Чувство возвышенности, чувство власти над чьей-то жизнью – всё это я испытывал уже не раз, но снова и снова это доставляет всё то же удовольствие. Удовлетворение.
Чужая квартира привлекает своей никчемностью. Если у Леви она просто голая: нет обоев, люстр, и в принципе полупустая, – то тут: обои протерты, будто их нарочно терли какой-то крупной жесткой щёткой, люстра пыльная и, почему-то я уверен, лампочки в ней давно перегорели, а мебель, занимающая всё, без того немногое, пространство, будто из другого века – обведшая, выцветшая и местами поломанная.
Провожу рукой по пыльной поверхности небольшого стола, веду пятерней влево, потом вправо и снова влево. Хмыкаю.
-Может, уже убьёшь меня?
Он сидит на своей пыльной клещевой кровати, согнул ноги к груди, обнимая их руками, и уткнулся лицом в колени. На этот раз Леви дал мне восемнадцатилетнего, кажется, только-только вступившего во взрослую жизнь, но потерявшего сразу всё: родителей и других родственников, друзей – это уже по своей вине, деньги, которые ушли на долги. Он не видит причин, чтобы продолжать жить. А увидев меня, обрадовался своей выцветшей радостью – убийца пришёл, его смерть пришла. Но я убиваю, когда человек не хочет быть убитым, а убивать, когда от тебя только этого и желают – совершенно не то. Будь я в другой ситуации, я бы оставил его тут подыхать, а ему явно недолго осталось. Худое тело, даже по соотношениям худее моего, уже веет смертью, наверное, откуда-то изнутри: организм уже сам себя есть начал, сам себя убивать.
-А тебе невтерпеж.
Смотрю на него через плечо. Он жалкий не тем, что давным-давно сдался, а жалок сам по себе, по тому, во что себя превратил, позволив сдаться.
-Есть такое.
На высохших серых губах появляется еле заметная ухмылка. Он здесь сидел и ждал, когда к нему придут его убить. Будто когда-то точно так же пришли и к его родителям, и к его другим родственникам.
Окно обтянуто какой-то черной непроницаемой тряпкой, стоит её сорвать и вся комната озарится светом, и вся пыль окажется в воздухе и сразу станет видно, что самого воздуха здесь меньше, чем этой пыли. Почему-то кажется, что если сделать так, то этот парень умрёт сразу же, от какого-нибудь разрыва сердца; сколько времени он не видел света?
Стало интересно, что творится в его голове. Изредка в моей жизни появляются такие люди: ненавистно-интересные, просто ненавистны и просто интересны. Он вошёл в третью категорию после второй минуты моего нахождения здесь.
В воздухе чувствуется смерть, впивается, застревает в носоглотке и не даёт возможности нормально дышать. Будто все, кто умер в этом городе, прежде прошли через эту квартиру.
Этот парень тоже мертв. Я точно помню, как убил его, как только он сел на этот плешивый диван.
Прохожу к шкафу, одна дверь на котором открыта нараспашку. В нём кучей лежат пыльные, старые вещи, такие же потрепанные как эти обои, как обивка этого дивана, как сама жизнь этого парня. Куски чёрной ткани в хаотичном порядке зачем-то приклеены к внутренней стенке. Интересно, этого парня выбирал сам Леви или Ханджи ему помогла..?
-В твоём пистолете ещё есть пули.
Доносится откуда-то сзади, приглушённый его голос. Болезненный, абсолютно бесцветный.
-Да, их ещё четыре.
Абсолютная тишина, прямо как на кладбище. Не слышно даже соседей, топота или других звуков с улицы – ничего.
-Хватит и одной.
И будто сам оказываюсь неделимой частью этой обведшей квартиры, через которую прошло множество смертей.
Хватит, он прав. Но это не он.
За его спиной, на грязных обоях, потеки свежей крови, вылетевшей из его головы несколько минут назад. Но его голова цела, как и он сам, будто живой, такой же мертвый внешне, но живой, потому что сердце работает – так вижу я. И я уже перестал верить не только своему мозгу, но теперь ещё и глазам. Голове в принципе.
Мне бы только увидеть, как он, откинутый на спинку дивана, в собственной крови, с закатившимися глазами, мертв. До того я не могу уйти. Не могу, потому что вдруг на самом деле вранье это то, что я выстрелил?
Чувствую, как отпечатывается всё это, пластом ложится где-то в сознании.
Твёрдое:
-Убей.
Без уточнений.
-Останься.
Напрямую.
Но не будет ни того, ни другого.
Я прохожу к этому дивану, который скрипит, когда на него садишься. Этот мертвяк с другого края пялится на меня своим окаменелым лицом. Всё это снова слишком правдоподобно.
-И что? Что на этот раз?
В ответ молчание. Даже ожидаемо.
-Чего добиваешься?
Глухой смешок. Собственную голову будто сжимаются в тиски.
-Просто скажи: я убил его или нет.
Это что-то не моё, но слишком сильно со мной схожее. И этот голос – будто бы, когда я говорю, именно таким его слышат остальные.
-Да плевать.
Вытягиваю руку, стреляю. В грудь. В живот. Между глаз.
Тело скорее по инерции слегка откидывается назад, но не истекает кровью, а глаза смотрят так же раздражающе. Пули будто проходят сквозь него, но вместе с тем остаются внутри – не оставляют на теле следов.
-Выстрелы слышны.
Констатирует факт, от которого мне ни жарко ни холодно.
Вслух молчу, всматриваясь в лицо напротив. А оно будто отражает моё собственное. Каким оно могло когда-то быть.
На лестничной площадке кто-то выходит из своей квартиры и запирает дверь на замок. Вызывает лифт.
Свожу взгляд чуть вправо, неосознанно шарахаюсь, упираясь спиной в подлокотник. Я зачем-то закрыл дверь у этого шкафа, зато понял, почему она была открыта.
Зеркало. Небольшое, пыльное, покоцанное. Треснутое. С неровными краями, с запекшейся кровью на них.
Лифт уезжает вниз, пистолет выпадает из рук.
Труп. Здесь на диване, прямо передо мной лежит разложенный полусухой труп. А слева от моей правой руки торчит чья-то кровавая макушка. Макушка того парня, в которого секундой ранее я трижды выстрелил. Он сидел передо мной. Я точно это видел. Я точно видел его!
Моргаю. Ещё раз. И ещё. Моргаю снова, ещё и ещё. Быстро-быстро. Тру глаза, вскакиваю с дивана, упираюсь спиной в стену с выцветши-грязно-желтыми разодранными обоями. Смотрю на диван. Труп. Слева от дивана – ещё один. Лежит в неестественной позе, с кровавой раскуроченной башкой. А на стене брызги засохшей крови, которые только что мне виделись свежими.
На руках, оказывается, чужая кровь. Штанина в какой-то трупной каше. Дыхание через рот. И всё тот же вкус смерти.
-Вот почему... тут так воняет.
А может и запах всего лишь мерещится.
Может мне мерещится всё. Всё это.
Абсолютно всё.
***
Не успеваю и порог пересечь и закрыть за собой дверь, как Леви с недовольством, но и неким любопытством спрашивает:
-Слишком долго. Ну как?
-Всё по плану.
О моём бывшем однокласснике ему говорить пока что необязательно, хоть он и узнает об этом по новостям. Не сейчас. И уж тем более – об этой собственной неуверенности, труп ли тот, кто должен был стать трупом. И знал ли Леви, что там ещё один завалялся, давненько при чём.
-Я подобрал следующего. Твой ровесник, кстати. Займёшься им в следующем месяце.
Отчего же тянуть…
Разувшись, прохожу в комнату, где Леви из-за плеча суёт мне очередной лист А4. Записей на нём слишком мало, видимо, по этой причине только через месяц я поеду его убивать. А следом, становясь справа от моего плеча, подаёт фотографию, она, наоборот, больше остальных, на половину этого листа.
А лицо Леви в этот момент становится каким-то слишком… довольным? Хитрым. Победным.
Что-то с этим парнем не так.
-Кто это.
-А ты приглядись. Или имя посмотри. Может, вспомнишь.
С чего бы я должен его знать? Но весь вид Леви говорит о том, что этого человека я не просто обязан знать, а то, что нас будто связывает что-то больше, чем просто «знакомые». И с кем я успел так сблизиться и напрочь забыть об этом?
-Ну. Не помню. Кто это?
-Твоя первая "любовь". Не узнаёшь?
-Чего?!
***
Прошло едва ли три месяца с того дня, когда я сам сунулся в этот район, к Леви. И – больше трех лет, как он сам узнал о моём существовании. И какая именно минута решила всё это? Что я тогда делал и о чём думал? Знал ли я самого себя, как знаю сейчас? Или, наоборот, знаю ли я себя сейчас настолько, насколько знал тогда?
Последовательность событий мне теперь более-менее ясна, но это по-прежнему не исключает вопросов: почему всё сложилось именно так? Не слишком ли легко, не слишком ли «по желанию»? Не слишком ли «слишком»..?
Выезжать в город я могу только по одной причине, по этой же причине я могу оставаться здесь. Но никто мне не сказал, что здесь, внутри района, тоже действует запрет.
Леви всегда думает, думает даже тогда, когда думать не о чем. А у меня все мысли распадаются. Я больше не смогу обхитрить его уже по этой причине. И что бы я ни делал, как бы ни пытался, всё сводит к тому, что я заведомо им побежден. Остается только закрыть глаза и заткнуть уши, оставшись один на один с голосом внутри, который всё шепчет и шепчет, и этот шёпот медленно собирается во что-то одно. И мне нравится эта мысль. Осталось дождаться её законченности.
И всё же, не слишком ли?
