***
— Повторите еще раз. По очереди. — Да сколько можно? — раздраженно машет рукой Фуу и скребет ссадину под коленом. Кимоно на ней болтается свободно, опасно колыхаясь от каждого движения. Гэта валяются где-то в углу, и ступни у Фуу черные от грязи. — Не трогай меня грязными руками! — кричит Мугэн, сжимая кулаки, а в глазах то ли слезы, то ли кипящая ярость. А у Дзина в голове полная каша. Он массирует пальцами виски, давит на веки, надеясь, что все это сейчас задвоится и исчезнет как обычная галлюцинация. Но ни с упоением ковыряющая в носу Фуу, ни по-девчачьи покусывающий губы Мугэн и не думают пропадать, как бы сильно Дзин не щипал себя за запястья. Глазные яблоки отдают тупой болью вглубь головы, и он со вздохом прекращает. — Фуу, еще раз, пожалуйста, расскажи, как все произошло. — Я ведь уже говорила! — Мугэн надувает губы и недовольно скрещивает руки на груди: — Пока ты был в деревне, мы уснули в этом заброшенном храме. А проснулись уже такими. Я закричала и упала в обморок, а когда очнулась, ты уже вернулся. Все. — Ты так заорала, что даже в Нагасаки слышно было. — Ну знаешь ли! Не каждый день я просыпаюсь в теле мужчины, да еще и с… — Мугэн — то есть Фуу, мысленно поправил себя Дзин, — машет рукой в области паха, а щеки расцветают темными пятнами румянца. О. О-о. — Женщиной тоже не очень-то приятно быть. В ваших тряпках даже идти быстро невозможно, а делать это сидя… Колени затекают, дует снизу. — Дзин, пожалуйста, мы всего несколько часов такие, а я больше не могу. Его же нельзя выпускать к людям в моем теле. А я? Я его меч едва поднимаю, не говоря уже о бое. А если мы не вернемся в свои тела? Как тогда самурай, пахнущий подсолнухами, узнает… — Мы что-нибудь придумаем, — уверенно отвечает Дзин, — и вернем все на свои места. Обратить то, чего вообще быть не может. Просто и понятно.***
Дзин особо и не надеется, что в деревушке, приткнувшейся к самой кромке леса, им кто-нибудь поможет. Однако то, что никто даже не слышал о старом храме в чаще, действительно странно. Глубокие старики, прожившие здесь всю жизнь, лишь качают головами, и как один утверждают, что никакого храма в лесу нет. Чем дольше они ходят от дома к дому, тем призрачнее становится надежда хотя бы просто разузнать что-то, и все более мрачным делается Мугэн в теле Фуу. От последнего парнишки, ворковавшего что-то о прелестном окинавском акценте и южных девушках, его уже оттаскивает Дзин. Одно в этой ситуации хорошо — тело Фуу миниатюрное и легкое, и в случае опасности без особых усилий забрасывается на плечо. Фуу же — настоящая Фуу — кажется, напротив, быстро понимает все преимущества пребывания в теле мужчины и откровенно наслаждается страданиями Мугэна. Дзин думает, что не зря все самые коварные и мстительные духи — женщины.***
Когда они выходят к рисовым полям, раскинувшимся на окраине деревни, время уже переваливает за полдень, и крестьяне прячутся от душной жары в домах, отдыхая и готовясь к вечернему труду. Над залитыми водой полями кружат стрекозы, и бренчит надоедливая мошкара. — Я хочу есть, — не терпящего возражения тоном заявляет Фуу, — это тело постоянно голодное. Может у тебя в желудке дверь в Подземное царство? — Можно подумать, что ты лучше, — огрызается Мугэн, поправляя растрепавшиеся волосы. Незамысловатая прическа Фуу уже давно развалилась и сейчас больше похожа на гнездо небольшой птицы, из которого по недоразумению торчат канзаши. — Там человек. Мугэн и Фуу одновременно оборачиваются на голос Дзина. Действительно, по кромке самого дальнего поля медленно двигается темная фигурка мужчины довольно высокого роста. Он идет неторопливо, постоянно вертит головой, будто прогуливается в весеннем саду. Фуу на секунду кажется, что мужчина парит над водной гладью поля, так легки и красивы его движения. — Подойдем? — А толку? Мы уже всю деревню расспросили, — пожимает плечами Мугэн, обмахиваясь воротом кимоно, — никто ничего не знает. А этому даже сорока нет. — Лишним точно не будет. Йоджи, как он представляется, действительно молод — на гладком чуть загорелом лице ни единой морщинки, и тяжелый крестьянский труд еще не успел согнуть его спину. Йоджи внимательно и не особенно стесняясь, рассматривает их, и чем быстрее говорит Фуу, тем более явной становится усмешка на его губах. Мугэн трет влажную шею, старательно отводя взгляд — этот хрен пялится прямо ему в глаза, почти не моргая. Как змея, готовая сожрать жирного кролика. — Старый храм стоит в лесу уже много веков. Я порой прихожу туда. — Веков? — Фуу недоверчиво хмурится. — Он, конечно, старый, но, по-моему, не настолько… Там даже пол не скрипит. Точно, не скрипит, я помню. — Может, в старину просто строили лучше? А может магия. Это очень старый лес и он бережно хранит свои тайны от людей. Кто знает, кто или что живет на болотах в глубине чащи? — рассеяно улыбаясь, ответил Йоджи. — Ни один деревенский старик не смог ничего рассказать, а ты… — Моя семья живет здесь дольше, чем вы или деревенские можете себе представить, — неожиданно грубо рявкает Йоджи. Он дергает головой, так что едва не слетает соломенная шляпа. Пару мгновений Йоджи молчит, смотря на дрожащий воздух над полями. — Прошу прощения. Наверное, это из-за жары, она ужасно на меня действует. Вернемся к нашему разговору. Чему же я не должен поверить?***
Казалось, будто храм живет. Дзин мог поклясться, что они не единственные, кто находится внутри. Что-то живое переваливается в темных пыльных углах и парит под потолком. Дзин чувствует, как меж лопаток зудит от чужого взгляда. — Когда-то тут было красиво, — Йоджи ласково проводит рукой по потемневшему от времени и влаги дереву. Так гладят руку возлюбленной или долгожданного ребенка. — Церемонии, молитвы, легкий аромат палочек, цветов. Разве не чудесно? — А вдруг тут жила секта, приносившая в жертву чудовищу юных девственниц? — Нет, тут не пахнет кровью. Только дымом палочек и молитвами. — Молитвы пахнут? — Разумеется, — Йоджи так изумленно смотрит на Мугэна, словно тот сморозил невероятную глупость. — Каждый храм пахнет молитвами, что произносят в нем. И каждая имеет свой запах. Сладкий — о любви. Горький — о покое для умершего. Сколько молитв, столько запахов. Но это не важно. Я могу попробовать помочь вам. Пока вы будете спать, я буду молиться, и быть может бог или дух согласится вернуть вас в свои тела. — А если не поможет? — Тогда придется привыкать, — пожимает плечами Йоджи. Действительно. Просто привыкнуть жить в чужом теле.***
— Слушай, тебе не кажется странным, что он вообще нам верит? — шепчет Фуу, машинально накручивая непослушные волосы Мугэна на палец. — А? — К тебе на улице подходит мужчина и заявляет, что во сне поменялся телом с женщиной. Как ты отреагируешь? Мугэн зевает и чешет живот, пропуская недовольное сопение Фуу мимо ушей. Как он отреагирует… А то не ясно. — Какая разница? Главное, что он единственный, кто хоть что-то смог рассказать об этом долбанном храме и предложил помощь. — Да, конечно, но согласись, что это подозрительно. — Может быть, — Мугэн еще раз зевает. Легкий ветерок, колышущий заросли снаружи, не особо помогает против духоты и Мугэн чувствует себя водорослью, брошенной в чашку лапши. Или как в бане. Или на Окинаве. На мгновение он ощущает резкий запах морской соли и острые песчинки меж пальцев. Солнце слепит, жжет кожу. Мугэн прыгает со скалы. Миг погружения и абсолютная, первобытная тишина моря, когда есть только темная толща воды и воздух в легких. Мугэн плывет, не размыкая век, но представляет, как двигаются его ноги, загребают руки, что он один в целом мире горчащей соленой воды… — Я смотрю, твой друг уже уснул, — Йоджи возникает из темноты бесшумно, точно лесная сова. Тебе тоже надо поспать. — Не могу уснуть, — признается Фуу, — как будто… Погоди. Ты чувствуешь? Пахнет благовониями, — Фуу приподнимается, но неожиданно крепкая хватка Йоджи останавливает ее. — Спи, человек. Руку Йоджи на глазах Фуу уже не чувствует.***
Дзин понимает сразу — это не его додзе. Бесконечно длинные коридоры неуловимо отличаются от настоящих, но главное, что настоящее додзе не было таким пустым. Дзин бродит по лабиринту внутренних двориков и бумажных стен уже не первый час, но вокруг ни души, нет даже намека на то, что здесь тренируются, едят и спят множество учеников. Тяжелый душный запах плесени, да толстый слой пыли — все, что есть в покинутом додзе. Бесконечном, словно лабиринт. Только пыль и прах — все, что от него останется через много лет. Найдет ли кто-нибудь его истлевшее тело в брюхе деревянного чудовища?.. Как же здесь тяжело дышать. Дзин сворачивает за угол и замирает. Перед ним в луже крови стоит мертвец, задумчиво потирающий темно-бурое пятно на одежде. — Опаздываешь, Дзин. Пыль и прах — вот и все, что его ждет. Учитель улыбается черным рваным провалом, что на месте рта, и вязкая темнота поглощает Дзина.***
— Мучают кошмары? Дзин трогает влажное лицо, щупает шею, где быстро бьется жилка. Просто дурной сон, конечно же он… Жив ведь? Дзин глубоко вздыхает, прикрыв глаза. В загробном мире нет треска цикад, сердце мертвеца не колотится так быстро и тяжело. По ту сторону могилы нет запаха влажной шерсти. Дзин быстро выпрямляется. Огромный лис, сидящий перед ним, деловито расчесывает пушистый хвост. — Кстати можешь не щипать себя. Ты не спишь. Лис напевает себе под нос какую-то песенку, продолжая, как ни в чем не бывало чесать шерсть костяным гребнем. Наконец он откладывает гребень, проводит по хвосту лапой, и, удовлетворившись результатом, поворачивается к Дзину. — Я точно не сплю? — Нет, — лис растягивает морду в жутком подобии улыбки. — Ты нас убьешь? — Что? — он чудно округляет желтые глаза, прижимая уши к голове, — конечно нет. Напротив, я приношу свои извинения за неудобства, причиненные твоим друзьям. — Это твоя работа? — теперь наступает очередь Дзина удивляться. Осознание того, что он говорит с лисой ростом с человека, одетой в дорогое кимоно, и при этом не спит, накатывает в одно мгновение. — Ну да, — не без гордости в голосе отвечает лис, замахав хвостом. — Зачем? — Просто так. — Просто так? — Ну, не совсем. От радости скорее. Как бы тебе объяснить, — лис скребет когтем деревянный пол, — от десятков лет одиночества завоют даже духи. Когда-то люди часто ходили в мой храм, молились, дети играли со мной. Очень давно, даже по нашим меркам. Но со временем храм опустел, как и мой лес. Люди больше не просили меня помочь в охоте, не просили о богатом урожае. У них появились новые духи, которым они и стали молиться. Ваши новые боги, — лис кривит морду, обнажая желтоватые зубы. — И ты?.. — Я ведь дух, исполняющий желания, человек. Я привык жить вашими молитвами и просьбами, привык дарить радость. Вы первые люди, которые пришли в мой храм за тридцать лет. Что такое тридцать лет для бессмертного духа? Мгновение. Но для духа, живущего общением с людьми — целая жизнь. Я был так рад, гонялся за своим хвостом как маленький лисенок, и не разобрался произнесла ли девушка желание или просто подумала о чем-то своем. — И что же она… просила? — Чтобы он почувствовал на своей шкуре, как тяжело порой быть девушкой. Дзин потер слезящиеся глаза. Фуу говорила что-то такое Мугэну на днях. Дзин даже не помнит, из-за чего они тогда поругались. — Не переживай. Утром они проснутся в своих телах, — лис медлит, прежде чем спросить, — вы ведь уйдете завтра, да? — Если с Мугэном и Фуу все будет в порядке. — Завидую я вам, смертным. Вы живете не дольше бабочки, и вольны идти куда захочется. — Прости? — Я не могу уйти отсюда. Этот лес — я, а я — лес. Я его дух, без леса не будет и меня. Я не могу отойти от него. И не могу умереть. Вы, люди, даже не представляете, какой ценный дар — ваша короткая жизнь. Пока тысячи людских поколений будут рождаться и умирать, познавать новое, любить и творить, я буду сидеть здесь. Мир будет меняться, а я останусь привязанным к своему лесу. Век за веком, хуже цепного пса, тот-то хотя бы может попытаться сбежать. А я? Только и могу ходить по деревушке рядом, как тень, не в силах даже заговорить с людьми. — Человеческая жизнь это не только радость. В ней много горя и смерти. — Я знаю. И жалею о том, что не родился человеком. Но быть может, когда-нибудь мой лес вырубят, и я умру. Я буду ждать этого. А пока спи, человек. Лис небрежно взмахивает лапой, и Дзин чувствует, как невыносимо тяжелеют его веки. — П-погоди. Как тебя зовут? Морда лиса расплывается перед глазами, как отражение на потревоженной воде, и ответа Дзин уже не слышит. Да и был ли он?