«2 июня Мой невероятный спутник, Если бы только представлялось возможным передать то, что мне посчастливилось чувствовать, когда я получил Ваше письмо. Искренне понимаю и разделяю Ваши чувства по поводу написания ответа, мне так же сложно порой общаться только на бумаге, но куда хуже мне пришлось бы без единого шанса поговорить с Вами. Известие из первых уст о том, что все в порядке, дает мне силы начинать каждый последующий день до нового письма. Это вдохновляет меня и побуждает прикладывать все больше усилий для скорого возвращения домой. Как наш дом? Франция спокойна? Уверен, если Вы имеете власть в своих руках, я могу быть спокоен. Задевая эту щепетильную тему, а заодно и рассеивая некоторые Ваши домыслы, хочу спросить, уж не думаете ли Вы, что, даже будучи слишком увлеченным кем-либо, я смог бы вложить в его руки такую силу и ответственность? Гарри, знайте же навсегда — Вы на своем законном месте, и, если потребуется, я буду распевать о Вашей образованности до конца своих дней. Никогда не сомневайтесь в том, что я однажды смог оценить Вас достоинству. Позволю себе перевести все внимание на себя и доложить, что я в полном порядке. Все еще нахожу места, напоминающие о Вас. Это может показаться грустным, но я не печалюсь, посещая их. Это единственная, пусть и призрачная возможность почувствовать частичку дома. Я тоже безумно скучаю по Вам, Гарри. Каждая мелочь от Вас держит меня на плаву. Я только могу описать все в общих чертах, боюсь, одного письма на все не хватит. Поэтому я все еще стараюсь держаться мужественно в Ваших глазах и интересуюсь, как Вы сейчас? Многое ли изменилось? Скажите, что разделяете эту тоску со мной, и для меня не будет лучшей потехи. Моим новым небольшим подарком для Вас стала подвязка. Прошу, не ищите в этом какой-то подтекст, я не имел в мыслях ничего неподобающего. Просто небольшой без изысков кусочек ткани, она максимально незаметна, и, если у Вас когда-либо проснется желание ее надеть — никто не заметит ее даже под узкими брюками. Я буду счастлив, если это случится. С пожеланиями успеха и душевного спокойствия, Ваш Луи.»
Гарри аккуратно сложил лист бумаги пополам, каким и достал его из конверта, и с нескрываемым от себя любопытством потянулся за своим подарком. На его письменный стол выпала в самом деле почти неприметная шелковая лента, по краям обрамленная маленькими камушками, которые поблескивали в лучах солнца, пробившихся через шторы. Возможно, даже без просьбы короля, Гарри не нашел бы в этом ничего пошлого — это просто элемент гардероба, скрытый под верхней одеждой, как нижнее белье. Но тут Луи был невозможно прав — это лучшая возможность чувствовать хоть какое-то присутствие короля в своей жизни. — Месье министр, должен ли я ожидать ответа для Его Величества? Юноша повернул голову к открытой двери в свой домашний кабинет, он уже и забыл, что помощник Луи ждал дальнейших указаний. Которые он дать, к сожалению, был не готов. — Нет, все в порядке. Если мне снова понадобится помощь с письмом — я непременно дам знать. Мужчина коротко поклонился и закрыл за собой дверь одним быстрым и четким движением. «Скорее всего, военный», — подумал Гарри. Но, даже не смотря на свой решительный шаг и первое ответное письмо, министр не мог утвердительно сказать, что его сомнения и страхи развеяны. Он каждый раз, прикасаясь к острым краям писем Луи, думает, а не слишком ли далеко он заводит себя и свои чувства? Шаткое ощущение, что он ходит по лезвию ножа, не покидало его до сих пор, а Луи в меньшей мере хотел бы, чтобы ответы на его письма были вынужденными. В Версале, провинциях и в своей квартире Гарри преследовало ощущение, будто каждой строчкой Луи просит его беречь себя и быть осторожным. Каждый раз, когда выпадала возможность читать его письма, Гарри думал, что примерно к концу этого путешествия короля научиться рисовать в воображении картину, на которой Луи и писал ему письмо. Еще в поместье ему представлялись случаи наблюдать, как мужчина сосредоточено с ровной осанкой чиркает пером по бумаге, проводя за этим делом несколько часов. Какой потехой было видеть, как на мгновение он теряет самообладание, позволяя себе нахмурить лоб, если делал ошибку или находил свои слова недостойными. Потеха так же заняла место среди тех чувств, которые Гарри практически полностью потерял с уездом короля.***
Ноги тонули в мутном болоте, погружались в жижу из ливня и свежевырытых грядок так, что никакие сапоги не спасли бы. Но упорство было не отнять, и Гарри уверенно продвигался дальше, прилагая такие усилия, словно взбирался на вершину горы. В этом деле все часто поворачивалось против него — погода, королевские решения, моральные принципы и законы Версаля, но он упрямо копал грядки в худшую весеннюю погоду и искренне наслаждался тем, что пытается вернуть саду прежний вид. Александр не ценитель прекрасного, его деревенский максимализм уже осквернил добрую часть отреставрированного дворца, он никоим образом не оценил идею восстановления садов. Несмотря на то, как король хорошо знаком с такой работой, он скорее может посадить овощи, но не цветы. Поэтому, сгребая кудри в капюшон плаща, Гарри зарывался в землю практически полностью, хлопоча, как лучшая служанка. Он бы не позволил испортить и эту часть дворца. Пусть он мало что мог видеть за пеленой дождя, застилавшей глаза, пусть с трудом удавалось разлепить ресницы, и он рисковал нешуточно заболеть, вот уже больше недели его чаще можно было встретить именно в садах. — Воспаление легких — не лучшее, что может ждать человека с выдающимся умом и властью. Услышав голос, обращавшийся явно к нему — с коронации здесь не было видно ни души — Гарри обернулся, прилагая усилия, чтобы переставить ноги. Рене осуждающей тенью выплыл из-за старых деревьев, грозно вырастая прямо над головой промокшего министра. Он уже знал, каким будет оправдание Гарри, ему доводилось слушать их несколько раз на дню, но каждое выделялось особой оригинальностью и неповторимостью. Пусть честным было только первое. — Для меня это — главный смысл на ближайшее время, — шмыгнув носом, ответил министр. — Почему ты так озадачен этим? В чем твоя конечная цель? Это работа садовников. — Александр тратит деньги на все, кроме чего-то по-настоящему нужного, — Гарри чувствовал, как злость снова закипает в нем, поэтому постарался как можно скорее унять эти неуместные чувства для своего же спокойствия, — как дела в Версале? — Весьма пессимистично, — вздыхает Рене, кутаясь в теплую накидку, — я бы обсудил все в более уютном месте. Как бы не хотелось бросать свои скудные инструменты, Гарри пришлось согласиться с такой идеей, потому что еще бы полчаса работы в такую погоду привели бы его на больничную койку. Он покорно последовал за клерком во дворец, в одну из тех потайных комнат, о которых новые заседатели Версаля даже не догадывались. За последнее время молодым людям удалось выяснить множество плюсов такой неотесанности пришедшей власти. — Возьму на себя смелость попытаться удовлетворить тебя своим чаем, — Рене увлеченно трудился над чашками, как всегда светясь юношеским энтузиазмом. Благодаря ему, или же, вернее сказать, по его вине Гарри часто чувствовал себя отчужденным и странным. Его словно отстранили от понимания того состояния, в котором находятся все мужчины его возраста — когда горит огонек и желание достигать вершин, целей и ставить новые с каждым днем. Он чувствовал, будто его года — это куда более внушительные цифры, нежели те настоящие, которым он соответствует. Никакого максимализма, никакого стремления к романтическим приключениям, только одно покрытое тоской ожидание. — Постой, — промямлил он тихо, сделав первый глоток. — Чай настолько плох? Ох, где твои манеры, хотя бы в этот раз я рассчитывал услышать крошечную лесть в свою сторону за все попытки. — Нет, Рене, твой чай прекрасен, как и всегда, но мне нужно написать кое-что. Ты простишь меня, если я присоединюсь к тебе немного позже? — Напиши ему, — спокойно кивает головой юноша, словно в ту же секунду, как лицо Гарри засияло, он понял причину такой смены настроения. Буквально вприпрыжку министр добрался до своего кабинета, в последнее время пустовавшего, и схватил первый увиденный лист бумаги.«21 июня Луи, Неожиданно, но во мне проснулось желание Вам написать. Я всегда путаюсь в своих мыслях на этот счет — не до конца уверен, будут ли иметь смысл мои слова, будут ли они восприняты правильно, и есть ли потребность об этом писать. Уже немного затянутое вступление я переведу в то, что подтолкнуло меня к написанию этого письма. Все свое время сейчас мне угодно проводить лишь копая свежие грядки и сажая цветы в Версале. Знаю, это может повергнуть Вас в шок, Вы наверняка ни разу не заставали меня за такой работой. Но в таком занятии я внезапно нашел свое спокойствие на определенное время, пока не вспоминаю о том, сколько еще дней осталось жить одним ожиданием. И теперь меня мучает вопрос — станет ли намного легче, когда этот год вынужденной разлуки закончится? Принесет ли это на тот момент желанные чувства? Я, правда, не уверен. Я знаю лишь то, что все кардинально изменится. По правде, здесь все меняется каждый день. По несколько раз в сутки мне хочется как и ударить Вас, так и иметь возможность прижать как можно ближе. Вы — постоянная баталия в моей голове с самым непредсказуемым концом. Я не должен огорчать Вас этим, но чувство засело глубоко внутри меня, не давая покоя, отбирая силы. Обещайте мне? Что угодно. Обещайте даже то, в чем сами сомневаетесь. Пообещайте, что Ваше возвращение и одно только присутствие рядом вмиг решит все мои внутренние дилеммы и избавит от лишних забот. Прошу меня извинить, если все вышло слишком эмоционально. Я действительно не знаю, чего жду на самом деле. Охладевшего под воздействием английской публики Вас? Теплый прием назад домой и счастливое будущее? Нам обоим это неизвестно. А еще Вы мне снитесь. В образе короля, как ни странно. Ничего особенного эти сны не несут, всего лишь Вы, восседающий на троне, спокойно глядящий прямо.Я искренне тешу себя надеждой, что мой образ тоже достоин являться в Ваши сновидения. Напишите мне как можно скорее, я хочу знать о Ваших делах и здоровье. С ожиданием и верностью, Гарри.»
Сложив лист вдвое, Гарри поспешно отправился на поиски молодого человека, через которого, как сообщал ему король, безопасно передавать личную почту. Порой казалось, этот юноша всегда ждал его поручения доставить ответ Луи, ведь всегда, абсолютно всегда Гарри находил его невероятно быстро. — Приму за честь, — как обычно сообщал он, растягивая губы в ослепительной для такого мрачного денька улыбке. И только теперь можно было без зазрения совести возвращаться к ожидающему его Рене, к чаю, который давно остыл, и долгим теплым разговорам, прогревающим до костей лучше, чем растопленный камин. Гарри любил это всем сердцем. Пусть погода за окном немного обостряла все его пессимистические чувства, медленная непринужденная беседа в мягких креслах способна была вернуть его к настроению, которое сложно описать. Оно не хорошее, и не плохое, это та его сторона, которую нельзя определить однозначно. Это идеальная атмосфера для глубоких размышлений, но, в то же время, легких разговоров. Мало кто способен был поддержать такую беседу с министром, и Рене удовлетворял его полностью в этом плане.***
Гарри с трудом разлепил веки, часто моргая от тяжелой влаги на кончиках ресниц. Свет слишком ярким лучом бил в глаза, кожу неприятно стянуло и подушечки пальцев оказались такими чувствительными, что сразу же захотелось оторвать их от гладкой поверхности ванной. Это было самой изысканной роскошью, которую он мог позволить себе в субботнее утро. Неделя за неделей выжимали из него все больше сил и садоводство едва отвлекало. Его нелюбимым чувством было именно то, которое можно описать «бессмысленными усилиями». Он всеми силами пытался успокоить расшатанное состояние Версаля, не потерять дружелюбия соседей и добиться хоть каких-то изменений во вражде между провинциями, но все замерло на той же точке, что и принесенная радость от победы революции. Все остановилось будто бы на середине затяжного прыжка, и самоуверенному прыгуну так и не удалось коснуться земли ногами. Даже тяжелая пыль под подошвой его ботинок застыла грязными кристаллами. Точно так же внутренние ощущения Гарри остановились в своем стремительном развитии, и ничего не менялось внутри него самого. Однообразные поручения, однообразные усилия, даже стресс и тоска каким-то образом приобрели однообразность и, разве что, шорох пестрых нарядов фавориток при дворе хоть как-то потешали его. Стук печатей, звон бокалов, пьяные изрекания законов и свет в каждом окне Версаля до утра. Еще ни разу Гарри не позволил себе опуститься до той черты неуважения к самому себе, чтобы почтить своим присутствием гостей этих пьяных вакханалий. Совсем не в радость поэтому тот факт, что Рене был обязан в силу своего низкого положения посещать эти приемы едва не каждый раз, когда это заблагорассудиться королю. — Никогда эта мысль не приживется в моей голове, — пробубнил Гарри, уныло разглядывая скудные пополнения библиотеки, — а он весьма не блещет литературным вкусом. Не уверен, что хоть одну книгу из этого набора будет уместно разместить в королевской библиотеке. — Преодолей свои моральные принципы и понятие эстетики, — Рене вздохнул, взбираясь на лестницу, балансируя между тем, чтобы удержаться на ногах и не выронить книги, — почему же не называть короля «королем»? Министр весело фыркнул, то ли случайно, то ли нарочно задев плечом лестницу. — Потому что он не король. — Я никогда не спрашивал, — помедлил юноша, — но, все же, придется сейчас. Любопытство в моем возрасте не такой страшный порок, так что, многоуважаемый министр, почему же Вы так предубежденно относитесь к Его Величеству? — Мне приходилось видеть, как он пас скот в отцовском дворе, вся изысканность его вкуса в алкоголе сводится к тому, чтобы выпить исключительно то, что доведет его до еще более отвратительного состояния как можно раньше, а что уж говорить о его политических качествах, нет, никакое красноречие не даст живому существу описать их. Рене задумчиво уставился на министра сверху вниз, с высоты около полутора метра над полом — так ему предоставлялась возможность рассмотреть блуждающего парня с куда более удачного ракурса. — Ты бы хотел вернуть титул Его Величеству сыну Людовика? И скитания Гарри закончились. Более того, пусть этого невозможно увидеть, но он загнан в угол своими же назойливыми мыслями, которые даже не звучали в его голове, только кружились вокруг, пугали и заставляли вздрагивать. Им наконец было позволено прозвучать, да еще и вслух, но не из уст самого их автора, что страшило даже больше. Будто всё его сознание стало доступно и все его скрытые сомнения и несбывшиеся надежды могли быть предметом чьих-то наблюдений. — Господи, вот это лицо, — Рене уже, как оказалось, стоял напротив, сжимая руками его плечи, — это всего лишь вопрос. Если ты, естественно, взаправду не думал об этом. Потому что, в любом случае, ты не будешь отвергнут мной. Редко удавалось кому-то увидеть этот взгляд Гарри. Загнанный, запуганный и неуверенный мальчишка, который боится, что его еще несовершенная авантюра покажется глупостью. Уникальность этого момента, видимо, клерком совершенно не ощущалась, поскольку он стоял все так же со спокойным теплым взглядом и терпеливо ждал хоть какой-то реакции друга. — Если, — Гарри пришлось прерваться, чтобы прочистить горло, — если подобные мысли пугают меня? — Это значит, что они тебя посещали. И это уже о чем-то говорит. — О чем же? Чувствуя, что атмосфера немного отошла от понятия «напряженная», Рене двинулся к стеллажам, продолжая свою незаконченную работу. — Ты верен Его Величеству Луи, что, конечно же, не новость и неудивительно. Ты слишком сильно озабочен государственным положением, что есть похвально и, опять же, не является новостью. Но, что главное, и я это знаю наверняка, — если вдруг у тебя появится шанс обзавестись союзником, ты его не упустишь, и дело пойдет в ход. — Глупости. — Не ври себе, — более твердо заявил юноша, — пусть я и молод, пусть рангом своим не особо могу гордиться, но передо мной сейчас Гарри с Южного Парижа, а не месье министр, Ваше благородство и милость. Правда всегда отрезвляет и наносит удар по болевым точкам. Вот и сейчас Гарри почувствовал себя словно перед отчитывающим его отцом за лень и слабый прогресс в учебе. Он только нарекает и нарекает на короля, но от него самого пользы не больше, и это чистейшая правда, которую только можно увидеть разумными глазами со стороны. — Значит ли это, что у меня появился союзник? Мягкость и теплота вернули к чертам лица клерка и он улыбнулся, игриво дергая плечом, словно ребенок. Он ведь и есть ребенок, все они — дети, заигравшиеся в войну. Хотя бы двум из них пришло время вырасти и направить всю имеющуюся силу в самое правильное из возможных направлений. — Но что мы можем? — озадачено нахмурился министр. — Ты был на взятии Бастилии, разумно было бы мне задать этот вопрос. Гарри усмехнулся, решая, что, да, это абсолютная правда, но он был частью необдуманного хаоса на тот момент, и это никогда не сравнится с чем-то вроде измены королю и государственного переворота. Мысль о том, как бы Луи смотрелся во главе новой Франции, всегда стремительно развивалась в его голове, он буквально мог представить все до мелочей, и он уверен — люди бы полюбили его без тени министров позади. И это дало бы лучшее будущее для Даймона. Вздохнув, Гарри вернулся к своим делам, все еще чувствуя, как Рене ожидает от него желаемой реакции. Наверняка клерк не оставит этого просто так, узнав, что министр разделяет его взгляды, и то, как стремительно юноша исчез из библиотеки, наталкивало Гарри на мысль, что на днях его ожидает тщательно продуманный план. — Мы можем сделать это, — звучало, по крайней мере, дважды в день. — Все должно быть в строжайшей тайне, — монотонно бубнил Рене, — у тебя есть влияние, это поможет скрыть сам факт нашего участия в этой афере. — Ты слишком много думал об этом, я вижу. — Конечно, — парень размахивает руками и его настроение стремительно от смертельной скуки переходит в неподдельное возбуждение, — Гарри, ради Бога, ты хочешь этого, это пройденный этап, мы выяснили все с этим. — Никто не спросил меня, готов ли я к этому, не так ли? Моя роль в Революции была не последней и я никогда не скажу тебе, что не жалел об этом. Подумай только, что грядет за такими изменениями? Мы думаем только о собственной потехе с результата, но никак не о людях, которым династия Короля Луи режет слух и мозолит глаза. Люди могут воспротивиться. Рене смотрел на него, будто не верил не одному слову, и, скорее всего, по мнению Гарри, так и было. Но он был точно убежден в своих словах. Как бы не тешило его собственное воображение, он вертелся в государственном механизме слишком интенсивно, чтобы не знать, какой может быть реакция. У него было, как минимум, шесть представлений о том, какой резонанс это вызовет. И далеко не в каждой иллюзии Луи оказывался в выигрыше. Прежде всего, важным оставался факт, что воображаемый король мог быть сам отнюдь не рад своему возвращению на трон, и делать все это за его спиной казалось подлым и неуместным, словно усадить на место короля первого встречного. — Это все чертовски несправедливо. — По отношению к Александру? — По отношению к Луи, — Гарри потер переносицу, слишком сильно зажмуриваясь, — делать это против его воли слишком безответственно. — Будто бы он сам с удовольствием отдал корону в руки свинопаса. Чувство чрезмерной справедливости вдруг надавило на плечи министра, и он подумал, но не произнес вслух, что только ему позволено судить Александра таким образом, ведь он один в Версале был свидетелем фермерского детства короля. Но он промолчал, как и молчал на последующие предложения клерка устроить наглый бунт. Отказываясь предавать людей, верящих в светлое будущее с таким королем, он предавал самого себя. Ни его отец, ни брат не хотели бы, чтобы Гарри шел на такую жестокую войну с самим собой, решая, что правильно, а чего хотелось бы. Несомненно, он видел королем только Луи, ждал только его и только с таким правителем можно было надеяться на лучшее, но его мнение — это крупица в горе того мусора, который прочно засел в головах людей. Будто бы дополнительным испытание для него стало очередное письмо от короля, принесенное все тем же доверенным лицом — молодым юношей, на которого Луи, видимо, мог положиться.«8 июля Дорогой Гарри, Нет смысла скрывать свои сомнения, поскольку меня они тревожат в такой же степени, что и Вас. Увы, мы не в состоянии предвидеть итог этого путешествия, не можем повлиять на его результаты и никогда не сможем поклясться друг другу, что оно ничего не изменит. Мне посчастливилось провести подле Вас большое количество времени и я солгу, сказав, что не наблюдал за Вами. Вы удивительный, Вы способны меняться так быстро, что мне кажется, будто меня ждет уже совсем другой человек. Но это никак не может быть минусом, Гарри. Вы меняетесь только в лучшую сторону, воспитывая в себе благородные качества. Мне порой кажется, что ни один человек не способен развиваться так быстро, ведь Вы освоили искусство переговоров за считанные месяцы. Пусть Вы и злились на меня за то, что я не давал Вам волю выйти на поле боя во время войны, Вы сделали куда больше, повлияв на настроение масс. Так то, к чему я веду, это сам факт изменений. Их не стоит бояться, мы ничего с этим не поделаем, нужно лишь быть готовым к тому, что они придут. И я надеюсь, что они не помешают нам ничуть. Не могу не упомянуть то, как тронуло меня Ваше новое хобби. Возможно, именно Вашими руками и будет возрожден Версальский сад, так как, увы, больше этим некому заняться. Мне бы хотелось поскорее увидеть плоды Ваших трудов, как и Вас самого, безусловно. Не уверен только в том, есть ли причина Ваших снов. Я давно попрощался с короной, пусть и грустно осознавать, что все теперь в руках неумехи, который погубит мои старания и усилия моих родителей. Но я больше не вижу себя на месте того, кому люди будут доверять. Это словно прекрасное время, которому пора кончиться. Я многим благодарен своему происхождению, в частности за то, что имел возможность встретить Вас. Только в Версаль мне больше нет дороги. Все, что пока рисует мне мое оптимистичное воображение — это нас в каком-нибудь уютном доме. Только покой и умиротворение, разве не прекрасно? Никаких больше глобальных забот, лишь планы на неделю. Возможно, мы даже отречемся от светского общества? В силу Вашего положения сделать это будет сложно, но при желании можно свести контакт до минимума. Но это только мои планы. Что насчет Вас? Ваше здоровье, силы, настроение? Мне немного не по себе в Англии, эти дожди и сырость со дня на день уложат меня в больничную койку, поэтому хотелось бы скорее получить ответ от Вас, думаю, именно он способен побороть во мне любой недуг. С нетерпением получить ответ, Ваш Луи.»
В Гарри вдруг разгорелся пожар разочарования. Он так надеялся разделить свои желание по поводу передачи короны, но, оказалось, в этом он одинок. Это в какой-то мере повергло его в шок, ведь жажда власти — это нечто нормальное, присущее каждому мужчине, неважно, в каких масштабах. Луи оказался таким равнодушным к Версалю, что теперь делом чести было ослушаться его в который раз. Гарри понимал, что поступает, как ребенок, которого наказали, но засыпал с решительным настроем обсудить все позже с Рене. — Я рад, что теперь ты хотя бы этого не отрицаешь, — спокойно ответил друг, громко попивая чай из хрустального сервиза. — У нас по-прежнему нет плана. Хоть о какой-нибудь стратегии ты думал? Рене свел брови, словно уже давая понять — нет, у него ничего нет, кроме большого желания и упорства. — Не скажу, что я продумал все — у меня не настолько светлая голова, как у министра. Но могу предложить фундамент нашего протеста. — И я заинтересован в нем, как никогда. Чай был моментально забыт и отложен на потом, ведь версальские интриги никогда не ждут, пока чашки окажутся пустыми. У них сформировалось негласное правило: хочешь обсудить бунт — найди укромное место для разговора, даже в пустующей библиотеке у стен есть уши. Таким образом, кузницей идей и сплетен стала комната с единственным окном на последнем этаже дворца — она полагалась горничным во времена правления Луи, но сейчас почти всегда пустовала. Это казалось идеальным местом для подобных разговоров. — Мой дядя занимался местными газетами и листовками, они были необходимы для революции — люди узнавали новости на фронте и были в курсе новых протестов. Сейчас это не так прибыльно, они выпускают всего две-три газеты в месяц, Парижу не нужны чернила, чтобы знать все обо всех. Мы можем воспользоваться этим. Поскольку человек нам не чужой, сохранить анонимность — дело одной просьбы. — Анонимность чего? — Издательства газет! В Рене бушевал такой энтузиазм, что он явно забыл о чем-то рассказать своему другу. Гарри был в замешательстве — его кормили обрывками идеи, но в итоге ничего не склеивалось в одну историю. — Я ценю твою преданность этому делу, но все шло бы куда быстрей, если бы ты делился со мной своими мыслями по мере того, как они появляются в твоей голове. Рене вздохнул, находя место своей энергии на диванчике. — Мы можем печатать газеты с информацией о Версале. То, чего люди никак не могут знать, и то, что уж точно испортит такой оптимистический настрой. — Ты предлагаешь собственноручно угробить свои труды? — Всегда приходится чем-то жертвовать. Неужели возможно сделать что-то существенное, когда Александр и глазом не смотрит на реформы? Ну же, здесь нет ничего сложного. У тебя есть ключи ко всем тайнам во дворце, как мы можем не воспользоваться этим? Гарри ничего не ответил, отвернувшись к окну. Едва он решился на такой шаг, его крылья срубили правдой о том, что он должен быть готов ко всему. К грязной работе, вроде выпытывания у короля информации о расходах на веселья и убранство дворца. Он сомневался, что Александр выдаст ему все, но уже не мог отступить. В тот момент, когда Луи отказался от короны, а Рене услышал решение Гарри все стало слишком серьезным, чтобы просто забыть об этом. — Хорошо, — выдавил он из себя, — нам нужно обсудить это подробней. Как часто мы будем выпускать это? — Раз в месяц, — пожал плечами клерк, — на большее не хватит средств моего дяди. Да и доброты его тоже. Может быть, этого и мало, но мы не разожжем недоверие за неделю. — Ты прав. Но не будет ли все это выглядеть подозрительно? Александр, конечно, не самый мудрый политик, но здесь не нужно обладать особым умом, чтобы понять, кто может быть настроен против него и иметь такие сведения. — Вопрос лишь в том, когда эта газета дойдет до него. Мы можем выпускать ее несколько месяцев, а король будет находиться в блаженном непонимании того, как ножки его трона уже спиливают. Гарри вдруг напрягся и нахмурился, все его сомнение оставило отпечаток на лице, и он словно закрылся от внешнего мира, пытаясь разобраться с собой. Когда-то они были на одной стороне, стояли бок о бок, даже ели из одной тарелки в далеком детстве, а сейчас он, министр, готовил заговор против короля. Всегда ему казалось это чем-то мерзким. Заговоры, интриги, разве не проще вывалить всю правду? — Я понимаю, — рядом послышался голос Рене, — я понимаю тебя, Гарри, вас многое связывает, и ты не сторонник таких методов. Но у нас нет выбора. Если мы решились на это, мы не сможем отступить. Свое согласие министр выразил скупым коротким кивком головы. Это все, что требовалось, чтобы уже спустя несколько дней они стояли на пороге дома дяди Рене и впихивали в его голову эту идею. Так все и началось. Человек за человеком, которые были посвящены в это дело по нужде, помогали уже своим преданным молчанием об идее. Как оказалось, найти если не противников, то хотя бы не слишком ярых поклонников нового короля оказалось самой простой из стоящих перед ними задачей. Куда сложным и до определенного времени невыполнимым было наполнение пока еще пустого листа бумаги ценной информацией, которая проникала бы в головы французов, оставляла там нужный сигнал и вырывалась на свободу негодованием по поводу того, как же может такой человек занимать трон в Версале. Кажется, только Рене был полностью уверен в успешности этой авантюры. Его дядя отнесся к такой задумке весьма скептически, но путем долгих дискуссий и с помощью успокаивающего голоса Гарри, он, все же, согласился сыграть в этом свою роль. Иногда перед тем, как, наконец-то, уснуть, Гарри и правда все это представлялось каким-то своеобразным спектаклем с переполненным энтузиазмом режиссером в лице Рене, исполнителями главных ролей и тех, кто со своего скромного места оказывал как раз-таки самое важное влияние на развитие действия. Но, сколько бы Гарри не видел все это во вспышках измученных мыслей перед рассветом, себе он не отводил никакой роли. Он не был правителем, не был и тем, кто первым плясал в ряду бунта, и не относил себя даже к теневым персонажам. Нежелание Луи восстановить справедливость и вернуть себе корону тяжелым авторитетом душило охоту участвовать в этом, Гарри и не припомнит за собой такого послушания, но, почему-то, именно в этот раз ощущал необходимость получить одобрение. Казалось, всегда король поощрял любое его действие, но в самый необходимый и удачный для этого момент оставил фаворита с коротким отказом терпеть муки совести касательно своей правоты.«16 августа Дорогой Луи, Вы заставили меня изрядно обеспокоиться о Вашем здоровье, надеюсь, к тому времени, как письмо дойдет, Вам удастся поправиться. Наверняка Лондонский климат — вещь отвратительная, особенно в межсезонье, но только представьте, какой зной сейчас стоит в Париже, и я весьма остро ощущаю это во время своих хлопот в садах. Мой друг советует мне повременить с цветами, но что я могу, если уже через несколько недель грядет сезон дождей и драгоценное время цветения будет упущено. Возлагаю большие надежды на то, что к Вашему возвращению сад Версаля будет иметь более менее опрятный вид. Я скучаю по Вам. И очень хочу рассказать Вам о своих ежедневных делах, но не могу и не хочу, потому что лучше всегда увидеть, чем услышать. К тому же, я опасаюсь Вашего неодобрения, поэтому покорно жду, когда смогу лично рассказать об этом, и надеюсь, что под действием эмоций, Вы согласитесь со всем, что я скажу. Так же, очень прошу Вас простить мне и эту подлость. Даймон очарователен и очень по Вам скучает, как мне кажется, хотя он определенно счастлив в прекрасной семье Жослин. Мне не часто выпадает возможность навестить их, но делаю это как только появляется свободное время. Чтобы обрадовать Вас отмечу, что стараюсь игнорировать грусть в последнее время. Самоконтроль всегда давался мне нелегко, но преодолевать негативные мысли куда лучше, чем лечиться от психических недугов. Расскажите мне о своих делах. Вас здесь ждут, Гарри»
Сложив письмо, Гарри отставил его на край стола. Отчасти он испытывал гордость за написанные строки, будучи довольным, что смог справиться с неконтролируемым потоком просьб вернуться скорее назначенного срока. На следующий день его ждала необъяснимая и докучавшая активность Александра, которому понадобилось собирать министров по несколько раз для абсолютно глупых вопросов. Его раздутое эго пожелало изменить тронный зал, и как можно скорее, потому что намечался очередной прием, и королю не терпелось похвастаться перед гостями роскошным убранством. Понуро опустив головы, министры разошлись с зависшим в воздухе вопросе: «Чего же нужно от них?». Было ли это лишним актом самолюбования, или Александр ожидал дополнительного одобрения своих блестящих идей, всем уже было все равно, как только двери закрылись и в комнате остался только двое человек. — Гарри, — все еще в приподнятом настроении говорил король, — ты же знаешь, что из всех крыс Версаля близко знаком я только с тобой. Юноша решил пропустить мимо ушей форму, в которой Александру было угодно выражаться — он знал, что это было недостатком его скупой речи и смехотворным неумением складывать слова, пролетающие в мыслях, в одно предложение правильно. Сложно было представить, как только его воспринимают остальные «крысы» во дворце с такой красноречивостью. — И к чему эти дружеские чувства? — Мне нужна помощь. Было бы замечательно, если бы ты потрудился над приглашением некоторых лиц. Гарри усмехнулся, поворачиваясь к окну и безразлично рассматривая, как ветер беспощадно терзает невысокие деревья перед воротами в Версаль. — Что мешает тебе и твоим клеркам заняться этим? — Видишь ли, у тебя больше доверия, нежели у новых людей. А те, о ком я говорю, не славятся лучшим отношением к моей короне. Поэтому я возлагаю это на тебя, можешь забрать у Рене все, что потребуется. С холодным и отсутствующим видом Гарри оставил Александра одного, думая только о том, как эту просьбу можно обернуть в свою пользу. Прогуливаясь коридорами дворца можно было успеть о многом подумать, и к тому времени, как Гарри добрался до скудной комнатушки, отведенной клерку, у него уже были кое-какие представления об их ближайших планах. — Не может быть, — усмехнулся Рене, — если бы он не отдавал мне приказы каждый день, я бы подумал, что король в курсе наших планов и желает устроить ловушку. — Никогда не списывай его со счетов. Не только его, никого, Рене, все возможно. Но в этот раз, думаю, он и правда не знает, как серьезно подрезает стул, на котором сидит. — И что мы будем с этим делать? Гарри больше не осторожничал в высказываниях, он долгое время ждал чего-то, что можно было внести в их большое дело. — У нас есть прекрасная возможность скомпрометировать короля перед людьми, которые и так не прониклись к нему нежными чувствами. Я поеду к ним и лично вручу составленные нами приглашения. Все знают, что новый король не так образован, так что его небрежность в высказываниях можно очень удачно повернуть наилучшим для нас образом, чтобы, попади письмо и в его руки, он ничего не заподозрил. — Но они ведь, все-таки, прибудут на прием, так? — Безусловно. В этом и будет лучшая часть. Мы только создадим заранее неприятное впечатление об Александре, а на приеме он его оправдает самостоятельно. На моей памяти еще не было бала, который Алекс не испортил пошлостью и алкоголем. Рене восхищенно вскинул руки в воздух, качая головой. — И ты еще искренне не понимаешь, почему я уверен в том, что ты оружие для бунта. Размышляешь обо всем с холодным разумом и трезвым рассудком. — Стоит загореться идеей, и тебе уже снесли голову — главное правило революции. Знаешь, сколько раз меня это спасало? — Могу только представить, если ты все еще здесь, стоишь передо мной. И так все было решено. Проведя большое количество времени, Гарри выяснил, что его возможность влиять на людей, авторитет, и умение Рене найти лазейку в любом деле выгодно играет им на руку. Они здорово поработали над составлением приглашений и писем, сделав все, чтобы слова и правда выглядели, словно из-под королевского пера. — О, сам министр, — двери дома адресатов приветливо распахнулись перед ним, — каким проступком или подвигом мы заслужили Ваше присутствие? Улыбнувшись, Гарри принимает предложение присесть, но перед этим протягивает конверт. Хозяева дома удивленно рассматривают королевскую печать, прежде чем открыть и прочитать приглашение. — Надо же, — сжимая губы, мужчина передает письмо своей жене, — Его Величество пожелал видеть нас на своем приеме, составив приглашение… таким образом, еще и отправив министра лично к нам домой. — Я очень надеюсь, что Вы примите его. Поверьте, Вам не стоит пропускать такое событие в Версале, там происходит множество вещей, о которых важно знать таким людям. Вам ведь повезло быть лично знакомыми с Его Величеством, не так ли? Только его очарование и умение убеждать гарантировали присутствие не самых любимых гостей в Версале. Причину такой вражды Гарри не знал, но сам факт того, что Александр не проводит чаепитие с влиятельными семьями Парижа уже внушает оптимизм. Он не умеет выбирать себе правильных друзей, будучи на троне, и это едва не основа успеха еще не изданной газеты. Пока за окном еще не стемнело, для Гарри и Рене вечер был неинтересным: они наблюдали, как для пока еще немногочисленной публики вертелась вокруг прислуга с подносами, вино расходилось медленно и Александр был еще в себе. Их ожидает еще, как минимум, час до тех пор, пока в зале появится хоть что-то интересное. Гарри оглядывается вокруг: больше вина, меньше еды — как всегда, главное правило короля. Да и гости особенно не заботятся о том, что их нагло спаивают для различных видов развлечений, наивно принимая в руки каждый бокал, который настойчиво протягивает прислуга. — Кажется, кто-то уже успел встать на тропу к опьянению до поросячьего визга, — бормочет Рене, уныло покачивая бокал на ножке, — ты только посмотри, еще даже час не прошел. Гарри обернулся и понял, что привлекло внимание друга — несколько министров возле Александра уже весело топали ногами в такт музыке и навязчиво терлись у музыкантов, прося играть громче и живее. Король с его стойкостью и длительной практикой приемов был еще во вменяемом состоянии, когда одни из важных гостей оказались в дверях зала. Гарри немного оживился, увидев почтительную семью, которой лично нанес визит, потому что главный бал уже определенно начался. Они прошли мимо рек вина и огромных кусков мяса на миниатюрных блюдцах, шагая прямиком к удивленному королю, который не ждал, что они все-таки придут. — Мое удовольствие, — несвязно выдал он, и Гарри понял, что ошибался насчет его иммунитета к винам, — как приятно видеть вас в Версале. Его собеседник скупо кивнул, а вот его жена смело вступила в диалог с Александром, расспрашивая его о новом стиле Версаля и необычных закусках. — Я всегда считал, что вы, прекрасные гости дворца, просто болезненно худые от того, что не наедаетесь как следует на приемах. К чему эти крошечные кусочки не пойми чего? Поешьте лучше нормальной еды разумных размеров, попробуйте мясные закуски, повар готовил их с таким вдохновением. Очень странно, что королю удалось хоть с кем-то разговаривать с уважением, но мужа любопытной мадам это, кажется, не заботило. Он скептически осматривал зал, наверняка критикуя вкус хозяина, потому что, определенно, всем давним гостям Версаля не нравится эта нелепость, которая теперь занимала место вокруг. Слишком вычурно, пафосно и хотелось добавить «жирно». Это еще мало кому известно, во сколько обошелся этот кошмар. Александр вертелся вокруг дамы, пытаясь таким образом заполучить расположение ее мужа — тщетно, откровенно говоря, — и для храбрости пил только больше и больше. Мужчина рядом с ним сдержанно молчал, скривив тонкие губы, но, когда музыка стала громче, за окном темнее, а вино крепче, король потащил даму на странный танец, не имеющий никакого направления или логики, и это окончательно вывело гостя из себя. — Пир свинопаса, — протрещал он своим скрипучим голосом рядом с Гарри, — где же это сочли бы за манеры? Полное их отсутствие, никакого воспитания и чувства такта, нонсенс, смех, а не король. По лицу стоящего рядом Рене можно было понять, что он желает сгладить впечатление хоть немного, чтобы скандал не застиг их прямо здесь, но Гарри обрывает его, заявляя: — И это Вы еще не слышали о его планах на ближайшую неделю. Не хочется признавать, но эти планы стоят как налоги трех ближайших провинций за последний месяц. Мужчина выпучил глаза и схватил первое, что было перед ним на столе — бокал с чем-то терпким и обжигающим — и с досадой влил его содержимое в горло. Рене удивленно уставился на министра, но юноша только кивнул головой, желая дать знак, что действует осмысленно. Чем больше закипал его собеседник, тем толще выйдет газета. — Как поживает Его Величество Луи́, позвольте мне спросить? — Прекрасно, — легко отвечает Гарри, — конечно, мрачная Англия — не то, чего желала бы душа француза, но, знаете, он утверждает, что их отношение к нам немного потеплело, к тому же, именно в их стране сейчас прямой потомок Людовика, разве не чудное выражение доверия? — Изумительно. И что, англичане и правда и в половину не такие высокомерные лорды, какими их описывают? — Ничуть. Если желаете, я могу подробнее рассказать о его поездке, хоть это может скрасить сегодняшний вечер. — Не смею даже думать об отказе, продолжайте. Водя мужчину едва ли не под руку вокруг празднования, Гарри соврал бесчисленное количество раз, но он не чувствовал вины за это, как мог бы ощутить, расскажи он о письмах Луи правду. Никому не нужно было знать о них, лучше бы всем копаться в грязном белье нового короля и думать о том, как мило со стороны предыдущего хозяина Версаля, не будучи на троне, работать над отношениями с соседним королевством. Вечер, как и предполагалось, пошел за старым планом — музыка без жанра, напитки без вкуса и король без головы. Александр отплясывал с группой придворных дам, трогая их самым неприличным образом на глазах у растерянных супругов, и небрежно беседуя с гостями, которые и до этого не были главными его приспешниками. Гарри и Рене взяли на себя ненавязчивые разговоры с поклонниками короля, будто бы невзначай вкладывая в их опьяненный разум скупые и сухие фразы о растратах, деньгах, распутности и вульгарности. Празднование утихло только после полуночи, когда абсолютно все присутствующие набили животы до отказа и натерли мозоли, которые не сойдут еще с неделю. Александр от щедрости, переполнявшей его, раздавал экипажи всем, кто отправлялся домой далеко, не смотря на то, во сколько обходилось Версалю держать коней и кареты. Когда последний опьяневший гость лениво ковылял по ступенькам, Рене изъявил желание поскорее убраться к черту и хорошо выспаться, чтобы отойти от этой вакханалии, и Гарри был куда более солидарен с его решением. Такая пьянка выжала из них все соки, ведь им приходилось вести беседы с этими людьми и вкладывать в их одурманенную голову определенные идеи. Глубоко вздохнув, Гарри решает отправиться отдыхать, когда неподалеку раздается скрежет стула о мраморный пол, и резкий звук неприятно режет уши, прежде чем кто-то оказывается рядом с ним. — Это был удачный вечер, не так ли? — устало спрашивает Александр, — не думал, что так выдохнусь. — Стареешь, — коротко бросает ему Гарри, желая наконец уйти. Но король словно желает и правда завязать разговор, медленно моргая и прерывая самого себя зевками через слово. — Ты даже поприсутствовал сегодня. Спасибо за это. Как думаешь, прием удался? Слова уже должны были сорваться с языка, но Гарри прикусил его, ненадолго задумываясь. Ему лучше занять другую позицию, нежели оставаться немного грубым с мужчиной. Поэтому он повернулся к зевающему королю, пытаясь изобразить хоть немного теплый взгляд. — Ты был хорош сегодня, — скромно хвалит министр, сложив руки перед собой. — Он все еще пишет тебе письма? Я знаю, кто-то из Версаля передает их. Гарри удивился такому вопросу. Он не был уверен, что тревожило его больше — была ли это некая ревность со стороны Александра, или он мог перехватить одно из писем. — Разумеется. Король только понимающе хмыкнул, переводя взгляд на дорогую люстру. Внезапно поблескивающие стекляшки так заинтересовали его, что Гарри уже думал удалиться, но мужчина словно вышел из транса, обращая на него внимание. Он подошел к министру, непонятно зачем похлопал того по плечу, устраивая руку у основания шеи. — Я хочу чтобы ты знал — ему не было необходимости уезжать из Франции. Я бы не мешал любому начинанию, мне требовался только трон, и он мне его отдал. Возможно, на это были и другие причины, но не вини меня. Такая внезапная пьяная искренность неожиданно пустила стрелу в Гарри. Ему было бы куда проще с чистой совестью продолжать их маленькое дело, если бы Александр так и оставался самым неприятным воспоминанием. — В этом нет твоей вины. Думаю, нам обоим следует отдохнуть. Доброй ночи. — Доброй ночи, Гарри. Прижавшись ненадолго в скромном объятии, Александр оставил его с отсутствующим выражением лица, прикрыв двери. Проще всего было принять тот факт, что эти дружелюбные жесты оказались результатом выпитого вина, и с этим заключением Гарри едва мог уснуть той ночью.***
Превозмогая усталость и занятость в Версале, небольшая команда юных энтузиастов продолжала тяжело трудиться над своим небольшим издательским делом. Гарри мучили сомнения определенное время, пока приемы снова не стали проводить еженедельно, балы были пышнее и дороже, а отношения с соседями только портилось, потому что послы, неумелые и необученные, ничем не занимались. Таким образом министр вселил себе надежду, что только поможет Александру избавиться от тяжелой и непосильной ноши короля. Лучше так, чем казнь на площади, когда нищета выйдет за границы Парижа. — То есть, ты думаешь, что спасаешь его? — спросил Рене, удивленный такими вопросами совести. — В каком-то смысле этого слова. Сам подумай, он не способен руководить кем-то, тем более страной. Я избавляю его от того, что ему не по силу, если бы мы не начали дело с газетой, представь в какой ситуации оказались бы все через несколько лет, когда терять уже было бы нечего. Рене пожал плечами, возвращаясь к своим записям. — Возможно, ты и прав, но ты все сглаживаешь. Не мне говорить тебе о том, какой Его Величество человек. Чтобы облегчить твои скитания скажу, что ты можешь отнестись к этому совершенно по-другому — пусть перед тобой будет не давний знакомый, а некомпетентный в государственных делах человек. Так куда проще выдать о нем всю правду людям. Гарри вздохнул, зажмуриваясь и глубоко внутри жалуясь самому себе на боль в глазах. Они сидели в темной душной комнате уже слишком долго, а единственным источником света была свеча, как не печально, одна на двоих. Он молил всех и вся, лишь бы им удалось быстрее закончить с первым изданием. — Сложно сказать наверняка, но у нас, кажется, хватает текста для первой газеты. Распахнув глаза, министр подбирается ближе к клерку, минуя пыльные столы и стопки старой бумаги. Он смотрит на несколько страниц и его расфокусированный взгляд с трудом различает буквы, но текст и так ему хорошо знаком, поэтому он просто не верит сам себе, что им удалось. — Как думаешь, твой дядя сможет продать это на улицах? Вдруг никто не согласится подсовывать это людям? — А я настроен позитивно, — воскликнул Рене, — так что отойди и дай мне отнести все это ему. Он решительно поднялся на ноги с охапкой бумаг, наполненный оптимизмом настолько, что светился изнутри. Но остановившись у дверей, Рене оглядывается назад и его взгляд немного смягчается. — Я знаю, тебе до сих пор сложно с этим совладать. Но, поверь мне, не было еще в моей жизни чего-то более правильного. Гарри старается улыбнуться как можно более искренне, провожая Рене до двери теплым взглядом. Не имело смысла тормозить весь процесс сейчас, когда все уже сделано и потрачено столько усилий. Гарри надеялся просто скорее дождаться, что же им принесет эта газета, и на время расслабиться, забыв обо всех этих сплетнях в Версале. Даже если ему предстоит еще один бал во дворце, они добились всего от нужных людей и узнали все необходимое. Правильный настрой уже был заложен в нескольких семьях, а поддержка Жослин и ее супруга оказалась бесценной в такое непростое время. По-настоящему тяжелые времена еще не наступили, но с выходом газеты Гарри ожидал удара тут и там, нервничая и порой забывая, что им обещали анонимность. Так же нервно и беспомощно он всматривался в список гостей и едва разбирал имена, выведенные вполне разборчивым и аккуратным почерком Рене. — А кому это? «Джентльмену из Дюнкеркского Порта», — нахмурившись, Гарри прочитал приглашение. — Составлялось в последний момент. Мой старый друг попросил достать ему одно приглашение, а ты знаешь Его Величество — Александр никогда не знает о точном количестве гостей. Думаю, мне удастся провернуть эту аферу. К тому же, без указанного имени король точно ничего не заподозрит, решит, что отправил это одному из приятелей в порт. Хмыкнув, Гарри отложил письмо, проверяя следующие. — Может, и мне тогда удастся улизнуть оттуда пораньше? — О, здесь сомневаюсь. Твое-то присутствие как раз необходимо. Устало вздохнув, Гарри наградил еще один конверт королевской печатью, передавая его в ловкие пальцы Рене, желая только поскорее отправиться спать и готовить себя к новом пьяным выходкам гостей Версаля.