***
– Па-ап? Можно тебя спросить? Я спустился в гостиную рано утром, зная, что папа уже не спит. Он сидит в кресле и читает, изредка наблюдая за золотисто-кремовыми лучами утреннего солнца через свои очки с прямоугольными стеклами. Он любит раннее утро именно за эту изысканную холодность красок и теней, изящно скользящих по свежевымытому полу и по только что протертым ящикам. Воздух сырой и колючий, он входит в легкие с огромным усилием, а выходит маленьким облаком пара. Папа поднял на меня улыбающийся взгляд и, уткнувшись в надпись на моей майке, сразу же помрачнел и опустил глаза. – Ты можешь переодеться? – он поднялся из кресла, откладывая книжку на столик и направляясь на кухню. Я промолчал и, собравшись с силами, выдавил: – Я могу задать вопрос об... отце? Звук бьющегося стекла разрушил утреннюю дрему, окутавшую дом. Папа выронил из рук стакан с водой и оцепенел, оставаясь ко мне спиной. Вдохнув, он потянулся к венику и совку, говоря голосом душераздирающей грусти и ненависти: – Твой отец... погиб в автокатастрофе, когда тебе было пять. При жизни он был не самым хорошим человеком, но мы были счастливы... какое-то время. Это все, что тебе нужно про него знать, – папа медленно водил веником по полу. – Он тебя бил, да? Папа остановился. – Он тебя бил. Сволочь. – Райли! Ты ничего не знаешь! – он закричал, поворачиваясь ко мне и роняя совок. – Тогда расскажи мне! А... меня он тоже бил? – голос скрипел, я сжимал и разжимал кулаки. – Райли... – папа выдохнул и, приложив руку к животу, наклонился за выпавшим совком. – Не смей! Не скрывай этого! Как ты... – Райли, папа, вы ругаетесь? Мая удивленно смотрела на нас, спускаясь по лестнице. Спутанные волосы и пижама с облачками придавали ей очень милый вид. – Мая, твой брат очень эмоционален в последнее время. Он просто сорвался, – папа убрал осколки в мусорник и развернулся к Мае с искренней улыбкой. – Это из-за того, что Райли... забрали? – по голосу можно было понять, что она готова закатить истерику, которая будет даже хуже моей. – Мая, все хорошо. Садись завтракать, – я поднял ее и усадил за стол, мягко и поддельно улыбаясь. Все нутро кричало о необходимости поплакать в своей комнате как минимум час. Я такая размазня, аж тошно. – Когда я вырасту, Райли расскажет мне... все... – сестренка обиженно надула губы и взяла пачку шоколадного печенья, игнорируя возгласы папы о том, что она будет есть кашу. Я грустно усмехнулся. Когда она вырастет, я уже умру. – Ты идешь с ним? – презрение и недоверие просто зашкаливало. За что они так с Томом? Он ведь почти идеальный, он мне подходит, а все ополчились на него, как на врага. Началось все с семейного ужина, собравшего у нас всех папиных родственников, на который я имел глупость пригласить своего альфу. Где-то в середине трапезы папа отвел меня в сторону и испуганно зашептал: – Райли, тебе нельзя встречаться с ним. Пожалуйста, порви с ним как можно скорее, ради твоего же блага. Он наркоман, Райли, как ты не видишь? Почти такой же текст мне повторил Грег, бабушка, дедушка, тетя, троюродная сестра и прабабушка. Все, как один, они указывали мне на "факты" в виде заторможенной речи, пары синяков на руках и расширенных зрачках. Том иногда растягивает слова, при этом чуть прикрывая глаза, из-за чего его взгляд становится томным. Затем он чуть трясет головой, и его густая черная челка разлетается в стороны, заставляя меня откровенно зависать на этом движении. А после он гипнотизирует меня взглядом смоляных глаз, который иначе как "Когда–нибудь я тебя завалю и трахну" растолковать никак нельзя. Мы пытались, и не раз, но я просто не способен, я не могу. Начинаю трястись, задыхаться, звать на помощь, закрывать руками голову, а к горлу подступает тошнота. Но Том терпит, старается и успокаивает. Один раз у него даже получилось. Синяки объяснить просто – он занимается тайдзицуань. Услышав это, папа чуть в обморок не упал. – Мой сын встречается с борцом-наркоманом. Пойду выпью, – он, с белым лицом, пошел налить себе коньяк. А расширенные зрачки им показались. – Да, пап, я иду со своим альфой на бокс, – ярость вскипала во мне, и я раздраженно нахмурился. Я стоял в прихожей и одевался. Папа подошел поближе и прислонился боком к стене, окидывая меня поникшим взглядом. – Понимаешь, Райли... – как же я ненавижу эту фразу. – Я ведь желаю тебе счастья. Все желают. Ты так подавлен, улыбаешься поддельно, стал запираться в своей комнате и реветь часами. Я не виню тебя, ты пережил страшное, но послушай – ты не спасешь себя, начав встречаться со случайным альфой, который, тем более, наркоман, и, внушив себе, что любишь его, заполнять дыру, оставшуюся от Майклса. Тебе нужна помощь специалиста. – Не смей. Я сам справлюсь, – я еле сдержался, чтобы не крикнуть. Зло сверкнув глазами, я завязал шарф, закинул сумку на плечо и распахнул входную дверь. Папа еще что-то кричал мне вслед про Грега, но я быстро спустился по ступенькам и подбежал к черной машине, только подъехавшей к нашему дому. Открыв дверь, я окунулся в запах кожи и дыни. – Приве-е-ет, Рай... – сам Том источал аромат лакрицы и орехов. Он потянулся ко мне и заворожено провел по моей щеке дрожащими пальцами, закусывая губу. Резко повернув мое лицо к себе, он смял мои губы в жадном и мокром поцелуе, как будто хотел меня съесть. Единственное, что отличало этот поцелуй от поцелуя того альфы-подонка, это то, что в этом чувствовалась любовь. Остервенелая, ревнивая, безумная, пожирающая и дико пугающая, но любовь. Его язык – гибкий, горячий и шершавый, проводящий по внутренней стороне щек, – всегда заставлял меня терять бдительность. Его ладони уже свободно гуляли по моей груди под майкой, а губы спустились на шею, яро впиваясь в нежную кожу. – Том... я не... – мне удалось вставить что-то между его глубоких и собственнических поцелуев. – Дай мне насладиться тобой, крошка. Я так скучал по твоему сладкому телу... – его губы собрали влагу у моих глаз. – Мой Рай, не бойся меня. – Томми... – губы снова впились в мою ключицу, а кончики пальцев поглаживали талию. Я прикрыл глаза и попытался отдаться ощущениям. Они были бы очень приятны, если бы не ужасные воспоминания, красочными картинками взрывающиеся у меня перед глазами. Томми не такой, он сможет остановиться, он терпеливый. Он не сделает мне больно. Эта игра его очень забавляет – с каждым разом я позволяю больше, дольше, слаще и вкуснее. Мягкие пальцы ласкают, гладят, массируют и почти возбуждают. Короткие выдохи на мою разгоряченную кожу. Ловкие руки, подбирающиеся к бедрам... – Том. Нет, – я схватил его за запястье и с тоской посмотрел ему в глаза. – Я еще не могу. Прости. Том несколько секунд только недоуменно моргал, затем выдернул свою руку и, заведя машину, резко сорвался с места. Какой-то он слишком дерганый сегодня.***
Все как будто повторялось. Много альф, пива и громких голосов. Эта смесь будет преследовать меня до конца жизни. Том, как обычно, в тщетной надежде взял билеты на последний ряд. Кому в голову придет целоваться под звуки ударов? Они меня и так по ночам преследуют. – Глубокий вдох... и выдо-о-ох... – шептал я себе, поднимаясь по лестнице на верхний ряд арены. Мы только сели на свои места, как Том вскочил и рванул к человеку, принимающему ставки. – Ставлю пятьсот долларов на то, что Техасский Бык раздробит череп Мяснику, – донеслось до меня через тьму кричалок и свистков. Когда Том уселся обратно, я прошептал ему на ухо: – Тут могут убить? Том увлеченно рассматривал какую-то заварушку на передних рядах и небрежно бросил мне: "Да, бывает". Я откинулся на сидение и сжал в руке куклу-брелок, подаренную Грегом. "Я ведь не смогу всегда быть с тобой" – улыбнулся он тогда, не заметив ужас, зародившийся у меня в глазах. "Хотя было бы классно" – прошептал он, думая, что я не расслышу. Кукла была его копией и дарила мне спокойствие. Хотя живой человек помог бы мне сейчас намного больше. Пробил гонг, возвещая о начале первого раунда. Я зажмурил глаза. – Давай не реви, сучка. Я потерял счет ударам. Этот звук хрустящих костей бьет по сознанию не хуже кулака. На самом деле альфа не так уж и глуп. Мое лицо настолько разбитое и опухшее, что слезы причиняют лишь больше боли. Поэтому в какой-то момент я уже не реву, а просто надрывно дышу и икаю. – Хорошо, крошка. А теперь пососи. Его грубые и шершавые пальцы протолкнулись в мой рот почти до горла, вызывая приступ кашля, из-за которого я прикусил его мизинец. – Видимо, ты хочешь, чтобы тебя трахнули по сухому, да? Не растягивая, скользя лишь по крови, в тугую и тесную теплоту? Как в наш первый раз? Ну, как хочешь, сучка... – влажные пальцы сжали и раздвинули бедра. Разодранные мышцы снова заныли, а затем их прожгло адской болью, когда член альфы одним резким движением протолкнулся внутрь. Этот раз отличается от первого: сейчас он упивается моими криками и мольбами под глубокие и медленные толчки, пачкая кровью себя, меня и многострадальную простынь. Через пару минут старая кровать сотрясалась от коротких, резких, разрывающих фрикций, а оконные стекла дребезжали от моих криков. Сперма, омерзительно теплая и липкая, заполонила меня вновь, и я протяжно завыл. – Это – за крики, сучка. Это – за слезы. Это – за твой ужасный вой, – он вводил непонятно откуда взявшийся нож на пару сантиметров в бедро и чуть двигал им в ране. – Мне нужно будет отойти на пару часов. Приду – продолжим. И не скули мне тут. А чтобы твоя дырка не скучала, мы ее заткнем. Он достает из коробки что-то с шипами, пристраивает между моих ягодиц. Один резкий толчок – меня оглушает моим же криком, отразившимся от стен. К нему добавляется ненавистный хруст, и оба звука орут: "Он не даст тебе умереть!"... Удар в гонг развеял ужасно реалистичное воспоминание, оторвавшее меня от реальности. Одна рука сдавила брелок, вторая больно сжалась в кулак. Голова нещадно гудела, я вскочил и на трясущихся ногах побежал к туалету, где меня обильно вырвало. Я корчился там минут пятнадцать, избавляясь от обеда и давясь слезами. Почему я такой слабый? Шатаясь и шмыгая носом, я замедленно, как во сне, продвигался сквозь толпу к Тому, который, кажется, даже и не заметил моего отсутствия. Повторяя про себя "Я в порядке", я решил больше не распускать слюни и выдержать второй раунд. Но как только прозвучали первые разъяренные крики и удары, я поспешил ретироваться в уборную, дабы не расстроить сидящих вокруг людей. Так прошел второй и третий раунд. Услышав из кабинки бодрый голос комментатора, говорящий о завершении шоу, я поплелся к своему месту, прижимая к ушам ладони. Том выглядел очень рассерженным. Когда мы уже вышли с арены и сели в машину, я собрался с духом и задал ему вопрос: – Все нормально? Сначала он не ответил и, смачно выругавшись из-за того, что не может попасть ключом в гнездо зажигания, причиной чего были дрожащие руки, запустил ладонь в волосы, зло выдыхая: – Я проиграл деньги. Его сильно заносило на поворотах и бросало в пот, а я думал, что, возможно, мне стоит впредь слушать своих близких.***
– Том? Это ты? Плохо освещенная фигура, рывшаяся в моем ящике, замерла. Было только девять часов вечера, и я плюхнулся в кровать, глупо надеясь заснуть. Мысли, слишком дотошно давившие на сознание, заставляли меня вновь и вновь сомневаться в своих выборах, решениях и поступках. Из раздумий меня вырвал скрип открывающейся двери. Видимо, папа с сестрой вернулись, мне не хотелось с ним говорить, так что я притворился спящим. Но шаги были дерганные, неаккуратные и поспешные. Это не похоже на папу. Я открыл один глаз и застыл. Высокая фигура поочередно открывала ящики комода, вытряхивая вещи и что-то сосредоточенно ища. Сначала меня охватил страх, но чем больше глаза привыкали к рассеянному свету старой лампы, тем меньше у меня оставалось надежды, что это грабитель. Я приподнялся и озвучил свою догадку. Том обернулся. На него было страшно смотреть: и так темные глаза в тусклом свете казались бездонными, жути добавляла безумная улыбка и дергающееся веко. – Где деньги, Райли? – его голос звучал неестественно высоко. Спокойный вдох и выдох. Должно помочь. – Райли. Где деньги? – Том, как зомби шатаясь, на шаг приблизился ко мне. Одной рукой я нащупал под подушкой телефон, всеми словами благодаря свою не отступающую паранойю. Нажав кнопку быстрого набора телефона Грега, я снова взглянул на Тома. Его взгляд превращался в жадный и похотливый. Мне конец. Он метнулся ко мне, схватил за волосы и отогнул мою голову назад, впиваясь губами в шею. Вторая рука уже целенаправленно двигалась к моим ягодицам. Меня затрясло, а в голову стал заползать звук ударов... – Ты ведь не будешь плакать, да? – он прикусил кожу на шее. То, что произошло дальше, заняло от силы секунд десять – в комнату ворвался Грег, яростно сверкая глазами, подскочил к кровати и заехал Тому кулаком в челюсть. Тот завалился на кровать, а Грег уселся сверху, схватил Тома за майку и резко потянул на себя. – Еще раз увижу – убью, – прошипел он и отправил Тома в забытье точным ударом в висок. Меня передернуло от вида Тома, и я опять побежал опорожнять желудок. Выйдя из ванной, я мутным взглядом наблюдал, как Грег оттаскивает тело Тома по лестнице. На улице он кому-то позвонил, и вскоре подъехала машина, в которую он погрузил Тома и, помахав рукой водителю, опять зашел в дом. – Его отвезут в одно место и больше ты его не увидишь. Пошли отсюда, нужно поговорить. Пить не хотелось, а под внимательным взглядом бывшего лучшего друга вся волшебная атмосфера вечера испарилась. Мы сидели в нашем любимом кафе напротив друг друга и не говоря ни слова. Я мешал гадкий кофе палочкой и постукивал пальцами по столу. – Обещай, нет, поклянись, что перестанешь тупить и начнешь наконец слушать меня и своего папу, – сказал Грег дребезжащим от сдерживаемой ярости голосом. – Прости меня, пожалуйста... – Поклянись. – Клянусь. Прости... – я опустил взгляд. – Замолчи. Я не расплачусь. Я не расплачусь. Я сдержусь... – Райли, только не плачь, пожалуйста. Все хорошо, успокойся, – Грег подсел рядом и обнял меня за дрожащие плечи. – Я буду рядом, не бойся. – Почему? – я уткнулся в его плечо. – Почему ты меня прощаешь? Почему все меня бросают, но не ты? – Я... – Грег сглотнул. – Давай закончим на сегодня с серьезными темами, хорошо? Ты устал, завтра все обсудим. А пока мы можем просто посидеть и поболтать, – он поцеловал меня в макушку. – Как... раньше? – надежда блеснула у меня в глазах. – Как раньше.* * *
Сев в машину, я уже морально приготовился к "Пинк Флойд", но из колонок полилась приятная и веселая музыка, напоминавшая кантри. – Что это? – "Creedence". Правда классно? – улыбнулся Грег. – Черт, уже полночь. Твой папа меня убьет. Мы ехали по ночной, плохо освещенной улице, под заводные и энергичные аккорды. Мало вслушиваясь в слова, я смотрел за окно, отрешенно думая, что теперь все хорошо. Глупая улыбка застыла на лице, и я вздохнул полной грудью. Пора забыть об ужасах прошлого, пора перестать сучиться на папу, надо вспоминать прелести жизни. А горячий шоколад и легкий и незамысловатый мотив песни, который Грег настукивал пальцами по рулю, – одна из них. Но когда мы подъехали к огромной толпе народа, окружившей наш дом, счастье, только что шатко возведенное на пыльных развалинах, с грохотом рухнуло вниз. Мое лицо было подсвечено огнем, поглотившим дом, а динамики машины, словно в насмешку, сипло допевали: Let the Midnight Special Пусть меня полночный скорый Shine a light on me, Своим светом озарит, Let the Midnight Special Пусть же мне полночный скорый Shine a everlovin' light on me... Путь к свободе сладкой озарит...