I wanna see you be brave

      Спустя несколько дней мы все: и неофиты, и инструктора, и я (формально лидер, но фактически — сестра, товарищ и друг) — встречаемся у комнаты пейзажа страха. Сегодня тот день, когда каждый из ребят попробует побороть одно из самых сильнейших чувств в мире. Я помню свой первый раз. Помню, как дрожали мои руки. Помню, как задыхалась от слишком реального для симуляции запаха гари. Помню, что именно благодаря страху мы с Дереком стали намного ближе, чем были до этого.       На меня накатывает лёгкая волна сентиментальности, и я устремляю свой взгляд в пол, чтобы скрыть улыбку. До меня доносится голос Лорен:       — Два года назад я боялась пауков, удушения, стен, которые медленно сдвигаются, превращаясь в ловушку, изгнания из Лихости, неудержимого кровотечения, падения под поезд, смерти отца, публичного унижения и похищения людьми без лица.       Девять страхов. На один больше, чем у меня.       — Большинство из вас встретят в своих пейзажах от десяти до пятнадцати страхов. Это среднее количество.       Самое малое число страхов за всю историю Нового Времени — четыре. И обладатель столь маленькой относительно статистики цифры стоит сейчас по мою левую руку. Тобиас. Слишком бесстрашный даже для бесстрашных.       — Сегодня вы не узнаете своего количества. Симуляция настроена на программу моего пейзажа страха, так что вы испытаете мои страхи вместо собственных.       Хорошо, что не мои — это слишком личное. К тому же, уверена, что неофиты едва ли смогут воспринимать меня всерьёз, если узнают, что я боюсь фарфоровых кукол с бездушными лицами. То, что никто не будет проходить через пейзаж Четыре, слишком очевидно. Через пейзаж Дерека проходили мы с Лорен, будучи неофитами. Это был последний раз, когда он позволял кому-либо попасть в самые потаённые уголки своей души.       — В целях данного упражнения, однако, каждый из вас столкнётся только с одним из моих страхов, чтобы понять, как именно работает симуляция.       Пока Лорен в случайном порядке назначает неофитам свои страхи, я пользуюсь случаем и хватаю Четыре за рукав куртки, привлекая его внимание. Он не смотрит на меня прямо: лишь его глаза устремляются вниз, так, что с другого ракурса можно было бы подумать, что он и вовсе их закрыл.       — Что?       Мы не разговаривали всё то время, как я вернулась с собрания лидеров, рухнула лицом в подушку, не раздевшись, и на все вопросы Четыре отвечала лишь: «Потом». Мне нужно было время для того, чтобы всё обдумать, и теперь, когда я, наконец, пришла хоть к чему-то, кроме душевного расстройства, мне нужно было этим с кем-то поделиться.       — Они хотят подчинить себе весь город, — шепчу я практически одними губами. Я могла бы утащить Четыре подальше ото всех, но это бы привлекло намного больше внимания, поэтому я лишь внимательно слежу за каждым, кто стоит рядом. — Хотят, чтобы Лихость руководила городом вместо Альтруизма. — Я привстаю на носочки, кладу ладонь Четыре на плечо и улыбаюсь, словно сказала что-то чрезвычайно уморительное. — У нас есть время до конца Инициации, потом уже будет поздно… Мне кажется, за нами могут следить, — добавляю, когда взгляд Лорен вдруг останавливается на мне.       Четыре никак не меняется в лице. Он лишь переводит взгляд куда-то перед собой и еле заметно кивает.       — Нужно предупредить Зика, — говорит он. С этим я согласна. — И других: всех, кому можно доверять.       Я люблю Четыре за то, что он никогда не задаёт лишних вопросов. Мы молча расходимся по разным углам; я нахожу лицо своего брата в толпе и машу ему рукой. Он замечает меня и машет в ответ, но как-то рассеянно. Волнуется.       — Стайлз, — зовёт его Лорен. — Страх неудержимого кровотечения.       Нет. Хуже и быть не может. Я слишком хорошо знаю своего брата — он падает в обморок, когда видит, что у кого-то другого идет носом кровь. Но это был Дженим. Остаётся только надеяться на то, что Стайлз намного его сильнее.       Спустя пару минут я уже смотрю за тем, как Скотт пытается избавиться от чего-то, сковавшего его шею, словно тиски, и старательно ловит ртом воздух, но ничего не выходит. За ним идёт Эллисон. Она держится неплохо, но к концу первых пяти минут почему-то пускается в громкие рыдания (как оказалось позже, ей достался страх смерти отца). Дальше Лидия, танцующая в попытке скинуть с плеч невидимых пауков, и Юрайа, упирающийся ладонями в незримые стены.       Затем наступает очередь Стайлза. Он мужественно терпит, когда Лорен втыкает ему в шею иглу, а затем сжимает ладони в кулаки и ждёт. Кровотечение начинается с носа. Стайлз проводит пальцами над верхней губой и смотрит на свою руку. Я не могу наблюдать за симуляцией, поэтому не вижу крови, но по лицу брата понимаю, что её не так уж и много. Но это только первые тридцать секунд: затем Стайлз вдруг складывается пополам и открывает рот, и хотя из него ничего не выходит, я с лёгкостью представляю, как он захлёбывается кровью.       Неконтролируемое кровотечение. Как вообще можно успокоиться, чтобы преодолеть этот страх?       Стайлз касается подушечками пальцев кожи под своими глазами, зажимает уши, падает на колени и снова открывает рот, сплёвывая. Я слежу за ним и молюсь лишь о том, чтобы он успокоился.       И он словно слышит меня, словно чувствует, что я, его сестра, где-то рядом. Он замирает. Перестаёт сражаться. Лорен щёлкает переключателем света. Симуляция страха окончена.       Стайлз моргает быстро-быстро, оглядывается вокруг, будто бы пытается убедиться в том, что всё кончилось.       — А он хорош, — неожиданно произносит Лорен, и я никогда в жизни не испытывала такой гордости, как сейчас.       Я слишком плоха в прощаниях, особенно тайных, кода ты знаешь, что уходишь, хоть и ненадолго, а близкий человек этого знать не должен, и ты так сильно хочешь ему сказать, что будешь скучать, но не можешь, и потому лишь выдавливаешь из себя сухое: «Круто, что всё идёт так хорошо».       — Есть такое дело, — протягивает мне в ответ Стайлз и впивается зубами в котлету, наколотую на вилку.       На ужин мы предпочли один из самых высоких краёв Ямы скамейкам в общей столовой. Прихватив с собой парочку маффинов и жареную картошку с куриными котлетами, мы сидим, свесив ноги вниз, и разговариваем по душам. Последний раз мы устраивали подобный вечер откровений два с половиной года назад, когда я ещё была товаркой. У нас было своё место: корни огромного дуба с самого края садов, недалеко от общины. Мы размещались так, что со стороны входа нас не было видно, и часами напролёт занимались своими делами, читали книжки и разговаривали. Много разговаривали. В то время между нами не было абсолютно никаких секретов.       А что теперь? Когда недомолвки успели стать основой наших отношений?       — Считай, я уже полноправный лихач, — добавляет он, прожевав.       — Не говори гоп, — отмечаю я, — пока не встанешь лицом к лицу со своими страхами.       Стайлз пожимает плечами. Маленький кусок картошки слетает с его вилки вниз. Кто-то возмущённо ругается. Мы смеёмся.       — Сколько у тебя страхов? — интересуется Стайлз.       — Восемь, — честно отвечаю я. Конечно, мне бы хотелось, чтобы брат считал меня бесстрашным героем, но реальность диктует свои правила и заставляет меня замирать от страха при виде мохнатых паучьих тел.       — Как думаешь, сколько их у меня?       Я пожимаю плечами.       — Никогда не знаешь точно… А сам как чувствуешь?       Стайлз суёт в рот большой кусок котлеты и что-то считает, загибая пальцы.       — Надеюсь, что не больше пятнадцати, — заключает в итоге он. — А иначе я сгорю со стыда прежде, чем меня выгонят из фракции.       Я смеюсь, но это получается у меня с оттенком горечи, и я боюсь, что Стайлз всё понял. Но он молча ковыряется вилкой в своей тарелке — либо просто не замечает, либо слишком умнём для того, чтобы что-то сказать.       Мой Дженим и мой Стайлз — я больше их не различаю. Мой брат объединил в себе лучшее из двух миров: ум и силу, отвагу и безрассудство.       — Знаешь, я решил сделать ещё одну татуировку, — вдруг задумчиво произносит он, глядя куда-то перед собой. — Знак Товарищества — дерево в круге. Какая-то часть меня всё ещё тяготит к излишней доброте и получению наслаждения буквально от всего вокруг, даже несмотря на то, что самого меня это бесит.       Я знаю, о чём говорит Стайлз. Улыбаюсь и киваю, отставляю свой поднос и тянусь к брату, чтобы обнять его за плечи.       — Что? — бурчит он.       — Это очень мило, — отвечаю я.       Стайлз прыскает. Оставить его будет тяжелее, чем я думала.       План слеплен на скорую руку, а потому непродуман и слишком опасен для воплощения в жизнь. Четыре вставляет пистолет в мою руку, словно я какая-то маленькая девочка. Ему не хватает только спросить, поела ли я и сделала ли уроки, чтобы окончательно сойти за моего папочку. Мы стоим в одном из закутков Ямы, куда редко кто ходит. Даже если предположить, что Эрику и Максу удаётся контролировать нас с помощью круглосуточного наблюдения, то здесь им точно не хватит мозгов установить какую-нибудь камеру.       — Ты помнишь свою главную задачу? — интересуется Четыре.       Я прячу пистолет за ремнём штанов и прикрываю его длинным чёрным свитером. Четыре хмурит брови и смотрит на меня слишком взволновано, отчего я начинаю думать, что это действительно плохая идея.       — Помню. Но и ты не забывай об обещании, которое дал.       Четыре кивает и протягивает мне пару ножей. Я сую их в сапоги. Ещё один пистолет уже приклеен к моей спине. Я чувствую его с каждым своим движением.       — Со Стайлзом всё будет в порядке, — Четыре понижает голос. — Он и без моей помощи сможет себя защитить.       С этим сложно поспорить, но я всё равно чувствую себя так, словно предаю его, своего младшего братишку, своего Дженима. Мне приходится уходить, не попрощавшись. Но в этом и состоит смысл нашего плана: я убегаю, словно крыса с тонущего корабля — именно это Четыре скажет всем и каждому, кто спросит. Они будут думать, что у меня случился нервный срыв — здесь Четыре должен будет постараться, потому что мало кто из тех, кто знает меня хорошо, будет способен поверить в подобную чушь. Особенно Стайлз. И Дерек. Я с лёгкостью могу представить, как второй с презрением в глазах смотрит на Четыре и качает головой, а затем идёт в тренировочный зал и бьёт грушу до тех пор, пока не сбивает руки в кровь. Он будет ненавидеть меня за то, что ушла без него, и Четыре за то, что отпустил.       — Я постараюсь управиться за два дня, — шепчу я. — Приведу всех, до кого смогу достучаться. Главное, не забудьте с Зиком и остальными подготовить оружие.       Четыре кивает. Я должна буду доставить домой всех лихачей, которые в свои шестнадцать выбрали другую фракцию, потому что они единственные, кто может держать в руках оружие и пользоваться им по назначению.       — Главное, сама возвращайся живой, — поправляет Четыре.       Я киваю. Отсюда до той лазейки, через которую я планировала попасть на поезд, два поворота и один короткий коридор. Четыре мнётся на месте, а затем врезается в меня всем телом, обнимая. Я обхватываю руками его корпус. Он него пахнет металлом, потом и ещё чем-то сладковатым.       — Если люди придут без меня … — начинаю я, но Четыре тут же меня перебивает:       — Джессика.       — Нет, Тобиас, послушай. Если люди придут без меня, скажи Стайлзу, что я горжусь им.       — Он это и без тебя знает.       — Да, но я хочу, чтобы он не забывал об этом даже после моей смерти.       — Ладно, — выдыхает Четыре.       Мы отстраняемся друг от друга, но одна ладонь Четыре всё ещё продолжает покоиться на моём плече.       — Будь осторожен, — произношу я.       — Ты тоже, — отвечает он.       — Не позволь Стайлзу ненавидеть меня. И Дереку. Не хочу, чтобы они думали, что я трусиха.       Четыре качает головой.       — Если твой Стайлз не дурак, то он ни в жизни не поверит всему, что мне придётся сказать. А Дерек… Он бы не стал тебя ненавидеть, даже если бы захотел.       Я поджимаю губы. Пора. Сейчас — или никогда. Слегка трясу плечом, и Четыре убирает руку.       — До встречи, Тобиас, — я улыбаюсь поджатыми губами. Глаза печёт от подступающих слёз.       — Будь храброй, Джесс, — отвечает он.