8r8k h34ds

Ноябрь этого года решил побыть необычно холодным, и тот факт, что ты занимаешься закупками в два часа ночи, не помогает. Слава богу за существование круглосуточных супермаркетов. Ты ненавидишь обычную суету в магазинах, и это даже если не учитывать кричащих детей, не важно, плачут ли они или носятся по залу, словно на какой-то игровой площадке. Прошло несколько дней с тех пор, как ты в последний раз разговаривала с Терези, потому что, кажется, она сошла с ума. Тебе надоело получать сообщения, в которых нет ни капли смысла, и ты устала от того, насколько всё стало запутанно. Всё не должно быть так, потому что суета и волнение за других людей никогда не были твоими чертами. Люди должны не падать духом, затягивать пояс и начинать исправлять то, что пошло неправильно. Именно так ты и жила до сих пор, и ты прекрасный экземпляр человеческого существа. (Который даже не может набраться храбрости пойти и начать серьёзный разговор со своей подругой по койке, но всё же прекрасный экземпляр.) Ты натягиваешь капюшон куртки, которую смогла раскопать в куче одежды с прошлой зимы, скопившейся в задней части твоего шкафа, и каждый раз, когда ты проходишь под кругом уличного фонаря, ты видишь, как дыхание обращается в пар, покидая твои губы. Прибавив шагу, ты тихонько чертыхаешься, словно признание существования холода каким-то образом уберёт его. Как можно скорее ты добираешься до супермаркета, искусственное освещение которого вызывает ощущение, что ты мошка, летящая на фонарь. Ты решаешь оставить капюшон надетым, несмотря на взгляды, которые бросает на тебя охранник, потому что в нём уютнее, и так меньше шансов, что к тебе будут приставать какие-нибудь другие чудаки, устроившие поход за покупками в такое дурацкое время. Ты отключаешь мозг, настраиваешься на бездумную мелодию, играющую в зале, и начинаешь загружать в тележку свои обычные припасы. Пицца для микроволновки, замороженная картошка, шоколад, никакой водки, никакого пива, никакого табака; прошло уже порядочно времени с тех пор, как ты брала их, но твоя голова от этого яснее не стала. По пути к хлебобулочному отделу в поисках рогаликов на заморозку, ты замечаешь стойку с тортами для дней рождения и думаешь, что, ой, технически, сегодня как раз твой. Ты никогда не была уверена в том, когда именно родилась, потому что никогда не знала своих биологических родителей, но, пожалуй, сегодня наступает твоё двадцатипятилетие. Покупать торт самой себе было бы просто грустно. Хотя в супермаркете относительно мало народу, перед кассами всё равно собирается очередь, потому что открыты только две. Стоя в очереди, ты опираешься на свою тележку, ожидая, когда конвейерная лента сдвинется достаточно, чтобы можно было начать выкладывать на неё покупки. Ты бросаешь взгляд на другую кассу, просто чтобы посмотреть, не движется ли она быстрее, чем та, которую выбрала ты. Потому что с твоей удачей это весьма вероятно. И, к твоему удивлению, в группе парней, которые, наверно, пришли затариться между вечеринками, стоит кто-то знакомый. Не настолько, чтобы ты знала его имя, но в тот момент, когда ты его видишь, ты сразу понимаешь, что вы были близки. Вопрос только в том, как давно. Как минимум десятилетие назад, решаешь ты, неуверенно поднимая руку и махая ему; должно быть, ты ходила вместе с ним в школу, должно быть, тогда тебе было тринадцать. Парень, которому ты помахала, озадаченно смотрит из-под своих очков с толстой оправой и оглядывается через плечо, чтобы проверить, не машешь ли ты кому-то другому. Чуть пожав плечами, он натягивает глупую улыбку с заметно выступающими передними зубами, и ты улыбаешься в ответ, не беспокоясь о том, что совершенно не знаешь, как его вообще зовут. - Привет, - говоришь ты, рассеяно бросая пиццу на конвейерную ленту. - Как, эм... Блин, ты выглядишь очень знакомо. Как тебя зовут? Парень поправляет очки на переносице. - Дерек, - отвечает он, явно довольный тем, что ты уделяешь ему столько внимания. Твоё сердце тут же опускается, и до этого ты даже не понимала, что на что-то надеялась. Ты всё ещё понятия не имеешь о том, какое у него должно было быть имя, но почему-то ты точно знаешь, что не это. Вздохнув, ты отмахиваешь от него и извиняешься, говоришь, что приняла за другого. Один из его друзей хлопает его по спине и говорит, что очень жаль. Ты собираешь покупки и расплачиваешься настолько быстро, насколько можешь, после чего возвращаешься в свою машину, стараясь не думать о парне, которого не можешь вспомнить. За последнюю пару недель такое уже не раз повторялось: ты вспоминаешь, что должна что-то вспомнить, но не можешь копнуть достаточно глубоко. Попытка напряжённых размышлений приводит к головной боли, без которой ты могла бы и обойтись, а когда от размышления тебя не останавливает даже головная боль, подключается тошнота. Прошлой ночью ты провела несколько часов, просматривая форумы любителей моды и сайты садоводов, пытаясь разыскать какой-то ник. Каждый раз, когда ты натыкалась на какую-то новую частицу информации, на какую-то ключевую фразу, ты чувствовала, что приближаешься, хотя всё ещё не знаешь, к чему или зачем. Просто есть слишком много людей, с которыми ты потеряла связь. Вернувшись в машину, ты бросаешь взгляд на зеркало заднего вида, замечаешь покупки, лежащие кучей на заднем сидении. Ты почти жалеешь о том, что всё-таки не взяла торт. С днём рождения тебя, блин, думаешь ты. * Разложив еду по подходящим местам (читай: всё замороженное в морозилку, всё остальное оставила в пакетах на стойке), ты отрубаешься, и поэтому когда ты просыпаешься, твой день рождения, считай, уже кончился. Особой разницы, впрочем, нет, учитывая, что у тебя нет никого, кто мог бы пожелать тебе счастливого дня рождения, нет надежды получить хоть какие-нибудь подарки. На работе никто даже не задумывается об этом дне, потому что ты никогда не делилась настолько личной информацией. Ты относишься к этому дню, как и к любому другому. Разве что, когда ты пересекаешься с Джеймсом во время одной из доставок и топаешь ногой перед ним, он шарахается. Это твой подарок самой себе. Когда ты освобождаешься с работы, Терези стоит снаружи. Ты откровенно удивлена видеть её, потому что ожидала, что она будет сидеть запертой в комнате, бормотать и облизывать стены. Вообще-то, она выглядит удивительно хорошо; на ней большая красная куртка, бирюзовый шарф на шее, и хотя ты не можешь объяснить, почему она вообще решила, что надеть меховые носки будет хорошей идеей, её лицо раскраснелось от холода, и ты даже не думаешь о том, чтобы пройти мимо неё. Ты встаёшь перед ней, засунув руки в карманы, и стоишь в полной тишине, наблюдая, как она наклоняет голову из стороны в сторону, пытаясь уловить следы Серкетной формы жизни. -... Вриска? - наконец, спрашивает она, скосив рот. Ты щёлкаешь её по лбу, застав врасплох. - Эй! Не выпендриваться со слепыми девчонками, - говорит она, чуть наклоняясь назад, словно это её спасёт. Длинная пауза, и она качается на каблуках, покусывая нижнюю губу. - У меня был жар на прошлой неделе! Я всё время была раскалённой докрасна. Если это её способ извиниться за странные вспышки, то тебя он вполне устраивает. Определённо, это куда эффективнее всего того, что ты когда-либо говорила ей. Ты смотришь на неё, и не важно, сколько она улыбается, не важно, насколько серьёзно она говорит, ты видишь усталость, скопившуюся в уголках её глаз, слабый след истощения. Она точно подвергалась чему-то в последнее время, будь то просто стресс от учёбы или утомление, не важно. Ты чувствуешь, что она говорит откровенно, что бы она ни пыталась сделать. - Хмм. Очень жаль! - ты обнимаешь её за талию, давая понять, что пора начинать идти. - Итаааааааак. Сегодня мой день рождения. Ты понятия не имеешь, почему вообще сказала это, потому что тебя совершенно не волнует дата. Тебя не волнует, кто об этом знает, и ты ничего не хочешь, тебе ничего не нужно. Но Терези, она неожиданно оживляется за вас обеих. Она целует тебя в щёку, при этом чуть не сбив с ног проходившего мимо человека, и говорит, что это великолепно, если бы только она знала заранее, и что ты просто обязана позволить ей отвести тебя куда-то. Тебя заставляет задуматься не перспектива куда-то идти с Терези, а скорее то, во что это может вылиться. Ты говоришь ей спасибо, но не надо, спасибо, потому что тебе не охота пить сегодня. Терези просто смеётся, подцепляет тебя за руку и говорит, что вы можете сходить куда-нибудь и без выпивки, дурила, и отвечать на это отказом нет смысла. Полчаса спустя ты жалеешь о том, что вообще встретила Терези Пайроп. Она затаскивает тебя на стоянку позади дрянного торгового центра, через набор двойных дверей рядом с лифтами, которые должны доставлять покупателей на верхний этаж. После, кажется, миллиарда ступенек вверх вы стоите в вестибюле зала для боулинга, ты сжимаешь пальцы в паре красно-синих ботинок, которые, должно быть, уже успел поносить на своих отвратительных потных ногах дохреналион других людей. Терези считает, что это всё великолепно, и вцепляется в тебя, словно знает, что ты поглядываешь на выход, готовясь при первой же возможности дать дёру. Но тщетно. Терези уже заплатила за дорожку на две игры, и теперь она тащит тебя в самое пекло. Ты уже бывала здесь раньше. Тогда тебе было тринадцать, и это была чья-то вечеринка на день рождения, какого-то человека, которого ты не помнишь, и уже тогда всё здесь казалось древностью. Словно что-то вынырнувшее из восьмидесятых. У стен стояли же старые аркадные автоматы, которые были и во время твоего первого посещения, только теперь половина из них не работала, а другая была окружена группами подростков, у которых как раз хватало мелочи на пару игр. Каждая дорожка для боулинга была снабжена жуткими пластиковыми сидениями в зоне отдыха, дерьмовыми столиками, на которых едва было место для пары банок Колы, и небольшая клавиатура для ввода имени на экран показа очков наверху. Телевизоры были, пожалуй, твоим ровесниками, с громадными выпуклыми экранами, которые не протирали со времён твоего первого посещения. Ты оглядываешься, замечаешь дурацкие анимации, которые проигрываются, когда кто-нибудь выбивает страйк или дубль, а потом Терези, трогающую поверхности шаров для боулинга. Зная её, скорее всего, её интересует вовсе не вес. - Вриска! Этот какого цвета? Ты не игнорируешь её, потому что если бы проигнорировала, она не поняла бы, насколько тебя разочаровывает вся эта обстановка. Встав позади неё, ты отнимаешь её ладони от шара, которого она только что заставляла чувствовать себя весьма неуютно, и перекладываешь на другой. - Этот красный. Теперь довольна? Терези высовывает язык, наклоняется к тебе. - Довольнее тебя! Давай, ты должна научить меня, как нормально играть. Ты понятия не имеешь, с чего она решила, что у тебя есть вообще хоть какой-то опыт игры в боулинг, но тебя едва ли удивляет то, что она не умеет играть. Это просто одна из тех вещей, где возможность видеть, что ты делаешь, крайней полезна. Ты не хочешь, чтобы она уронила мяч на чьи-нибудь ноги, и меньше всего на твои. Раз уж вы здесь, ты решаешь, что можно просто разобраться с этим, чтобы эта тягомотина не тянулась как можно дольше. Но перед этим ты тащишь её к бару, где втридорога продают закуски, и загружаешься жирной картошкой, хот-догами и вишнёвым и черничным Slush Puppie. Терези выглядит вполне довольной этим и говорит, что рада, что ты наконец-то начала проникаться духом дня рождения. И вот, на свой двадцать пятый день рождения ты стоишь позади Терези Пайроп перед дорожкой для боулинга, окружённая группами вопящих детей. Семья рядом с вами громогласно отмечает каждый шар, ушедший в желоб. Не желая наблюдать, как Терези метнёт свой шар в голову одному из детей, ты направляешь её в правильном направлении по вашей дорожке и говоришь, хорошо, отведи руку назад, больше, ещё, не, не, не так сильно, дура, ладно, давай! Терези хлопает в ладоши, когда слышит удар шара об гладкую поверхность пола, а потом откидывается назад к тебе, чуть не опрокидывая вас обеих. Не доверяя ботинкам, которые она надела, ты обнимаешь её за талию, кладёшь подбородок ей на плечо. - Сколько я сбила? - оживлённо спрашивает она. - Ты вообще промазала! - говоришь ты, сжимая её талию. - Господи, Пайроп. Ты притащила меня сюда только для того, чтобы позориться? - Я слышала, как падали кегли! Я знаю, что сбила как минимум половину! Ну конечно, слышала она. Всё, что вообще тут слышно, помимо ударов шаров об пол, криков людей, воодушевлений, издёвок и жужжания аркадных автоматов, это несогласованная какофония кегль, дрожащих, падающих, стучащих об пол. Она права насчёт того, что сбила как минимум половину, но, наверно, каждый время от времени делает удачные догадки. - Ты выбила девять штук, - говоришь ты, и она поворачивается у тебя в руках, лучезарно улыбается. - Хватит тратить время! Тебе бросать ещё раз. Всё это время, пока ты помогала Терези с её первым броском, ты краем глаза наблюдала за матерью и отцом детей по соседству, которые приглушённо переговаривались, поглядывая на вас. Когда Терези вытягивается на носках, мать очень, очень громко прочищает горло, и ты бросаешь ей злобный взгляд, прежде чем наклонить голову и поцеловать Терези. Терези на седьмом небе от публичного проявления нежности, и у тебя не хватает наглости сказать ей, что всё это время у тебя были скрытые мотивы. Терези выигрывает первую игру с отрывом в десять очков, что просто везение, потому что ты лучшая из лучших в боулинге, пусть первая и единственная твоя игра была двенадцать лет назад. Она слепая, ради всего святого. Она не должна быть в состоянии вообще целиться хоть с какой-нибудь степенью точности, так что ничего не остаётся, кроме как вызвать её на второй раунд. В конце его очки точно такие же, что и в первой игре, но наоборот, и ты отказываешься от её предложения сыграть решающий раунд. Вдвоём вы собираете остатки от своих закусок, спускаетесь по тысячам и тысячам ступеней вниз на улицу, успешно избегаете встреч с серийными убийцами по пути, и лениво слоняетесь без конкретной цели. Тебе не стыдно признаться самой себе, что это был лучший день рождения за несколько лет, и тебе даже не нужно изображать, что ты провела время хорошо. Это было дурацкое заведение, и твои ступни всё ещё ноют от узкой обуви для боулинга, но ты улыбаешься и никуда не торопишься. - Иногда у меня такое ощущение, что я совсем ничего о тебе не знаю! - говорит Терези, запихивая картошку в рот и склоняясь под тяжестью жира, которым они накачаны. - Но иногда мне кажется, что я знаю тебя гораздо дольше, чем на самом деле. - И не говори. Ты отняла от моей жизни целые годаааааааа. Она смеётся, и ты замечаешь, что она больше не изображает обиду рядом с тобой. - Ты знаешь, что я не об этом, - Терези выбрасывает пустую упаковку в мусорное ведро, мимо которого вы проходите, вытирает руки о карманы своей куртки, а потом обхватывает обеими руками твою. - Обычно я не привожу людей домой сразу же после знакомства, знаешь ли. Ты морщишь нос, не покупаясь на это. Она точно знала, что делала в ту ночь, когда потащила тебя в клуб, и быть того не может, что она планировала что-то другое, кроме как попытаться затянуть тебя в свою конуру. Сейчас ты помнишь о том, что вы делали той ночью, гораздо больше, чем в последовавшее после неё утро, и Терези определённо знала, что происходит. Так что она пытается сказать сейчас? Что с тобой особый случай, единичный? Что она каким-то образом была притянута к тебе? Тупо. Должно быть, она услышала, как закатываются глаза в твоём черепе, потому что она дёргает тебя. - Я серьёзно! И я знаю, что ты знаешь, о чём я, Паучиха. Ощущение почти такое, словно мы сталкивались раньше. В конце концов, мы были здесь всю нашу жизнь. - Лондон большой город. - И нам потребовалось двенадцать лет, чтобы налететь друг на друга? - Двадцать пять, - поправляешь ты. - Мы были здесь двадцать пять лет. Терези открывает рот, словно хочет поправить твою поправку, но потом медленно кивает про себя. - Тогда, может быть, мы сталкивались раньше! Господи, неужели так трудно в это поверить? Господи. Лучше бы она не цеплялась за это. Ты пожимаешь плечами, и она это чувствует. - Ну, наверно, это возможно, - соглашаешься ты, а потом, раз уж она настолько погрузилась разговор о том, что вы, кажется, знаете друг друга гораздо дольше, чем на самом деле, ты спрашиваешь: - Ты приёмный ребёнок, верно? Её руки сжимаются вокруг твоей, и она отвечает: - Верно. Как ты узнала? - Просто такое ощущение, - она должна понимать, у неё ведь таких тоже полно. - Сколько лет тебе тогда было? - Тринадцать. - А до этого? Где ты была? Терези спрашивает, почему ты хочешь знать, какая разница, и ты говоришь ей, да просто так, интересно. В конце концов, она решает, что может и рассказать, и заявляет, что нигде особо не была. Ни в каком-то конкретном месте, ни с кем-то конкретно. Она переходила из одного приюта в другой, не будучи частью какой-либо семьи, пока ей не исполнилось двенадцать. Когда ты получила информацию, которую хотела, ты говоришь, хорошо, и сообщаешь ей, что с тобой, в принципе, та же история, за исключением удочерения. Твои биологические родители были наркоманами или вроде того, ты точно не знаешь, и тебе не особенно интересно узнавать. В это время вы обе замечаете, насколько похолодало, и возвращаетесь к твоей машине. Ты везёшь Терези к ней домой, даже не задумываясь об этом, нужные направления автоматически всплывают в передней части твоего мозга, и когда она спрашивает, не хочешь ли ты зайти, ты качаешь головой. Однако, это не останавливает тебя от того, чтобы выбраться из машины вслед за ней и проводить её до входной двери, засунув руки в карманы и шаркая подошвами по асфальту. Ты хорошо провела время, и по какой-то причине у тебя ощущение, что если ты зайдёшь внутрь и тем самым закончишь всё так, как заканчиваешь обычно, то только испортишь настроение вам обеим. Терези целует тебя на прощание, длинно и глубоко, и на мучительно долгий момент ты жалеешь, что сказала, что собираешься поехать домой и вздремнуть. Когда ты возвращаешься домой, ты думаешь, что Терези, пожалуй, в чём-то была права, когда говорила. Всё это кажется знакомым, совсем как в старые добрые времена, ты и Терези соревнуетесь в игре, но ты не можешь сказать, почему. В последнее время ты мало что можешь объяснить, но у тебя ощущение, что ты уже несколько недель жила за пределами пузыря собственной жизни. Может быть, именно это и происходит, когда ты боишься испытывать алые чувства к кому-то, когда нечто более тёмное было бы вполне уместно. * Входная дверь накрепко закрыта, все окна закрыты, и всё равно ты не чувствуешь себя в безопасности в своей собственной квартире. Все вещи лежат на своих местах. Или, вернее, все вещи лежат на тех местах, куда ты специально их положила, потому что ни одну комнату ты не стала бы называть даже отдалённо чистой. Несмотря на факт того, что, совершенно очевидно, никто не вламывался в твою квартиру, ты чувствуешь себя необычайно тревожно в своей собственной шкуре, потому что однажды утром ты просыпаешься и видишь ярко-синие слова, накарябанные на стенах твоей гостиной, как раз над диваном. 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8r8k 8R8K 8R8K 8R8K 8R8K 8R8K 8R8K 8R8K 8R8K Это твой почерк. Первое, что ты делаешь, это прыгаешь на свой диван и хлопаешь рукой по стене, размазываешь слова до неузнаваемости. Кажется, это какой-то мел, и он покрывает твою ладонь, отказывается стираться с обоев. Когда становится ясно, что это ни к чему не приведёт, ты бежишь на кухню и начинаешь открывать дверцы шкафчиков, копаешься в корзине, пытаешься найти полупустые бутылки спиртного, что угодно, что может объяснить, почему ты не можешь вспомнить, как писала на стене. Наверно, именно поэтому головные боли исчезли. Они держались лишь потому, что твой разум медленно раскалывался, и теперь ты окончательно рехнулась, теперь уже нет необходимости наращивать давление. Всего лишь большие, облачные пятна там, где твоя память перестаёт работать так, как должна. Не успеваешь ты оглянуться, как ты уже сидишь, свернувшись, на диване, прижимаешь колени к груди, яростно пытаешься оттереть синие пятна со свой ладони. Мел пачкает одежду, другую ладонь, обе руки до локтей. Рациональное мышление предложило бы сбросить пижаму в стирку и пойти принять душ, но лёгкий способ не приходит тебе в голову. Да и почему он должен приходить? Ты погрузилась в безумие, это очевидно, бессмыслица на стене тому подтверждение. Ты сидишь, сцепив ладони, прижав большие пальцы к переносице, надавив между глаз. Ты завязла и, не в состоянии ни о чём думать, но вынужденная переносить тяжесть размышлений обо всём сразу, ты представляешь себе Терези аналогично тому, как она тебя описывала. Не то, кто ты есть, но кем должна бы быть. Жёлтые глаза с кусочками угольков по центру. Ты не можешь пойти дальше этого, потому что это просто не сходится. Словно ты ожидаешь, что это будет звучать логично, но даже сейчас ты понимаешь, что не стоит доверять тому, что, по мнению слепой девушки, она видит. Глаза Терези не жёлтые до самых краёв, её кожа не выцветшая, серая, и её рога не выступают идеальными острыми вершинками, словно осколки льда в океане. Ты не пробовала потянуться к ним, и обнаруживаешь, что хватаешься за пустой воздух. Ты смогла стащить себя с дивана лишь тогда, когда твои муки объявляют, что ты не можешь пасть ещё ниже, и когда ты снова двигаешься, ты чувствуешь себя идиоткой, раз вообще предалась таким иррациональным мыслям. Ты проснулась, увидела слова, накарябанные на твоих стенах, ну и что с того? Ты же не нашла труп под кроватью, а уже утверждаешь, что дошла до предела. Это твоя точка перелома, и она даже не такая шокирующая, как ты ожидала. Ты остаёшься собой. Ты можешь погрузиться в безумие куда красочнее, чем это. Любой трёхлетний сопляк с пачкой мелков может писать белиберду на стенах. Ты находишь тряпку, стираешь пятна и мазки на стене, а потом моешься сама. Ты так и не нашла кусок мела, который, должно быть, использовала для письма, даже отодвинула диван, чтобы посмотреть, не завалился ли он туда. Должно быть, ты использовала его до тех пор, пока от мела ничего не осталось. * В первый раз за свою жизнь ты поступаешь разумно. Ты не обрываешь связь с Терези, хотя ты знаешь, что она - корень проблемы. Вместо этого ты идёшь к психиатру. Офис ярко освещён, неестественно ярко для ноябрьского полудня. Даже слишком ярко, потому что ты чувствуешь себя неоправданно открытой, и от этого становится труднее сфокусироваться на психиатре, мозгоправе, или как она там себя называет. Ты указываешь ей на это, но она просто говорит, что благодаря этому нет излишних отвлекающих факторов, нужно только, чтобы ты сфокусировалась на себе. Ты фыркаешь, говоришь, что это всё игры разума, и она говорит, что, да, смысл как раз в этом, разве нет? Она тебе не нравится. С того момента, как ты вошла в здание, и она протянула свою руку для пожатия, она тебе не нравится. Что не слишком удивительно, если честно, учитывая, что тебе мало кто вообще нравится, но то, что ты пришла сюда одна, свидетельствует о том, насколько действительно плачевным стало твоё положение. Ты сидишь в кресле, которое слишком сильно прогибается под твоим весом, быстро меняясь с удобного до просто невыносимого, словно оно пытается поглотить тебя, и тебе кажется, что ты не сможешь подняться на ноги, не опозорившись. Ты сидишь, и, неожиданно, становится ясно, что тебе совершенно нечего ей рассказать. Ничего стоящего, по крайней мере. Когда ты сталкиваешься с незнакомкой, твой список жалоб сводится к следующему: у тебя были головные боли, дурные сны, и ты писала на стенах и не помнишь этого. Не стоило тебе сюда приходить. Тебе стоило сходить к настоящему врачу, и он бы тебе сказал, что на самом деле это опухоль давит на какую-то жизненно важную часть твоего мозга, и какое же, блядь, было бы тогда облегчение. Ты барабанишь пальцами по подлокотнику кресла, совершенно не уверенная в том, спросила ли мисс мозгоправ у тебя что-нибудь. Она наклоняется вперёд, сцепив ладони, и тебе она не нравится. У неё светлые волосы и очень, очень чёрные губы, и она не может быть сильно старше тебя. Ты спрашиваешь её, как она умудрилась стать доктором в своём возрасте, но она просто избегает вопроса. Говорит, что вопрос совсем не в этом, и ты бросаешь на неё косой взгляд, но не можешь различить её выражение из-за света, затапливающего комнату. Ты просто знаешь, что оно задумчивое. - Почему бы нам не начать с начала, - говорит она, словно ты сама никогда бы до этого не догадалась. - Постарайся вспомнить, как всё это началось, Вриска. Ты решаешь подыграть ей. Ты рассказываешь о своих головных болях, о письменах на стенах, о снах. Её совершенно не волнуют головные боли, она демонстративно игнорирует письмена на стенах, а потом подробно расспрашивает тебя о твоих снах, вытаскивая из тебя фрагменты, которые ты сама не припоминала до этого момента. Или, может быть, их никогда и не было в снах, и ты просто выдумываешь на ходу, потому что у тебя есть аудитория и ощущение необходимости выдать что-то достойное. - Скажем так, это всё очень интересно, - говорит она. У неё проявляется акцент. Американка в какой-то мере. Ты должна была заметить это раньше. - Но когда я сказала "с начала", я имела в виду "с самого начала". Вернись дальше назад. Ты всплескиваешь руками над головой, пожимая плечами. Приятно иметь возможность делать эти жесты в компании с человеком, который на самом деле может их видеть. Раньше этого ничего не было, и тебе в голову не приходит больше ничего важного, ничего такого, что стоило бы упоминать. Она полагает, что в таком случае, у тебя никогда раньше не было проблем, ты никогда не подвергалась стрессу, никого не теряла, ничего такого, что могло бы вызвать напряжение в твоей жизни. Ты никогда не осознавала, что есть что-то, чего ты не помнишь. Ты отворачиваешься от неё, смотришь в яркое белое окно и не видишь ничего, кроме света. Потом говоришь, что, конечно же, подвергалась, но всё это совершенно нормально. Все через такое проходят. - Действительно, - говорит она, и делает какую-то пометку. - А твоё тело - ты когда-нибудь ощущала разъединение с ним? Ты когда-нибудь смотрела в зеркало, не узнавая себя, а потом с трудом приходила к выводу, что, конечно же, это ты, как ты вообще могла подумать что-то другое? Какого хрена, в чём теперь она тебя обвиняет? Она хочет сказать, что у тебя расщепление личности или, не знаю, шизофрения? Ох, чёрт, ты ничего не знаешь о психологии, всё это для тебя бред сивой кобылы. Разумеется, у тебя бывает такое. У всех бывает. Ты не можешь себе представить, чтобы кто-нибудь замечал собственное отражение и мгновенно признавал его, настолько хорошо вжившись в свою шкуру. То, кто ты снаружи, не передаёт даже половины того, кто ты внутри; пока что не передаёт, по крайней мере. - Я должна уметь летать, - произносит голос, очень похожий на твой, но это говоришь не ты. Ты даже не открываешь рта. Раньше тебе часто снился полёт, пока не начались кошмары. Ты чувствовала необычную расслабленность в этих снах, странное спокойствие; летать было великолепно, захватывающе, но не непривычно. Тебе казалось, что это нечто, что ты обязана иметь. - Понятно, - говорит она без малейшей нотки интереса в голосе. "Наверно, для её сеансов такие вещи - обычное дело", думаешь ты, но тебя немного удивляет то, что она не спрашивает, не собираешь ли ты прыгнуть. Ты говоришь ещё немного. Ничего важного, ничего убедительно, но ты просто знаешь, что она делает громадные скачки, переходя к выводам о тебе. Она расспрашивает тебя о твоём детстве, и ты ведёшь себя настороженно, как она и ожидала от тебя, хотя ты всё же расстаёшься с некоторыми крупицами информации. Она хочет знать, почему ты не рассказываешь ей ничего о том, что с тобой было до тринадцати лет, и почему, говоря о глубинах твоего прошлого, ты звучишь так, словно читаешь суфлёрскую карточку, повторяя отдельные фразы, которые запомнила. - Всё это достаточно просто, - говорит она. Она, она, она. Кажется, она не называла тебе своего имени. Если бы только у тебя не было нежелания произносить ещё хоть одно слово, ты бы точно послала бы её нахрен, потому что быть того не может, чтобы в это было что-то простое. Будь оно просто, ты бы знала, что за хрень творится, и быть того не может, чтобы эта женщина могла дать тебе желаемые ответы. Ты не знаешь, что ты здесь делаешь. - В обычной ситуации я бы с радостью порекомендовала определённый курс лечения, но есть некоторые отталкивающие факторы, которые необходимо принимать во внимание. К сожалению, я не эксперт в области ксенопсихологии, пусть я, в некоторой степени, ответственна за её появление. К сожалению, я не могу прописать никаких лекарств, которые не затуманивали бы твои когнитивные процессы ещё больше или не порождали бы другие ложные воспоминания, поэтому... Послышался стук в дверь. Ты практически подскочила на своём кресле, подошвы на сидении, руки вцепились в спинку. - Великолепно. Имперские Дроны уже здесь. * Когда ты вынуждаешь себя проснуться от практически смертоносного переживания, ты уже знаешь, что ничего хорошее тебе не светит. Одно дело признать себя сумасшедшей, но вывести это из сеанса психоанализа во сне - совсем другое. Ты сбрасываешь ноги с кровати и беспомощно смотришь на кончики своих пальцев. Они перемазаны синим мелом. Совершенно не удивляясь, ты бессознательно вытираешь их об простыню и думаешь, что стоит пойти взглянуть какой бредятины ты удостоила стены на этот раз. убийца есть убийца ничто не изменит т8и пути к лучшему и одн8жды ты уд8ришь с8ей дур8цкой м8ленькой тростью и почу8ст8уешь что она ничего не коснулась и ты сно88 уп8дёшь 8 дерьмо мордой 8перёд и ты сделаешь что-то ужасное кому-то и будешь жаждать 8ернуть 8сё назад н8 не см8жешь Ты не утруждаешь себя чтением этого во второй раз. Однако, ты ударяешься о стену с такой силой, что твоё зрение мгновенно отключается. * Ты уже давно не покидала свою квартиру. Ты почти ничего не делала, по правде говоря, просто сидела и думала. У тебя смутное понимание того, когда начинаются и кончаются дни, потому что свет почти не проникает внутрь через задёрнутые шторы, но по большей части ты находишься в лишённой времени пустоте. Твой телефон жужжит несколько раз из соседней комнаты, но батарея быстро садится, и ты ничего не делаешь, чтобы вернуть его к жизни. Твоя последняя теория такова: ты паразитическая форма жизни, подсаженная в мозг человеческой девушки чуть больше десятилетия назад. Её сознания, к сожалению, было достаточно, чтобы подавить твоё, и после всего этого времени ты наконец-то приходишь в себя. Совершенно логично, решаешь ты. А теперь ты прогуляешься к настоящему психиатру, а не тому что во сне, и расскажешь ему именно эту историю, после чего позволишь надеть на тебя рубашку. Может быть, ты сделаешь себе шапочку из фольги и пару больших синих крылышек, чтобы подкрепить историю. Но, шутки в сторону, ты напугана. Боишься до дрожи. Тебя медленно раздирает по швам, и лёжа на полу кухни, зажав глаза ладонями, ты мечтаешь о том, чтобы можно было вернуть всё назад. Ты просишь совсем немного. Всего несколько недель, месяц, на то время, когда Терези была для тебя в новинку. Когда ты могла нежиться в её кровати, курить траву, и единственной твой заботой было притворяться, что у тебя какие-то проблемы с ней. Она была права во многом. Ощущение и правда такое, словно ты знала её гораздо дольше, чем на самом деле. Ты вспоминаешь день, когда ты налетела на неё перед кофейней, и даже не можешь представить себе, что не знала тогда каждую последнюю деталь о ней. После, наверно, нескольких дней рассматривания разных потолков в разных комнатах твоей квартиры пустыми глазами, доносится стук в дверь. Ты игнорируешь его, и стук становится громче. Ты продолжаешь его игнорировать, а потом в дверь молотят уже два кулака. Ты думаешь, что они могли бы выбить дверь, и это было бы очень кстати. Тогда тебе не придётся вставать. Когда шум отказывается стихать, ты поднимаешься на ноги, и комната кажется совершенно неправильной из-за того, что ты стоишь. Ты наваливаешься на дверь, пальцы обхватывают ручку. Прежде чем открыть её, ты несколько мгновений успокаиваешься. Открываешь глаза, широко, пытаясь напомнить своему мозгу, что ему надо хоть как-то пытаться обрабатывать то, что ты видишь. Поворачиваешь ручку, откидываешься назад, тянешь дверь на себя, и на пороге стоит Терези. Пришла, чтобы проверить, как ты, несомненно. Пришла, чтобы узнать, какого чёрта ты не отвечаешь не её сообщения и звонки, пришла, чтобы узнать, почему ты не появлялась на работе всю последнюю неделю. Пришла, чтобы удостовериться, что с тобой всё в порядке, посидеть с тобой, пригладить твои волосы и задолбать тебя до белого каления, потому что какое ей вообще удовольствие просто заботиться о тебе? - Чего ты хочешь? - спрашиваешь ты, но твой голос выходит неправильно, поскольку ты несколько дней не разговаривала. И вместо ответа Терези просто хватает тебя за воротник твоей футболки, сжав так крепко, что ты чувствуешь, как ткань врезается в горло, словно петля. Ты пытаешься спросить её, какого чёрта она творит, но она быстрым шагом идёт через комнату и толкает тебя назад настолько быстро, что твои ноги едва поспевают. Она с силой впечатывает тебя в стену, пытаясь выбить из тебя дух, и впервые за целую вечность, ты наконец-то возвращаешься в реальный мир. Ты скалишься на неё. Она прижимается своим лбом к твоему. На ней нет её очков, её глаза широко раскрыты прямо перед твоими, они не жёлтые, не чёрные, даже не белые. Они красные, налитые кровью, словно она плакала, словно ты сыпанула ей песка в лицо. И всё же ты знаешь, что они недостаточно красные. Её руки сжимаются вокруг твоего ворота, костяшки упираются в твоё горло. Ты хочешь сказать ей, что тебе становится всё труднее дышать. - Ты сделала это со мной, - шипит она, а потом дёргает тебя вверх так, что ты вынуждена встать на носки. Ты пытаешься оттолкнуться от стены, и когда она не двигается с места, бессмысленно обхватываешь руками её талию. - Ты сделала это.