались, падая на колени. Таких Масистр всегда приказывал щадить. Будущий сатрап Ионии уже видел, что оставшихся ионийцев едва хватит восстанавливать загубленные сады и поля... Дарион тоже отличился в первом для него сражении. Персы справились бы и без него, но военачальник видел, с каким свирепым удовольствием юноша, сидящий на стремительном белом коне, налетает на пеших врагов. Нескольких он поднял на копье, хотя они были уже готовы сдаться... сын Филомена упивался, загоняя людей, как хищных зверей. Когда все было кончено и победители собрались вокруг Масистра, военачальник Дария положил себе непременно поговорить с Дарионом о жестокости и справедливости. Нельзя, чтобы царем над другими стал человек, не различающий этих понятий... но сегодня Дарион был безмерно горд собой, и сатрап ничего ему не сказал, чтобы умерить ликование юноши. Пока все равно Дариона еще не допустят к власти: а когда это время придет, царевич воспитает в себе благородную сдержанность. Персы быстро оценили ущерб, который потерпел город, - воины с трудом нашли, где разместиться, а для прокорма солдат и скота сатрапу пришлось отнимать у жителей последнее. Дарион же первым делом поскакал взглянуть на дворец: и вернулся, сыпя проклятиями. - Половина дворца, который построил мой отец, лежит в руинах! Они поплатятся за это!.. Однако потом, успокоившись, Дарион выразил желание поселиться в уцелевшей части царского дома: благо женские комнаты не пострадали. Сын Филомена решил разместиться там со своими друзьями, слугами и женщинами. Тем временем сатрап разместил отряды снаружи, чтобы следить за порядком в городе: однако запретил воинам чинить насилие над греками. Военачальник понимал, что его люди все равно будут насильничать: однако злоупотребления следует сдерживать почтением и страхом перед справедливостью, сколько возможно. За грабеж и разбой Масистр установил немедленную казнь; и тут же велел собрать мастеров и простых горожан и начать восстанавливать жилища и оросительные каналы. Через несколько дней сатрап счел, что можно отправить Дарию послание, чтобы отчитаться о благополучном подавлении бунта. Иония возвращалась к прежней жизни. И все недовольство персидской властью теперь высказывалось шепотом: люди еще долго не поднимут голоса. Через несколько месяцев дворец был восстановлен; а еще немного погодя Дарион отпраздновал свое шестнадцатилетие. На этом празднике стало известно, что жена царевича и одна из его наложниц беременны: Дарион разрешил своей жене прийти и хвалился ею и ее округлившимся животом. Аршама и Камран, молодые друзья наследника, которые последовали за ним назад в Ионию, радовались за Дариона и поздравляли. Когда женщина уже ушла, Камран спросил своего молодого друга и господина, что он теперь будет делать - теперь, когда бог благословил его самого потомством. Дарион засмеялся и ответил: - Великий царь думает, что я еще мал, чтобы справиться с целым царством. Возможно, так и есть. Однако один город будет вполне по моим силам, не правда ли? Он обнял каждого из друзей за шею, приблизив к себе их головы, и закончил: - Я хочу стать тираном Милета, и я им стану. Дарион объявил Масистру свою волю на другое же утро, потребовав власти над городом. Немного поразмыслив, сатрап согласился. Он понимал, что честолюбие юноши следует удовлетворить, хотя бы немного: иначе это может привести к тяжким последствиям. И Дарион получил Милет в свое распоряжение. Первым его указом было свалить статую спартанца. Никострат ошибался, думая, что изваяние его отца пострадало от толпы или во время битвы, - омытый реками крови, мраморный герой стоял до тех пор, пока его юный враг не приказал его обрушить. Статуя воина далеко не сразу поддалась яростным усилиям азиатов, которые долго били его мечами и тянули, захлестнув веревками. Наконец могучий спартанец пал, расколовшись на множество частей: потемневший мрамор обнажил белые, беззащитные сколы. Его голова отделилась от тела, и запрокинутое лицо уставилось прямо на Дариона, который был здесь же и неотрывно наблюдал за исполнением своего приказа. Несколько мгновений Дарион смотрел в бесстрашно открытые глаза лаконца. Потом юный тиран усмехнулся и плюнул в эти глаза. Он рассмеялся, посмотрев на персов, которые уже закончили свое кощунственное дело. В этот миг Дарион был необычайно красив. - Пусть эти обломки измельчат и сделают гипс, - приказал сын Филомена. Он сложил вместе свои тонкие сильные руки с длинными пальцами. - А потом я сам из него что-нибудь слеплю. Я тоже желаю быть художником. И слуги молча поклонились в ответ. *** К тому времени, как Мелос и Фрина поженились, у Дариона уже родился сын. Но в Та-Кемет об этом было неизвестно. Дарион хорошо укрывал своих женщин и детей, по-азиатски ограждая свою домашнюю жизнь от всех посягательств. Однако пока юные эллины наслаждались тем, что было им даровано. Поликсена уже отяжелела и опасалась предпринимать путешествия, и потому ее не было на свадьбе дочери: однако на этом торжестве присутствовали греки и египтяне Навкратиса, с которыми у ионийской царицы сложились добрые отношения еще годы назад, когда была жива Нитетис. Все они радовались за молодых людей. На столах было всего в изобилии, как во время пиров в Милете... встречаясь глазами, Мелос и Фрина видели, что ими владеют одни и те же воспоминания. Они улыбались и краснели, зная, что постараются сделать друг друга счастливыми: юный воин, которому впервые в жизни вверили судьбу девушки, ощущал непривычную нежность, смешавшуюся с его желанием. Поликсена договорилась, чтобы празднество состоялось в одном из домов ее друзей-купцов, - удивительным образом, это оказался тот самый дом, который некогда принадлежал Аристону, старшему брату Аристодема, где Поликсена праздновала свадьбу с афинянином. Фрина знала об этом: когда глаза девушки скользили по залу, убранному цветами, лентами и зелеными гирляндами, ей казалось, что она перенеслась в тело своей матери и переживает то же, что Поликсена много лет назад. Когда Фрину оставили с молодым мужем наедине, ее охватил позабытый было девический страх: однако ей стало легче при виде встречной робости Мелоса. Но, вместе с тем, в ней пробуждалось и желание. Поликсена сама рассказывала дочери, что хотя у мужчин страсть сильнее, желание передается от мужа жене во время объятий и особенно поцелуев... Они сели на постель и стали целоваться, как голубки, а потом принялись познавать друг друга, будто незнакомые книги жизни. Боль для Фрины стала радостным освобождением. Она чувствовала, что может полюбить того, кто из благородства стал ее мужем, - и опасалась только полюбить его слишком сильно... Прогостив в Навкратисе несколько дней, молодые супруги поблагодарили хозяев и, сопровождаемые всяческими радостными напутствиями, отправились в поместье. Они почти не разлучались, и часто целовались, оставшись одни. Фрина чувствовала, что совсем скоро она сама может стать матерью - для зачатия, как говорила ей Поликсена, влечение женщины к мужу очень важно. Фрина положилась на судьбу. Она не знала, хочет ли родить так скоро - ей самой не было еще шестнадцати лет; но афинянка понимала, что лучшего места, чтобы растить ребенка, ей не найти. Молодых супругов встретила сама хозяйка - Поликсена не очень располнела, потому что ее крепкое тело оставалось упругим, но было заметно, что ребенок причиняет ей неудобства. Она расцеловалась с дочерью с радостной и усталой улыбкой. - Все всегда повторяется, - непонятно сказала ионийская царица. - В конце концов мы всегда возвращаемся домой, не правда ли? Фрина посмотрела в темные глаза матери; и ей показалось, что она поняла мысль Поликсены. Афинянка кивнула. Дом, который всегда ждет человека, - не то ли самое, что вечный дом египтян?.. - А Ити-Тауи не приехала? - спросила царевна. - Еще нет, но сообщила, что вот-вот приедет, - ответила хозяйка. - Она ведь сейчас в Мемфисе, при дворе, ты знаешь? Удивленная Фрина мотнула головой. Откуда ей было знать? Хотя мать, наверное, думала, что в Навкратисе об этом могли слышать. - А Никострат? Он приехал? - тут же спросил Мелос. Поликсена посмотрела на мужа дочери, прищурив глаза. - Приехал, - ответила она немного погодя. - Если так не терпится, беги через рощу, мой сын чем-то занят дома. Мелос радостно улыбнулся; но потом смущенно посмотрел на жену. - Лучше мы пойдем к нему вместе. Поликсена одобрительно кивнула. - Хорошо рассудил. Мелос взял Фрину за руку, и хозяева и гости все вместе пошли к дому. Ради этой встречи Поликсена вышла к самому берегу, а Никострат узнал о приезде сестры и друга позже и не успел присоединиться к матери. Но он встретил их на полпути, посреди пальмовой рощи, скрывавшей дом. Когда сын Ликандра неожиданно вышел гостям навстречу, Мелос и Никострат замерли на несколько мгновений - а потом, восторженно вскрикнув, схватились за руки. Затем друзья крепко обнялись. Потом Никострат бережно обнял сестру. Он был осторожен, предполагая, что Фрина может быть уже беременна. Царевич ни о чем не расспрашивал - но по глазам видел, что все его близкие счастливы. Вместе они направились назад, наслаждаясь прохладой под деревьями. Неожиданно Фрина спросила: - А что твой египтянин, мама? Почему он к нам не вышел? Этот вопрос смутил эллинов, они даже приостановились. Никострат нахмурился. - Он не вышел, потому что мы для него чужие, когда собираемся вместе! - резко ответил молодой спартанец вместо матери. Поликсена кивнула. - Верно, сын. Я для Тураи своя... когда мы с ним вдвоем, но не сейчас. Никострат взял Поликсену под руку, гадая про себя: до каких пор ему придется делить свою мать с египтянами. Но он больше ничего не сказал. Ити-Тауи приехала на другой день после Фрины с мужем. Ее появление повергло в изумление всех. Дочь Уджагорресента прибыла на собственной барке, со свитой, достойной царевны. И сама она изменилась неузнаваемо: от прежней застенчивой девочки не осталось и следа. Почти тринадцатилетняя Ити-Тауи была все еще застенчива, и стала еще более нелюдима, чем раньше: но держалась по-новому, и чувствовалась, что она намного лучше научена владеть собой и сознает себя иначе, нежели прежде. Несомненно, сказалось храмовое воспитание. Когда египтянка подошла обнять старшую подругу, Фрина ощутила, что сама едва ли осмелилась бы приблизиться к такому существу. С этой Ити-Тауи уже не посмеешься, как раньше, не повертишься, схватившись за руки... Фрина поцеловала воздух около щеки подруги, ощутив запах мяты с примесью корицы - свежий, но тревожный аромат девичьих духов. На Ити-Тауи было тончайшее голубое платье и широкое царское ожерелье из бирюзы и зеленого змеевика, пояс скреплял тиет из красной яшмы - узел Исиды*. Лоб египетской царевны перехватывала серебряная диадема в виде переплетающихся змей. - Мне кажется, что я теперь должна тебе кланяться, - с улыбкой заметила Фрина, оглядев воспитанницу своей матери. - Пока еще нет, - сказала юная египтянка. В ее черных глазах появилось какое-то сожаление. Фрина вздрогнула, поняв, что подруга не шутит. Но им обеим сейчас не хотелось говорить о разнице, появившейся между ними. Несомненно, Ити-Тауи много повидала и вынесла об этом свое суждение, которое держала при себе. За общим ужином Никострат посматривал на девочку со степенством жрицы, которую когда-то называл своей нареченной, но ни разу не сделал попытки с нею заговорить. Как и она с ним. Фрина спросила подругу - согласится ли она с нею переночевать, как раньше. Поговорить о том, что никому больше не доверишь! Ити-Тауи согласилась. Мелос тоже охотно отпустил жену к ее названой сестре. Только когда они остались вдвоем, эллинка узнала свою Ити-Тауи. Свесив голову с кровати, дочь Нитетис прошептала: - Я очень скучала по тебе. Они взялись за руки, протянув их со своих постелей. Фрина сжала прохладные смуглые пальчики. - Но ведь у тебя в Мемфисе, должно быть, появились и друзья, и подруги? - прошептала она, ощутив невольную сильную ревность. Ити-Тауи мотнула головой. - Таких, как ты... нет. Такой друг сердца может быть только один. Они проговорили полночи, заново узнавая друг друга. Ити-Тауи предстояло скоро вернуться в храм, где она получит посвящение в жреческий сан; но она могла прожить в усадьбе с Фриной еще три недели. Им не было скучно ни разу за все время, что они находили друг для друга: супружеская жизнь требовала от Фрины многого. Через две недели, раньше, чем Ити-Тауи, Мелос вернулся в Саис вместе с Никостратом. Оба юноши туманно говорили о каком-то продвижении по службе, но даже Поликсена не смогла узнать от них больше. Когда пришла пора Фрине отпустить подругу, молодая эллинка поняла, что беременна. Она осознала, что для нее начинается целая новая жизнь, полная неизведанного; и прощалась с Ити-Тауи со слезами. - Мы никогда уже не будем прежними, и ничего уже не будет как прежде, - сказала золотоволосая афинянка. Ити-Тауи кивнула. А потом вдруг сняла с себя драгоценный пояс с красным узлом Исиды. - Тебе этот пояс скоро будет мал, но ты сделай себе новый, чтобы носить мой амулет, - серьезно сказала девочка. - Его подарил мне отец, но я отдаю той, которой нужнее. Моя мать дарила твоей матери свои освященные вещи, на которых жило ее имя: но ничего не осталось, и теперь между ними пролегла вечность. Фрину зазнобило от этих слов. Но она с улыбкой приняла амулет, который Ити-Тауи вложила ей в руку. - Благодарю тебя, моя маленькая богиня. Ити-Тауи быстро и крепко обняла ее за шею, прижалась к щеке мокрой от слез щекой; потом разомкнула объятия. Египтянка ушла в сопровождении своих слуг и стражи, двигаясь с упругим изяществом. * Узел Исиды (тиет) - распространенный в Древнем Египте амулет, использовавшийся в культах мертвых. Получил такое название, потому что по форме напоминает узел на одежде богов.