tendresse de la guerre et de la revolution

Король не решался даже пошевелиться, лежа ранним утром не в пустой постели, наблюдая вот уже около часа за тем, как тени скользят по телу фаворита. Он едва решался прикрыть голое тело от холода, подтягивая одеяло к плечам, на что Гарри во сне иногда реагировал тихим мычанием. Только когда этажом ниже послышались шаги и тихие отголоски недовольства грозой, которая чуть было не повалила деревья ночью, Луи покинул кровать, бегло осматривая их вещи на полу, которые стоило бы убрать, ведь так у них был шанс избежать удивления прислуги. Пока Луи медленно облачался в свой повседневный наряд, он глаз не мог отвести от своего фаворита, все еще крепко спящего в самом центре словно подвергшейся взрыву кровати. Его пальцы время от времени подрагивали во сне, это король уже знал, а еще юноша не мог долго лежать на боку в одной позе, вечно мотыляясь по всему периметру кровати. Луи немного удивлен, что это совершенно не мешало ему прекрасно выспаться этой ночью. Гарри был восхитительно легким, словно перышко, даже когда совсем неграциозно придавливал мужчину своим телом. К счастью, Луи имел все время в мире, чтобы насладиться всеми качествами своего фаворита, будь они положительными или отрицательными. Он спешно покинул юношу, оставив его одного в мягких тонах спальни, как только вся одежда была на нем. Внизу, как и предполагалось, кипела работа: поварихи порхали над блюдами, прислуга мельтешила перед глазами каждую секунду, выбивая невидимую пыль из идеально чистых подушек на диванах. Луи устроился в кресле, почти скромно закидывая ногу на ногу и протягивая руки к одной из оставленных когда-то книг на столике, когда служанки умоляли его скорее сесть за стол и не пытать себя голодом. Король несколько раз высказывал свое нежелание завтракать, обедать или ужинать в этом доме без Гарри, так что подобные споры пресекались на корню, не давая шанса услышать от мужчины согласие. Как и все, Луи понимал, что пробуждения фаворита может случится и к обеду, но он не был намерен менять принципы. И когда скрипнули половицы второго этажа, король поднялся с кресла, подойдя ближе к лестнице, по которой осторожно спустился Гарри. Юноша смотрел на мужчину перед собой совсем по-другому, не так, как, скажем, во время рутинных утренних трапез до этого момента. Не сказать, что он тогда не имел интереса к Луи, но сейчас мальчик просто искрился, даже то, как жадно он принял простое движение короля в виде подачи руки, могли заметить и слуги. Они прошли к накрытому столу, и Луи не посмел занять свое место, не помогая перед этим Гарри, который и вовсе расцвел от молчаливого, но теплого приема. — Вы так добры сегодня, сир, — всего лишь скромно отметил он, — почему же вы не едите? — Я насытился прошлой ночью. Даже предугадывая, какой эффект окажет такая откровенная фраза, король не думал, что чьи-либо щеки могут так пылать, а глаза сверкать вспышками проведенной вместе ночи. Слуги вряд ли оценили это по достоинству, они, конечно, слышали, что происходило в доме вчера, но смысл произнесенных слов едва касался их разума, огибая чувственность и сердечность. — Ваша прислуга останется недовольной таким аппетитом. Возможно, они даже пошлют за врачом. — И пусть, хоть какое-то время их суматохи здесь не будет. Гарри выглядел так, словно боролся сам с собой каждую секунду, отвергая любые слова. Он пылал, как спелая клубника на солнце, не понимая, как смог запустить свою гордую сдержанность до такого. Приборы гулко поцарапали поверхность дорогой посуды, противный скрежет ничуть не отразился на лице самого Луи, но Гарри поморщился и отложил вилки и нож подальше от себя. — Вы должны поесть, — с усмешкой заприметил мужчина, все же кладя в рот кусок запеченной рыбы. — Я сыт, — уверенно отрезал Гарри, поднимаясь с места. — Ровно так же, как и я. Потом происходили долгие прогулки в лесу, посиделки в саду за мурами вечного хаоса и шума, и не так далеко, в гораздо больших городах, люди начинали говорить об этом. Король где-то и проклинал себя за нерассудительность, но, глядя в глаза Гарри, который ютился рядом на широкой кровати, он обещал себе, что более такую слабость, как публичные нежности, он не допустит. Сознание твердило, что он снова и снова будет касаться его руки, приобнимать, неосознанно гладить кисть руки и постоянно отлучаться, чтобы где-то в уголке своего дома, скрытом тенью, любить одним. Никакое чувство долга не утянет его далеко от фаворита, пусть и на публике, пусть за каждое движение он должен будет отчитаться, все было верным в тот момент, когда пальцы рук сплетались, а Гарри переставал походить на мертвую куклу. — Нам бы стоило куда раньше просыпаться, — комментировал юноша, пытаясь хоть немного исправить то, что происходило с кроватью. В который раз проверив, что причин для особых подозрений у прислуги не возникнет, мальчик оглянулся на короля, одним взглядом прося спуститься вниз вместе. Если это было бы уместным, то этот день они оба назвали бы выходным — ни единого приема, никаких визитов, даже экипаж не должен был проехать мимо поместья в течении дня, что не могло не порождать ощущение прекрасного. Во второй половине дня, характеризуемой только ленивыми касаниями рук и чтением книг вслух друг другу, в дверь все же постучались, и довольно настойчиво, что не могло не породить короткие вспышки паники внутри. Гарри поднялся первым, чтобы открыть дверь, но вскоре понял, что та спешка, за которую в детстве был не раз отруган, привела его к тому, что он стоит практически без защиты перед тем, с кем не стоило бы так рисковать. — Мое почтение богатому саду перед этим домом, — пробормотал ничуть не удивленный Александр, переступая порог. — Почему ты здесь? — Никак не из-за нас с тобой. Мне нужен король. — Нужен ли ты ему? Александр снял верхнюю одежду, в его глазах все еще читалось недовольство проливным дождем и в целом отвратительной погодой, но он только сжал челюсти, не отпуская никаких комментариев фавориту. К сожалению, он был как раз-таки тем простаком внутри, которому не требовалось приглашение войти от светских кругов. Он вольно прошел вглубь дома, словно хозяин, находя того, кого искал, в гостиной. Сидевший спиной к проему, Луи повернулся скорее на ощущение кого-то рядом, чем на шум шагов. Гарри мог с уверенностью прочитать главное на его лице — мужчина был крайне недоволен, словно в его зону комфорта вторгся последний человек, которого он желал бы видеть. — Гарри, пройдите наверх, я скоро поднимусь к Вам. Его холодный тон не заставлял панику утихнуть, но Гарри, словно обученный за такое время, проглотил этот комок неприязни и поднялся в спальню, тщетно надеясь услышать хотя бы бормотание с первого этажа. Луи молча кивнул своему гостю на кресло, сам садясь рядом, и внимательно смотрел на то, как Александр придерживает рукой промокший бинт на колене, и сложно было сказать: он пропитался влагой, дождем или кровью. Поведя бровью, король все же спросил: — Почему такой ранний визит? Разве есть смысл видеться и говорить о чем-то до выполнения условий? — Условия выполнены, — небрежно сказал мужчина, — совсем скоро гвардия дойдет до стен Версаля и победа будет за нами. Решил напомнить, что Ваша светская жизнь и полномочия короля доживают свои последние дни. Говоря грубо и без особой осмысленности, Александр смотрел в глаза короля, надеясь, видимо, отыскать там тоску и отчаяние, но видел только тот же холодный неизменный взгляд монарха, отчего Луи порой казался просто вылепленной статуей. — Ты можешь забирать Версаль, как только возьмешь его. Мне больше нечего сказать, все идет по плану, и я в конце останусь здесь. — Чем я могу скрасить Ваше одиночество? — Я совсем не одинок. — Ваш фаворит является частью договора. Суставы громко хрустнули, когда Луи невольно сжал собственные руки. Он не мог ожидать подобного подвоха, и весь его холод растворился словно в летнем зное лед. Александр почувствовал себя увереннее, видя, как воля короля ломается, взгляд становится напряженным, а пальцы подрагивают, и выглядело так, словно мужчину впервые не способна спасти его выдержка и разум. — Это нечестная игра, — прошипел он, бросив попытки оставаться спокойным, — Гарри от начала и до конца не должен был быть впутанным в это. — Он фаворит короля, а Ваши законы не заботятся о том, чтобы при такой неожиданной смене правителя фавориты оставались при прошлых монархах. — Мои законы запрещают все, чем ты занимаешься! Одна его слабинка, и гнев вырвался наружу громким криком и яростью в каждом движении. Он доживает свои последние дни в роли короля, ему, казалось бы, и нечего терять, но такое поведение никак не помогло бы изменить условия. Луи опустился обратно в кресло, видя перед собой только довольное лицо революционера, который незаслуженно своим простым, нахальным видом представлял стольких достойных людей. — Он не Ваш фаворит, если Вы забыли. И никогда им по правде не был, это же Ваша сказка для Версаля, чтобы уберечь своего министра от распущенности верхов. Будь он официально и по закону фаворитом, возможно, мои условия были бы глупыми, но вот что же сейчас происходит: у Вас есть последние дни власти, а чтобы быть в законных отношениях с фаворитом Вам понадобится больше времени на весь официоз. Такая ненужная правда выползла в самый неподходящий для нее момент, и Луи не мог бы уже жалеть еще больше о том, что обязан был дать Александру такой широкий доступ к информации. — Что, если я успею сделать это? Тогда у тебя не будет прав объявить Гарри своим фаворитом. — Если Вы успеете, Ваше Величество, — усмехнулся мужчина, а его бинт, все-таки, спал с колена на пол, от чего у Луи пробудилось желание сделать хоть что-то с этим. Александр без слов встал и направился к двери, и только когда он дернул ручку на себя, король спросил: — Возможно, мне позвать прислугу, или просто дать чистых бинтов? Блондин повернулся и с презрением, без улыбки посмотрел на короля, а через мгновение отвернулся и ушел, покинув поместье и снова попадая под ливень на улице. Луи оставалось только тихо запереть дверь, лишь и думая о том, как объясниться перед Гарри. Подымаясь наверх, он вслушивался в скрип половиц и ступенек, уже представляя себе тяжелое дыхание взволнованного фаворита. Луи открыл дверь, стараясь не думать о том, как его маска спала и обнажила все переживания, когда он увидел Гарри на все еще скомканных простынях. — Зачем он приходил? — нетерпеливо выпалил юноша, садясь ближе к краю и королю. — Нам не суждено спокойно прожить друг с другом хотя бы один день, — усмехнулся король, беря Гарри за руку и присаживаясь рядом, — он приходил уточнить условия нашей сделки. — Какой еще сделки? Вы пошли на сделку с Александром? — Гарри, всему есть причина. — Какой была Ваша причина, чтобы заключить договор с врагом? Луи проглотил этот ком обиды за повышенные тона и недобрый взгляд фаворита, но морщинка на его лбу все не разглаживалась, так что Гарри сам осознал свою ошибку, осторожно касаясь чужой щеки своими пальцами. Король коротко поцеловал кисть его руки, решительно не понимая, как он сможет объяснить все юноше и не испортить хрупкие отношения. — Наши силы ничто по одиночке. Мы должны были объединиться, чтобы закончить войну, и мы практически у цели, остался только Версаль, Гарри. Это все закончится, но я больше никогда не вернусь в Версаль. Гарри замер, напряженно глядя, как лицо короля все еще остается серьезным и непоколебимым, но сам для себя юноша не мог принять, что еще несколько дней, и он вынужден забыть обращение «Ваше Величество» к Луи. — Вы отдали ему корону? Александр станет королем? Вы потеряли голову. — Я прошу Вас вспомнить, что пока еще я, все же, король, — твердо сказал Луи, - и, как любой мудрый монарх, я обязан был пожертвовать собой ради спасения жизней. Неужели Вы не понимаете, что эта война не закончилась бы никогда, будь целых три лагеря противостояний? Я сделал то, что было правильным тогда, и не смею жалеть об этом сейчас. После недолгой речи мужчина чуть сильнее сжал ладони Гарри в своих руках, из-за чего юноша тихо шикнул, освобождая пальцы. Луи не хотел, чтобы фаворит узнал обо всем таким образом, но Гарри был таким юным, а оттого и упертым, что его терпению, все-таки, был край. Он видел, как парень опустил голову и нахмурился, тихо бормоча что-то под нос. — И что теперь будет с нами? — тихо спросил юноша, но король и сам толком не мог понять, осуществим ли план, сложившийся в его голове. — Я не знаю наверняка. Но все зависит только от Вашего желания. У нас всего несколько дней, чего недостаточно, но я спрашиваю Вас прямо сейчас — согласны ли Вы быть моим фаворитом официально? И я не приму ответ сейчас, я хочу, чтобы Вы понимали, насколько сложно воплотить это. В ином случае, я не могу исключать, что Ваше тело достанется Александру. Если Вы откажетесь, я сделаю все, чтобы он никогда Вас не нашел, я смогу помочь. — Почему... — Ответите мне позже. Сейчас предлагаю вернутся вниз, самое время для обеда. Гарри не оставалось ничего, кроме как согласиться пообедать, но он дал свой ответ королю гораздо позже, ночью, когда его тело все еще не слушалось его, в комнате было ужасно жарко, а глаза Луи просто сверкали, стоило ему услышать, как фаворит сам просит не тянуть с официальным приемом.

***

Король нервно дергал рукава своей рубашки, поправлял воротник, не отрывая взгляд от фаворита, сидящего обнаженным под толстым слоем красной мантии. Гарри не поднял на него взгляд ни разу с тех пор, как Луи объявил условия, при которых придворные смогут узаконить их отношения. Абсолютно предусмотренная реакция, по мнению старшего, но королю все равно было не по себе от того, как цвет кожи его фаворита сравнялся в оттенке с белоснежными занавесками на окнах спальни. Гарри был похож на статую: не дышал, не шевелился, мраморно пугающий с его застывшими глазами. Совершенно не так представлялось долгожданное счастье и покой в поместье короля. — Они скоро прибудут, — выдохнул Луи, — Вы не обязаны одеваться, но я бы пожелал, чтобы Вы все-таки сделали это. — Оставьте, — даже одно слово давалось юноше с трудом, но он поднял голову и посмотрел словно сквозь короля, неутешительно напрягая скулы и игнорируя пересохшие губы, покрывшиеся корочкой. Мужчина исполнил его просьбу, спускаясь в гостиную. Горничные стояли в ряд с небольшими сумками в руках, одинаково одетые, и все напоминало кукольный театр. Прислуга не могла бы присутствовать в поместье сегодня, определенно нет. После прощания с королем, женщины покинули дом, на недорогих повозках разъезжаясь в разные стороны. Их кони едва успели раствориться в утреннем тумане, как показались довольно не бедные даже в войну упряжки, видимо, несмотря на разгром Версаля, его бывшие придворные многое себе позволяли. Луи подошел к остановившейся повозке, протягивая руку вместо кучера, чтобы выходящая из кареты мадам благополучно не украсила свое лицо свежей грязью от долгих дождей. — Очень приятно наконец-то видеть Вас, сир, — сказала женщина, поправляя шляпу костлявыми руками. По мнению Луи, в ее возрасте так выряжаться уже не стоило бы, хотя его мнение о парижской моде никогда не сходилось с реалиями дамских нарядов. — Вы ожидали такую просьбу? — Ваш фаворит пляшет в Ваших глазах при каждой нашей встрече, конечно, я знала, что это произойдет. Луи поддельно усмехнулся, заводя женщину в поместье. Ему не хочется подпитывать свое воображение мыслями о Гарри сейчас. Король торопливо снимает дамскую накидку с костлявых плеч, подхватывает руку, практически царапаясь о грубую кожу, слишком быстро ведя гостью по лестнице. Они застают Гарри в том же положении, Луи показалось, что юноша и не сдвинулся с места, хотя его спутница этого явно не знала. Вслед за королем в спальню заходит трое мужчин в старых, изживших свое париках, но и в контрастно дорогой и новой одежде. Все суетятся на пороге, потому что Луи не давал пройти, стоя на месте и глядя на Гарри, ровно так же, как и фаворит на него, неотрывно и нечитаемо. Король, все же, отступил в сторону, давая гостям зайти. Существует огромный список из вещей, которые он обязан сделать, и ради Гарри он выполнил практически каждый пункт. — Софи, — один из мужчин поклонился женщине, пока второй целовал ее протянутую руку. — Мадам, — прощебетал он, едва его губы отлипли от старой морщинистой кожи. Все словно по щелчку уставились на фаворита, и Гарри чувствовал это, он не хотел смотреть на пришедших, направляя взгляд только на короля. Юноша встал, отпуская мантию. Он знал, чего от него ждут, и не желал тянуть с такими формальностями, ибо, понимая, что их ждет, дать осмотреть свое обнаженное тело действительно можно было справедливо называть формальностью. Даже когда руки мужчин и пристальный взгляд мадам Софи обволакивали его тело, он смотрел на Луи, только в его взгляде появилось больше безысходности. Он громко сглотнул, когда руки начали спускаться ниже плеч, локтей, лопаток, талии, и слышал тяжелое дыхание Луи словно над ухом. — Довольно, — тихо сказал король. Его возмущение не к месту, но за неполную минуту он успел пожалеть свою удачу и все разы, когда выходил из боя живым. — У него мягкая кожа. Совсем чистая, гладкая, словно он все это время жил в Версале. Не может не радовать. Гарри даже не вздрогнул, когда на середине речи руки опустились на тазобедренные косточки. Король не понимал, что должен испытывать к нему фаворит, чтобы терпеть все это. Худшее, о чем он думал, это просто нежелание подчиняться Александру в постели. Ведь они не говорили о чувствах, не говорили ни о чем очевидном, они давали прямые намеки, доказывали поступками, но ни слова точного о том, что чувствуют. Потому что уже казалось таким привычным и объяснимым ночью брать своего фаворита без остатка, словно это то, для чего они приносят столько в жертву. — Что дальше? Луи наступал на них все больше, он не мог бездействовать уже, он не уверен, хватит ли им обоим духу довести все до конца. Мужчины оглянулись на него, словно вырванные из дурмана, а Софи впервые подошла к Гарри ближе, опуская руку на его плечо. — Вы сами знаете, что дальше, Ваше Величество. Если дело так торопливо, что же, оставьте нас на сегодня. А завтра, если Вам хватит терпения пережить ночь, — она обрывает себя на полуслове, улыбаясь, — впрочем, Вы сами знаете. Спешка ожидалась, но не такая, и никто из них двоих не был к этому готов. Гарри слишком шумно выдохнул, словно делая это впервые с момента появления гостей, а король быстрыми шагами подошел к нему, невесомо коснулся пальцами подбородка, хотел оставить хотя бы легкий поцелуй, но юношу потянули назад, пока Луи обязан был покинуть спальню. Они не ожидали. Уже стоя в коридоре, Луи казалось, что последним услышанным звуком был шелест простыней под телом фаворита. Это чувство буквально разъедает его, рвет на мелкие кусочки, отправляя заживо сгорать в аду, но он бессилен. За несколько минут, пока он стоит, прислонившись к двери собственной спальни, в его голове проносятся десятки вариантов избежать этого. Сбежать, уехать, переиздать закон, не имея в Версале ни одного министра, умолять Александра на коленях. При первом надрывном крике Луи вспомнил о сыне в поместье. На втором его бросило в жар, а когда он сбился со счета, готовый выбить эту дверь, к нему вышла Софи, и он даже не смог разглядеть через щель хоть что-нибудь. — Вы должны быть с сыном. Он помнит себя только в комнате сына, помнит, как слышал тихое бульканье и охрипший голос Гарри, неважно, было ли это отголосками, эхом или просто плодом его воображения. Дневной свет слишком быстро сменился вечерними сумерками, Даймон давно спал на его руках, иногда во сне дергая пальчиками и цепляя пуговицы на рубашке. Когда он измеряет шагами комнату, он слишком резко покачивает малыша на руках, пробуждая его. Даймон тихо похныкивает, прежде чем заплакать громче, и король так хочет забрать не только его слезы на себя. Прижимая сына к груди, пока его голова терлась о плечо короля, Луи теряется, дает себе волю на детских щечках, оставляя на них дорожки своих слез безысходности, сильно жмурясь и утопая в мыслях о Гарри. Неизвестно, что может произойти до утра, это губит его. Отчаяние берет свое, когда мужчина вслух считает секунды, точно как настенные часы, но Луи не будит Даймона больше. Не кладет в колыбель, не выпускает из рук, постоянно глядя на малыша, чтобы не потерять рассудок. Тихие булькающие звуки причмокиваюдего во сне мальчика сливались с монотонным стуком каплей дождя и часовой стрелки. Луи утопал в мыслях о Гарри. Он никогда так не ждал рассвета, никогда не молил солнце как можно скорее взойти, никогда не ненавидел ночь так сильно, особенно после того, как начал проводить каждую с фаворитом, и все, даже время, было против него. Когда голос ставал все более тихим, когда юноша охрип слишком сильно, Луи утопал в мыслях о Гарри. Не представлялось возможным представить на тонкой грани потери разума что будет с ними после этого. Гарри станет официальным фаворитом, если они успеют до захвата Версаля и лагеря министров, Александр взойдет на престол, Франция получит то, за что боролась, грядут перемены, первые удачи и провалы неопытных революционеров во дворце, все будет формально и далеко от жизни Луи, но что будет с ними? Ожидая рассвета, король не мог представить, как фаворит посмотрит на него. Что они скажут друг другу или даже как им быть, когда гости уедут, и они получат ту официальность и защиту, за которую борются? Луи уже видел себя у двери в спальню, но, как смотреть на Гарри, не знал, ровно так же, как и то, чем закончится их спешка. — Я могу только самовнушением потешить себя, что Вы хотя бы вздремнули. Софи держала одну руку на плече Луи, а вторую на дверной ручке королевской спальни. Страх и отвращение ко всем, кроме одного, в той комнате захлестывали с головой, но хотя бы он один должен быть смелым за двоих. Всю ночь он должен был готовить себя к Гарри, лежащему на грязных простынях, опороченному укусами, порезами, к тому же взгляду, направленному только на него, но такому пустому, словно перед ним кукла. А все, чем он был занят, это саморазрушение и слезы, точно такие же, как уже высохшие дорожки на щеках юноши. Луи казалось, что, даже когда он покинул комнату вчера, Гарри продолжал смотреть на дверь, как сейчас смотрит на короля, не моргая. — Он ублажил подданных, — мерзко, грязно, липко и чудовищно неправильно звучало каждое слово из тонких потрескавшихся на ранках губ Софи, — теперь подданные должны увидеть, хорошо ли он ублажает короля. Луи знал, что не только увидеть. Они могли вмешиваться в процесс, могли делать, что вздумается, но пока ничего не пришло в их головы, он принялся быстро стягивать с себя одежду, разрывая ткань, срывая пуговицы и едва выпутываясь из штанин. Но когда он лег рядом с Гарри, он каждым вздохом хотел залечить всю прошлую ночь, каждым касанием и поцелуем. — Ваше Величество, мы собрались смотреть не те прелюдии, на которые способны Вы и Ваш фаворит, это доступно каждой особе, которой может выпасть честь разделить ложе короля. Он был прекрасен. Он был так чарующе прекрасен, пока с дрожью во всем теле пытался удержать свое тело в воздухе, стоя коленями на простыни, пальцами судорожно поправляя расстрепанные волосы и глядя на короля, будто с просьбой. Луи знал, что не должен был ничего делать, это шоу как раз для него, но пока мужчины, сидящие в креслах, о чем-то перешептывались всего несколько секунд, он опустил руки на талию фаворита, приковывая к своим глазам его взгляд, и помог справиться с неподвласным сейчас чувством баланса. Все повернули головы к ним, когда Гарри опустился на короля. Луи не мог не знать, как ему больно. Как разрывающе больно чувствовать его, позволить двигаться в своем теле и использовать себя для публики, каково быть практически сутки куском мяса, игрушкой, куклой, и даже не представлял, какие мотивы могут привести Гарри в такое положение. Это ведь не сотрется с памяти на следующий день. Он не перестанет думать об этом через месяц. Это ощущение уйдет с ним в могилу, и Луи глубоко убежден, что даже подчинение Александру обернулось бы не таким испытанием. Вертевшийся в голове вопрос он не сможет задать еще очень долго. Не в силах удержаться, Гарри падает на короля, накрывая его тело ранами и всхлипами, но мужчины почему-то довольно отмечают это, подходя ближе. Это на уровне инстинктов, но Луи крепко обхватывает руками движущееся тело на себе, закрывая его от других, пока юноша, словно заведенная статуэтка шкатулки, поднимает дрожащие бедра и через секунду опускает их на Луи. Он должен был удовлетворить короля, а не заставить его жалеть о всех своих грехах за жизнь, потому что видеть страдания и боль своего фаворита, быть тому причиной было выше того, что мог вынести Луи. Это закончилось. Все подошло к концу, когда Гарри снова упал на грудь мужчины, когда его завернули в мантию, словно младенца, когда все услышали шелест бумаг и громкий стук печати на листе, заставляющий вздрогнуть всем телом. Финальным действием этой драмы был хлопок двери за гостями и непреодолимое чувство всепоглощающей вины. Не хотелось вспоминать, кто должен носить корону и выполнять долг перед королевством, а кто должен постараться решить, как жить с осколками разбитой вазы, полосами, неровными линиями омрачающими бледную спину. Цель казалась достигнутой. Никаких сюрпризов, все договорено заранее, абсолютно каждое событие было ожидаемым, тогда почему не было этого счастья от долгожданной официальности, законных чувств и уже разрешимых совместно проведенных ночей? — Гарри. - О, юноша уже ненавидел этот виноватый тон. — Если есть хоть малая часть самой слабой надежды, позвольте мне знать, что я могу быть прощенным Вами за все, что Вы пережили в последние сутки. — Какой смысл давать Вам еще один камень на шею, если Вы не простите себя сами? Сир, позвольте мне говорить, что я знаю Вас достаточно, чтобы утверждать, что Вы всегда в будущем будете смотреть на меня с виной. Луи присел на кровать, несмело касаясь пальцами краев мантии. Его фаворит, законно названный так в его мыслях, был по-прежнему проникновенен и честен с ним. Даже такое холодное проявление покорности цепляло натянутые нервы, словно можно чувствовать себя еще более беспомощней. — Неужели, только став законными любовниками, мы уже обречены? Гарри медлил с ответом. Нет уверенности, что он собирался отвечать и вовсе, но Луи еще покорней ждал, надеялся, что сегодня они уснут таким же мягким, спокойным сном, как и прежде. Он называл себя абсолютным идиотом за это. — Мы ведь хотели этого, - все, что он сказал. — Я смею поддать сомнениям Ваше желание внедрить себя в этот круг, ни один человек не захотел бы сделать подобное с собой, имея шанс отказаться. И Вы можете думать, что не жалеете об этом? Дрожащими пальцами подобрав полы мантии, Гарри встал с грязных постелей, его кудри закрывали едва не все лицо, но король ясно видел его глаза. — Вы заставляете напомнить Вам то, о чем Его Величество не желало бы слышать, но дело революции мое дело тоже, и в обоих случаях у нас есть цель. Я не должен учить Вас этому, но если результат является желанным, значит, любые методы оправдывают его достижение. Вы единственный, кто сейчас ставит под сомнение желание достигнуть этой цели. Смело преодолевая расстояние, Луи выдерживает тяжелый взгляд, и пусть его фаворит выставил его неразумным учеником своей же науки на этот раз, его руки вырывают мантию из пальцев юноши, отбрасывая ее на пол, а собственные ладони скользят по шершавой коже плеч. Гарри будто сгорал под летним солнцем, а не пережил дождливую ночь. — Если отныне мы говорим о чувствах, то в своих я не сомневаюсь. Способов достигнуть цели сотни, Гарри, я должен был найти тот, при котором наименьшим образом навредил бы Вам. — Ваша внутренняя борьба никоим образом не облегчит жизнь мне, — юноша бегал глазами по лицу мужчины, и с каждым следующим мгновением его взгляд смягчался, — я хочу принять ванну. Шумно выдохнув, Луи касается подушечками пальцев тонкой кожи на бедрах Гарри. Он следит за своими же движениями, прежде чем снова взглянуть на фаворита. — Я хочу приготовить ее Вам. В соседней комнате Гарри присел на бортик круглой ванны, наблюдая, как король закатывает рукава белой рубашки и сдвигает тяжелые ведра с места, наполняя ванну горячей водой. Луи так суетится, словно он какой-то деревенский простак, спешащий на свидание к девушке из именитой семьи, это даже должным образом располагает Гарри к нему. Правда, никто не помнил, когда нагота стала так привычна, что взгляд Луи не исследовал смущенно те участки тела, что обычно скрыты под одеждой. Он так хаотично звенел всеми баночками и флаконами на столике, желая найти необходимое, что заметно вздрогнул, когда юноша сзади подошел слишком близко и потянулся рукой к нежно-розовой баночке, подсказывая королю. Пенка поднялась через считанные минуты, так что Луи помог своему фавориту опуститься в горячую воду. Гарри шипел и слабо дергался в руках мужчины, явно без намерия вырваться, его кожу щипало абсолютно во всех местах, а температура воды не способствовола приятным ощущениям. Но, глядя на старания короля, он попробовал расслабиться. Мужчина присел возле ванны, складывая руки на бортике, и ничего в его взгляде не горело теми чувствами, которые Гарри рассчитывал увидеть, как только их отношения перестанут оскверняться незаконностью. Фаворит тихо вздохнул, опуская голову на сложенные руки короля, заглядывая ему в глаза. Им будет так сложно. — Как Даймон? — тихо интересуется Гарри, прикрывая глаза. — Был неспокоен сегодня ночью. Думаю, он очень скучает по Вам, стоит позволить уложить его сегодня. Король проводит пальцами по щекам юноши, и фаворит так внезапно берет его ладонь в свою, чтобы поцеловать кисть. Луи даже немного обескуражен этим действием, ему более, чем неловко, тем более за все то, что Гарри пережил из-за него. — Я никогда не буду достоин Вашего прощения, — шепчет он, огорченно мотая головой. — Вы пошли ради меня на многое. Нам обоим стоит смириться с тем, что случилось, сир, я не хочу снова жить с Вашей виной. Это прозвучало более, чем справедливо. Луи привстал, нагибаясь, и оставил легкий, целомудренный поцелуй на губах Гарри. Он должен стать хоть немного достойным этого сокровища для себя скорее, чем для самого Гарри.