tendresse de la guerre et de la revolution

Гарри нырял и выныривал из прохладных дней севернее Парижа, ему оставалось только смиренно ждать, когда же новоявленный король пожелает увидеть своих министров, и в этом рутинном ожидании он надеялся хоть как-то себя развеселить. Погода была не из лучших — весна не радовала их раскрывающимися бутонами роз в саду и теплым солнцем, ливни, ливни и ливни заливали улицы, размывали грязь и узкая дорога от поместья громко хлюпала пузырьками пыли и воды, когда по ней проносились экипажи. Ни гостей, ни приемов, с этой, безусловно прекрасной стороны, Гарри чувствовал себя куда лучше. Его желание всегда быть наготове в кругу чужих ему людей немного притуплялось с каждым днем и спустя некоторый промежуток времени вовсе разгладилось, как послушное тесто. Прислуга появлялась все так же редко, Луи был категорически против их постоянного пребывания в поместье, оправдывая свое решение спокойной обстановкой в их отсутствие. Болтливые женщины всегда приносили с собой шумный хаос в дом, раздражая и отвлекая от более важных мыслей. Подумать определенно было о чем. В то время, когда ожидание вытягивало из него силы, уединение давало забытую радость — подумать о предстоящих перспективах, предыдущих шагах и о том, как равномерно протекает его жизнь, чего ему хочется дальше. По сути, его судьба расписана в долгом свитке весьма многообещающе, он вернется к своим министерским обязанностям и продолжит дело отца, выбивая лучшее будущее для Франции. Но Гарри как никогда был солидарен с тем, что у него никогда ничего не пойдет гладко и легко. Он отложил книгу не раздумывая, когда увидел Луи на пороге кабинета. Мужчина одарил его улыбкой, подходя к креслу, в котором устроился Гарри, и обхватил его пальцы своими, присаживаясь на подлокотник. Ему не хотелось отвлекать юношу от одного из его любимых занятий — чтения — но так же хотелось насладиться его компанией. — Если я хоть немного помешаю, я обещаю тут же уйти, — прошептал он, пробегаясь глазами по страницам. — Вы никогда не мешаете, сир. Вы — единственная окраса этого уныния. — Почему же Вам так грустно? — Я не грущу. Грустить — значит скорбеть и вянуть без счастья, а я абсолютно точно счастлив сейчас. Луи тепло улыбнулся, хоть и юноша не мог видеть этого за своей спиной. — Тогда зачем вы предаетесь унынию? Я готов предоставить миллион возможностей весело провести Ваш досуг. — Погода испортит приблизительно половину из них, — вздохнул Гарри, — на самом деле, я даже Вам не смогу объяснить причину. Я пытаюсь развлечь себя здесь, но что-то мешает мне полностью расслабиться, я чувствую, словно что-то совсем нехорошее должно вот-вот наступить. Бывший король решил отмалчиваться на эту тему. Его псевдооптимистический настрой давил на плечи Гарри еще больше, он научился достаточно хорошо разбираться во всех проявлениях эмоций мужчины и чувствовать, когда он их умело скрывает. Это его бывший долг, его пожизненная привычка, тяжелая ноша до глубокой старости — таить глубоко в себе все самые страшные и тяжелые мысли. Гарри отчаянно боролся с этой его чертой, пусть иногда и безнадежно, но он верил в то, что сможет разрушить эту стену напускного спокойствия и уверенности. И те редкие моменты, когда Луи немного открывал завесу своего внутреннего беспокойства, Гарри ценил больше ледяных рассветов в кристальной росе. К такому же уникальному моменту он мысленно готовился, когда прислуга передала ему, что Луи очень хотел бы увидеть его внизу и поговорить. Гарри благодарно улыбнулся и едва не быстрее самих горничных спустился по лестнице, перескакивая через ступеньки. Луи ощутил его присутствие волной свежести и тихим вздохом ожидания. Невольно мужчина уже чувствовал себя виноватым. — Ну же, — торопил юноша, — Вы желали со мной поговорить, я заинтригован. Луи обернулся к нему, и это было первым плохим знаком — он выглядел напряженным и неуверенным, что в принципе не представлялось возможным несколько мгновений назад. Гарри опустился на диван, укладывая руки на коленях и стараясь не волноваться, ведь он не получил еще ни одной плохой новости. — Возможно, это не совсем то, что Вы хотели бы услышать. — Если мы не перестанем вести такую загадочную беседу, я решительно ее окончу. — Хорошо, — вздохнул мужчина, — это покажется Вам резким и неожиданным, но я обязан поставить Вас в известность. Я уезжаю в Англию. Срок неопределенный, около года. Скорее всего, придется задержаться. Гарри был благодарен самому себе за то, что сидел в этот момент. Потому что он явно ощутил бы, как ноги подкосились, в глазах заплясали темные пятна, а руки начали дрожать, но им обоим не нужны эти сцены. Он попытался ухватиться хотя бы за что-то одно из потока ощущений и осознал, как он зол сейчас на мужчину. — Поставить меня в известность, — его голос зазвенел в тишине, — и за сколько же недель до своего отъезда вы решили пойти на такой благородный поступок? — Два дня. Возмущение и беспомощность захлестнули его с головой. Он плавал в однообразности своих дней некоторое время, но сейчас под слоями внутренней стойкости изнывал и захлебывался в ярости. В голове крутилось множество вопросов, которые были очевидны и предсказуемы: почему так поздно ему пришлось узнать эту новость, каковы причины, что теперь остается ему самому и чего такого бывший правитель Франции собрался искать на туманном острове. Всех их Луи понимал и имел ответ на каждый, но ничего из горькой правды не удовлетворило бы Гарри. — И что же, это все? Вам больше нечего сказать, не за что объясниться, вот, сухие факты, только этим мне придется довольствоваться? — Я сожалею, но в этом есть острая необходимость, которую Вам предстоит узнать со временем. И тогда уже Вы вольны решать, понять мое решение, или нет. Я знаю, Вы слишком молод и нетерпелив, но я также могу пообещать Вам гарантировать Ваше благополучие. — Теперь я юн и глуп? Он все-таки нашел смелость и силы встать на ноги и подойти к Луи. Холодный взгляд серых глаз все так же спокойно впивался в его душу и рвал ее на крохотные кусочки. Мужчина будто испытывал его терпение, и Гарри был бы несказанно рад услышать, что все, только что сказанное в этой комнате, просто неудачная шутка. — На те средства, которыми я пока еще могу располагать, я снял Вам квартиру в Париже. Так будет куда удобней работать, к тому же, я знаю, как Вы скучаете по городу. — В этом нет необходимости! — Если я принял это решение, поверьте мне, она в самом деле была. Гарри, не Вам одному дается это с трудом, я не представляю, что значит провести как минимум год порознь, только получив возможность быть с Вами. — Идите к черту со своими решениями. С самого начала было понятно, что Гарри не дослушает до конца, и его темперамент помешает ему дать шанс смягчить это расставание. Юноша совершенно оправдано пожелал вернуться в комнату, где не было бы бывшего короля, смахивая по пути вазу, кувшин с водой и дорогую статуэтку. Луи не удивился и остался таким же невозмутимым перед всполошенной прислугой, которая примчалась убирать последствия короткого разговора. — Все в порядке, сир? — скромно, скорее для вида, спросили они. — Да. Через несколько дней вам всем понадобится искать новое место. Поместье будет пустовать. Никто не позволил себе вольность высказать хоть что-то по этому поводу, но Луи знал, что слуги уже перемывают кости владельцу поместья, обсуждая, куда им теперь податься. Что же, их проблемы едва касались сознания мужчины. Он больше был увлечен мыслями о парне, наверняка запершемся в комнате этажом выше. Как бы не хотелось избежать такой реакции, он никакими словами не сгладил бы эту бурю в Гарри сейчас, и внутри у него самого чувство броситься к нему и объясниться боролось с понимаем того, что не стоит сейчас мозолить ему глаза. Еще больше ему не хотелось оставшиеся двое суток провести порознь. Это последний шанс насмотреться на фаворита перед годовой разлукой. Гарри не спустился на обед, а затем и на ужин, и даже отправленные к нему в комнату слуги с едой вернулись с полными подносами еды. Его протест витал в пространстве всего дома, он причинял вред только себе, отказываясь от пищи, но, на самом деле, это больше заботило Луи, потому что эту голодовку он просто так оставлять не намерен. Закончив собственную трапезу, он поблагодарил удивленных слуг за еду и с тем же подносом, на котором была нетронутая еда, отправился вверх по лестнице. Мужчина, безусловно, предусмотрел все возможные варианты, что могли воплотиться в жизнь: Гарри мог не пустить его, мог разозлиться еще больше, вся еда с подноса грозилась полететь в бывшего короля, а посуда — разбитыми осколками украшать пол. И Луи был готов к каждому из них, но не к тому, что перед ним услужливо распахнется дверь. — Вы всегда будете удивлять меня, — признался он, заходя в спальню, — даже будучи такими близкими, я буду находить причины для изумления. — Ненадолго, да? — тихо протянул парень. — Простите? — Ненадолго близкими. Он вернулся туда, где, как предположил Луи, и находился все это время — на большую кровать, подобрав под себя ноги. Мужчина позволил себе наконец издать короткий вымученный вздох, подбираясь ближе к неприступной крепости. Ее стены, возможно, и трещали по швам, но с виду все должно оставаться надежным. Он остановился у края, видимо, решая, присаживаться ему или нет, и, все же, осмелел, опускаясь на самый край. — Мне многое хотелось бы сказать сейчас. Так много мыслей, и я абсолютно потерян в них, не знаю, что стоит озвучивать. — Я говорил, что желал бы слышать все, что происходит у Вас внутри. — Это остается в силе? — Да как Вам не стыдно глумиться, — Гарри закрывался еще больше, кутаясь в краешек одеяла и незаметными рывками отползая к противоположному краю кровати. Луи выдернул ткань из цепких пальцев и внимательно осмотрел свою работу — фаворит вернулся к тому состоянию, которое преследовало его в Версале во времена их вынужденной связи. — Я бы скорее попросил нашего новоявленного правителя отвесить мне пощечину, чем глумился над Вами. Разве не очевидно, насколько этот год будет тяжелым и для меня? — Не очевидно, — в Гарри просыпался дух соперничества, что уже лучше, чем нескончаемая скорбь, — мне никогда не видны Ваши чувства, Вы всегда закрыт даже от меня, но ведь я не несу угрозы. Я не знаю, что происходит сейчас у Вас в голове, разве справедливо всегда оставлять меня на съедение догадкам и домыслам? Вы едва не самый жестокий человек из всех на Земле. — Я как тряпичная кукла в Ваших руках, — возмущается мужчина, все же усаживаясь напротив фаворита, — никто никогда не видел тех моих сторон, которые открыты перед Вами, как обычная книга. Я абсолютно искренне признаюсь, что следующий год будет для меня невыносимой пыткой так далеко отсюда. — Почему Вы делаете это? Гарри сорвался и полетел вниз со скалы их размеренной и уютной жизни. Это четко отображалось на его лице и в темных глазах, когда он, все же, полностью повернулся к хозяину дома и доверил ему взглянуть на эту бурю. — Я в не лучшем положении, — нехотя начал мужчина, — если дела пойдут так и дальше, если я не вмешаюсь в свою судьбу, мы все потеряем. Мне закрыты абсолютно все дороги во Франции, я решил испытать удачу в Англии, у меня остались некоторые связи и это выглядит более перспективным вариантом. — Оставить на год здесь все выглядит привлекательно? Луи непременно поспорил бы о том, какой смысл Гарри вкладывал во «все», ведь он и Даймон — единственная ценность в его жизни. Совсем не поместье и бесчисленное количество драгоценных вещей в наследство его волновали. — Поверьте, год в сравнении с тем, что ждало бы меня в других местах, еще весьма неплохая возможность. Было ясно, что Гарри не собирается отвечать ничем, когда он отвернулся и уставился в окно. Ему не было жалко всей этой роскоши и бриллиантовых побрякушек, он сам себе боялся признать, что не представляет, как он сможет жить без мужчины теперь. — Что же с Даймоном? Для него есть все удобства в этой Вашей парижской квартире? — Я бы хотел отдельно поговорить об этом, но, к сожалению, у нас практически нет времени с этим тянуть. На время моего отсутствия он будет жить со своей матерью. Это было таким же ударом, как и новость об отъезде, Луи знал, что эта часть потрясет юношу едва не больше всего. Гарри не хватило сил оставаться невозмутимым, он обернулся к лицу мужчины, не веря в то, что услышал, и буравил его тяжелым взглядом, полным непонимания и глубокой обиды. — Что? — Вы будете завалены работой в Версале. Я позволю себе сказать, что знаю Вас довольно хорошо, и единственной утехой на этот год будет работа. Жослин заслуживает хотя бы немного времени проводить со своим сыном, она высказала благодарность за то, что сможет воспитывать его в своем доме весь год. — Я последний, кто узнает об этом? — Гарри, я просто должен был убедиться, что все устроится наилучшим образом для всех. — Вы не можете лишить меня встреч с Даймоном! Похоже, начиналась настоящая истерика, хоть немного и скрываемая, но это все, чего боялся Луи, готовясь огласить эту новость. Он видел, как Гарри мечется и сметает украшения в комнате, что попадались под руку, но на самом деле юноша просто сидел на том же месте, явно прокручивая все эти действия у себя в голове. Сложнее всего было признать, что Луи и есть вина всего этого хаоса. — Я никогда не запрещу Вам общаться с моим сыном. Вы можете видеть его, когда только заблагорассудиться, Жослин и ее семья живут в Париже, она с радостью согласилась на Ваши визиты, на сколько бы Вы не захотели остаться. — Вы самое жестокое существо, — тихо повторял Гарри, скрывая лицо за кудрявыми прядями. — Меньше всего мне хотелось бы видеть Ваши страдания, — шепотом продолжал мужчина, не желая давить еще больше, — я смолчу о том, что искать себе лучшую судьбу без Вас представляется мне адом и невозможность видеться так долго, вероятно, убьет меня быстрее, чем я смогу вернуться. Но, со временем, я объясню Вам все нюансы и причины такого решения, обещаю. Сейчас я смею просить только провести эти последние два дня рядом со мной. Ответа он не услышал, поэтому двинулся ближе, заключая юношу в несмелые объятия. Гарри мог бы вырваться когда только пожелал бы, но он остался неподвижным, не отвечая на этот жест, но и не отталкивая. Хотя бы такая скудная возможность держать его в своих руках уже помогала Луи быстрее смириться с тем, что у них все еще есть шанс пройти через это. — Я буду рядом, — обещает Гарри, — но не рассчитывайте на ласку и милость. Я не знаю, как справиться с этим. Это было всем, на что Луи мог рассчитывать. Просто провести это время рядом и запомнить, как тень ресниц играет на щеках, кудри назойливо спадают на глаза, пальцы листают страницы — больше, чем можно было вымолить. И, бесспорно, Луи согревался мыслью, что Гарри сам этого хочет, пусть и не говорит откровенно, потому что юноша наконец согласился поужинать и принял поднос с рук мужчины. Вид парня, скромно отрезающего кусочек свежего мяса и даже в постели держа ровнейшую осанку, уже совсем скоро будет отзываться вспышками боли, когда они будут слишком далеко друг от друга, чтобы разделять трапезы. Луи так и не смог внушить себе понимание того, что он не сможет отказаться от этой поездки и оставить все так, как есть. Все его жертвы только для того, чтобы дорогие ему люди смогли жить спокойно и в достатке, только для того, лишь бы им не пришлось скитаться по стране в поисках лучшей жизни. Он один примет на себя эту ношу и один пронесет ее, потому что для мужчины это казалось правильным и справедливым. После того, как Гарри съел несколько кусочков мяса и овощей, он объявил, что вполне сыт и взял поднос в руки, чтобы отнести его вниз. Луи посчитал, что это просто повод улизнуть и провести время наедине в собственных мыслях, и был крайне удивлен, когда фаворит довольно быстро вернулся в спальню. Гарри думал, чем ему стоит заняться, и выбор быстро пал на недочитанную книгу, так что он неудобно сгорбился над страницами на кровати и принялся читать. Эта абсурдная идея, ведь он знал, что ему не удастся сконцентрироваться ни на одном слове, все его мысли будут обращены к Луи, что и случилось. Бывший король тенью сидел за спиной, любуясь тем, что ему выпало увидеть — сгорбленная спина, нервно загибающие страницы пальцы и дрожащие колени. — Гарри, прошу Вас, — он не выдержал этой пытки. — Мне не разрешено читать? — Мы оба прекрасно знаем, что, если я попрошу Вас пересказать мне смысл последних страниц, Вы не скажете ни слова. Напряженная спина понемногу распрямилась и до Луи донесся хлопок закрывшейся книги. Что же, хоть так он получал подчинение фаворита. Он собственноручно изъял это орудие пытки из рук Гарри и отложил на тумбочку у кровати. Ни к чему им еще и притворство. Осторожно подцепив холодные пальцы, Луи сжал их в собственной ладони, нежно грея, и присел, тесно прижавшись к спине юноши, шевеля дыханием отросшие пряди волос. Он перекинул несколько из них набок, массируя бледную шею, слыша, с каким трудом Гарри удается дышать. — Могу я поцеловать Вас? Он не получил ответа, только чудом удалось увидеть, как ресницы опустились и губы немного приоткрылись, пересохшие и истерзанные зубами. Если это не возражение, тогда Луи не требовалось нечто большее. Он припал губами к выпирающему позвонку, обдавая кожу жаром, и мелкими короткими поцелуями осыпал шею, с упоением вдыхая запах мыла и утреннего дождя. Возможно, ему предоставлялся последний шанс почувствовать кожу фаворита под пальцами и губами, обнять его и прижать к себе до хруста в костях. Так же неожиданно, как и обрушил эту лавину теплых прикосновений, Луи отступил, полностью отстраняясь от юноши и давая ему немного личного пространства. Гарри даже не знал, был ли он против этого. Он продолжил огибать взглядом ряд букв, никак не складывающихся в слова, и сидеть все в той же неудобной позе. Им было невероятно сложно. Проснувшись на следующее утро, Гарри предполагал, что все сон, все шутка и ничего не было, поэтому его улыбка в начале удивляла Луи, а потом мужчина понял ее суть. И, как только он догадался, она исчезла, точно так же, как и его едва приподнятое настроение. Даже нечего было сказать в свою защиту, он знал, чего пожелал бы Гарри — чтобы с самого начала существования этой проблемы Луи пришел бы к нему, рассказал все и дал помочь найти выход. Вот только выход был всего лишь один, и этот маленький план осуществлялся на следующий день. Бывший король не мог вырасти глупцом, он сам не желал никому из них такой участи, но понимал, что легкой дороги не было. Путь был долгим и сложным, к нему стоило бы подготовиться тщательно и заранее, но свои последние дни Луи не мог провести порознь с фаворитом. Даже в день отъезда он мало ел, практически не пил и плохо спал, если сон длинной в, от силы, час мог называться таковым. Он только наблюдал за тем, как взгляд Гарри меняется. Как радужка заполняется темным цветом, как отчаяние и боль сменяют злость, пусть фаворит и не желал менять свое поведение, но было так до смешного заметно, насколько он сломлен. Это всего лишь год, они не теряют друг друга навсегда, это не драма, которую невозможно пережить и не событие, достойное скорби, но это худшее, что мог видеть в будущем Гарри, так долго размышлявший о своих следующих шагах. Он видел каждый свой следующий день наполненным присутствием Луи, потому что только это одухотворяет его и делает кем-то больше простого человека со слепыми потребностями и целями в своей государственной службе. Для Гарри это было хуже всего, что война сделала с Францией, и Луи это прекрасно знал, разделяя как никто другой. И, все же, Гарри был одним из мудрейших людей, с которыми Луи был безгранично рад познакомиться. Поэтому бывшая корона Франции не оставляла надежд, что в этом времени друг без друга юноша найдет множество плюсов в собственном развитии. Все же, когда в Версале теперь правит абсолютно не знающий своего дела человек, на Гарри лежала ответственность за жизни людей. Луи не уставал молиться по ночам, чтобы к юному министру вернулся холодный разум и его страсть к работе, потому что это единственное настоящее спасение каждого человека. Париж явно не забыл Гарри и готов принять его обратно, как вернувшегося сына, несомненно, люди предрасположены к нему и поддержат возвращение на должность. С тяжелыми мыслями Луи стоял посреди леса, рядом проверялись запасы и вещи экипажа, кормили лошадей, и царила суматоха, никак не тронувшая его сознание. Он смотрел на Гарри, впивался в него взглядом, запоминая каждую царапину, плавную линию, все его невысказанное волнение и тревогу. Быть в центре такого внимания оказалось странным для юноши, но он мужественно стоял, ни единым движением не давая незнакомцам понять, как обеспокоен. — Сир, мы готовы, — оповестили его слуги, открывая дверцу кареты. Даже если бы они закричали, Луи бы не заметил этого. Он смотрел в расширенные зрачки и не чувствовал, как бьется сердце. Его онемевшие пальцы ожили на какое-то время и их хозяин полностью этим воспользовался — мужчина потянулся к собственной шее, находя тонкую цепочку. Он отцепил ее концы, являя взгляду Гарри красивый, наверняка дорогой медальон. Он поблескивал в тусклом свете холодного солнца, и, несмотря на тонкую цепочку, само украшение было объемным и тяжелым, различные завитки и неясный для расфокусированного зрения Гарри фамильный герб. Явно дорогая сердцу Луи вещь оказалась на шее фаворита, заботливо застегнутая сзади. — Вы и сами понимаете, что это такое. Я прощу Вас сдержать только одно обещание — Вы вольны поступать и жить так, как хочется, но носите этот медальон на своей шее для меня, я хочу, чтобы крохотная часть меня всегда касалась Вашей кожи и была рядом. Единственное, на что мне хватит моей смелости. Фаворит смолчал, но из-за того, что он опустил голову, можно было догадаться, что так он всего лишь скрывает это щемящее чувство благодарности и безграничной преданности. Он чувствовал себя верным псом, которого бросают, обещая вернуться, и он, черт возьми, будет им, будет ждать и носить эту дорогую побрякушку на своей шее, пока того желает Луи. Мужчина взял его за руку, легко обводя пальцы, никоим образом не принуждая к чему-то, хоть Гарри и чувствовал, что Луи жаждет прощального поцелуя. Но не чувствовал, что способен его подарить. Мужчина наклонился к нему, словно проверяя свою теорию, и, когда фаворит остался неподвижным, он просто отступил, расставаясь на год с ощущением его касаний. — Прощайте, — бросает он сквозь окно и экипаж трогается. Листья и грязь под копытами лошадей вздымается в воздух и Гарри мигом ощущает невероятную слабость и панику. Он остался со своим экипажем, который должен был отвезти его в Париж, но не мог ступить и шагу. Извозчик удивленно косился на него, но не проронил ни слова, даже когда министр осел на грязную землю, впиваясь пальцами в листья. Не издавая ни единого звука, юноша сжимал грязные кулаки, загоняя грязь под ногти, и не успевал думать о том, в каком виде его увидит светский Париж. Нужно было встать на ноги, пойти к карете и сесть внутрь, нужно было позволить людям выполнить свою работу и доставить его в новый дом. Квартиру. Он предпочтительно называл это еще не увиденное место квартирой. Как комнатушкой для ночлега. И чувство долга всегда руководило ним слишком сильно, поэтому Гарри поднял свое тело и так быстро, как только мог, подталкивал его двигаться к открытой дверце. Усевшись, он услышал облегченный вздох в странной смеси с раздражением и они немедленно тронулись. Если Гарри не ошибся в своих расчетах, которые он втайне вел последние сутки, сначала Луи нужно было проделать путь до порта Калле, как лучшего для цели пересечения канала, по мнению Гарри, затем дождаться судна, что доставило бы его через Ла-Манш до Великобритании, а следом и путь по суши до самого Лондона. Но в последнем только предположения самого Гарри, мужчина почему-то не называл своего точного пункта назначения. И в сумме эти добытые факты и предположения давали сутки. Целых двадцать четыре часа, в условиях хорошей погоды, Луи должен был провести в экипажах и дороге через канал. А если его цель севернее Лондона, то и вовсе. Достав из-под воротника свой подарок, Гарри долго всматривался в красивое воплощение семейной реликвии и изысканного вкуса. Теперь оно, словно камень, будет тяготить его весь следующий год. Если он совершит проступок в своей службе, если подведет веру в себя, если осмелится в любую из предстоящих агоний отречься от Луи, медальон потянет его вниз к сырой земле. Тонкие пальцы быстро зашуршали тканью рубашки и Гарри вытянул небольшой простой на вид крестик, чтобы прижать его к губам и начать судорожно нашептывать молитву, до боли зажмурив глаза. Его бормотание, похоже, очень докучало извозчику, который подгонял лошадей. Сам мужчина в возрасте гневно нашептывал себе под нос ругательства и по возможности кутался в высокий воротник. Дорога будет долгой и тяжелой.

***

Ненадолго задремав, очнулся министр уже в Париже, когда карета замедлилась, медленно продвигаясь по узким улочкам. Гарри пытался выглянуть в окно, чтобы понять, где же будет находиться его жилье, но на улице уже стемнело и ближайшие фонари мало чем могли помочь. Юноша вернулся на свое место, решив покорно дождаться, пока они приедут. Но ехать оставалось еще не долго — буквально несколько поворотов и карета остановилась. Перед ним распахнули дверь и он, сгорбившись, наконец вылез на свежий воздух. Недавно прошел дождь, земля еще была сырой и пахло озоном. Вдохнув полной грудью, юноша прошел в невысокий дом через дорогу, пока его вещи выгружали. В целом, это было неплохим местом для жилья. Поблизости Гарри не разглядел трактиров и пьяниц, на улице вовсе ни души, что не могло не радовать. Улица даже вечером казалась слишком тихой для разгульного Парижа, значит Луи хорошо постарался и вложился в благополучие фаворита. Гарри совсем не чувствовал себя в сотый раз обязанным бывшему королю. Поднимаясь по деревянной лестнице, он успел отметить, что жильцов не так уж и много, всего один, которого он видел лично. Видимо, оставаться здесь на некоторое время было непозволительной роскошью кому-то из простого народа. Было немного волнительно впервые открывать двери своего нового дома. Квартиры. Его встретила темная прихожая, обставленная минимальным количеством мебели. Пришлось зажечь все светильники, чтобы дальняя комната залилась светом и можно было что-то разглядеть. Довольно просторная, насколько это представлялось возможным, гостиная, удобная на вид мебель и несколько картин, наверняка привезенных Луи. Обстановка отдаленно напоминала его дом, но он помнил, где жил до Версаля и королевского поместья, и был благодарен за это место. Здесь было немного души в натертых до блеска крохотных фигурках на столике и цветах. Всего несколько вазонов, чтобы Гарри успевал ухаживать за ними, но они чудным образом преображали обстановку. Его спальня, как оказалось, находилась этажом выше. Приятный сюрприз в том, что квартира состояла из двух этажей, это было очень удобно — наверху спальня и ванная комната, внизу гостиная, столовая и что-то, что в представлении воспитанника Версаля являлось небольшой кухней. Днем здесь наверняка очень светло и просторно, тени не скрывают пространство и было, где развернуться. Если бы Гарри только планировал находиться здесь подолгу. Разумным с его стороны было, все-таки, лечь и поспать после долгой дороги, а на следующий день отправиться в Версаль, где министру и место. Все последующие дни сулили ему рутину и горы бумаг, и ничего лучше для себя он не желал, это именно то, чего он ожидал от работы. Однако, в Версале его встретили с недоверием и изумлением, словно и вовсе ждали, что он добровольно откажется от назначения. Придворные ахали и охали, продолжая эту симфонию идиотизма до самого кабинета короля, попутно открывая перед юношей двери. — Подумать только, если бы ты остался на моей стороне — сидел бы сейчас на соседнем троне и не знал этих министерских забот. — Эти заботы — исключительно мое дело, Александр. Мужчина поднялся со своего не в меру роскошного кресла, подходя к стеллажам с книгами и никак не реагируя на такую дерзость со стороны своего подданного. Если бы кто-то из высокопоставленных чинов обратился к нему по имени — горел бы ярким пламенем на площади, но это же Гарри, это всегда был Гарри, который сам бросался в этот огонь. — Накопилось много дел, — туманно заявил он, перебирая стопку книг. — Неудивительно, ты с дня своей коронации проводил вечера только на приемах и балах. Во сколько они все обошлись тебе? — Это не твой камень, Гарри, — Алекс извивался как змея, но знал, что от юноши ему не удастся скрыть даже крупицу информации, он слишком хорошо знал короля, — я все так же могу предложить тебе остаться в Версале. Насколько мне известно, ты больше не живешь в поместье с ним. С ним. Смешно, что даже имени он не мог назвать, хотя явно обращался к нему и похуже в своих мыслях. Гарри пожал плечами, прекрасно зная, что готов отстаивать свое право жить вне этих стен до конца. — Ни к чему. Он позаботился о том, чтобы я не нуждался в жилье здесь. Реакция Александра на любое упоминание Луи таким забавным калейдоскопом отражалась на его лице, что Гарри мог потешаться этим вечно. Но мужчина быстро уступил ему в этом деле, махнув рукой и давая делать все, что заблагорассудиться. Взамен он вручил ему свертки и кивнул, прощаясь, ведь, конечно, сегодня должен состоятся очередной прием. Александр так наивно предполагал, что дает Франции шанс таким образом наладить связи с соседями, на деле же просаживая целое состояние на бесконтрольные пьянки. Из мальчишки, который знает, как нужно пасти овец, никогда не выйдет мудрый король. После того, как он вышел из кабинета с полными руками свитков, ему едва ли не кланялись у самых ног, в полной тишине сопровождая до библиотеки. Эту идиллию притворства на осколки разбил мчащийся без оглядки молодой парень, даже не падая в ноги каждому пузатому встречному по пути. Гарри удивленно смотрел, как скомканный ковер стелился складочками после этого штурма, слыша недовольные крики. — Рене! — голос Александра в гневе был похож на рычание сварливого отца. Эта нелепость так рассмешила Гарри, что юноша до самых дверей книжного храма сдерживал себя от улыбки. Ну, а в самой комнате он чувствовал только ностальгию по книжным шкафам до самого потолка, величественно возвышавшимся над головой. Сюда по-прежнему был запрещен вход всем желающим, а те, кому это было позволено, явно не интересовались содержанием, потому что все кресла были пустыми, в огромном зале звенела тишина. На отдельных стеллажах лежал толстый слой пыли, покрывая старые книги. Гарри неустанно махал рукой перед носом, только этого ему не хватало, библиотеке требовалась уборка. — Ближайшему кругу Его Величества не так интересны редкие экземпляры Версальской библиотеки. Гарри обернулся на голос, видя за спиной неизвестно как вошедшего молодого человека, до ямочек улыбавшегося ему. — А ты тот королевский бегун? — усмехнулся министр, стряхивая пылинки с плеч, — Рене? Парень улыбнулся еще шире, кивая. Кажется, от его юности и энтузиазма в помещении стало намного светлее. Он казался интересным, хоть Гарри и не понимал, чем же он мог здесь заниматься. — И как судьба привела тебя в Версаль сейчас? Не самое лучшее время для государственной службы. — Я сам пожелал оказаться здесь, как только революция взяла дворец. На волне радости от победы сюда пришли многие. — Значит ли это, что у тебя она прошла? — Возможно, месье. Сейчас и правда тяжелое время. Внимательно осмотрев юношу с ног до головы и даже не смутив его этим, Гарри вернулся к книгам, выбирая нужную на полке. Он раскрыл ее, едва не задыхаясь от пыли, быстро листая страницы. Она была увесистой, едва помещалась в руках и дышала древностью, но ее ценность не давала возможности отправить такой экземпляр на помойку. — Сколько тебе лет? — внезапно заговорил он, не поднимая глаз. — Девятнадцать, месье. Книга тут же была захлопнута и отправлена на место за неимением такого же интереса к ней. Проходя вглубь мимо стеллажей, Гарри скрывал свое изумление. Он готов был поклясться, что считал парня немного старше себя, но никак не моложе. Рене так же копался в старых архивах, быстро записывая что-то на ближайшем удобном столике. — И кем тебе пришлось дослужиться у короля? — любопытствовал он. — Обычный клерк, особо нечем гордиться. Мальчик на побегушках. — Судя по возрасту, сложно назвать тебя мальчиком, — подшутил Гарри, не будучи уверенным в эффекте, который произведут его слова. Но Рене добродушно хохотнул над этим, полностью соглашаясь. Он удивительным образом участвовал в беседе, никак не отвлекаясь от своей работы. Парень сновал туда-сюда, вычитывая строки из книги и выписывая их на отдельный лист бумаги. — Позвольте и мне проявить любопытство — а сколько Вам лет? — Вполне справедливо. Двадцать один. Непонятно почему, но Гарри был смущен тем, как цифры прозвучали его голосом в звенящем эхо, хоть клерк и не отреагировал негативно. Он, казалось, и вовсе спросил лишь для общей осведомленности, особа не заботясь о самом ответе. Если бы в комнате прозвучало «восемнадцать», его невозмутимость это ничуть бы не задело. — Что же, — вздохнул он, — мои извинения, месье, вынужден оставить Вас, спешу оповестить Его Величество, что документы, которые он так ждал, готовы. — Конечно, — кивает Гарри, возвращая свои мысли к работе, — спасибо за небольшую беседу. — Когда Вам только будет угодно. Имел честь познакомиться с Вами. Рене быстро поклонился и торопливо исчез, оставляя юношу наедине с собой. Гарри уже был готов погрязнуть в этой кипе дел на несколько дней, устало оглядывая то, что за все это время еще не успели сделать новые министры. Не было официальных представлений и даже такой гуляка, как Александр, не устроил в честь знакомства министров пышный прием. Они просто случайно сталкивались в коридорах и в один из таких случаев Гарри просто решил, наконец, представиться, с удивлением обнаруживая, что новые знакомые равны ему по чину. Он не был уверен, приняли его или нет. Они не были одним советом, собираясь только чтобы обсудить настроение в массах и расходы на Версаль, которые теперь превышали затраты бывшего правителя в несколько раз. Никто тактично не упоминал вслух Луи, но его строгий взгляд словно отражался в зеркалах, голос звенел в хлопках дверей и позвякиваниях хрустальной люстры. Гарри старался игнорировать любопытные взгляды придворных. Казалось, весь Париж и Версаль были уведомлены об отъезде Луи, причем намного раньше самого фаворита. День за днем складывались в хрупкую неделю, наполненную работой, редкими приемами пищи в ближайших к квартире заведениях и еще более редкими появлениями в ней самой. В основном, его жилье служило всего лишь холодной постелью на ночь. Находиться там наедине с собой оказалось нестерпимым уже на второй день, когда работы было чуть меньше. Предполагалось, что пройдет больше времени, прежде чем он начнет сваливать на себя чужие обязанности и заваливать себя все новыми и новыми делами, но Гарри сдался быстрее. — Господин министр, — неожиданно громко разносится по версальскому залу. — Господин посол, — Гарри кивает, не совсем понимая цели присутствия мужчины здесь. Но тот делает несколько твердых шагов навстречу, оглядываясь по сторонам. Он словно убеждался, что по близости нет никого, кто мог бы услышать, и только когда его ничего не настораживало — протянул запечатанный конверт. — От Его Величества. — Что такого Александр не может сказать мне лично, что есть необходимость передавать письмом, да еще и таким высокопоставленным посыльным? — Месье, — мужчина прочистил горло, — это от Его Величества. Гарри непонимающе уставился на собеседника, и уже открыл рот, чтобы повторить свой вопрос, но неожиданно он, все-таки, понял. Видимо, напряженная для ума неделя давалась в знаки. — Оу, — вздохнул он, — где же Вы имели честь повидаться с ним? — Я только что вернулся из Лондона. Сир просил передать Вам лично это письмо и, если Вы захотите ответить ему, у Вас есть возможность сделать это на протяжении всей следующей недели, пока я еще буду в Париже. — Значит он все-таки в Лондоне. — Всего доброго и, полагаю, до скорой встречи. Посол позволил себе крошечную улыбку, когда он уже закрывал за собой двери и услышал звук рвущейся бумаги. Нетерпеливо Гарри содрал печать и немного повредил конверт, откуда выпала золотая монета, тяжелым стуком наполняя помещение. Гарри присел на корточки, рассматривая странный подарок, но вскоре уже сидел в кресле, читая письмо. Он ненавидел себя за то, что, пусть и наедине, но не мог совладать с собственными чувствами.

«14 апреля Мой милый Гарри, Прежде всего, хочу уверить Вас в своей безопасности. Дорога была сносной, я чрезвычайно рад погоде и людям, что любезно помогли всему экипажу достичь нашей цели. Правда, местный климат немного странноват для меня, убранство Англии никогда не сравнится с пышной Францией и люди совершенно по-другому себя ведут. Но главное — здесь нет Вас, и я безумно скучаю, абсолютно не стесняясь об этом заявить. Прежде всего я хотел бы спросить — все ли хорошо? Как живется в квартире? Как Ваши министерские дела? Прошу простить мое любопытство, полагаю, с долгой разлукой оно только усилится. Я не могу обещать Вам частые письма. Пока у меня есть почта в лице посла, моего давнего друга, ничто не грозит нашему общению, но это не вечно, к моему глубокому сожалению. Письма будут доходить больше недели, но, уверяю, я буду ждать каждого известия от Вас. Я смею тешить себя надеждой, что Вы с пользой проведете это время, сможете разумно распорядиться вынужденным одиночеством и заняться любимым делом. Ваш интерес к политике все так же не остыл? Мне правда сложно думать, что теперь каждая Ваша победа на службе будет твориться не на моих глазах, но я безгранично рад, что Вы сможете доказать свою значимость самостоятельно. Разумеется, Вас заинтересовала монета в конверте. Это гения, в Англии она высоко оценивается и, пусть в Париже она не представляет никакой ценности, я хочу, чтобы Вы ее сохранили. Она прекрасна, настолько тонкая работа, думаю, нам стоит позаимствовать некий минимализм у англичан. По мере моих возможностей я постараюсь присылать Вам небольшие подарки в каждом последующем письме, понемногу знакомя с местом, где теперь я вынужден жить. Искренне надеюсь, что Вы будете хранить их до моего приезда. В целом, изъявляю о желании наконец заняться работой здесь и поскорее воплотить планы в жизнь. Я вдохновлен окружающей меня средой и мечтаю когда-нибудь показать ее Вам. С искренними пожеланиями здоровья и душевного покоя, Ваш Луи.»

Едва сдержавшись, чтобы не скомкать пальцами письмо, Гарри отчаянно отшвырнул его от себя, тут же опуская кулак о поверхность дубового столика. Ваза на нем жалобно зазвенела и тут же была отправлена в ближайший угол за такую оплошность, а сам юноша рухнул на стул, снова прикладывая кулаки о стол. Он чувствовал подходящий к горлу ком обиды и гнева на собственные чувства, и готов был дать волю своей неоправданной истерике, когда его потревожили. Рене застыл в дверях, будучи сбитым с толку и неуверенным, стоит ли ему зайти. Какая-то его часть пожелала оставить министра одного, но что-то подсказывало быть рядом сейчас, пусть он всего лишь клерк и совсем не приближенный к юноше человек. Именно это юношеское желание риска подтолкнуло молодого человека к Гарри, шаг за шагом толкая навстречу все сильней. — Простите, — прошептал он, обхватывая руками замершего министра. Повинуясь этому порыву, Гарри доверчиво спрятал лицо в изгибе плеча парня, цепляясь пальцами за него, как за спасение. Рене готов был сидеть на корточках в неудобной позе столько, сколько потребуется, пусть и плечи уже болели от стальной хватки, он покорно был надежной опорой, хоть и на время. — Спасибо, — прошептал Гарри, отстраняясь от парня, — это самый позорный мой поступок. — Не говорите так. Уверен, этому есть весомая причина. Гарри отрывисто кивнул, комкая в пальцах краешек письма. Видимо, должность клерка ничтожно низка для Рене, если он так быстро догадался, от кого это письмо и туманно понял его смысл. Он вздохнул, упираясь требовательным взглядом в министра и словно ожидая каких-то действий, каких Гарри не понимал. — Не смотри на меня так, — фыркает он, чуть улыбаясь, — я слишком глуп, чтобы понимать людей без слов. — А я твердо был уверен в другом, — игриво изворачивается юноша, выпрямляясь. С прищуром Гарри следил за его уверенной позой и идеальной осанкой, барабаня пальцами по столу. Он отодвинул от себя письмо, понимая, что не стоит возвращаться мыслями к нему, иначе он снова поставит парня в неудобное положение. И что-то в юноше напротив его не устраивало. — Когда Король Луи назначил такого молодого министра, я был уверен, что Вы обладаете невероятным умом, если Вам доверили такую ношу. А сейчас Вы убеждаете меня, что я ошибался. Так Ваше назначение ничто иное, как чистое везение? О, теперь Гарри видел это — его пытаются раздразнить, как какого-то мальчишку. В любой другой ситуации он предпочел бы гордо уйти из центра внимания, но сейчас его стыд не увидел бы никто, значит это не конечная цель. Рене покрутил в руке золотую монету, подарок для Гарри, и на фаворита это подействовало совершенно непредсказуемым образом. — Вы пытаетесь вернуть мне любовь к жизни? — Разве это увенчалось бы успехом? Здесь никого нет, значит я не могу быть героем, спасающем опечаленного министра. К тому же, мы даже не дружны, в этом нет никакого смысла. — Тогда я поздравляю тебя, — Гарри уверенно протянул раскрытую ладонь, — ты только что завел дружбу с министром. Зови меня Гарри. — Приятно знать это, Гарри. С напускной серьезностью Рене пожал чужую руку, глядя в яркие искры зеленых глаз. Все же, Гарри не стерпел и тихо засмеялся, скрывая эту свою слабость за длинными прядями волос. — Ты такой негодник. — Уже и слухи поползли? — О, не вздумай признать, что ты и правда славишься чем-то непристойным. Он как мальчишка пожал плечами, словно неумело скрывая от матери какую-то оплошность. Гарри смотрел на него и не мог не признать в нем что-то свое и родное, утраченное, но вернувшееся на свое законное место. Если художественно описать это жест как протянутая рука помощи окунуться в новые знакомства и завести крепкую дружбу, Гарри был готов. Он бы прошел все круги ада, лишь бы только хоть иногда иметь возможность отвлечься и признать, что он не так одинок. Холодная кровать в его квартире никуда не девалась, стены, увешанные картинами, которые купил Луи, не рухнули, и все оставалось прежним, даже его самые откровенные чувства и тот же оставшийся год, но Рене словно предлагал украсить этот хаос милым живым цветком на пыльной горе мусора. У него все так же оставались дела, его драгоценные бесконечные дела в Версале, и помимо них он обязан был следить на настроением в массах. Пока особого возмущения никто не выказывал, некоторые еще покачивались на волнах победы революции и власти народа. Сложно было представить, что кто-то способен нарушить это долгожданное спокойствие на улицах и в домах. Хотя несправедливым будет не отметить, что всегда в любом случае останется с десяток недовольных, яростно кричащих о том, что новый король предал интересы революции. Гарри бы искренне удивился, если бы их не оказалось. Придворные с присущим им вечным подозрением косились на Гарри и Рене, стоило им оставаться наедине в закрытом, пусть и огромном зале, когда оба работали. Не известно как, но расслабленные разговоры ни о чем всегда помогали сделать дела быстрее и лучше, не особо загружая голову. Александр без разбирательств заваливал своего клерка писаниной каждый день, так что Гарри мог рассчитывать на приятную компанию когда ему заблагорассудиться. Приятно было иметь друзей. Как забытое ощущение этих тоненьких нитей единения между ними, возможность рассказать о проблемах не применяя слов и просто уютно помолчать в соседних креслах за книгами. Иногда, только изредка Гарри позволял себе подумать о том, одобрил бы эту дружбу Луи. Очень редко, чаще всего в спальне перед сном после молитвы. Тем временем король славился своими любовными победами. Едва не через день в его постели оказывалась новая фаворитка, а в скором времени некоторые из них известили, что ждут королевского наследника. Гарри содрогался от этих новостей, все чаще и чаще вспоминая об Даймоне. За своей работой он не позволял себе такую роскошь, как навестить его у мадам Жослин по той простой причине, что так он еще больше углубиться в размышления не о том и его нежелание видеть женщину, с которой у Луи была связь, так же способствовали оттягиванию визита. Пока Рене не спросил. Рене всегда видел все невысказанное и скрытое от него, он будто был способен содрать с Гарри одежду, кожу и добраться до самого сердца, вертя его в руках, как свое любимое перо. И, когда тема коснулась печальных глаз Гарри каждый раз, стоило по Версалю пронестись детскому смеху, клерк терпел и ждал. Но совсем скоро он чувствовал себя легко и свободно, бесцеремонно вторгаясь в потайные закоулки чужой души. Не единственная вольность, которую Гарри ему прощал. И тогда клерк уверенно направил его к ребенку. Рене так молод, он искренне не понимал, почему же, если Гарри так этого хочется, он не увидится с Даймоном. В этом нет ничего непристойного и странного, он просто нанесет визит семье мадам Жослин и никому не обязательно знать зачем. Только для самого Гарри это складывалось невероятным ужасом — разбить себя еще больше, увидев эту мадам. Он практически уверен, что она красавица, не дурнушка и владеет целым состоянием. Иначе он бы посчитал Луи лишенным вкуса правителем. Но чтобы прийти к устоявшемуся мнению, что все свое внимание он будет уделять лишь мальчику, ушла половина недели. К четвергу Гарри все же пересилил себя, хватая неаккуратно оторванный клочок бумаги с записанным на нем адресом, и отправляется вниз к поданному экипажу. Он пожалел, что не выбрал прогуляться пешком, пусть и потерял бы много времени, но оттянул бы этот момент, когда перед ним распахивается дверь и пожилая гувернантка любезно спрашивает его имя. Она на половине обрывает его и впускает в дом, помогая снять легкий плащ. Пока женщина суетилась в прихожей, на звук прибывшего гостья успела спуститься молодая девушка под руку со статным, более зрелым мужчиной. Гарри почтительно склонил голову, терпя эти поклоны, и хотел уже было надлежащим образом поздороваться, но был снова прерван: — Я все думала, где же вы, месье министр, — улыбнулась девушка, — это мой муж, Филипп. Мужчина снова легко поклонился ему, пусть было и смешно смотреть, как перед ним, еще какой-то год назад оборванцем без имени, люди старше разбивались в поклонах. — Вы ведь были предупреждены о моем визите? — вежливо интересуется Гарри, точно зная, что наверняка всем было известно о плане Луи еще до него самого. — Конечно. Луи́ может говорить о Вас часами. То, как она произносила его имя, безжалостно резало уши приторным французским манером. Нет, Гарри точно знал, что никакой он не Луи́, он Луи, и полно здесь спорить. Он пытливо смотрел на девушку, кажется, чувствовавшую себя совершенно комфортно под таким взглядом, только муж ее настороженно глядел в ответ. — Пойдемте, — подскочила она, поскорее взбираясь наверх по ступенькам, — Вам наверняка не терпится увидеть его. О, он так подрос, так быстро растет. Гарри поспешил за хозяевами дома, чуть ли не бегом пускаясь за ними. Пока его водили коридорами, из комнаты в комнату, он успевал рассматривать убранство их дома. Довольно неплохо, по-парижски, чего и ожидать. И только в детской все было по-другому: потолок казался выше, росписи на стенах лучше, тени мягче и легкий балдахин над кроваткой — такой же, как в Версале. Гарри замер, когда Жослин взяла на руки недавно проснувшегося мальчика. Он был еще немного капризен, но вполне готов к гостям, и мама передала его на руки столбом стоящему министру. Словно и не расставались. Гарри чувствовал запах масел, которыми натирали тело малышей после ванны, чувствовал мягкую кожу и видел голубые кристаллы за пухлыми щечками. Спустя только секунду он уже не знал, как возможно отпустить его. Даймон всегда по-особенному реагировал на него, может Гарри и надумывал, но хотел бы верить в это. Малыш снова дергал его кудри как любимые подвески, радостно взвизгивая. Он так стремительно взрослел. Гарри будет невыносимо жаль в один день расставаться с этой детской припухлостью на лице, озорными маленькими бусинками глаз. Присаживаясь на ковер, он сжал ручку, которой безустанно махал мальчик, и не услышал, как Филипп поинтересовался, не будет ли ему комфортно в кресле. — Оставим их, — прошептала Жослин, — ни к чему разговоры. — Как ты? — спросил Гарри, оставаясь с Даймоном один, — не забыл меня? Никогда не забудешь? Я так скучал по тебе. Осторожно придерживая хохочущий сверток в руках, он прижал его к себе, позволяя удобно устроить голову на плече. Даймон нашел нечто увлекательное в его одежде, дергая за пуговицы или рассматривая брошь, а Гарри упивался своей предстоящей тоской по малышу. Он не проявит наглость, поселившись здесь, не позволит кому-то каждый день наблюдать его привязанность к ребенку, Гарри едва позволит себе наносить визит раз в неделю, чтобы не тревожить никого, кроме самого себя. — Останетесь на чай? Он вздрогнул от мягкого голоса за спиной и нашел в себе силы на кивок, прежде чем передать малыша гувернантке. Жослин гостеприимно провела его в гостиную, где на небольшом столике для них приготовили дорогой сервиз. Гарри не находил взглядом мужа девушки, но не посчитал приличным задать этот вопрос. — Филипп уехал на охоту. Самый сезон, а я не пускала его с тех самых пор, как Луи́ навестил нас. Мы ждали Вашего визита. — Как Вы могли быть уверены в том, что я приду так скоро? Что же Вы, держали мужа под замком две недели? Жослин громко и совсем не манерно расхохоталась, похлопывая своего гостя по колену. Она аккуратно промокнула глаза платочком, возвращая все тот же незаслуженно ласковый взгляд. — Да, моему супругу досталось от меня. Мы оба хотели приветствовать Вас в нашем доме. А какой день Вы для этого выберите — лишь вопрос времени, судя по тому, что я слышала, Вы очень привязаны к моему сыну. Тяжело сглотнув, Гарри неопределенно кивает, делая небольшой глоток чая. Девушка долго и с прищуром наблюдала за его сгорбившейся осанкой, трясущимися от напряжения плечами и пальцами, что едва удерживают чашку от падения на дорогой ковер, который было совершенно не жалко. — Гарри, я не враг. Даже не соперница, — усмехнулась она, играя с ручкой чашки, — я прекрасно понимаю, какие чувства Вас одолевают, когда Вы находитесь рядом со мной. Уж не знаю, как я бы повела себя в таком положении. Но я абсолютно искренне и бескорыстно предлагаю Вам свою дружбу и помощь. Мы, возможно, навсегда связаны теперь прекрасным ребенком, отчего бы не дружить? Один Вы не вынесете этот год. Откуда она могла знать его так хорошо? Если Луи и делался с ней чем-то, это не дало бы такого результата, как сейчас: руки задрожали еще больше, а глаза невыносимо жгло, хотелось выцарапать их и никогда больше не видеть ничего, кроме пустоты. Он почувствовал руку на спине, похлопывавшую его почти невесомо и нежно. Слишком уж часто людям приходиться вытягивать его из собственного сознания. — Единственное, о чем меня просил Луи́ — спасти Вас от одиночества. Не примите за дерзость — Вы слишком умен, чтобы так долго быть одному. Вот так легко и быстро Гарри оказался в еще одних объятиях уже другого человека, ласково лепечущем ему на ухо о возможном совместном пикнике, как только погода позволит. Он так же безустанно кивал на все предложения Жослин, даже если она спрашивала его чего бы ему хотелось к чаю. — Я не голоден, — он почувствовал острую нужду прочистить горло, — не знаю, как благодарить за такой прием, я безгранично ценю это. — Какая радость, что мы поладили, — с расслабленной улыбкой Жослин откинулась на спинку дивана, — ох, как же давят эти корсеты. Вам, мужчинам, не понять этот груз, порой так хочется сорвать с себя все и бегать голышом по дому. Гарри не мог высказать того, в какой мере он в самом деле был благодарен за Даймона, за чай и беседу ни о чем. Он еще никогда не рассуждал с кем-то о том, насколько старомодны корсеты и как непристойно ставить современную женщину в такие рамки, не говорил ни с кем о приятном ощущении кружев на коже, краснея и признаваясь, что это правда замечательная ткань. Девушка подмигнула ему, будучи прекрасно осведомленной о нарядах фаворитов для короля. Они так быстро и плавно перебирали темы, что уже в скором времени одна из них коснулась небольшого отдыха на природе. — С началом мая, я полагаю, — предложила Жослин, — тогда будет достаточно тепло, чтобы взять Даймона с собой и насладиться цветущей природой. О, как цветут деревья, как пахнут. Ни один парфюм никакой версальской мадемуазель так не пахнет. Они оба вздрогнули, когда часы пробили полдень. Надо же, Гарри удалось потерять половину дня за болтовней и не кончающимся чаем. Но он должен был почтить своим присутствием тех самых версальских мадемуазель и вернуться к работе на остаток дня, поэтому перевел полный сожаления взгляд на Жослин. — Я знаю этот взгляд. Так от меня уходит муж, не стоит, Гарри, это не последняя наша встреча. Я с нетерпением жду Вас хоть каждый день, пусть это и невозможно с Вашими обязанностями. — Я благодарен за прием и разговор, — честно признался Гарри, сжимая тонкую кисть чужой руки в своей, — обещаю дать Вам знать, когда появится время. Хозяйка дома не захотела слушать о том, что Гарри придется добираться Бог знает как до самого Версаля, поэтому выделила ему экипаж до дворца. Гарри все же не решился задать вопрос, витавший в воздухе — помогает ли этой семье Луи? Но после такой беседы и понимания было бы нетактично спрашивать подобное, поэтому он просто ушел, оставляя Жослин с ее суетливой прислугой. — Наконец-то, — воскликнул Рене, бросая легко доверенные ему документы, — не могу не гордиться своим вкладом в принятие твоего решения. — Спасибо, — услужливым тоном соглашается Гарри, так просто и без изысков отдавая всю славу в руки клерка. И пусть день начинал казаться бесконечным в своей беготне и писанине, Рене разбавлял эту рутинную обстановку не совсем пристойными шутками, иногда даже не слишком смешными, но до того абсурдными, что Гарри оставалось лишь хихикать в ответ на каждую. За таким ребячеством их и застал высокий мужчина, не привыкший стучаться в Версале. — Господин посол, — не скрывая веселья, улыбнулся Гарри. — Министр, клерк, — он с привычным прищуром осматривал собеседника, облизывая сухие потрескавшиеся губы, — я решил полюбопытствовать, не готовы ли Вы передать ответ на письмо? И все хорошее ушло. Этот театр пал руинами, раскрашивая лицо юноши в бледный цвет, и Гарри взглядом загнанной жертвы уставился на посла. Потому что ему нечего было передавать. Ему нечем хвастаться, разве что тем, насколько он никчемен, если не хватает сил даже начеркать несколько предложений о своем добром здравии и успеху на службе. Он не такой, каким его видят, он слабее, глуп и не рассудителен. Он не способен выдержать общение с Луи на листе бумаги в течении года. Это бы не оставило ни одной надежды забыться. — Мне нечего Вам передать, — выдавливает он с большим трудом, словно и разговаривать теперь непосильная для него ноша. Посол еще раз решил испытать взглядом непоколебимого клерка, и только после поклонился и снова исчез за тяжелой дверью. Рене готов был предложить свою помощь снова, но поднятая вверх рука заставила его стоять на своем месте. Гарри сгреб кипу бумаг в руки и без слов двинулся прочь. Он лучше найдет себе более активное занятие, чем сидеть и думать-думать-думать о словах посла. Поездки в провинции для поддержания духа среди населения всегда были затяжными и изматывающими, к тому же погода предоставляла опасность, ехать придется долго и так же долго нужно будет оставаться в каждом угодном для этого городе, чтобы подготовиться к следующей. Замечательно, ведь Александр давно думал, кого лучше послать в это небольшое путешествие, если он и задумывался о чем-то серьезно, кроме своих гуляний.

«5 мая Мой дорогой друг, Смею же я отметить твое своенравие при выборе фаворита. Он меня завораживает своим напускным невозмутимым видом, когда внутри едва держится на шатких убеждениях, что справится. Он здоров, не в меру активен и весьма работоспособен, его не жалуют все министры, но предположу, что исключительно из-за его превосходства над большей половиной подданных Александра. Хочу сказать тебе, что решил остаться в Париже подольше обычного, я соскучился по здешней светской жизни и все еще неустанно жду ответа твоего дорогого фаворита. Правда, возможно, я обрек себя на долгое ожидание, так как он теперь путешествует по ближайшим провинциям и городам, люди лишь его единственного могут видеть в роли посредника. Немного сложно говорить о его положении, когда нет возможности видеть предмет твоего воздыхания каждый день в Версале, но я уверен, что он в порядке. Плохих вестей никто не приносил, а уж о нем судачат, поверь, везде. Так же, как и о тебе. Ты наделал столько шуму, что Париж еще после твоего приезда будет обсуждать это. Не печалься об одиночестве Гарри — он нашел себе собеседника во дворце. Королевский клерк, уж не знаю, приходилось ли тебе быть с ним знакомым за время твоего правления. Юн, красив, смышлен, правда за ним плетется едва не больше слухов, чем за тобой. Если ты хочешь знать мое впечатление — возможно, это все простые светские сплетни. Беспокойства они не могут быть достойны. Дожидайся меня с ответным письмом от votre amour, Многоуважаемый Посол Франции в Великой Британии.»

— Лично в руки, — строго приказал мужчина, всучив моряку в руки письмо.

***

Гарри сбился со счета в какой город они едут. Экипаж шатало из стороны в сторону на неровной дороге, но извозчик даже не бурчал, будучи благодарным за то, что они хотя бы сумели выбраться из залитой грязью деревни. Им было позволено оставаться в каждом следующем пункте как минимум на несколько суток, но Гарри так быстро продвигался по кругу ближайшей к Парижу провинции, что не всегда ночевал в домах. Оббитый тканью мягкий диванчик в карете стал удобной постелью хотя бы потому, что он никогда не был холодным. Иногда приходилось оставлять экипаж на несколько часов и под пробивающимся сквозь облака солнцем крыша нагревалась быстро и долго держала тепло. Уделять так много внимания без конца тараторящим людям, которые во своей болтовне не могут высказать ничего конкретного, оказалось сложнее, чем Гарри представлял. Но куда проще, чем оставаться навечно в дворцовых стенах. Ему приходилось общаться с местными властями и жителями и, к собственному удивлению, чем дальше они отдалялись от Парижа, тем меньше находилось тех, кто еще тешил себя победой революции. Все чаще он слышал жалобы на малый достаток, что дела идут не так хорошо и некоторые вовсе обеднели больше, чем за времена до войны. От города до деревни, до каждой следующей остановки его преследовало ощущение, словно при самой границе люди и вовсе не рады, что затеяли протесты. Отчеты для короля составлялись продумано и без особых деталей, если и есть тревожные настроения, от Александра это нужно было в первую очередь скрыть. В голове у Гарри крутились десятки вариантов, что же ему делать с этой информацией, и он оставил их до своего приезда, завуалировано намекая в документах, что благополучие людей под большим вопросом. Колеся по городам и небольшим деревням, сложно было не задуматься о том, хотелось ли ему тоже окунуться в такую размеренную жизнь снова, без шумов и криков за окном, остаться в расслабляющей тишине и насладиться природой. Чаще всего ответ был негативным. Тишина и одиночество сулили ему долгие болезненные размышления, от которых он и сбегал. Но в редкие моменты, когда он был в нескольких минутах от того, чтобы уснуть в скрюченной позе на диванчике, ответ казался неоднозначным. Возможно, максимально схожие условия с тем, что у него было какой-то месяц назад помогли бы принять все, что грянуло так неожиданно. Вернулся он со своего же поставленного задания чуть более двух недель спустя. Увиденного и пережитых впечатлений ему хватило на четко сформулированное письмо для короля, который не потрудился ознакомиться с ним сразу же, как обычно отложив к списку тех дел, за которые он еще не успел взяться в силу своей выдуманной занятости. Гарри нашел Рене в крохотной комнате, с трудом называемой кабинетом клерка, где тот крутился с излюбленным пером, занимая себя от скуки простыми переписями книг в своем распоряжении. — Как поездка? — воодушевленно начал он, предлагая Гарри присесть, наконец, после дороги. — Весьма познавательна. — Не отнекивайся от меня своими туманными объяснениями. Ну же, ты явно видел что-то захватывающее. Вздохнув, Гарри кивнул, не зная, как рассказать и в каком свете представить свои впечатления. У него толком не было времени собрать их воедино и обдумать. — Все совсем не так, как я себе представлял. Ликование от того, что силы большинства победили и теперь просиживают дни в Версале гаснет все больше, стоит уехать дальше от Парижа. Не уверен, что все безопасно и такая бедность не грозит еще одним протестом. — Его Величество уже знает? — Нет. Не думаю, что он выбрал бы какой-нибудь умный способ справиться с этим. Я не знаю, что пока делать с этими новостями. Рене понимающе кивнул, задумчиво глядя на потирающего виски юношу. — Тебе нужен отдых, а потом будет проще разобраться с тем, как использовать информацию. Поезжай домой и поспи. Под руководством друга Гарри и правда отправился немного отдохнуть. Он не чувствовал груза усталости на плечах, пока не лег в постель, практически мгновенно засыпая крепким сном.

***

Май выдался на удивление теплым и щедрым на солнечные дни. Пусть и рутина затягивала глубоко в коридоры Версаля, даже во дворце случайно увиденный луч света приятно радовал глаз, внося немного радости в повседневные дела. Гарри все чаще видели сидящим в одной рубашке без изысков, пока весь свет Парижа изнывал от жары в мундирах и корсетах. Как казалось министру, ничего зазорного в собственном комфорте нет. Он одевался по погоде, а смешными выглядели только дамы в пышных тяжелых платьях, обливаясь потом на солнце. И в случае такой погоды было бы глупо игнорировать давнее приглашение Жослин на пикник. Дни становились теплее, открывая новые возможности приятного времяпровождения на природе. Гарри написал девушке, что берет на себя обязанность обеспечить хоть один свободный день, когда семье будет угодно, и его ждал удовлетворительный ответ, содержание которого уверяло в том, что любой день будет подходящим. Тем и лучше. Жослин обещала взять всю подготовку на себя, как хозяйка такого пусть и дружеского мероприятия. Радости в ее жизни было сложно отыскать — скучные деньки в заботе о том, чтобы домашним цветам было с кем поговорить, а за Даймоном носились гувернантки. Муж сутками на службе или охоте с друзьями, подруги слишком далеки от проблем важнее выбора шляпки и платья. В этой вынужденной любезности со светскими дамами они с Гарри полностью разделяли свое недовольство. Место было выбрано быстро и без особых раздумий — королевский парк за стенами Парижа был открыт для ближайших к королю подданных. Дорога не заняла бы слишком много времени и малыш не успел бы раскапризничаться. Гарри был удовлетворен такой локацией, парк ничуть не пострадал от недавнего конфликта и планировал его еще король. Никак не Александр. — Чудный, чудный день, — восхищалась Жослин, покачивая Даймона в небольшой колыбельке. — Он здоров? — Здоров и подвижен. За ним бегает целая армия сиделок, все только лучшее для королевского наследника. Девушка захохотала, подставляя солнцу и теплому ветру лицо. Она наслаждалась свежестью и приятными лучами, не заметив потускневшего взгляда. — Нет, Гарри, — она вздрогнула, оборачиваясь к юноше, — я правда считаю его законным наследником. Как бы там ни было, мы постараемся выбить для него лучшее будущее. Нельзя не согласиться с тем, что с такими родителями мальчик и правда не останется без возможностей добиться успеха. Но его душу терзало то, что он к проблемам воспитания и образования Даймона и правда не имеет дела, он не в праве решать и выбирать, какой дорогой пойдет потом малыш, потому что он не его ребенок. — Я не сомневаюсь в этом, — улыбнулся он взамен, кивая головой. Взятые с собой фрукты оставались в крытой корзине и у Гарри не было особого желания попробовать их. Он откинулся на расстеленный плед, закрывая глаза на минуту. Всего лишь конец мая. С огромным нежеланием признаваться себе в этом, Гарри высчитал день, когда должен был истечь ровно год такой жизни, пусть представлялось невозможным, что Луи вернется именно в этот день. Вряд ли, проведя год в Англии, он станет таким пунктуальным. Единственным, что как-то тешило Гарри в этот момент, были представления о том, как Луи изменит Англия. Такая прекрасная погода и дуновения воздуха, что шевелили его кудри, отнимали часть печали в мыслях о мужчине. Эту полезную привычку стоило усовершенствовать с каждым днем, чтобы хоть иногда вспоминать о Луи спокойнее. И именно сейчас воображение вырисовывало мужчину среднего роста, непременно с бакенбардами и в до смешного высоком цилиндре. Какой-нибудь серый неприметный фрак ему на плечи и точно верный подданный Ее Величества Королевы Мрачной Страны. — Чего Вы хихикаете? — надулась Жослин, от которой утаили причину веселья. — Просто представляю, как бы изменился Луи в другой стране, — парень пожал плечами, открывая глаза, — используйте фантазию. — О, молодым девушкам сейчас так сложно фантазировать. Вот вам, мужчинам, не понять этого. Если мы нарисуем себе какую-то фантазию, нас тут же упекут в сумасшедший дом. — Всем нам там самое место. — Теперь я полностью понимаю, почему Луи́ назначил Вас министром. — Да? — это было любопытным, — Почему же? — Он считал, что место всех, кто причастен к политике, именно там. Гарри вдруг стало так обидно за всех схожих по разуму с Жослин женщин, ведь они были только украшением Версаля, дорогой и красивой декорацией, а никак не играя ведущие роли. Те фаворитки, которым удавалось руководить делами в стране, еще никогда не были достойными, способными применять власть с умом. Но долго думать об этом ему не позволила влага на лице и неожиданно упавшей на щеки капли. — О, Господи, — засуетилась Жослин, — только не дождь, небо было таким ясным. Прислуга уже галопом спешила к ним от экипажа, чтобы помочь собрать вещи и скорее унести ребенка в карету. Самой же матери и Гарри пришлось изрядно промокнуть под хлынувшим ливнем, спасая фрукты и плед. Не было возможности спрятаться — ни одного дерева поблизости, так что они, разражаясь истерическим смехом, промчали по мокрой траве до самой дверцы и, словно наперегонки, влетели внутрь, падая на диванчики. — Какая головокружительная скорость, — повторяла Жослин, — у меня мир перед глазами закружился. — Как жаль, что отдых был прерван, да и так скоро. — Ни к чему сожаления, — уверенно заявила она, — мы сейчас же едем ко мне и греемся у камина чаем. Для Вас мой муж готов предложить что-то посерьезней. Я ни в коем случае не пущу своего друга домой, не возместив ущерб. — Это ничуть не Ваша вина, но все равно большое спасибо. Как только они переступили порог дома, Гарри заботливо накинули на плечи одеяло и провели до ванной, позволяя снять насквозь промокшую одежду. — Я прикажу принести Вам новую, — сумела докричаться до него хозяйка. Его практически окружили заботой и теплом, заворачивая в сухую одежду, усаживая в кресло и запирая в кругу чашками чая и чего-то «посерьезней». Гарри стоило предупредить, что он не так разборчив в алкоголе и его воздействие на себя, но супруг Жослин уверенно рекомендовал ему выпить, уверяя, что ничего пагубного такая маленькая шалость не причинит. — Мадам, — женщина преклонных лет словно из тени вышла позади Жослин, — посол Франции в Великобритании. Еще ни разу это громкое звание не предвещало для Гарри положительных эмоций. Он предусмотрительно отставил свой чай на столик, кутаясь в одеяло сильней. Мужчина по приглашению Жослин вошел и его взгляд с самого порога уперся в Гарри. В его руках снова зажат конверт, что совсем не нравилось юноше, но еще больше его настораживал грозный вид посла. — Господин посол, — кивнул он, — простите, не имею возможности поприветствовать Вас должным образом, мы промокли под дождем. — Не беспокойтесь об этом, у Вас больше нет нужды приветствовать меня с таким почтением. Я отстранен от своих обязанностей. Что же, если ради этого он каким-то образом узнал, где может находиться Гарри и так спешил сообщить эту новость, министр посчитал нужным узнать причины отставки. — Мои искренние сожаления, месье, но почему? — Ну, сейчас многие головы полетят, господин министр. Особенно четко высказанными причинами мне оказались те, что я представитель прошлой власти. Новые назначенные люди Александра, наконец-то, взялись за свою работу, пусть и не с того конца. И моя личная переписка с Королем Луи́ была раскрыта. Это показалось подозрительным. Гарри все же сделал через силу еще один глоток чая, нахмурив брови. — Тогда, полагаю, мне стоит узнать, как к Вам обращаться теперь? — Этьен. Без званий и излишеств, теперь они ни к чему. — И все же, Вы его верный друг, Этьен. Мужчина склонил голову, продолжая испытывать юношу взглядом. Так молод, а звание носит выше его. Он покрутил конверт в руках, проводя пальцем по печатке, и отдал его истинному адресату, с нетерпеливым ожиданием в глазах смотрящему на него. Гарри осторожно вскрывает конверт, догадываясь, что и в этот раз в нем может оказаться маленький подарок. На этот раз он нашел несколько высушенных листов. Чай.

«17 мая Мой дорогой своенравный фаворит, Пусть Вы не отвечаете мне и парой слов, я все равно продолжу писать Вам. Все ли хорошо со здоровьем? Как обстоят дела в политике? Чем Вы занимаете себя в свободное время и часто ли думаете обо мне? Я обречен со своими мыслями. Здесь так много мест, напоминающих о Вас. Пусть все французы плюются от скудной, холодной красоты Англии, здесь царит вечный покой и гармония. Будь моя воля, я бы сводил Вас в сады недалеко от моего нового жилья. Нет, я решительно заявляю, что однажды мы и в правду будем сидеть там, говоря обо всем, как пара исчерпавших интересные темы стариков. Если Господь будет благосклонен и повезет состариться, я бы вне сомнений провел последние годы в таком тихом месте подле Вас. Но хватит о смерти, мы еще живы. И я хотел бы заявить, что мои дела обстоят не худшим образом, я не нуждаюсь ни в чем, вкладываю все свои силы в приближение того дня, когда смогу вернуться во Францию. Смею просить Вас об услуге — письма. Если бы я получал хотя бы изредка несколько строчек, написанных Вами, и пережить эти нелегкие времена будет проще. Конечно, не имею никакого права Вас принуждать. Тешу себя надеждой, что Вы много времени проводите с Даймоном и не обделены друзьями. Глупо отрицать, что мне кое-что известно. Вы обзавелись приятелем в лице королевского клерка. Не уверен, что назову его имя верно, Рене, так ведь? Хочу лишь сказать, что я счастлив, если Вам есть, с кем разделить свои радости и печали, но попрошу оставаться предельно осторожным. Дело не в моих личных убеждениях, сейчас в Версале много предателей, не все выдают себя за тех, кем являются на самом деле. Будем считать, что это мое предостережение, Ваше право не придерживаться его. Берегите себя, Ваш Луи.»

— Милый, — прошептала Жослин, боясь разрушить все, — если Вы когда-либо сомневались, или хотите услышать мое мнение — ответьте ему. Я позволю сказать, что знаю Луи́, и он нагло врет, утверждая, что дела идут неплохо. Он нуждается в Вашем ответе. Гарри преследовало это, как ночной кошмар. Он считал, что игнорирование всех известий от Луи причинит меньше боли, чем жить от письма до письма, но с каждым маленьким знаком его уверенность в правильности своего выбора таяла. Как он может отрицать свою зависимость от писем Луи. — Могу я попросить бумагу и перо? — Даже не сомневайтесь в этом. Ему предоставили даже больше, чем было нужно — пустой кабинет и полное уединение для ясности ума. Ему все равно слабо представлялось, каким должен быть его ответ — оправдания за то, что он упустил возможность написать письмо в первый раз, или сухие ответы на поставленные Луи вопросы.

«23 мая Луи, Бесчисленное количество моих извинений и оправданий — не то, чего Вам хочется от меня услышать. Я искренне на это надеюсь, потому что не могу привести ни один аргумент в пользу своего молчания. Я был и есть напуган по сложным, необъяснимым причинам. Хочу заверить Вас, что здоров и вижу Даймона не так часто, как хотелось бы, но столько, сколько позволяет мое время. Он растет и все больше становится похожим на Вас. Дела мои обстоят вполне неплохо, я позволил себе короткое путешествие накануне, и оно увенчалось успехом, если так можно сказать. Я увидел новые места и людей, в конечном итоге это дало мне немного спокойствия и возможность отвлечься. Опережая все Ваши последующие вопросы — отвлечься почти не представляется реальным. Ваша квартира, Ваши украшения в ней, Ваша должность, подаренная мне, и которую я больше всего желаю отстоять. Но я не могу отказаться от этого, потому что потеряю ту единственную, близкую мне частичку Вас. Простите мою немногословность. Я скучаю, Ваш Гарри.»

Осторожно сложив лист бумаги пополам, Гарри положил письмо в конверт, чувствуя себя неоднозначно. Как долгожданное облегчение и новый камень на шею. Не дав себе передумать, он как можно скорей поднялся на ноги и спустился вниз, где Жослин уже заговорила зубы бывшему послу и поила его чаем. Но, прервав свою беседу, они повернулись к Гарри, неуверенно стоявшем в дверях. — Не могли бы Вы передать Луи мой ответ? Этьен терпеливо отставил свой напиток, сжав губы в тонкую линию. — Как бы я не ждал этих слов, увы, месье министр, теперь я не смогу выполнить эту желанную для короля миссию. — Ох. Какая жалость, — прошептала девушка. — Но, насколько мне известно, один из помощников Луи́ все еще во Франции. Через него будет вполне безопасно передать письмо. — Благодарю, — Гарри выдохнул с облегчением, отдавая конверт в руки мужчины, — передайте ему от меня такой же удачной дороги, как и в прошлый раз. Чай, любезно предоставленный хозяйкой дома, комом встал в горле Этьена, и он едва сглотнул его, заходясь в приступе кашля. — Простите? В прошлый раз, Вы имеете в виду, когда Луи́ добирался до Англии? — Именно. Что Вас удивляет? — Спешу огорчить Вас. Тогда погода едва не забрала короля у нас. Шторм был невыносим. Что же, желаю Вам доброго здоровья, я обещаю выполнить Вашу просьбу. Мужчина накинул плащ на плечи и откланялся, оставляя гостиную таять в напряженной тишине. Гарри присел на его место, начиная комкать в руках одеяло. — Ох, Вы, несносный храбрец.