Инквизитор

— Не хочешь извиниться перед Мирой? Чонин пристально смотрит на Мина, а тот только устало отмахивается. Этот блядский день вымотал его настолько, что сейчас хочется всего лишь допить горячий кофе из белой эмалированной кружки и завалиться в мятый кокон разобранной ещё с утра постели. Хмыкает. — Она не заслуживает... — голос у Чонина как и всегда проникновенный и увещевающий. Ему опять, как в старые добрые времена, хочется ебало об сковороду, ага. Чтобы не таращился и не строил из себя святого отца в розовой водолазке с мишками, к которому все приходят с повинной, а он им индульгенции направо и налево выписывает. Мин изгибает бровь, наклоняя голову в сторону, от чего на впалой от нервного недоедания щеке пляшут тёмно-коричневые тени отсвечивающего кругленького ночника-тыковки в углу комнаты, а веко натягивает темноватую кожу над глазом. Весь его вид говорит: а не пошёл бы ты, Кай? Лесом, лесом. Они сидят с Каем на диване в гостиной и говорят ни о чём. Точнее, они сначала говорили ни о чём, а потом ленивый разговор плавно перетёк на рыжую девушку Мина. Он вспоминает как отлепляется от её влажных и уже противно припухших губ, вдыхая зло и отчаянно. Он так злился на учителя, что даже забывал дышать. Хань как будто оживает, презрительно кривит бледный рот и ехидно медленно направляется к выходу из класса, на ходу кидая через плечо: — Мисс Чхве, вы не могли бы уединиться со своим бойфрендом где-нибудь в другом месте? Мин хочет убить его взглядом поверх жестких волос на макушке Миры, но тот только давит лыбу и стоит возле двери, будто в самом деле ожидая, когда они выйдут. Мира смущенно улыбается и опускает глаза. Мин готов поклясться, что на её щёчках сейчас лёгкий такой, розоватый румянец. Она мельком с прищуром смотрит на Ханя и тянет Минсока за собой в коридор. Мин ошарашенно не разбирается в ситуации. Какого хуя всё это, скажите, пожалуйста? Какого ЕГО девушка ВОТ ТАК улыбается чертовому Ханю? Мин готов рвать и метать. Не то чтобы он собирался закатить ей истеричный скандал по поводу ревности и доверия, но видеть это было неприятно. Как и то, что Хань в ответ на её улыбочку тоже смягчился и расслабил острые линии плеч, сгибая руки в локтях и чуть отклоняя голову вбок. Как обычно. Мин проходит мимо Ханя, когда его обдаёт ледяным воздухом вперемежку с таким же взглядом дегтярных глаз. Хань смотрит не мигая, как удав. И не факт, что не удавит. Удавит, ещё как. Мин вспоминает, как затаскивает Миру едва ли не силком в школьный туалет, к табличке с надписью "Men", где перед глазами до сих пор ядовитая картинка брендовых джинс и светло-русых кудряшек на лбу. Как рывком опускает её на голые колени. Мира недовольно морщит лобик, шипит сквозь зубы, когда ударяется о кафель с разводами от чьих-то ботинок и прочей обуви, но ничего не говорит. Она сразу проводит ладонями по его бокам, спускаясь к ремню на светло-коричневых штанах. Её аккуратный носик почти трётся кончиком о металлическую пряжку, холодея. Мин старается не задумываться о том, что такой опыт сам по себе не приходит. Неумелые девчонки, у которых ЭТО, с дрожащими руками и стекающей из угла рта слюной, в первый раз, когда они даже само простенькое слово "минет" произнести не могут, а только заикаются и краснеют, не могут так гладить пальчиками линии тазовых, продольных костей, уходящих ко внутренней стороне бедра. Мин старается абстрагироваться, когда она расстегивает-таки дурацкий ремень и спускает собачку на молнии. Как разводит мягкую ткань в стороны, извлекая из штанов. Почему она не сопротивляется? Секс это одно, а вот такое незапланированное блядство в мужском туалете — совершенно другое. Ей должно быть противно по крайней мере. Но она только дышит глубоко, самой грудной клеткой, на вдохах задевая своим вторым с половиной в вырезе белой блузки миновы ноги. У него в голове гул автопробки, где каждая машина гудит, в которой водитель считает себя умнее других посредством того, что вот он сейчас побибикает и все по мановению волшебного посоха разъедутся, прокладывая этому идиоту красную ковровую дорожку под лысые колёса. Он возвращается в тёплую, охристую гостиную. — Не заслуживает чего? — откровенно глумится Мин, строя из себя отъявленного мудака, прекрасно понимая чего, но не понимая какого хрена Каю есть до этого дело. — Мин... А он, кажется, серьёзен. Проститутки должны держаться вместе, да? Негласное правило защищать подружек перед их "френдами"? Мин фыркает. Бред. В его башке полнейший бред с тех самых пор, как он начал думать о блядском Лу Хане. Чуть больше, чем думал раньше. А потом ещё больше. А потом он прочно поселился в самом мозгу, как раковая опухоль, и планомерно уничтожал все здоровые клетки. От него пахло холодом, сладким августовским овсом и сигаретами. Совсем не восточно-специйные духи Миры. Совсем не непослушные волосы в сжатом кулаке и плечо под второй рукой, чтобы она не упала, насаживаясь головой что есть силы. Хань это необоснованный пафос, ведь в нём не было ничего, что удостаивало бы его звания бога. Это кофейные зёрна и осенний ветер с серыми каплями дождя, что падают на скулы и стекают, будто самые настоящие слёзы. Хань — это сборище всего, что можно и нужно ненавидеть. Сильнее, чем зелёный чай и Чонина, жующего яблоки. — Ладно, хорошо, — тихо психует Минсок, — извинюсь я. Он отставляет от себя белую кружку, потому что кончики тонких пальцев уже покалывает в желании что-нибудь разбить. Например, лоб Каю, у которого в углу губы до сих пор ранка не зажила, а это самодовольное и расслабившееся выражение лица можно было соскабливать нетупеющим керамическим ножом. Чонин явно доволен собой. Настолько, что аж хребет ему переломать хочется, может, хоть тогда этой раздражающей носовую слизистую жизнерадостности поубавится. Хотя кого Мин обманывал? Ким Чонин даже на смертном одре будет грызть что-нибудь и показывать фиги своим внукам, мол, никакого вам наследства, я ещё помирать не собираюсь. Минсок тихонько прикрыл губы, грозившиеся расплыться в сумасшедшей улыбочке, маленьким кулаком и опустил подбородок. Когда часы останавливаются на без одиннадцати двенадцать и Чонин обувается, чтобы идти домой, он ещё раз тихо говорит, влажно сверкая светло-серыми, водянистыми глазами осеннего неба: — Не обижай её... И от него это звучит идиотски неправдоподобно и как-то даже странно, что ли, поэтому Мин только неопределённо то ли кивает, то ли просто дёргает головой в неожиданном приступе судороги, кто знает. Он роняет себя в кровать ровно в ноль-ноль пять. С чётко-радостным осознанием того, что завтра суббота. Не нужно в школу. Он вспоминает про чайный магазин и про то, какой чай любит Мира. Но даже с осознанием этого в носу всё равно ацетатный запашок горького кофе. Тело ёжится само по себе, разгоняя противные липкие мурашки по спине. В глотке клубком зарождается что-то колючее и грозящее вырваться в любую секунду утробным рычанием. Он ни хера не понимает, если честно. Если уж совсем честно, то ему и не хочется. Это такое состояние, когда для полной экзальтации тебе нужно просто накрыть голову тяжелой подушкой и тихонько мычать в надежде, что не польются слёзы. Мин никогда не был плаксой. Даже когда в пять лет он свалился с переезда головой на асфальт, он не плакал, а с тихим интересом смотрел как женщина с большими глазами и белом халате с бирюзовой окантовкой зашивала ему лоб. Даже во время безнаркозной операции, где ему оставили небольшой шрам под бровью, он смешно болтал с медсёстрами и врачом вместо того, чтобы лить слёзы и истошно орать. Мин иногда думал, что инстинкт самосохранения у него отсутствует напрочь. Иначе бы он никогда не повёлся на чониновскую херню, приправленную глубоким познанием мира и психологии человеческой (некстати вспомнилось: он хочет страстного секса с тобой...). Иначе бы он спокойно сидел дома, а не подхватился бы сейчас и не нёсся в ближайший супермаркет. Через пол часа стояния в очереди за сонным дедом, жирным мужиком, от которого несёт фастфудом и старой фантой (у него в корзинке латук и длинные полоски цветной капусты нежно-зелёного цвета), Мину хочется облокотиться на чёрную ленту со стоящей едой и уснуть. Широкие жёлтые лампы у самого потолка попеременно мигают, создавая атмосферу обычного такого фильма, в котором потом нападают зомби. Но Мин только кривится, думая, что если бы эти твари всё-таки напали, он был бы первым, кто разнёс бы кому-нибудь голову той литровой бутылкой текилы, что сейчас у него в руке. Подумывалось купить простой водяры, но потом что-то неебически эстетичное в его душе понесло ноги в отдел фруктов-овощей за лаймами. Они маленькими салатовыми шариками толклись в прозрачном полиэтилене, поднимая сонное настроение на отметку: пиздец-конечно-но-погнали. Он переминался с одной ступни на другую, разминая толстую подошву осенних ботинок. Пару раз наступал на длинные шнурки цвета летнего песка в самый жаркий день, когда солнце буквально вылизывает асфальт, а потом тихо матерился, еле раскрывая рот. Чтобы никто не услышал. В тёмно-зелёной парке, узких джинсах и с растрепанными, почти рыжими в желтом свете волосами, примятыми набок, он создавал впечатление приличного человека. Приличного человека, который в час ночи покупает бухло. Мин хмурится, хмурится, сжимая квадратное горлышко из толстого стекла до белеющих фаланг пальцев, и опять хмурится. Он хочет спать, он хочет забыть всё, что с ним происходило, он хочет сдохнуть в ближайшие семьдесят два. Потому что за ним становится высокая фигура, утянутая в чёрное. Сиплый выдох вырывается откуда-то из самой носоглотки, приправляя всё это металлическим ударом по вискам и — в затылок. За ним стоит Лу Хань, отвлеченно смотря по сторонам, будто и не замечая своего ученика, а может, он, действительно, не узнал его со спины. Он поигрывает длинными белыми пальцами по железу рядом с лентой, а у Мина дыхание сбивается каждое мгновение. С каждым полувдохом сильнее. Хань тихо хмыкает сквозь зубы и откидывая назад светлую чёлку, которая всё никак не может держать на голове и не падать на лоб, смотря на алкоголь в бледных ручках с мягкими полосочками ниже от запястья. Он пристальнее вглядывается в стройные голени под плотной тканью тёмно-синих джинс, щурит глаза. А потом с ходу натыкается на рыжеватую шевелюру и что-то в пустом желудке падает вниз. Плюхается прямо в лужу неразбавленного кофе с диким всплеском, дошедшим до кривой линии рта. Он приподнимает верхнюю губу, тихонько напрягаясь. Целую минуту что-то прочно держит его на месте, а потом он просто делает шаг. К нему. Кадык дергает от внезапного чувства петли в подвздошье. Ему кажется, ещё немного и он перестанет дышать Минсоку в его красивые волосы на затылке, задорно торчащие попугайчиком. Он вспоминает его страшные глаза с их растекшимися зрачками днём. Сжимает кулаки. А потом беззвучно усмехается, не нарочно выпуская струю воздуха на миново ухо: — Привет. Мину кажется: ещё раз он услышит учительский голос так близко и можно будет вызывать скорую, потому что у него явные проблемы с сердцем. Оно бьётся как перед инфарктом. Он хватается свободной ладонью за ни разу не тёплое железо слева от себя и кое как выдавливает: — Угу. Он прекрасно ощущает жесткий ряд блестящих пуговиц на застегнутом наглухо пальто, его окутывает исключительный запах Ханя и он готов, как в своём самом позорном сне, откинуть голову назад, попутно прикрыв веки. Пуговицы впиваются в его спину даже через два слоя тёплой одежды, а лопатки сами собой отклоняют верх спины чуть назад. Он готов молиться, чтобы Хань этого не заметил. Но тот замечает. Вот проклятье-то, всегда всё замечает! Замечает и снова кривит губы чуть влево. Ему дико, до самой дикости, интересно что же будет дальше. Но касса пищит и Минсок отходит, нет, даже отпрыгивает от него вперёд, заставляя зло сжать зубы и нахмурить переносицу. Ему пробивают алкоголь, но он уже будто совсем-совсем пьяный. Шатаясь отходит от миниатюрной девушки с заколкой под золото и ненатуральной улыбкой. На джинсах ходят тени: стелятся от лодыжек до коленей. Они, эти самые колени, не давали Ханю покоя. Он так пристально пялился на ноги Минсока, что что-то пропустил. — Оплачивать будете карточкой? — спрашивает его молоденькая девчушка с двадцатипроцентным интеллектом на кругленьком лице и он спохватывается, доставая из кармана кредитку. — Да... А взгляд всё равно волей неволей соскальзывает на удаляющегося Мина. Он начинает притопывать плоской подошвой чёрных ботинок, думая, что от этого девица будет чуть быстрее дохлой мухи. Он срывается с места ровно тогда, когда за Мином съезжаются автоматические, пластиковые двери с прозрачными стёклами, отражающими лампы. За этими стёклами час ночи, темнота и Ким Минсок. И Хань на самом деле не намерен просто так закончить их случайную встречу.