Инквизитор

На автомате заваренный чай темнел красными разводами на дне чашки, поблескивал в неровном желтоватом отсвете лампы, скрытой за толстым, круглым плафоном. Через него не было видно самих лампочек, только угадывалось по очертаниям: их три, и одна светит чуть ярче, чем остальные. Мин куковал над чашкой, пока вода на дне не стала совсем уж пугающе чёрной. А потом просто поднялся и резко опрокинул керамическую кружку с бледно-серым узором в раковину, потому что ему казалось, вот-вот пугающая чернота начнёт подниматься вверх, опрокидываться через край. Капать на хлопковые носки, пропитывая их едва тёплыми пятнами. Назовите свой любимый сорт чая и Мин расскажет вам, кем вы являетесь. Потому что зависать в чайных магазинах — необъяснимое рвение, хер его. Он, надвинув потертую кепку с вырвиглазно-салатовым козырьком и тупой надписью на лбу, смотрит на каждого, кто подходит к кассе, провожает затяжным, безмолвным взглядом, от которого старушки поправляют свои кретинские, как на взгляд Мина, чепчики с цветочками, которым уже давно пора лежать на холодном надгробии, а самим старухам пора набирать землю в карманы и привыкать к ней, а не шляться по торговым центрам. Поправляют свои долбаные чепцы и, опасливо прижимая к себе ридикюль времён первой мировой, не по годам стремглав выбегают, звеня колокольчиками на входной, пластиковой двери. А Мин только запоминает, делая жирную пометку в своём псевдоблокнотике: старушки пьют чёрный "Гринфилд". Чаще всего с бергамотом. И у этого чая есть только один плюс: прикольная упаковочная коробка. Всё. В остальном же это самое говёное дерьмо в пакетиках, которые Мира, — она приходит к Мину как по расписанию и пьёт гребаный чай, — называет тампонами. У неё очень своеобразный юмор. Но Мин его понимает, как ни странно, и довольно хмыкает, разглядывая ровный тон кожи с отсветами рыжины от спадающих неровным каскадом прядей. Мира приходит к нему в семь вечера. Почти каждый день, когда мать, работающая в больнице, уходит на ночную смену, а отец ещё на работе. Приходит в малиновых, полосатых носках под тяжелыми почти керзовыми ботинками с металлическими пряжками. С учебником "Deutsch" в огромной коричневой сумке с маленьким железным замочком на внешней стороне и полосой внизу. И с нераспакованной серо-чёрной пачкой презервативов в кармане. Приходит и пьёт зелёный с мятой, потому что ей нравится как горчит эта отрава на языке, когда Мин мерзко и слюняво засасывает её распухшие, тёмные губы. Она их мажет алой помадой, развозюкивая потом это всё по щекам Мина, по шее, плечам. Ей это нравится, его это устраивает. Так почему бы и нет?.. Мин выясняет, что девчонки предпочитают зелёную бурду. Мин выясняет, что Чонин редкостный мудак, когда тот вот уже второй день таскается за ним с видом истерзанного щенка, которому нечего жрать и негде пристроить свою плешивую задницу на поспать. Он таращит свои зрачкастые глаза и бессменно что-то тараторит. У него чуть хрипящий голос, который оседает пылью внутри уха, в которое и пытается засунуть Чонин свои шевелящиеся губы, и на подкорке мозга, посылая сигнал по рукам, приподнимая тончайшие волоски на предплечьях, заставляя пальцы слабеть. — Ну что ты ещё от меня хочешь? — Мин уже не спрашивал и не злился. Он просто театрально возводил руки к небу в немом вопросе: за что, мать вашу так? За что? Но Господь молчал и, наверняка, усиленно думал над этим вопросом, потому как даже он не в состоянии раскопать завалы блядской херни в светлой чониновской голове. — Я же сказал тебе, что помогу. — Ага. Чонин давит лыбу во весь рот и хочется растянуть её до мочек ушей, чтобы ему стало больно, чтобы он просил прекратить. Но Мин бы только смеялся, громко и безостановочно, как Джокер, например... — Мне кажется, Ханни на тебя запал, — говорит Чонин, ещё больше растягивая свой мальчишеский рот в противной улыбочке. — Крестись. А Мин как всегда немногословен. Он давится коридорным воздухом вперемежку с пылью от фикусов исполинских размеров, что стояли в каждом углу, и сбитым запахом мела и грязной воды, когда понимает, что именно сказал Чонин только что. — Ты идиот? Минсок вскидывает изломанные брови в ответ на весёлую задорность, исходящую от одноклассника. — Это же очевидно! — говорит он и кивает, как китайский болван, с видом раскормленного чеширского кота. — Он думает о страстном сексе с тобой, сохраняя бесстрастное выражение лица, — говорит он и стреляет грифелями ресниц в сторону проходящего по коридору Лу Ханя. Как всегда идеального, в чёрном костюме и белоснежной рубашке. С поволокой тёмных глаз. Мира как-то призналась, сидя по-турецки на его кухне, щеголяя открытыми коленями и разноцветными носками, что не прочь схватить его за тот самый чёрный, узкий галстук, что сейчас как раз на нём, и оттрахать прямо в школьном туалете. Оттрахать. Слово-то какое. — Он хочет тебя, братан, — говорит он. И Мин старается не задумываться, с чего он это взял, с каких пор он стал ему братаном и почему Хань на секунду прошелся по нему глубоким взглядом. Одним из таких, что вроде означают безапеляционное "хочу". Он потряс головой из стороны в сторону и пришел к выводу, что ему привиделось. Мало ли что, ещё и не такое может показаться после таких проникновенных речей отвязного придурка. — Мне очевидно, что ты сегодня не в себе, Чонин. Вот и всё. Мин возвращается к учебнику в клетку. Уж лучше залипать на формулы, чем копаться в себе. — Кай, — поправляет тот. — Лучше так, чем по имени. И Мин безразлично пожимает плечами, мол, как хочешь. Ему до спины, какие тараканы у того в мозгах, и насколько они его уже сожрали. Ему в принципе насрать на окружающих. И ему кажется, что он выбрал немного неверную тактику, потому что большинство людей видит в нём тихого одиночку, который отчего-то страдает, и лезут помочь. Помочь своим обществом, ненужным советом, пустым разговором ни о чём по типу: "как дела-нормально-и у меня". Помочь тому, кому помощь на хрен не сдалась. — Открываем учебники и повторяем материал, — сипит жирная училка по экологии, которую никто терпеть не может, потому что она страшная, как атомная война и злючая, как соседский бульдог, на которого Мин натыкается ежеутренне, когда спешит в школу. Класс шуршит страницами красных, тоненьких учебников и зло выдыхают через нос. — Умные дети класса сего расскажут мне, — она поджимает старческие, сморщенные полоски губ, обведенные какой-то, блядь, морковной помадой, и прищурившись осматривает учеников. — Об особенностях пищевых связей человека. О Сехун сразу оживляется и начинает водить своим сухожильным пальцем, напоминающим тоненькую и скрюченную ветку белого цвета, по странице, а Мин пытается ненароком подсмотреть, на какой он странице, потому что даже не имеет понятия, о чём сейчас стоит поведать. Сехун поворачивает голову вправо и недоуменно смотрит на Мина. По его приоткрытому, маленькому рту легко читается: "чего тебе?". Но он только приподнимает верхние веки в немом вопросе. А потом догадывается и подцепляет корешок книги показывая страницу номер сто шестьдесят пять. Мин благодарно улыбается, прежде чем ринуться на поиск нужного параграфа. — Ким Минсок, — как гром среди ясного неба раздается всё ещё сиплый голос старухи и Мин поднимается с высокого красного стула с тонкими, хромированными ножками, пытаясь без происшествий вылезти из-за одноместной парты. Пока он это делает, он замечает, как облегченно расслабляется Чонин, опять сгибая позвоночник дугой над вновь вытащенным из кармана телефоном, как Чондэ выдыхает, плотнее натягивая рукава мешковатой кофты на запястья, как Сехун заинтересованно пялится и безразлично мерцает своими рыбьими глазёнками из-под выкрашенной в серую седину, попалившейся чёлки. Как тупая училка опять жмёт губы и наваливается всем своим корпусом на кафедру. "... Чтобы лучше видеть тебя, внученька..." — вспыхивает у Мина в висках и он готов рассмеяться. Но слава Богу, этого не происходит. — Главные особенности пищевых связей современного человечества — это их усложнение, удлинение и примерно десятикратное возрастание энергетической цены производства каждой калории конечной пищевой продукции при тысячекратном уменьшении необходимой для этого площади, — начинает монотонно и сухо воспроизводить Мин. — В результате общая экологическая ёмкость среды обитания человечества возросла во много тысяч раз... Мин сам не понимает, что говорит, пока не щелкает язычок на обшарпанной входной двери. Все ученики, как всегда синхронно, поворачивают головы и видят учителя Лу Ханя собственной персоной. Он, немного запыхавшийся с лёгкими, едва заметными, розоватыми пятнами на скулах, сжимал ободравшуюся до железной основы ручку двери. У него побелели костяшки на пальцах. Они были желтоватые с розовой поперечной и казалось, вот-вот он сожмет их сильнее и кожа разорвётся. Его широкая грудная клетка растягивала белую рубашку, разглаживая складки возле ряда пуговиц, а потом снова спадала. Мин непроизвольно засмотрелся на третью пуговицу сверху, в отверстие которой то и дело проскальзывала открытая кожа. Хань был достаточно бледным. Мин непроизвольно не отрывал взгляда. Но потом поспешно отвернулся, налетая на искрящиеся смехом зенки Чонина, который совершенно точно всё неправильно понял. Совсем не так, как обстоит на самом деле. Злость на себя из жидкого состояния начала переходить в твёрдое, она замедлила ход по венам, холодя конечности. Почему даже в своей собственной башке он должен оправдываться перед каким-то там Чонином, который ему даже другом не был? Губы уже сложились в дудочку для презрительного фырканья, как Хань заговорил: — Мне нужен Ким Минсок. Срочно. Он уже стоял, небрежно опираясь предплечьем о косяк, сложив руки на груди и чуть ли не рассматривая маникюр. Мину стало бы даже смешно, если б не было так страшно. Что-то внутри надувалось и лопалось, забрызгивая всё жидким азотом. Он не мог двигаться. Он не мог даже рта раскрыть. По коленям будто шандарахнули тупым топором. Что за проявления сучьей слабости? — Раз нужен, забирайте, — училка крякнула и уставилась на оцепеневшего Минсока. — Студент Ким, что с вами? Вы в порядке? Ей было интересно? Да ни на грамм. Она смотрела поверх очков и косо поднимала выщипанную до не могу бровь. Эта отвратительность вывела Мина из астрала и он начал судорожно, запинаясь о собственные руки и ноги, запихивать принадлежности в сумку, а потом перекинул её через плечо. Его трясло так, что сделать это удалось только с третьего раза. А громко вздыхающий Хань никоим образом не разряжал обстановку... — Ну? — Чонин откусывает сочный кусок от огромного зелёного яблока, которое едва ли вмещается в его руку. — И что, и что, и что? Этого идиота не остановить, если он что-то задумал, — думает Мин. Он моет керамическую кружку с бледно-серым узором от коричневой, налипшей слизи и слушает как зубы парня вгрызаются в беззащитную плоть яблока с оглушительным хрустом. По его подбородку течёт липкий и кислый сок, от чего смуглая кожа блестит в полутьме. Мин не любил яркий свет и Кай, как он попросил себя называть, поддерживал его в этом. — Что, что... — дразнит Мин и ставит кружку на высокую полку, подтягиваясь на носочках так, что байковая рубашка открывает ямочки на светлой пояснице. Чонин давится яблоком, которое встаёт у него поперёк глотки. — Ничего не было. Такого. Он оглядывается через плечо, чтобы злорадно узреть кашляющего Чонина, отбрасывающего мясистый огрызок на полированную поверхность стеклянного стола. По мутному стеклу тут же распространялись следом подсыхающий следы. Тоже, наверное, кислые. Мин не знал. Он никогда не лизал столешницу. Да и желания не было, если честно. Он делает акцент на последнее слово, думая, что оно приведёт Чонина в порядок и он больше не будет пихать свои идиотские шуточки куда надо и не надо. Но Чонин только округляет глаза. В темноте они кажутся ещё больше, как у кота Тома из любимого Мином в детстве "Тома и Джерри". На пол морды, только серые. — Он даже не лапал тебя? Создавалось странное впечатление, будто он спрашивает о погоде на завтра, а Минсок отвечает, что будет ливень. Такой печальный взгляд ещё поискать. Но он спрашивал про преподавателя, чёрт возьми! И нет, он его не лапал. Да и Боже упаси! — Я даже не буду отвечать, не буду, не буду... Мин закрывает уши мокрыми ладонями. Они пахнут грейпфрутом и пальцы всё ещё немного не отмылись от пены. Ему нравился запах средства для мытья посуды, хоть он ни за что бы в этом не признался даже под смертными пытками. — Фу, ты Минсок, такой скучный! — Чонин всплескивает руками в извечно-весёлом негодовании. — Надо это исправить... Мин иногда задумывался: у него переключатель эмоций вообще есть или он всегда такой? Трёхдневное общение пока что доказывало, что всегда. Чонин не мигает и снова берёт в руки погрызенное яблоко. А потом интригующе добавляет: — Соблазни его. И с хрустом откусывает зелёный кусок.