Инквизитор

— Вам хочется блевануть только на моих уроках или это повсеместное явление? Хань — сволочь. Это Мин понял ещё в первый день. Но сегодня апогей булькающей, расплавленной по позвоночнику злости пересёк абсолютно любой допустимый минимум и парил голову на пару с учителем. — Простите, — Чондэ, кажется, стал его личным издевательским фетишем. Потому что никакой урок не обходился без тщательной полировки этого вымученного ученика. — Я больше не буду... — Какую тему мы сейчас проходим? Хань немигающе следит за тем, как Чондэ косится в тетрадь, где каллиграфическим почерком красуется: "Понятие дифференциального уравнения". Ждёт ровно восемь секунд, Мин считал, сам того не замечая. — Минсок. Ответ. Да издевается он что ли? Но когда Мин успешно цитирует, только вяло морщит светлые брови. — Good. И что ты можешь сказать о них? — Что... у них неизвестная... это какая-то функция, — Мин учил. Это видно, но он нервничает так, что у него выпирающие колени трясутся, как побитая псина на районах, и это видно ещё больше. — Вау. — Хань вскидывает голову, от чего белёсые волосы падают назад, открывая высокий, ровный лоб. — Вы меня удивляете, Минсок. И Мина почти отпускает, но: — Так бы примерно выразился десятилетний ребёнок, — снова здорово. — Повторяй за мной: При решении многих задач, прежде всего физических, встречаются уравнения, в которых неизвестной является некоторая функция. Уравнения, в которые входят производные искомой функции, называют дифференциальными. — Уравнения, в которые входят производные искомой функции, называют дифференциальными... — бубнит Мин, накручивая тёмную прядь на указательный палец. Он нервничает, когда ему кажется, что они с Ханем остались одни в этом классе, несмотря на остальных учеников. — Чондэ, повтори, что сказал Минсок, который-сегодня-обожемой-учил. Тварь, — констатирует в уме Мин, спотыкаясь о чувственный рот Ханя. Блядь. Он не хотел смотреть, не хотел пялиться. Не хотел. Но сделать ничего не смог. Вмиг распавшийся на атомы мозг возвращает в реальность тихое блеянье Чондэ. Он послушно повторяет. Мин как-то разговаривал с ним. Разговором это, конечно, было назвать сложно. Если в принципе можно назвать разговором что-то вроде: вопрос-кивок-вопрос-молчание. Система хорошего психолога трещала по самому интересному шву, грозясь открыть не самые облюбованные природой места. Мину удалось узнать только, что тот ни хрена не спит, а только долбит эту дерьмовую математику, вместо того, чтобы хорошенько присунуть какой-нибудь девчонке. Хотя бы той, что с параллели: невысокая, с мягкими рыжими волосами и целомудренным, школьным платьем до колен, скрывающим шлюшные чулки со стрелкой, упирающейся в мягкие половинки задницы. Кажется, её звали — Мира. Но, серьёзно. Какая разница? Мину удалось узнать, что Чондэ ни хрена не спит и глотает викодин. Херня редкостная, как, к примеру, тот же "Димедрол", который сняли с производства. Интересно, почему?.. — протянул про себя Мин. И сам же усмехнулся каким-то кашляющим смехом своим идиотским мыслям. Он бы никогда не подумал, что Чондэ — конченый наркет. Что Ким Чонин блядующий по сортирам пидор. Что эта Мира, или как её там, Мари? Мин решил, что про себя будет звать её Мира. В конечном итоге ведь он не собирался обращаться к ней. Значит, и проблем нет. Он бы никогда не подумал, что эта Мира даст ему после того, как он поможет ей с домашкой по идишу. Она и её сетчатые чулки смотрелись как-то комично на нешироком пятне покрывала, в жёлтом отсвете ночной лампы, где на стене висят плакаты с Питером Паркером и Брюсом Уэйном. Мин даже сам не понял, когда тонкая тетрадь в ослабевающих руках сменилась её упругой задницей, а сама Мира потянула его пальцы к резинке шершавых на ощупь стрингов, опуская. И всё это было мокро, безостановочно и метрично. В смысле, ему надоело за десять минут дергаться вперёд назад и в конце концов он перекатился на спину, усаживая Миру прямо на свои бёдра. Она абсолютно дико насаживалась на его член с таким рвением, будто была последней девственницей из любого затхлого и доживающего последние деньки монастыря. Разочаровавшаяся в вере, как таковой, и решившая удариться в грех. В рыжих волосах отсвечивали блики от лампы, а карие глаза делались слишком живыми. Она не-как-обычно томно поглядывала из-под нарощенных кистей ресниц, а закатывала глазищи в такт с тем, как задушено кричала, срываясь на громкое дыхание ртом. В момент, когда она замерла с неестественно выгнутой назад спиной и сдавила его острые тазовые кости коленями, царапая сеткой, Мин понял, что даже самый никчемный секс лучше, чем божественная песня или крутой фильм. Ну, вроде тех, про Питера и Брюса. — Ты очень помог мне, Минсок, спасибо, — вежливо улыбалась она пятью минутами позже. Полностью одетая, сияющая, как начищенный пятак. Перед его матерью. Матерью, которая, он мог поклясться, слышала всё до последнего скрипа сраной пружины на кровати, что впивалась в поясницу, если упереться прямо в неё. — Без тебя я бы не справилась. Ну ещё бы! Снова невинная и даже чересчур глуповатая улыбка. И от этого разит такой блядской и двусмысленной фальшью, что... Мину впору вскрыться циркулем, который Хань приказал купить в срочном порядке. Но он только едва заметно кривится и почти физически ощущает как тяжелый материнский взгляд роняет на щеки предательский, алый румянец. Ему не стыдно, что он трахнул её на собственном покрывале и теперь его, скорее всего, придётся стирать. Ему не стыдно от того, что он так бестолково окончательно попрощался со своим детством и, что именно она показала ему насколько это может быть хорошо. Ему стыдно только за то, что дома он был не один. И сейчас последует шквал оправданий для мамы, в ответ на неминуемые обвинения. А потом — братское похлопывание по плечу от отца и виноватое: Больше не буду. Хотя, нет. Это же слишком по-детски. А он уже взрослый. Ему всего семнадцать, но после техасской скачки на кровати с такой наездницей, он ощущает себя на все двадцать пять. Урок тянулся непосильно долго. Мин преуспел в неблагодарном деле: пересчитать все пять на сорок четыре клетки полей в тетради, рассмотреть металлический брелок на портфеле не в меру тихого сегодня Ким Чондэ, издёргаться на неудобном, деревянном стуле, но успокоение всё никак не шло, а звонок, падла, никак не звенел. — Мин... пс-с-с... Минсок... Мин прекрасно слышал, как вот уже три минуты и одиннадцать, двенадцать, тринадцать... — Минсок! Гребаный Чонин. — Что, блять? — Чонин испуганно отпрянул назад, упершись ладонями в край парты. Он сидел прямо за Мином. Сидел и назойливо звал его, звал, звал, звал. Так долго, что хотелось выдрать ему язык вместе с трахеей и позвоночником. Лишь бы не отвлекал и не округлял свои и без того огромные, серые глаза. — Слышу я. — Ага, слышит он. — Чонин подозрительно шипел Мину прямо в тонкую ушную раковину. — Как мой контуженый дедушка ты слышишь. — Я не понял, — Хань нарочито медленно потянулся на стуле, от чего Мину показалось, будто он слышал, как хрустели позвонки учителя. — Здесь шоу "Пусть говорят" или рубрика "Открытый микрофон"? Он в своей привычно-аристократической манере, тонко граничащей с быдлянством, развёл руками и перевёл саркастический взгляд прямо на Минсока. А у того желудок сразу делает сальто назад. Или вперёд. Или... а не всё ли равно желудку, куда прыгать? — Извините, я... — Мин пытается не развалиться по кускам, пока Хань сверлит его, проделывает в нём аккуратную, огнестрельную, если стрелять в упор, дыру. Где-то в районе между угловатыми плечами и последней пуговицей на кофте. — Keep calm, студент Ким, — его, кажется, безмерно забавляет эта ситуация, как и любая другая. В любое другое время. — И Чонина заткните. Мин ненавидит математику, школу и Лу Ханя. Его больше всего остального. Мин морщится и старается впредь не обращать внимания на большеглазую проститутку за задней партой. Мин безуспешно обхватывает свои бока руками, пока Хань не говорит: — Если вам неинтересно, то, пожалуйста, — лёгкий взмах жилистой кисти в сторону двери. — Я никого не держу, не пристёгиваю цепями к батарее, не заставляю жрать камни, простите мне мой разговорный. Его тягучий, цепкий взгляд выжигал заходящиеся дрожью внутренности. Дегтярно-чёрные глаза поглощали блики полностью, от этого он казался ненастоящим, мёртвым. Он почему-то смотрел прямо на Минсока вне зависимости от ситуации. Он мог прохаживаться по классу, но Мину упорно стучало по башке: он смотрит на тебя, на тебя, на тебя. Противное лобызание липко стелилось по хребту, торчащему чуть изогнутой полосой. Ему не нравилось это ощущение. Он прикусывал левым клыком нижнюю застывшую, пепельно-сизую губу. И его дёргало каждый раз, как раздавался гнусавый учительский голос: — Но имейте ввиду, если вы не учите, то и я могу тупо забить. Мне триста лет не нужен ни студент Ким Чондэ, — Мин про себя хмыкнул. Ну кто бы сомневался, что это имя прозвучит первым. — Ни О Сехун... Снова короткая пауза, сковавшая воздух в лёгких. Понижая его на пару десятков ощутимых градусов по Фаренгейту. Или по Цельсию. — У меня за плечами, если так, на секундочку, — он вскинул руку, указывая большим пальцем куда-то в окно, а затем продолжил: — пять языков, два высших и диссертация. У вас — десять лет обучения и экзамены на носу. Выводы... делаем сами, не первый класс начальной школы. Гиперболизированный образ тупой стервы вызывал меньшее отвращение, чем он. Звонок стал спасительным лучиком солнца посреди ненавистной осенней серости. Все, как один, жадно похватали сумки, намереваясь сию же секунду, воспарив душой и телом, вырваться из прохладного, и будто бы в эпицентре голубоватых светофильтров, кабинета. И прохладным его в большей степени делало присутствие этой снежной глыбы, а не открытое практически нараспашку окно. — Стоять. Хань гадко скривил свои женственно-капризные губы в ухмылке, от которой по загривку прошел колющий таран ледяных мурашек. Мин сглотнул и сжал костлявые пальцы на кожаной ручке сумки. Она некрасиво пискнула под вспотевшей кожей, отдаваясь таким же скрипом в ушах и нервным жужжанием горле. — Неужели вы думали, что я оставлю вас без домашнего задания? Он поспешно начал листать свой ежедневник на спирали с простеньким изображением хаотичных чёрно-белых линий, диктуя номера. А потом схватил со стола журнал и ключи, почти бегом направляясь к двери: — Давайте, в темпе, — Хань подгонял учеников беззлобно, что немало удивило и даже позабавило. — Кто последний, тот неудачник. Выпалил он, когда сил ждать медлительных детей уже не осталось и буквально выпрыгнул за дверь, с усмешкой смотря, как ученики со скоростью ракеты толкутся в проходе. Хань — сволочь. Но даже он может быть простым человеком. — Ну и? — Мин впервые за все месяцы обучения в новом классе подошел к кому-то сам. Хреново, что этим кем-то стал Чонин. Он хлопал своими блюдцами и будто уже позабыл, что истошно тряс его за рукав на уроке, мешая сосредоточиться. Мин опять не понял тему. Он опять будет корпеть и загибаться над учебником, хватаясь за волосы, рыча, что только приспешники Сатаны могли создать это адово оружие массового истребления серого вещества в голове в голубой обложке. В голубой обложке в клеточку. — Ну... —Чонин переминался с пятки на носок. Подошва сникеров противно скрипела, подогревая желание Мина уйти подальше. Чонин старался смотреть куда угодно, только не на одноклассника, и жевал тёмно-розовые губы. — Чонин. Мин всеми силами пытался не скатиться из тихого и увещевающего тона в бьющийся в вене на лбу рёв. — Тынепоможешьмнеснемецким? — выдохнул он и облегченно опустил покатые плечи, скрытые курткой, какие носят американские футболисты. Смех подкатил к горлу и чисто благодаря миновой сдержанности застрял в глотке, не вырываясь наружу. Ты. Не поможешь. Мне. С немецким. С немецким. Ну да. Мин улыбнулся одной из тех улыбок, которые красуются на расклеенных повсюду фотографиях с жирной пометкой "Разыскивается". Обычно там ещё добавлялось: за массовые убийства, насилие и грабежи. А Чонин изошел холодком от кончика носа до костяшек на руках, потому что эта улыбочка была точно скопирована с Лу Ханя. — Помогу.