I wanna see you be brave

      Три дня. Сегодня, в шесть утра, в то время, пока товарищи и эрудиты спят в общежитиях, мы надеваем красную и жёлтую одежду, забираемся в грузовики, прячем в мешках с крупами и коробках с яблоками оружие и направляемся в квартал Эрудиции — и так начинается четвёртый день.       С начала войны, которую мы не начали, но так легко поддержали, прошло слишком мало времени для того, чтобы сдаваться, и так много для того, чтобы продолжать делать вид, будто ничего не происходит.       Мы пересекаем ворота и снова оказываемся в Чикаго. Раннее солнце пробирается в крытый кузов и заставляет меня щуриться. Глаза закрывать нельзя — тут же провалишься в сон из-за раннего подъёма. Рядом со мной сидят Зик и Четыре — зажали с двух сторон, словно боятся, что я вдруг решу натворить глупостей. Кто-то из бывших лихачей — нынешних товарищей — пытается завести песню, но его тут же обрывает мой отец. Он смотрит на незнакомого мне мужчину и качает головой, а затем произносит:       — Не сейчас, Дейв. Когда прибудем к кварталу Эрудиции, вот тогда — пожалуйста.       Дейв поджимает губы и опускает глаза вниз на свои руки. Напротив меня сидит Лу. Когда наши взгляды пересекаются, он улыбается. Я отвечаю тем же — на большее у меня не хватает сил. Когда грузовик наезжает на кочку, нас всех подбрасывает, и я хватаю Четыре за руку, чтобы не завалиться вперёд. Машина выравнивает ход, люди в кузове хмыкают и переглядываются, словно это маленькое происшествие помогло всем снизить уровень напряжения. А я почему-то не выпускаю ладонь Четыре из своей даже после того, как грузовик перестаёт вилять по дороге.       Четыре крепко сжимает мои пальцы в ответ. Кожа на его ладонях грубая от мозолей, но очень тёплая.       — Ты не думаешь, что план не сработает? — шепчет он мне на ухо.       А я только об этом и могу думать.       — Не знаю, — я пожимаю плечами. — В смысле… Они знают, что мы рано или поздно придём. Надеяться на эффект неожиданности слишком опрометчиво, но если это то, во что верит мой папа — то я за.       Четыре кивает и хмурит брови. Я чуть подаюсь вперёд и замечаю Трис по левую его руку. Она держит его ладонь между своими двумя и любовно поглаживает тыльную сторону подушечкой большого пальца. Я забираю свою руку, ту, что тоже держала ладонь Четыре, только другую, назад, и обхватываю свой корпус. Под ложечкой неприятно тянет, и я вспоминаю один похожий день чуть больше двух лет назад, когда я так же ехала в кузове грузовика. И нервничала точно так же. День моей Церемонии Выбора. Наверное, именно тогда всё и началось: механизм будущего, которое я сама себе построила, запустился.       Стайлз рассказывал мне однажды про эффект бабочки: теоретически, если отправиться в прошлое и прихлопнуть комара, то события в будущем могут измениться до неузнаваемости.       Вот я остаюсь в Товариществе. И Айзек переходит сюда. И Стайлз тут. И мы, кажется, счастливы. И нет никакой войны.       Вот я иду в Лихость, но не отвечаю на резкое замечание Эрика. Игнорирую его. Привыкаю. И вот мне удаётся найти ключик к его сердцу, которое, на самом деле, доброе. Тоже счастье? Возможно. И нет никакой войны.       Вот мама жива. И тут уже не важно, есть война или нет. Главное, она рядом.       Я не замечаю, как закрываю глаза и вырубаюсь. Мне снится что-то неопределённое, больше похожее на диафильм:       кадр 1: кто-то, чьего лица я не вижу, приставляет дуло пистолета к папиному затылку.       кадр 2: я бегу к нему, но расстояние становится только больше.       кадр 3: кто-то стреляет мне в спину.       кадр 4: земля под ногами плывёт, в копчике разливается дикая боль. Я падаю.       — Эй!       Кто-то хватает меня за плечи и слегка трясёт уже в реальности. Я распахиваю глаза. Все в кузове смотрят только на меня, напротив сидит Айзек — именно он разбудил меня. Он убирает мне за ухо выбившуюся прядь волос и спрашивает, в порядке ли я.       Я выравниваюсь, нащупываю за спиной мешок, где спрятан автомат, и говорю, что да.       Оказывается, мы уже почти приехали. Как только я протираю глаза и прекращаю дрожать, несколько человек затягивают песню товарищей. Один из них принимается бренчать на банджо.       Если нас ещё не остановили, значит, всё идёт по плану. Я гляжу на тех, кто молчит; поочерёдно заглядываю в лица своих старых и новых знакомых и пытаюсь понять, о чём они думают.       — Прекрати на меня пялиться, — заявляет Эрика, когда мой взгляд останавливается на ней.       — Прости, — я поджимаю губы.       Эрика прыскает. Лу, сидящий рядом, отдёргивает её за локоть и смотрит с укором. Я не знаю, были ли они близко знакомы до всего, что произошло в их фракции, но, кажется, Эрика его уважает, потому как перестаёт морщиться и переводит взгляд на банджо в руках мужчины, сидящего с краю.       — Внимание, — произносит водитель весёлым голосом. Я привстаю и вытягиваю шею, чтобы увидеть его в зеркале заднего вида. Он широко улыбается и смотрит точно перед собой, на дома Эрудиции. Он — товарищ, его улыбка искренняя, но взгляд бегает в поисках того, за что можно зацепиться. Волнуется. — Приехали. — Добавляет он и жмёт на тормоз.       Нас слегка заносит, но все остаются на своих местах. Каждый тянется к спрятанному оружию, и я хватаюсь за своё.       — Нет, — произносит папа шёпотом. Он кладёт руку мне на плечо. — Сначала выходим без него, с ящиками и коробками. Здесь могут быть мирные жители. Мы не должны их пугать, и, уж тем более, открывать по ним огонь. — Последнюю фразу он произносит громче, так, чтобы все слышали. — Понятно?       Я киваю и пихаю автомат обратно в мешок с зерном. Там же находится и оружие Зика. Мы все по очереди вываливаемся из кузова грузовика, нарочно пихая друг друга и запинаясь о собственные ноги. Смеёмся. Я щекочу Зика, несущего мешок, из-за чего он врезается в проходящего мимо эрудита. Все вокруг выглядят слишком уж весёлыми и беззаботными — переигрывают. Но это именно то, какими все привыкли видеть товарищей.       — Мы выглядим как кучка ошалевших от наркотиков сумасшедших, — шепчет мне на ухо Зик, а затем чмокает в щёку.       — Заткнись, — произношу я сквозь зубы и бегу вперёд. Настигаю Лу и толкаю его в бок. Он хватает меня за руку и притягивает к себе, обнимая за плечи, словно старого приятеля.       Здания Эрудиции высокие, каменные и нависают надо мной, словно хотят задавить. Я непроизвольно сутулюсь и сильнее прижимаюсь к Лу, который, кажется, чувствует это, потому как наклоняется и спрашивает, в порядке ли я.       В последнее время слишком часто люди задают мне этот вопрос. Демонстрация слабости — это не то, что должно быть присуще члену фракции Лихости. Особенно её лидеру.       — Да, — говорю я и снова натягиваю улыбку.       Но она тут же меркнет, когда мы подходим ближе к штаб-квартире. На входе стоят люди в чёрных одеждах. Охрана, вооружённая до зубов, преграждает нам путь. Это лихачи. Я узнаю каждого из них в лицо, а одного даже знаю по имени: Бойд. Мой старый друг Бойд теперь на стороне врага. Сам? Или всему виной злосчастная сыворотка?       Я выбираюсь из объятий Лу и оборачиваюсь на отца. Он качает головой — рано.       Главное, чтобы потом было не поздно.       Отец выходит вперёд, в его руках здоровенный ящик с яблоками. Он останавливается перед охраной, ставит ящик на землю, разводит руки в стороны и говорит:       — Друзья, зачем вам оружие? Мы всего лишь принесли еду!       Его поза расслаблена, а голос безмятежен. Я бы поверила.       — Зачем вы привезли её сюда? — подаёт голос лихач с рыжими волосами, собранными в низкий маленький хвост. С каждым разом, как он делает вдох или выдох, оружие на его груди подрагивает, и это по-настоящему меня нервирует. — Продукты велено довозить до склада.       — Нам не хочется войны, друзья мои, — отвечает папа. — Просто скажите Джанин, что мы здесь, примите эти замечательные подарки природы, и мы поедем домой.       Лихачи перебрасываются взглядами. Буквально мгновение, но мне этого достаточно для того, чтобы понять — они не под сывороткой. А значит, скорее всего, узнали хотя бы одного из нас: меня, Четыре, Зика или Амара.       Отец поворачивает голову вполоборота. Это сигнал. Зик роняет мешок на землю, я наклоняюсь и вытаскиваю оттуда автомат, дуло которого тут же направляю на лихачей у дверей. Все вокруг делают то же самое, включая отца.       — Я попрошу снова, и это будет последний раз, когда я попрошу по-хорошему, — произносит он. Разница в его голосе улавливается моментально. Разговаривать грубо и сухо у него в привычке. Это мой папа-лихач. — Скажите Джанин, что мы здесь.       Я выхожу вперёд и встаю бок о бок с папой. Мой автомат направлен точно в голову Бойду. Он предал не только свою фракцию — он предал меня, своего друга.       — Как ты мог? — спрашиваю я, не выдерживая.       Бойд качает головой.       — Ты не понимаешь… — начинает он, но я его прерываю:       — И не хочу понимать. Пустите нас внутрь, живо.       Один из лихачей опускает оружие и прислоняет освободившуюся ладонь к уху. Я замечаю там какое-то чёрное устройство.       — Мисс Метьюс, — произносит он. — У нас гости.       Радио-передатчик. Ещё несколько секунд лихач, видимо, слушает ответ, а затем говорит, уже обращаясь к нам:       — Она ждёт вас, только без оружия. И лишь двое могут пройти.       Услышав это, папа тут же передаёт мне свой автомат. Я отрицательно качаю головой.       — Нет. Я пойду с тобой.       — Джессика, не глупи, — мягко произносит он. — Если это ловушка, то будет лучше, если у них, — отец кивает в сторону остальных, — останется хоть один настоящий лидер.       Я поджимаю губы. Понимаю, что отчасти папа прав, но всё равно не хочу отпускать его одного.       — Я пойду с вами, мистер Стилински, — подаёт голос Айзек. Он делает шаг вперёд. — Если вы не против.       Отец соглашается, и тогда Айзек опускает свой автомат на землю и идёт вслед за ним. Я успеваю сказать им обоим, чтобы были осторожны, прежде чем двое лихачей исчезают вместе с ними в дверях штаб-квартиры Эрудиции. Четыре подбирает оружие Айзека и перекидывает его через голову. Я смотрю ему в глаза, мысленно спрашивая совета:       «Что делать, Тобиас? Ждать?»       А он словно слышит меня, и лишь коротко кивает.       «Ждать».       И мы ждём. Не знаю, сколько времени проходит, потому что ни на секунду меня не отпускает волнение: оно ядовитой змеёй поселяется в животе и поражает каждый орган, заставляя едва заметно скрючиться. Шанс того, что это ловушка, слишком велик. Даже несмотря на нынешнее численное преимущество, мы всё ещё находимся в меньшинстве. Завербованные лихачи могут прятаться где угодно, даже там, куда ушли Айзек и папа.       Я с трудом сглатываю. Бойд подносит ладонь к уху — видимо, принимает сообщение. И я тоже слышу его, потому что оно оказывается слишком громким: Бойду приходится вытащить передатчик из уха, чтобы не оглохнуть.       Выстрелы. Кажется, переговоры не удались.       Я хватаю автомат и стреляю. Едва ли понимаю, что делаю, но сомнений почему-то нет, когда одна моя пуля попадает Бойду в колено, а другая в плечо. Я не убийца, но не могу позволить ему первому спустить курок.       Кто-то поражает и второго лихача. Я оборачиваюсь. Четыре опускает автомат.       Он всегда был и будет на моей стороне.       Я подхожу к Бойду, который ещё в сознании, но почему-то не стреляет. Парень лежит на земле на боку и тяжело дышит.       — Трус, — шиплю я и слышу слёзы в собственном голосе.       — Прости, Вдова, — бормочет он. — У меня не было другого выбора.       — Выбор есть всегда, Бойд.       — Нет. Они забрали мою сестру.       Я трясу головой.       — Они и моего брата забрали, но, как видишь, я не на их стороне.       Бойд хочет ещё что-то сказать, но я уже не слушаю и лишь следую за остальными членами своей группы. Штаб-квартирой Эрудиции оказывается библиотека. Вдоль стен стоят огромные шкафы с книгами, но они, скорее, декоративные — в центре в несколько рядов выстроились столы с компьютерами, за которыми сидят люди в синих одеждах и быстро перебирают пальцами клавиши. Краем глаза на другом конце комнаты я замечаю знакомое лицо и тут же поднимаю автомат, но им оказывается лишь портрет Джанин, а не она сама.       «Знание ведёт к процветанию», — гласит табличка под ним.       Я прыскаю. От возможности всё-таки выстрелить меня отделяет здравый смысл и чья-то рука на моём плече. Четыре.       — Нужно найти их, — говорит он, и я киваю.       Мы движемся к столу под самым портретом. Там сидит юноша. Только сейчас я замечаю, какая гробовая тишина скрывается за нашими шаркающими по деревянному полу шагами. Больше никто из эрудитов не печатает, не разговаривает и даже не двигается. Люди в одеждах товарищей с оружием лихачей подвергли их в оцепенение. Это — одна из тех загадок, которую они рады бы отгадать, да, кажется, не могут.       — Где Джанин Мэтьюз? — спрашиваю я.       — Извините, ничем не могу вам помочь, — спокойным голосом отвечает юноша.       Четыре перегибается через стол и приставляет дуло своего автомата вплотную к его лбу.       — Моя сестра не будет спрашивать дважды, — сквозь зубы цедит он.       Я делаю вид, что меня это ни капельки не тронуло. Эрудит шумно выдыхает.       — По коридору налево до лифтов. Третий этаж, — дрожащим голосом выдаёт он.       Этот парень здесь вроде секретаря. Он сможет предупредить Джанин о том, что мы поднимаемся, раньше, чем мы доберёмся до лифтов.       Именно этим я и оправдываю себя, когда бью юношу прикладом в лицо. Он откидывается на спинку стула. Его глаза закатываются за веки. Никто из нашей группы сопротивления ни произносит и слова.       Мы переходим на что-то среднее между бегом трусцой и шагом, когда поворачиваем в нужном месте и видим лифт. Возле него — ещё два лихача. Думать нет времени — я стреляю.       Но в этот раз они спускают курок раньше.       Я не убийца. Мои пули — единственные, которые пронзают ноги завербованных лихачей. Остальные либо проносятся мимо, либо попадают им в грудь, живот и головы. Остаётся лишь надеяться на то, что эти были под сывороткой — ведь так будет легче оправдать себя потом, когда всё будет хорошо.       Точнее, если будет.       Возле лифта есть дверь, ведущая на лестницу. Оттуда доносятся быстрые шаги подкрепления. Я готовлюсь встать в стойку, но кто-то всем телом толкает меня в лифт. Когда двери закрываются, я оборачиваюсь. Со мной Трис, Тобиас, Лора, Амар и Лу.       — Мы должны остаться! — пищу я и тянусь рукой к пульту с кнопками, но Тобиас отталкивает её.       — Нет. Они справятся.       Я хочу возразить, но меня перебивает Амар:       — Линн убили.       Я знала, что те двое так или иначе должны были попасть в кого-нибудь, но когда Амар произносит это вслух, мне становится нехорошо. Я прикусываю губу до крови и смотрю на табло, где показывается номер этажа.       Мы едем до третьего непростительно долго.       Когда двери наконец открываются, нас встречает пулевая очередь. Я падаю на пол лифта и тут же начинаю стрелять в ответ. Там четверо лихачей. Они стоят достаточно близко, и я замечаю их стеклянные глаза. Они под сывороткой. И одного из них я очень хорошо знаю.       Джексон. Мой неофит. Плохой парень, но не плохой человек. Он не заслужил всего этого, как и все мы.       Пули пролетают у меня над головой до того момента, как двери лифта закрываются. Сначала мне кажется, что я в нём одна, и все друзья остались на этаже, но затем слышу глухой стон за спиной и оборачиваюсь. Амар. Сидит и дышит так тяжело, словно это его последние секунды.       Он прижимает ладонь к животу. По пальцам стекает густая кровь.       — Нет… — я опускаюсь на колени перед другом. Прижимаю обе свои руки к его ране в попытке остановить кровотечение.       — Джессика, — шепчет Амар. Я практически его не слышу. — Не забывай, что ты гораздо сильнее, чем думаешь.       То же самое он сказал мне в первую неделю Инициации два года назад. Он стал моим первым другом — поверил в меня и Тобиаса, когда никто в нас не верил.       Я хватаюсь за автомат и нажимаю кнопку открывающую двери лифта. Но стрелять мне уже не в кого. Завербованные лихачи лежат на полу без сознания. У Джексона между бровей зияющая рана. Его стеклянные голубые глаза смотрят на меня так, словно я во всём виновата.       — Джессика? — зовёт Тобиас. Когда его взгляд останавливается за моей спиной, парень мгновенно сереет.       Я выползаю из лифта, бросаю автомат и прижимаюсь спиной к стеклянной стене коридора. На моих пальцах кровь моего друга. Четыре пытается позвать Амара, но он уже не отзывается.       Почему именно те, кто меньше всего этого заслуживают, умирают первыми?       — Нам нужно идти.       Голос Четыре дрожит.       — Я не могу, — качаю головой.       Четыре поднимает моё оружие и протягивает мне. Я медлю.       — Джессика.       - Нет.       Четыре приседает на корточки рядом со мной. Я поднимаю на него глаза, затем осматриваю Лору, Трис и Лу. Двоих из них ранили: Трис держит на весу предплечье, с которого на пол капает кровь, Лу повезло чуть больше — его пуля лишь оцарапала, оставив небольшое кровавое пятно на бедре. Лора в порядке, только страшно напугана. Как и мы все.       — Пойдём.       С трудом всё-таки встаю, упираясь рукой в стену. Оборачиваюсь на лифт, его двери закрыты, и я не вижу больше Амара, но мне и не надо: слишком ярко картина запечатлелась у меня в памяти. Пересекаем стеклянный коридор, Четыре толкает широкую металлическую дверь от себя, и мы оказываемся в просторном, но пустом, кабинете. Единственным знаком того, что здесь была потасовка, является кровь на металлическом столе и белом полу.       — Папа? — зову я.       Четыре щёлкает пальцами, привлекая моё внимание. Он указывает дулом автомата на прилегающую дверь слева. Я киваю. Четыре тихонько подходит к ней, опускает ручку и тянет на себя. Заперто.       — Назад, — командую я.       Прицеливаюсь и выпускаю несколько пуль туда, где должен быть замок, затем подхожу ближе и выбиваю дверь ногой. Нам открывается ещё один короткий коридор, и когда я собираюсь сделать шаг вперёд, раздаётся щелчок.       — О, чёрт, — выпаливает Лора, а затем орёт: — В стороны.       Одновременно с тем, как мы кидаемся от открывшегося дверного проёма кто куда, из коридора на нас обрушиваются пули. Когда они ударяются в стену, я понимаю, что это дротики с белой жидкостью.       — Что это за…? — восклицает Лу.       — Сыворотка подчинения, — отвечает Лора. — Отличается от сыворотки парализации не только составом, но и цветом.       Та, с которой мы столкнулись в Правдолюбии, была синей.       — Сыворотку подчинения тоже можно вводить в организм в виде газа или испарений, — продолжает Лора, — но в жидком виде она действует намного эффективнее, и длительность её увеличивается в несколько раз. Ни в кого не попало?       — Кажется, нет, — отвечает Трис.       — Нам ещё стоит ожидать подобных ловушек? — интересуется Лу.       — Не знаю, — честно отвечает Лора.       — А куда ведёт этот коридор?       — Запасный выход из здания. Из кабинета Джанин прямиком на улицу.       Это значит, что она ушла вместе с Айзеком и папой. Но кто тогда стрелял? А главное, в кого?       У меня нет ответов на собственные вопросы, поэтому я пускаюсь бегом. Друзья за спиной зовут меня по имени. Я слышу их шаги, следующие по пятам. Три лестничных пролёта, и снова улица. Ветер ударяет в лицо, а солнце ослепляет. Две военные машины стоят на площадке в тридцати метрах от меня. Люди в чёрном грузят в неё металлические ящики с эмблемой эрудитов — большим глазом в круге. Они не обращают на меня внимание, и я пользуюсь этими секундами и открываю огонь.       Троих из них мне удаётся поразить: они тут же падают на землю, потому что в этот раз я целюсь в голову.       Я убийца. Но мне уже всё равно.       Среди лихачей не сразу, но всё-таки замечаю двоих в жёлтом и красном. Папа и Айзек. Кто-то открывает огонь за моей спиной. И вот теперь лихачи у военных машин начинают атаковать в ответ. Папа, чьи руки связаны перед собой, ловко бьёт ногами тех, кто стоит рядом, а затем хватает чей-то пистолет и стреляет по наручникам Айзека. Я боюсь, что их ранят, и потому не прекращаю огонь по врагам.       Все, кто не на нашей стороне, автоматически против. Таковы законы выживания.       Я стреляю ровно до тех пор, пока не замечаю, что кто-то наставил пистолет на затылок отца.       — Нет, стойте! — кричу я, ускоряя шаг.       Пули свистят со всех сторон. Четыре, как и обещал всегда, прикрывает мою спину.       Я кидаю автомат на землю и падаю на колени в ту же секунду, когда различаю лицо человека, собирающегося пустить отцу пулю в затылок.       Это Стайлз.       Джанин уже исчезла в машине, как и те лихачи, которых мы не ранили или не убили. Остались только папа, Стайлз и Айзек.       Айзек держит Стайлза на прицеле, Стайлз прижимает дуло пистолета к затылку отца, отец поднимает руки над головой в жесте поражения.       — Стайлз, нет! — кричу я, не в силах пошевелиться.       Он не слышит. Сейчас его мысли не принадлежат ему.       — Айзек, опусти пистолет! — молю я, и он слушается. — Стайлз, это не ты… Прошу тебя… Ты же знаешь, кто я — твоя сестра, Джессика. Помнишь? Ты же не будешь стрелять в собственного отца! Стайлз… Дженим… Мы не можем потерять обоих родителей. Только не обоих…       Мотор заводящегося двигателя поглощает конец моего предложения. Женский голос кричит о том, что пора кончать с этим.       Кто-то спускает курок.