I wanna see you be brave

      Мне снится Дженим. Именно не лихач-Стайлз, а мой маленький щуплый братишка Дженим, смотрящий на своё отражение в зеркале и возмущённо восклицающий, что ему не нравится новая стрижка. Я помню тот день, знаю, откуда именно мозг достал это воспоминание. Тут мне четырнадцать, брату — двенадцать. Мне пришлось подстричь Дженима после того, как оса ужалила его прямо в макушку: нужно было вытащить жало, а за густыми и длинными космами едва ли можно было его отыскать. И вот он стоит и водит ладонью по совсем короткому ёжику из волос и морщит нос, а я смотрю на него во сне и плачу, сама того не осознавая.       Просыпаюсь, резко распахивая глаза, с огромным комом, вставшим поперёк горла. Со Стайлзом всё хорошо, а иначе я бы почувствовала. Ведь я почувствовала, когда остановилось сердце мамы.       Чтобы отвлечься, придвигаюсь ближе к открытому дверному проёму, откуда бьёт холодный ветер, и пытаюсь вглядеться в темноту.       — Кажется, нам пора выходить, — откашливаясь, громко произношу я.       Со всех углов вагона доносится шебуршание. Видимо, мои попутчики, как и я, спали. Встаю на ноги, опираясь на металлическую стенку. Колени ноют, и я даже не хочу представлять, что с ними будет, когда я спрыгну.       — Ты уверена? — доносится голос Айзека. — Ничего же не видно.       — Вон там начинается дорога, по которой проезжают грузовики Товарищества, — я тычу пальцем в направлении, понятном только мне. — До ограды осталось не больше двадцати метров. Все готовы?       Никто не отзывается, но и я не оборачиваюсь. Лишь про себя считаю до пяти, втягиваю в лёгкие как можно больше прохладного отрезвляющего воздуха, отклоняюсь назад и выпрыгиваю из вагона. Сильный удар ступнями в землю выбивает из меня весь дух, и я падаю на бок и ещё несколько метров качусь по сухой траве. Встаю на ноги, проверяю, на месте ли пистолет, стираю проступившие слёзы тыльной стороной ладони и, прихрамывая, бреду туда, где приземлились остальные.       — Все в порядке?       В этот раз вслух мне отвечает только мистер Прайор. Лу кивает, а Натали лишь качает головой и заводит за ухо выбившуюся прядь волос. Последние вагоны с шумом проносятся мимо нас.       — А где Эрика? — Лу вертится на месте.       Айзека тоже нет. Я оборачиваюсь и вижу, что они вместе плетутся в нашу сторону.       — Её немного не туда занесло, — сообщает Айзек раньше, чем мы задаём вопросы.       Даже в такой темноте вижу, что он держит её за руку. Но я ничего не чувствую. Абсолютно. Хорошо ли это?       — Здесь должны быть охранники, из лихачей, — говорит Натали.       — Да. И есть надежда, что они на нашей стороне, — киваю я. Вытаскиваю пистолет из-за ремня штанов и снимаю его с предохранителя. — Я пойду первая. Если не позову или не вернусь через пару минут — бегите.       Куда бежать? Обратно в город? Что за глупости я несу! Но почему-то никто не пререкается. Только Эрика издаёт нервный смешок, после которого Айзек, словно отмерев, отталкивает её руку прочь от себя.       — Я пойду с тобой, — заявляет он и делает шаг вперёд.       — Исключено, — я выставляю руку перед собой и упираюсь ладонью ему в грудь. — Ты остаёшься здесь и охраняешь других. У тебя у единственного есть пистолет. Так что не подведи меня.       У меня нет времени на то, чтобы обмениваться любезностями, поэтому я разворачиваюсь и направляюсь к выездным воротам. Ни на одной сторожевой вышке не горит огонёк, но это не значит, что там наверху никого нет. Я сглатываю. Ладонь крепко сжимает пистолет. Чем ближе я подхожу к воротам, тем отчётливее различаю фигуру, до этого скрытую тенью. За спиной фигуры висит ружьё. Сейчас со мной никто церемонится не будет (я знаю это, потому что сама бы сделала то же самое), поэтому я отпускаю пистолет так, что он принимается болтаться на указательном пальце, просунутом через кольцо курка, поднимаю руки над головой и говорю:       — Меня зовут Вдова. День назад я покинула Лихость, поэтому не в курсе того, что происходит. Мне просто нужна помощь. Я не враг.       Я останавливаюсь, когда между мной и фигурой остаётся не больше десяти шагов. Теперь нужно ждать: либо мне скажут, что всё в порядке, либо спросят, верна ли я Эрику и Максу, и тогда мне придётся стрелять на поражение. Молчание растягивается в секунды, секунды в минуты, минуты в бесконечности. Фигура не дёргается, я тоже.       — Я ранена, — добавляю я, — и не представляю опасности.       Фигура наконец отмирает. Не знаю, что именно в моём голосе (возможно, жалость?) заставляет её направиться ко мне, при этом не наведя прицел мне в лоб. Я опускаю руки и удобнее перехватываю свой пистолет. У меня будет лишь одна возможность, и упускать её я не намерена. Фигура что-то вытаскивает из кармана, и я почти что поднимаю пистолет, когда мне в лицо вдруг светит яркий луч фонаря.       Я жмурюсь и накрываю глаза ладонью.       — Твою мать, это действительно ты! — воодушевлённо восклицает голос.       И я знаю его. Я очень хорошо его знаю.       — Фонарь убери, я сейчас ослепну, — смеюсь я, и слёзы облегчения скатываются по моим щекам.       Амар делает так, как я прошу, подходит ближе и крепко меня обнимает.       — Мы не знали, что и думать, — произносит он мне за спину.       — Ага, рассказывай, — я шмыгаю носом. — Прямо на моих глазах Супермаркет Безжалостности сложился гармошкой, погребая под собой добрую половину правдолюбов, хотя, согласно планам Эрика, у нас должно было быть ещё достаточно времени в запасе… — Я отодвигаюсь от Амара. Он стирает большим пальцем слезинку, застывшую под моим глазом. — Что произошло?       — Давай потом, — Амар качает головой. — Тебе явно нужно немного отдохнуть, выглядишь ужасно. Ты одна?       — Нет.       Я оборачиваюсь через плечо и кричу имя Лу (неужели, меня всё-таки задело то, что Айзек держал Эрику за руку?). И тогда спустя пару секунд из темноты слышатся шаги в траве. Амар направляет туда луч фонаря. При таком тусклом свете мои союзники выглядят не очень внушительно, даже Лу.       — Окей, — кивает Амар, — пойдёмте. — Он снова обращает взгляд на меня и мягко улыбается. — Много кто хочет вас видеть.       Он говорит «вас», но имеет в виду меня — я это точно знаю. Мой бывший инструктор подходит к маленькой коробочке из металла, закреплённой на правой стороне ворот, и открывает её, демонстрируя нам клавиатуру. Набирает на ней несколько цифр, быстро щёлкая пальцами, раздаётся характерный звук, и ворота открываются.       Движемся мы рассеяно: Амар впереди на пару шагов, затем я одна, еле волоча свои израненные ноги, которые до сих пор ноют после приземления, а за мной все остальные. Через пару мгновений меня настигает Айзек.       — Это Амар? — спрашивает он.       — Ага. Ты его знаешь?       — Ну да. Не то, чтобы очень, но пересекались пару раз.       — Он был моим инструктором. Очень хорошим инструктором.       Я смотрю на спину Амара, на ружьё, перекинутое через его плечо, и мне снова становится не по себе. Если нападение на правдолюбов можно было с горем пополам списать на попытку рэкета, то теперь всё кажется действительно серьёзным. Война. И шанс победы в ней ох как невелик.       Залитые светом окна — первое, что мы видим, когда подходим достаточно близко к деревянным домикам. Только потом сквозь темноту проступает сад. Я задерживаю дыхание. Приятное тепло разливается в животе сразу же, как только нога ступает на мягкую почву. Я не была дома запредельно долго — два года, за которые я изменилась до неузнаваемости и успела променять без возврата запахи сладких яблок и дерева на металл и пот.       — Всех наших временно разместили здесь. К сожалению, нас не так много, как хотелось бы, но это лучше, чем ничего. К тому же, мы успели перевезти те коробки с оружием, которые Зик и Четыре хотели отправить тебе завтра.       Я рассеянно киваю, не в силах сконцентрировать слух на голосе друга. Всё, что полностью овладевает моим вниманием — смех, льющийся из открытых окон. Я сжимаю ладони в кулаки, стараясь не сорваться с места и не побежать в сторону дома, где раньше жила. До него остаётся несколько метров, когда мы останавливаемся у другого входа. Амар открывает дверь и пропускает меня внутрь.       — Тебя просили доставить сюда, как только появишься, — шепчет он, а затем закрывает дверь, оставляя меня одну.       Сначала я слышу лишь собственное дыхание. Смаргиваю темноту, пятнами оставшуюся в глазах, и вглядываюсь в лица тех, кто сидит на скамейках у окна. Жёлтая рубашка с закатанными рукавами, такого же цвета штаны, светлые волосы, которых уже успела коснуться седина, глубокие морщины, пересекающие лоб, и ружьё, висящее на плече.       Папа ещё никогда не выглядел более естественно, чем сейчас.       — Джессика, — произносит он, но я почему-то не слышу звука — читаю по губам.       Мужчина встаёт, в два огромных шага сокращает расстояние между нами и прижимает меня к себе. Одна его рука обхватывает мои плечи, вторая ложится на затылок. Я утыкаюсь носом ему в рубашку, которая пахнет деревом и мылом, но почему-то не плачу, хотя мысленно была к этому готова. Я просто стою, обхватив папин корпус, и наконец чувствую себя в безопасности.       Даже с пистолетом в руках я чувствую себя не такой сильной, как сейчас, в объятиях человека, который качал меня и Стайлза на руках, когда умерла мама.       — Слава Богу, ты жива, — говорит он, но всё ещё не отстраняется.       Мне стоит огромных усилий сделать это первой. У папы уставшее и осунувшееся лицо. Моё он и вовсе, наверное, не узнаёт.       — Твои ребята пришли часами ранее. Сказали, что у тебя другая миссия, но какая именно — не объясняли. Сказали только про трагедию в квартале правдолюбов, и…       — Всё хорошо, — я улыбаюсь.       Папа отходит в сторону, и передо мной вырастают остальные присутствующие. Зик, Четыре, ещё несколько взрослых мужчин из Лихости, примерно одного возраста с отцом, имён которых я не помню, Джоанна — второй по важности человек в Товариществе, и несколько людей в жёлто-красных одеждах, но я не обращаю внимание на них и иду к друзьям. Обнимаю сначала Зика, потом Четыре. Он шепчет мне на ухо извинения и говорит, что сделал всё возможное. Не понимаю, что именно он имеет в виду, и только потом осознаю, что двух человек в комнате нет.       Дерека.       И Стайлза.       — Стайлз, где он? — спрашиваю я у Четыре. Он опускает глаза в пол и тяжело выдыхает. Моё сердце перестаёт биться на долгое мгновение. Я поворачиваюсь к отцу, продолжающему стоять у двери. — Где Дженим? Он в порядке? Он жив?       — Он остался в Яме, — мне наконец отвечают.       Первые пару секунд кажется, что я сейчас снова куда-то провалюсь, но затем лишь сильнее сжимаю пистолет в руке и стискиваю зубы.       — Нет, — это всё, что я могу произнести.       Качаю головой из стороны в сторону. Долго — настолько, что всё перед глазами начинает плыть. А затем кидаюсь в сторону двери, отталкиваю от себя папу, пытающегося схватить меня за рукав свитера, и вылетаю наружу. Холодный ветер бьёт сначала в лицо, но затем, когда я обхожу дом и бегу куда-то далеко, лишь подгоняет меня в спину, словно успокаивая:       «Беги, Джессика, беги. Тебе нужно успокоение. Тебе нужно пространство».       И я бегу. Ровно до тех пор, пока не спотыкаюсь о корни дерева и не падаю на колени. Голос срывается на крик, когда острая боль пронзает каждую клеточку моих ног. Переворачиваюсь на спину, кидаю рядом пистолет, оттягиваю рукав свитера и закусываю его зубами, пытаясь подавить вопль. Боль в коленях переходит в боль в сердце, которую перенести намного тяжелее.       Как вышло, что они оставили Стайлза, если по уговору Четыре должен был забрать его первым? Как вышло, что единственный человек, ради которого я всё это придумала, остался у врага?       Перестаю жевать край свитера, резко сажусь и отплевываюсь. План изначально был неправильным — мы хотели обвести Эрика и Макса вокруг пальца, а вышло так, что обманулись сами. Мне нужно было остаться, или взять Стайлза с собой, или выпустить Эрику пулю в голову. Ведь он по какой-то причине доверял мне, и я могла бы спокойно пристрелить его, когда он лез целоваться.       Но я испугалась и предпочла сбежать под предлогом того, что у меня был план. И теперь жизни Стайлза и Дерека в опасности, а всё потому, что я решила так трусливо спасти свою.       Я сижу на холодной земле и не понимаю, кого в итоге подвела сильнее: Стайлза или двухлетнюю себя, ту, которая никогда бы не оставила брата? Что бы она подумала, если бы увидела меня такую разбитую уже после первого дня войны? Что бы она сказала? Уверена, она бы даже взглянула в мою сторону, и это было бы совершенно справедливо. И я бы не удивилась, если бы она плюнула мне в лицо. Я заслужила это.       — Джессика?       Чужой голос мгновенно выводит меня из раздумий. Я хватаю в руки пистолет и направляю его в лицо того, кто подобрался ко мне слишком бесшумно. На мгновение мне кажется, что если бы это был Четыре, я бы спустила курок. Но незваным гостем оказывается Дэнни — бывший одноклассник Стайлза.       — Прости, — шепчу я и опускаю оружие.        Дэнни подходит ближе и приседает на корточках напротив меня. На его губах лёгкая успокаивающая улыбка.       — Тот парень, Амар, кажется, привёл к нам новеньких и сказал, что они пришли с тобой. Я захотел поздороваться, а когда вышел на улицу увидел, как ты убегаешь куда-то… Или от кого-то. Решил проследить, вдруг тебе нужна будет помощь.       Дэнни такой добрый и напоминает мне солнышко. Хочется одновременно ударить его по лицу и обнять.       — Они не привели Стайлза, — произношу я, опуская голову и плечи, словно марионетка, которой обрезали нитки.       Такая кукла должна чувствовать себя свободной, но почему-то всё, что она ощущает — пустоту.       — Скотт сказал, что твоего брата обязательно спасут.       Услышав знакомое имя, я вздрагиваю и поднимаю глаза на Дэнни.       — Скотт? Он здесь? И другие неофиты тоже? — Дэнни кивает. — Что он тебе сказал?       Дэнни смотрит на меня с жалостью. В обычное время я бы не потерпела такого к себе отношения, но сейчас мне всё равно.       — Когда они пришли, то были безумно напуганы. Некоторые даже были ранены. Одна девчонка, Лидия, плакала. Я пытался её успокоить, а она всё сидела на полу, смотрела в одну точку и говорила, что он ушёл. Повторяла раз за разом: «Он ушёл, он ушёл, он ушёл». Я не понимал, что она имеет в виду, а потом спустя пару часов твой отец собрал всех и рассказал о случившемся. Лихачи и эрудиты объединились против остальных: взорвали здание правдолюбов и подчинили тех из своих, кто сопротивлялся, с помощью какой-то сыворотки. А те, кто успел сбежать, пришли сюда за помощью.       Ещё одна сыворотка? Как долго у эрудитов созревал этот план, если за всё то время они успели не только выполнить заказ лихачей на сыворотку парализации, но и сделать ещё одну?       «Брось, Джессика», — сказал бы Стайлз. — «Обе сыворотки наверняка имеют похожие формулы, просто одна парализует те участки нервной системы, что отвечают за работу мышц, а другая — за работу сознания или памяти».       Его голос в моей голове звучит автоматически, я даже не успеваю сообразить, что это чужие мысли, не мои.       — Стайлз не успел спастись от сыворотки? — уточняю я.       Дэнни снова кивает, что значит — он жив, но теперь он на стороне врага. Наверняка, как и Дерек, и ещё десятки тех, кому просто не повезло.       — Ты не голодна? — Дэнни вытаскивает из кармана помятый кусок белого хлеба.       Я тяжело выдыхаю. В этом хлебе есть то, что позволит мне успокоиться и уснуть без сновидений, а иначе парень бы мне его не предложил. Он понимает, что это единственное, что мне сейчас поможет. И я тоже. Потому и не отказываюсь. Хлеб мягкий, и в каждом его кусочке помимо специального ингредиента товарищей чувствуются все шестнадцать лет жизни, которую я когда-то считала своей.       Когда мы подходим к зданию, из окон которого льётся смех, моё тело устало облокачивается на плечо Дэнни, потому что ноги оказываются больше не способны его нести. Я смеюсь и говорю, что дальше ему придётся тащить меня на руках. А затем закрываю глаза.       Просыпаюсь я совершенно в другом настроении; меня словно подменили. Ночью мне действительно ничего не снилось, но открыв глаза, я понимаю, что плакала. Сажусь в кровати, накрываю лицо ладонями и долго выдыхаю, словно задерживала дыхание как минимум полночи. Мне уже легче, но не настолько, чтобы забыть всё, что произошло. На тумбочке возле кровати лежат махровое полотенце, свежая красная рубашка и жёлтые шорты. Под ними нахожу свой пистолет — привет от Дэнни. Другие товарищи навряд ли одобрили оружие в своём доме.       Встаю, скидываю с себя чёрную одежду Лихости, которая пахнет потом, пылью и кровью и со злостью заталкиваю её в мусорную корзину в углу комнаты. Оборачиваюсь в полотенце, хватаю чистую одежду и бреду к женской душевой.       Прямо по коридору до лестницы. Два этажа вниз. Вторая дверь слева. Наверное, я никогда не смогу забыть маршруты, проложенные внутри родного дома.       В отличие от Ямы лихачей, где все стены, как и пол, состоят из камня, дома Товарищества сделаны из тёмного дерева. В ванной комнате никого нет, поэтому я оставляю полотенце и одежду на подоконнике и встаю под одним из душевых кранов. Вода здесь работает только по пять минут на человека, и она холодная, но этого хватает, чтобы помыться и привести мысли в порядок. Я избавляюсь от повязки на руке. Отек спал, да и боли я уже не чувствую. Чем бы Натали не смазала мою руку, это определённо помогло. Когда вода попадает на раны на коленях, приходится поджимать губы, чтобы не пискнуть — там всё не так радужно. Затем одеваюсь в одежду тех цветов, от которых давно отвыкла, стягиваю волосы в высокий хвост, прячу пистолет в привычное место за ремнём штанов и бреду в сторону кафетерия. По пути мне встречаются люди в жёлтых и красных одеждах с улыбками на лицах и сиянием счастья в глазах. Многие из них мне знакомы: они тут же бросаются обниматься. Большинство говорят, что я изменилась, на что я лишь пожимаю плечами.       В кафетерии достаточно народа, чтобы я зашла и осталась незамеченной. Сканирую взглядом всё помещение и нахожу за одним столом Лидию, Скотта, Зика и Четыре. Собираюсь было присоединиться к ним, но вдруг кто-то хватает меня за руку. Лу.       — Привет, — произносит мужчина и улыбается как-то скомкано.       Его взгляд бегает поверх моей головы, осматривая всех присутствующих. Правдолюб явно чувствует себя неспокойно. Здесь он единственный представитель своей фракции, за исключением Эрики.       — Всё в порядке? — спрашиваю я, внимательно вглядываясь в его лицо.       Лу кивает. Он держит поднос в одной руке. На нём яблоко, овощи и хлеб. Я улавливаю запах еды, и в животе предательски урчит.       — Ты выглядишь растерянным, — добавляю я.       Только сейчас замечаю, что на нём белая футболка правдолюба и красные свободные штаны товарища. Его волосы повязаны в маленький хвост, лицо обрамляют выбившиеся пряди. Лу нельзя назвать красивым, но есть в нём что-то цепляющее.       Мы не договаривались, что будем обращаться на «ты». То, что случилось вчера, сделало это за нас.       — Вчера поговорил с твоим отцом. Сожалею насчёт брата, — глаза Лу останавливаются на мне.       Я поджимаю губы.       — Он не мёртв, — отчеканиваю.       — В нашей ситуации остаться на стороне врага ничуть не лучше.       — Ты не прав, — я качаю головой.       Но это, скорее, я не права.       Когда я наконец присоединяюсь к ребятам, за столом тут же повисает молчание. Я тоже ничего не говорю. Беру со своего подноса сэндвич и молча жую, совершенно не чувствуя вкуса. Спустя некоторое время Зик не выдерживает:       — Мы сделали всё, что смогли, Вдова, — парень с грохотом роняет яблоко на стол и разворачивается ко мне всем корпусом. — Я клянусь тебе! Всё произошло слишком быстро… Раздался взрыв, многие пошли проверить, что случилось, но мы времени зря не теряли и быстро собрали всех, включая Стайлза. Кое-кого не было на месте, и он…       — Меня, — подаёт голос Лидия. Я перевожу на неё взгляд. — Меня не было на месте. Я попросила Эллисон потренироваться со мной в метании ножей. Мы были в зале и не слышали взрыва. Стайлз прибежал, чтобы предупредить нас… Он вывел меня и Эллисон в коридор Ямы, где уже вовсю бушевала толпа.       — Сыворотка парализации оказалась не единственным оружием Эрика и Макса, — подключается Четыре. — Есть ещё одна, тоже активируется с помощью бомбы, только белого цвета и действует на ту часть мозга, что отвечает за сознание. Человек превращается в зомби, которому легко внушить что-либо. Он словно находится в симуляции…       — Да, — подтверждает Лидия. Она натягивает рукава своего чёрного свитера на ладони и принимается растирать их между собой, словно страшно замёрзла. — Стайлз прикрывал нас всю дорогу. Довёл до тех, кто уже был у тайного выхода, а затем побежал помогать остальным. Я кричала ему, что нет времени… Все кричали. Но он убежал вместе с Уиллом. Дерек отправился следом, сказал, что вернёт их… А затем раздался второй взрыв… У нас не было другого выхода — зелёный туман заволок всё вокруг…       Девушка всхлипывает. Скотт, сидящий рядом, обнимает её за плечи, и она тут же утыкается носом ему в грудь. Я медленно перевожу взгляд в свою тарелку и молча дожёвываю завтрак.       — Вдова, — зовёт Четыре.       Они все ждут моей реакции — ждут того, что я скажу им: «Да, вы правы, у вас не было другого выбора! Одна жизнь не стоит десятка!». Ждут того, что я вымученно улыбнусь и заверю, что всецело одобряю их решение. Но вместо этого во мне бешеным и бурным потоком вскипает лава, готовая обрушиться на тех, кого я считала друзьями. Они спаслись сами и спасли тех, кто им дорог, но не спасли единственного человека, ответственность за которого я им поручила. Я просто не смогу простить им это, даже если когда-нибудь захочу.       Беру салфетку, грубо вытираю ей губы и поднимаю глаза на Четыре. Красная футболка, в которую он одет, смотрится на нём так же смешно, как и на мне. Я молчу, но взглядом пытаюсь передать всё, что застряло в горле: «Это была твоя обязанность, Четыре!» — кричу я. «Ты спас Трис вместо моего брата!» — обвиняю я. «Больше никогда, слышишь меня, я не стану прикрывать твою спину!» — со слезами сообщаю я.       И, мне кажется, он всё понимает. А я, наконец, произношу вслух тоном человека, способного перерезать глотку маленькому ребёнку:       — Меня зовут Джессика.       Прежде чем Четыре успевает что-то ответить, двери распахиваются, и в кафетерий входят отец и Джоанна. Он не идёт ко мне, а останавливается в самом центре помещения и говорит:       — Сегодня не будет никаких дискуссий, — его голос груб и холоден, как и мой. — Я знаю, что это не по правилам нашей фракции, но в связи с последними событиями само её существование встало под угрозу, как и мир во всём Чикаго. — Товарищи поднимают тихий гул, перешёптываясь. — Каждому из присутствующих предстоит сделать выбор: воевать за справедливость или спрятаться в ожидании перемирия. — Я точно знаю, что когда вопрос встаёт таким образом, выбора толком и нет. Но товарищи имеют право остаться в стороне, если захотят. — У вас есть время до завтра.       И он уходит — так просто, но напоследок бросив на меня многозначительный взгляд, полный боли. Я хорошо знаю его — папа так смотрел на меня и Стайлза после смерти мамы, потому что чувствовал себя виноватым в ней. И теперь ему кажется, что Стайлз тоже его вина.       Мне не нужно смотреться в зеркало, чтобы понять: мои глаза отражают то же самое.