tendresse de la guerre et de la revolution

Гарри почувствовал возвращение короля рано утром, когда солнце едва появилось из-за горизонта, а гул и свист пуль немного утих, и даже казалось, что недалеко от лагеря запели птицы. Он не успел толком открыть глаза, слыша хруст листьев и шелест палатки, а затем почувствовал на коже холодные руки и вязкую влагу, когда его тело окутал морозный, свежий запах. Гарри отклонился назад, упираясь затылком в крепкое плечо, а рука на его бедрах сместилась выше, размазывая что-то довольно неприятное, каплями стекающее к тазобедренным косточкам. Наклонив голову, юноша увидел на себе кровавые разводы, которые оставил король, и с беспокойством вернул свой взгляд Луи, чья рука была покрыта полосами тоненьких дорожек крови, и король выглядел так, словно его не заботят раны. Гарри прижал край простыни к кровоточащим участкам, но Луи мягко прервал его осторожные движения, вместо этого скользя шершавыми и влажными пальцами по бархатной щеке, от чего фаворит прикрыл глаза. Король обрушился на него россыпью поцелуев холодным, пока еще бессолнечным утром, укрывая своим телом, запятнав собственными каплями крови, которая продолжала медленно стекать по жилистым рукам. — Все хорошо? — вопреки очевидному ответу, спросил Гарри, доверительно всматриваясь в темные глаза короля. — В порядке. Закусив губу, фаворит покачал головой, показывая, что он не сможет поверить в это, и Луи покинул свое место рядом с ним, поднимаясь на ноги, чтобы захватить бинты и кувшин с теплой водой. Гарри хмурил брови все сильнее, когда король промывал свои раны и громко шипел, пытаясь сдержать болезненные стоны, что так и рвались наружу, потому что раны были глубокими. Справившись с кровотечениями и на скорую руку обмотав раны бинтом, Луи обернулся назад, глядя на обнаженного юношу, застрявшего в пространстве между мантией и кроватью. Король не был уверен, что когда-либо разрешит своему фавориту надевать одежду в его присутствии. Хотя, конечно, это удовольствие он мог себе позволить, только когда они были наедине. Все равно радовало, что у них была ночь, когда можно было просто прижаться друг к другу и вдоволь насытиться присутствием друг друга. — Вы все еще не избавились от своей назойливой идеи отправиться на фронт? — тихо спросил Луи, глубоко внутри питая надежду, что фаворит одумается. — Нет, — но этого не случилось, и тон Гарри был твердым и холодным. — Я мог бы просить Вас, но для начала хотел бы узнать, есть ли шансы переубедить Вас в этом? — Не уверен, — Гарри натянул на себя тонкую рубашку, не думая о надобности штанов, и, совершенно забыв о пятнах чужой крови на бедрах, хотел потянуться к доспехам. — Постойте, — прервал его Луи, беря в руки смоченное теплой водой полотенце, и принялся вытирать мутные следы, приподняв края рубашки. Сделав это, король поправил скомканную ткань, будто это могло прикрыть должным образом его наготу, но Луи все равно опустил подол довольно низко, натягивая тонкую ткань до тихого треска, пока Гарри не взял его руки в свои, обеспокоенный поведением короля. Они переглянулись на секунду, после чего в палатку вошли слуги, наспех раскладывая доспехи на постели. Луи кивнул, и они подошли к его фавориту, натягивая через голову на него верх доспехов, а затем справляясь и со всем остальным, вечно проверяя, удобно ли Гарри. Он подумал, что если его плечо заденет пуля, ему будет все равно, насколько удобно ему было. — Почему я должен носить это? — спросил Гарри, постукивая пальцем по металлу на груди. — Это немного старомодно. Никто из вашей гвардии не носит сейчас доспехи. — Да, но генералы и командиры таким образом защищают себя от пули. — Почему бы тогда не защитить солдат от пули? Король вздохнул, опуская голову, и весь его обреченный вид вводил Гарри в состояние, схожее с печалью, и он не мог дать этому объяснения. Он просто чувствовал, как его сердце слегка сжимается, а скулы покалывает словно от стыда, когда Луи выглядел подобно своему теперешнему состоянию. Он определенно устал, ведь, в отличие от Гарри, провел эту ночь отнюдь не в мягкой постели, как и сейчас, не имея возможности отдохнуть, отправлялся на поле боя. Сложно было представить, что ты покидаешь обгорелую землю, но бой не заканчивается, а лишь приходят новые люди на замену старым, и когда ты возвращаешься — все выглядит еще более ужасающе. Это никогда не прекращается, несмотря на относительную тишину и грязную бумагу мира. Когда Гарри сидел верхом на лошади, и легионы короля подбирались к ловушкам протестующего лагеря, он не испытывал страх. Его даже тешило в какой-то мере присутствие там, на опушке леса, когда в любой момент мог раздаться выстрел, предназначенный ему. Все было тихо и спокойно до того момента, когда этот выстрел прозвучал так близко, а солдат, ехавший рядом, упал с подстреленной лошади, и лицо Гарри исказило болью, потому что он видел и слышал, как ломаются шейные позвонки парня. Он не хотел нагнетать обстановку, не хотел быть обузой королю, но судорожные вздохи сами по себе последовали друг за другом, а Луи только дернул коня за поводья, чтобы тот подошел немного ближе к Гарри. — Я говорил Вам, — тихо признал он, — но дальше будет только хуже; я всем сердцем жалею, что позволил Вам быть здесь. Гарри помотал головой, легко подтолкнув лошадь ногой, и понесся вперед, отрываясь от легионов армии. Он знал, что спустя секунду Луи поступит так же, что он бросится за ним, а командиры и солдаты — уж более того. Лошадь скакала вперед, пока перед ними не оказался широкий и длинный ров, так что, как бы Гарри не пытался, лошадь не ступила вперед ни на шаг. — Мы должны быть здесь, — король, подоспевший вовремя, кивнул на окоп, и половина солдат спрыгнула с коней, ловко умещаясь в земляных окопах. Гарри откровенно терялся в своих ощущениях, когда слышал свист одиноких пуль, пролетавших над головой, а земля тяжелыми горстками сыпалась сверху. Ров был глубоким, примерно до четырех метров глубиной, и юноша пытался понять, как такое количество военных может поместиться в нем, но окопу, казалось, нет ни начала, ни конца. Он шел узкой линией параллельно лесу, и практически через несколько минут этой прятки Гарри мог с уверенностью сказать, что по этому рову проходила линия фронта. Его слух улавливал даже незначительный шорох, когда кто-то из солдат сильнее кутался в одежду, или король рядом шепотом отдавал команды, но когда палили из пушек — его барабанные перепонки почти лопались от резких и оглушающих разрывов снаряда. Но даже тогда Гарри слышал стук своего сердца и был как никогда рад тому, как быстро оно стучит в его груди, разгоняя кровь по телу, потому что он был жив. Он чувствовал что-то подобное когда полз в поле к лагерю короля, когда сбегал от Александра и сдирал кожу на груди грубой замерзшей землей. Он отчаянно пытался понять причину, по которой легионы короля и сам Луи не делают ничего, чтобы дать отпор, но не осмеливался напрямую спросить это у Его Величества, тихо сидя рядом. Король запрещал даже отстреливаться в ответ из обычных револьверов, что ставило под угрозу жизни ни в чем неповинных солдат. — Мы должны дать повод думать о себе, как о мирном лагере, — тихо сказал Луи, замечая, как дрожали руки кудрявого, — если я предприму любую попытку показать силу, станет только хуже. Я предупреждал Вас, что это сложно вынести. — Зачем тогда Вы устраиваете этот цирк, сажая людей в окопы? — Потому что потом, когда они потратят часть своих ресурсов, мы можем выйти только с мечами в руках. Луи выглядел раздраженным. И это не могло давать Гарри повод чувствовать себя не виновным в таком настроении короля, поэтому уже спустя мгновение его тон сменился на терпеливый и мягкий. — Простите, — робко отозвался он, когда снаряд из пушки чудом не задел сидящих напротив мужчин. — Не стоит. Я понимаю Ваше состояние, первый день войны — всегда переломный момент. Искренне надеюсь, что Вам не придется к этому привыкать. — Я надеюсь, что никому больше не придется к этому привыкать, — вздохнул Гарри. Король отсчитал еще десять бомб и шесть выстрелов, прежде чем дать команду идти в наступление. Он понимал, что в любую секунду по ту сторону может раздаться выстрел, и кому-то из гвардии не повезет, но мог только потом винить себя, а на поле боя он не позволял чему-то постороннему охватить его мысли. И Гарри был поражен этим. Тем, насколько менялся король прямо на его глазах, просто взмахивая мечом и заслоняя собой других солдат, но так же Гарри застывал в страхе, когда его шпага пронзала чье-то тело, и это приводило его в бешенство. Он пытался вспомнить то, чему его учил Луи, пытался правильно держать меч, и это получалось, особенно когда мельком удавалось взглянуть на короля сквозь пелену начинающейся грозы, капель дождя и крови, сквозь израненные тела и покинутые добром души. — Рад, что мои уроки помогли сейчас, — слабо улыбнулся король, когда его спину загородил командир. Тот самый, но это нисколько не мешало Гарри кивнуть Луи, пока его собственный меч пронзил тело высокого мужчины. Он понимал это, как бы страшно ни было; привыкал к тому, что эта битва никак не страшный сон, настоящая, живущая просто сейчас реальность из смеси крови и вопля. Ему было сложно смириться со своей участью в ней, взмахивая мечом и валяясь в грязи, пока они ползли под свистящими пулями, но в какой-то момент, возможно, после очередного выстрела, что-то в нем изменилось, подсказывая, что он не проснется невредимым на следующий день. И было страшно. Гарри был достаточно зрелым для такого признания самому себе, потому что он был бы сумасшедшим, утверждая, словно это никак не цепляет его изнутри. С каждым разом становилось все легче принимать ту сторону себя, которая способна забрать чью-то жизнь, Гарри переступал через грязную форму, примитивное оружие, застывшие лица, пробираясь дальше вслед за королем, который вцепился в свою руку. Его пальцы запятнаны красным, выражение лица не передает абсолютно ничего стоящего, а губы только кривятся от каждого шага. Гарри слышит сквозь безумный гул его тяжелое дыхание и прорывается ближе, хватаясь за здоровую руку. — Вы должны будете уехать, — цедит король, оставляя Гарри в непонимании позади себя. — Нет, — кричит юноша, яростно отзываясь на приказ, — почему, что произошло? — Мы вынуждены идти на мир. Гарри, Вы достаточно мудрый, чтобы понять, насколько ничтожным является все это, пока мы воюем против своих потенциальных союзников. Мы должны заключить сделку и уничтожить лагерь министров. Иначе этому не будет конца. Гарри замер, впервые обдумывая, как все должно быть по правде. Не хаотичные убийства и снаряды, а простая стратегия. Он думает, что король прав, но сам не готов отступать. — Сир, но я останусь с Вами. — Нет, — решительно спорит король. — Вы являетесь больным местом короля, а на переговорах никогда не следует знать то, что позволило бы выбить лучшие условия для них. Пожалуйста, без споров и гнева, я отправлю Вас в свое поместье на севере Франции, оставайтесь там до тех пор, пока я не смогу убедиться, что мы будем в порядке. Гарри все равно считал нужным подумать об этом, потому что он не был согласен покидать лагерь. И короля.

***

— То есть, мир, помощь, общая армия и Ваша корона? — переспросил Александр в третий раз, с ухмылкой забрасывая ноги на круглый стол. — Сир, мне нужны наши условия снова. Луи терпел все это от человека, едва не погубившего его фаворита несколько раз, и крепко сжимал челюсти на все выходки союзников (он не сомневался), повторяя такую сладкую и долгожданную речь для мужчины напротив: - Я отрекаюсь от короны, как только закончится война, и передам право власти тому, кому Вы сможете доверять, я освобожу Версаль и никогда более не возьмусь за какие-то должности в управлении. Вы получите все это, если перейдете на нашу сторону и сможете гарантировать непосредственное участие в боях против министров. — И? — протянула группа мужчин, вертя в руках баночки чернила, до этого расставленные на столе. — Никто не прикоснется к моему фавориту, — вынес последнее условие Луи, вставая со стула. Он подошел ближе к Александру, глядя ему в глаза и сдерживая порыв безграничного отвращения к нему. — Разве у бывшего короля могут быть фавориты? По закону? — протянул блондин. — Это мое условие. Слишком незначительное, учитывая, сколько я отдаю Вам. Революционеры переглянулись между собой и проронили несколько слов, решая последние моменты, а Луи молился, чтобы их гнев не тронул Гарри. Потому что с короной или без, а он бы не смог отпустить его, тем более — сдать в руки готовых разорвать его на части мужчин. — Хорошо, — легко сказал Александр, — но где он сейчас? Чтобы мы могли, в случае наших недоразумений, иметь гарантию. — Этого я Вам не скажу, — твердо высказал Луи, — все, кроме этого. Вам не стоит даже искать его, иначе мои легионы вновь пойдут на Вас войной. Хотя бы в количестве оружия и солдат Луи не мог уступить им, и хоть взвешивать не было чего — сделка была слишком выгодной, — Александр выждал несколько минут, наполненных нервными хождениями короля по комнате, прежде чем подписал бумагу, лежащую перед его носом последние несколько часов. — Прекрасно, — бесцветно протянул король, — мы идем в наступление через несколько дней. Будьте готовыми.

***

Гарри откровенно тошнило от пейзажа за окном. Он впервые мог в полной мере увидеть то, что стало с Францией после его побега из Версаля: сгоревшие поля, мертвая и пустая земля, одинокие прохожие, дрожащие от холода и страха, что в любой момент этот ужас снова повторится. Все слишком угнетало. Карета покачивалась на разрушенных дорогах из стороны в сторону, пахло порохом и Гарри точно знал, что где-то рядом была площадь и гильотина, потому что достаточно явно чувствовал резкий запах крови. Когда они проезжали какой-то город, привычным стало видеть новые кладбища и просто под небом вырытые свежие могилы, без цветов и надписей, потому что так нужно было, чтобы никто потом не лил слезы на проклятую землю. Гарри провожал взглядом разрушенные дома, замечая, что чем больше они отдаляются от Парижа, тем целее города. На севере и вовсе жизнь текла так, словно войны нет, условно деля Францию на мирную и конфликтную. Север встретил его влагой, сыростью и сильным ливнем, от чего пришлось быстро преодолевать расстояние от кареты до дома, который снаружи невозможно было разглядеть в темноте и за стеной дождя. Оказавшись внутри, Гарри увидел суетливых слуг, которых было куда меньше, чем в Версале. Оно и к лучшему, он не будет терзать их своим присутствием. Две девушки спешно стянули с него плащ и пригласили в гостиную, отогреться. Камин, что разожгли к его приезду, выглядел таким уютным, совсем не королевским, и Гарри словно представил, что поместье принадлежит Луи. Здесь не было блеска Короля Солнца, не было надменной вычурности и миллиона произведений искусства. Просто теплый, надежный особняк. — Желаете чаю? — тихо спросила прислуга, дожидаясь кивка и искреннего "спасибо" от Гарри. Ей было приятно слышать благодарность за свой труд, чего Гарри не мог вспомнить о Версале. Там его благодарность принималась как дурной тон, что неимоверно сильно оскорбляло и стесняло. Он точно не знал, сколько времени ему предстоит провести здесь, но его устраивало то, какая атмосфера была здесь. Все слишком просто и так, как происходит в обычных дворах помещиков — нет высокомерных взглядов друг на друга и светской болтовни. Все было почти прекрасно, но пустое место на холсте все же оставалось за красками короля. Его безумно не хватало. Гарри захотел осмотреть комнаты, начиная со своей спальни, и девушка, что принесла ему чай, согласилась провести его. Она показывала ему комнаты для гостей, покои короля, где тот ночевал, когда приезжал сюда, и тихо проболталась, что его здесь давно не видно, а ее щеки покраснели, вызывая подозрение у Гарри. Вернее, он понял все, когда ее глаза сделались такими сияющими и грустными, что даже у него заскребло на душе. Она извинилась с десяток раз и куда-то пропала, а вместо нее подошла женщина постарше, спешно и неловко объясняя, что девушка просто слишком благосклонна к королю, чего не хотела показывать в присутствии его фаворита, но ее чувства оказались сильнее. Гарри только убедился в своих догадках, чувствуя жалость и сожаление вместо ожидаемой ревности. Он понимал ее в каком-то роде и не мог представить себя, не имеющего права касаться короля. — Вы ведь не злитесь на нее? — спросила женщина, поправляя подушки на кровати фаворита. — Нет, — вздохнул Гарри. — Я понимаю ее чувства. Просто мне немного неловко перед ней. Все же, я причина ее печали. — Не беспокойтесь, она справиться с этим. Сир не должен чувствовать себя виноватым, и мы здесь для того, чтобы обеспечить Ваш комфорт. Тепло улыбнувшись, Гарри сжал руки прислуги в своих пальцах, желая ей спокойной ночи. Но, на самом деле, это даже немного мучило его. Он не мог решить, что ему сделать, чтобы скорее уснуть, потому что мысли тревожили его сильнее грозы за окном. Гарри чувствовал, что лежит в пустой кровати, и даже мягкость одеял и подушек не заменяют ему трепета внутри. Он закрывал глаза и умирал от собственного воображения, видя медленно двигающиеся фигуры, в которых узнавал короля и служанку. Вечером он был так очарован ее переживаниями, а сейчас лишь желает убедиться, что ему не о чем беспокоиться, что король даже не прикасался к ней. Он чувствовал, насколько эгоистичны его чувства, и насколько он одержим идеей узнать, что между ними было, если у девушки есть смелость чувствовать любовь. Значит, у нее была надежда. Гарри вздрогнул от нового раската грома, а тонкая полоска лунного света легла на его губы, потянулась все дальше и дальше, когда юноша скинул с себя одеяло, тяжело дыша и хмуря брови. Вскочив с кровати, он открыл первый ящик дубового комода с золотыми ручками, вытягивая оттуда, наверно, единственное, что считал нужным брать с собой — королевские кружева. Он немного отпустил свои мысли, когда пальцы гладили кружевной материал, но, услышав шум в коридоре, испуганно спрятал вещь на место и повернул ключ в скважине комода. Его любопытство не позволило бы оставаться в своей спальне, поэтому Гарри босиком выскользнул в коридор, замечая тусклый огонек у последней комнаты слева. Минуя перила лестницы и кромешную тьму, юноша добирался до двери, чтобы неуверенно дернуть ручку на себя и услышать быстрый лепет прислуги. Он видит, как женщина склонилась над детской кроваткой, беря ребенка на руки, и пытается убаюкать его на руках. Гарри тихо закрывает за собой дверь, чтобы его появление не спугнуло никого, и подходит к слуге, шепча ей: — Этот ребенок Ваш? — Вы должны проще обращаться ко мне, сир. Нет, у меня нет детей, это, скорее, маленький секрет короля, — улыбнулась она, покачивая мальчика на руках. — Даймон? Но что... — Король слишком сильно беспокоился, что в Версале будет небезопасно, поэтому приказал заботиться о сыне здесь. Милый ребенок, не правда ли? — Определенно, — выдохнул с улыбкой Гарри, замечая, как вырос малыш с того времени, как он последний раз видел его. Тогда он был еще младенцем, а сейчас выглядел старше, и его глаза еще больше напоминали глаза короля. Гарри принял его на руки, крепко прижимая к себе. — Уже поздно. Идите спать, я позабочусь о нем, — сказал юноша, чему служанка возмутилась: — Сир, Вы не должны обременять себя заботой о ребенке. Для этого есть прислуга. — Я совершенно не обременен этим, мне это нравится. Все будет хорошо. — Что же, — все еще сомневаясь, протянула она, — в таком случае, доброй ночи. — Доброй. Гарри не мог придумать чего-то лучше, чем уложить малыша на пеленки в своей кровати и лечь рядом, потому что глядя на то, как мальчик дергает ручками и играет с завязками на своей одежде, юноша не заботился ни о чем, кроме него, не допуская даже крохотную мысль о служанке. Гарри ослепительно улыбнулся в темноте, когда Даймон начал издавать булькающие звуки, к которым юноша не мог привыкнуть, когда родился Эльдер. Гарри тогда было страшно и думать, что с этим свертком в руках матери, но потом все изменилось, и ему пришлось брать заботу о брате на себя. И это было прекрасно. — Ты ведь не хочешь спать, правда? — спросил Гарри, будто ему могли ответить. Малыш тихо засмеялся, хлопая ладошками, и завертелся, переворачиваясь на бок. Кудрявый наклонился, чтобы поцеловать его румяные щечки, но мальчик дернул его волосы, от чего фаворит вскрикнул, не будучи готовым к такому вниманию к своим кудрям. Мальчик дергал каждый раз новую прядь, вероятно проверяя, настоящие ли они, потому что у него самого были только коротенькие волосы на голове. — У тебя тоже будут такие, я уверен, — засмеялся юноша, откидываясь обратно на подушки, когда Даймону надоели вьющиеся локоны. Обоих постепенно клонило в сон, и если малыш пытался этому сопротивляться, то Гарри быстрее закрыл глаза, оставляя свою руку в объятиях крошечных пальцев.

***

На второй день Гарри проснулся от недовольного хныканья и слюнявой руки, не сразу понимая, что мальчик явно проголодался. Поднявшись на ноги, он наспех переоделся, а затем с мальчиком на руках спустился вниз, где готовился завтрак. Ни ему, ни Даймону не понравилось, когда мальчика забрали слуги на кормление. — Неизвестно, когда король возвращается? — спросил он, пережевывая запеченную рыбу. — Возможно, к концу недели, сир. Пока никто точно не знает Гарри тихо вздохнул, расправившись с пищей, чувствуя себя откровенно никем, просто шастая по дому и ничем не занимаясь. Он провел в особняке короля уже полторы недели к тому моменту, как набрался смелости спросить о нем и не выглядеть слишком отчаянным, потому что, он не был уверен, но какая-то часть его невозможно сильно желала скорого возвращения Луи. Но его все еще не было, в независимости от того, как много готов был сделать Гарри. Он бы ни на что не повлиял. К полудню погода всегда улучшалась, и была возможность выйти на прогулку или хотя бы в сад. Гарри отдал должное тому, что розы здесь не хуже, чем в Версале, с золотистыми крапинками на контурах лепестков и безумно нежные на ощупь, лучше, чем атлас. Он много времени проводил, занимаясь с ребенком и читая книги в саду, пока с крыши все еще стекал недавний дождь. Он чувствовал себя одной из тех женщин, которые ждут офицеров с войны, нянча детей и занимаясь бытом. В последнем Гарри не принимал никакого участия, потому что никто бы не позволил марать ему руки той работой, которую он делал ежедневно у себя дома. Порой было до того скучно, что даже слуги предлагали ему позвать гостей, особенно на этом настаивала Доминик, которая, будучи не в состоянии справиться со своими чувствами к королю, часто просто избегала его фаворита. Ей хотелось увидеть, что Гарри может испытывать влечение к гостям, хотелось убедиться, что на сердце Луи он не претендует. Ее уловки были слишком очевидными, чтобы Гарри в них попался. Он просто игнорировал эти докучливые предложения и сидел с Даймоном еще чаще. — Вам следует развеяться, — снова. — Мне и так хорошо. Меня радует Даймон, радуют книги в кабинете Его Величества, мне в самом деле больше ничего не нужно. — Сир, слухи ходят. Гарри поднялся с кресла, в котором читал книгу, и положил прочитанное произведение на полку, пробегаясь затем пальцем по названиям, решая, какую взять сейчас. — Какие слухи? Я достаточно отстранен от всего, что может дать повод для слухов. — Соседи здесь, сир, хоть и дело редкое, но они весьма любопытны, чтобы не разузнать о Вас. Они приходили, думая, что Вы примите их, неделю назад, когда Вы велели никого не приглашать. — Замечательно, — слабо усмехнулся Гарри, — хоть какие-то новости сейчас. — Есть еще одна, сир. Служанка затихла, словно и не собиралась ничего говорить, только робко опустила голову, комкая платье. Она посмотрела на фаворита только после требовательной просьбы рассказать новость, и ее губы задрожали в страхе расстроить или слишком сильно задеть юношу. — Его Величество, кажется, ранен, но он не намерен лечиться и отказался приезжать сюда еще как минимум месяц. Гарри чувствовал себя разбитым и опустошенным. Он отложил взятую книгу, коротко кланяясь прислуге, и покинул кабинет Луи, с нарастающим раздражением приближаясь к своей спальне. Даймон был с няней, комната оказалась пуста, и как только Гарри вошел, он со злостью хлопнул дверью, не желая сдерживать в себе обиду и горечь. Юноша быстро дергал пуговицы на рубашке, срывая с себя ее вместе с ажурным воротником. Он подошел к зеркалу, беря в руки расческу и с остервенением проводил ей по запутавшимся волосам, до боли дергая их. По щекам текли слезы обиды, а руки дрожали так, что Гарри едва справился со штанами, наспех стягивая с себя всю одежду и бросаясь к комоду. Прошла вечность, пока он открыл ключом первый ящик и выхватил оттуда кружева. Запахнув шторы, когда солнце уже садилось, Гарри рухнул на постель обнаженным, отчаянно прижимая к себе тонкие кружева и проклиная гордость, высокомерие, все самое худшее в короле, что мешало ему приехать сюда и не заставлять Гарри сгорать от домыслов и тревоги. Он готов был скулить от разочарования, и ему было все равно, если слуги найдут его в таком состоянии. Только проваливаясь от бессилия в дремоту, Гарри смягчился до невесомой мысли о том, что сделает что угодно, чтобы увидеть короля живым. По его щекам все еще текли слезы, за окном свистел ветер, а маленький мальчик в соседней комнате так же не находил себе покоя без Луи, заходясь громким плачем.