Слишком глубоко

С каждым днём на улице парит только сильнее. Попытки вспомнить, что я делал в прошлые такие знойные дни (год назад или два), не оканчиваются успехом. Все мысли, нет, кажется, весь я ограничиваюсь этим местом – будто я каждое лето в своей жизни провёл здесь. Леви часто где-то пропадает, а я пропадаю в его квартире: быстро и без последующего восстановления. Как та самая рыба в консервах, только с открытой крышкой. -Я ни-ку-да не пойду. Ответ на просьбы Ханджи, застрявшей почему-то в экране телевизора, и просящей меня вернуться к ней. Или просит об этом не она или она, но не меня – как тут разобрать. -Я ни-ку-да не пойду. Сразу после долгого разговора с женщиной смутно знакомой и такой же мутной, сидящей слева от меня, на другой стороне дивана. Мало ли их было, и всем нужно одно – чтобы я сдался. -Я ни-ку-да не пойду. А это уже для Леви, возникающего только поздно ночью, во время моих прогулок в туалет. Он просит, чтобы я ушёл. Он просит, чтобы я не вернулся. Но настоящий Леви никогда так просто меня не отпустит. -Я ни-ку-да не пойду. Каждому голосу, доносящемуся из черепной коробки и растворяющемуся в моих ушах. Точнее, впитывающемуся, чтобы после опять начать сначала. И даже ушные затычки, до крови располосованные от ногтей уши и скальп не помогают. Разве что плотно закрытые глаза, и те – ненадолго. Настоящий Леви снова просит куда-то поехать, чтобы кого-то убить. Настоящий Эрен едет, убивает, но возвращается не он. Я не знаю, где прочерчивается грань между мной и мной. Между Эреном и Не-Эреном. Или этой грани вовсе больше нет. -Поедешь сегодня в три. Поеду вчера, поеду сегодня, поеду завтра – и так день, два, неделя, две. Месяц. На самом деле не уверен, но календарь в телефоне говорит именно так – только если Леви его нарочно не перевел. Поеду. Просто – поеду. Или кивок. Он и сам понимает, что что-то здесь не так. Что что-то происходит. Что что-то, не слишком-то мешающее ему, поэтому пусть остаётся. Почти после каждого своего отсутствия он приносит вещь, ворованную у того, кого убивал. А я её надеваю, потому что я тоже ворую – чужие жизни. Если бы к воровству причислялось убийство человека, то откупиться от него можно было бы так же легко, как от воровства каких-нибудь чипсов из супермаркета. Но хуже воровства чужих жизней – только массовое воровство чужих жизней. Оно перпендикулярно умениям, потому что именно это человек умеет лучше всего, и это лучше всего у него получается. В прошлый раз труп сказал мне занимательную вещь: «У убийцы нет души». Не «никогда и не было», а просто «нет» – именно сейчас, значит, когда-то, но всё-таки была? И куда она могла деться, кроме как не быть украденной? Но разве у человека, чьё воровство достигнуто почти высшей степени можно что-то украсть? А если короче, то он пожалел за то, что недооценил меня. На самом же деле мне плевать. Но так ли плевать, раз именно труп задал мне этот вопрос? И каждый раз они лезут мне в голову. Они знают всё, о чем я когда-либо думал. Они просто знают всего меня. Эти встречи – встречи с самим с собой. И их слишком много. И я сам слишком проницателен, и это боком выходит мне же. Труп смотрел на меня живыми глазами живого мертвеца, когда как я доказывал ему правду на свою же ложь, сказанную им моим же голосом, разве что немного искаженным. До боли в горле и скулах, до боли в голове и руках от эмоциональной жестикуляции. Будущий труп смотрел на меня мертвыми глазами мертвого человека. И именно тогда я окончательно путался. Кто есть кто. И повторял всё сначала: споры, унижения, собственное превосходство, неконтролируемый смех и осознание. Такое, как сейчас. Абсолютно бессмысленное, которое забудется мною ровно в тот момент, когда я окажусь напротив двери очередной своей рандомной жертвы. Леви. Меня. Сломал. Он ли? Леви. Мне. Не. Нужен. Серьёзно? Леви. Леви? Ничего. Сломал. Не нужен. Нужен. Леви..? Хватаюсь за волосы, царапаю голову, грызу ногти и из последних сил зажмуриваю глаза. Спина и одно плечо касаются холодной ванны, другое – стены, ноги прижаты к груди. И темно. Я полностью и в полной темноте. Есть ли хоть один участок моего тела вне этой тьмы..? Темно только здесь, на самом деле в обычной ванной комнате, по-настоящему темно до того самого момента, пока Леви не зайдет в квартиру, пока не включит свет в ванной комнате. А потом собственный неконтролируемый крик. Это не страх. Это было просто неожиданно. Каждый. Раз. Я помню только эти моменты, наполненные громким стуком сердца и подавляемым мычанием. Помню всё до того момента, пока внезапно не отключаюсь.

***

Сегодня Леви дал лист, на котором было написано о парне двадцати шести лет. Как всегда: на вид – живой труп, по образу жизни – никчемная амеба. Впалые глаза и щёки, неестественно выпирающие скулы, высокий лоб, сальные волосы. Я блять уже устал каждый раз видеть почти идентичный портрет, никакого разнообразия. Но правда в том, что с другими-то мне и не справиться. Место его жительства находится в каких-то трущобах. Это ещё дальше, чем район Леви, значит, людей там обитает ещё меньше. Это что-то типа: там – потенциальные жертвы для потенциальных убийц, которые здесь. Хах, с каждым разом наглядно убеждаюсь в своих мыслях об этом городе: безжизненных мест здесь намного больше, и город в целом, как клетка, в которой выращивают живность, чтобы потом прибить её совсем неаккуратным способом. Сегодня Леви подбросил меня до нужного места, отмазывая это тем, мол, у него как раз дела где-то там, подальше. В лесу, походу. Может, он там трупы закапывает, кто его знает. На самом деле «лес» – одно название. Деревья стоят не слишком плотно друг к другу, так что, копающего яму человека будет отлично заметно даже с дороги, на каком бы расстоянии от него он не находился. Я проезжал мимо этого «леса» однажды, Ханджи возила меня к небольшой речке. Там у нас было что-то типа пикника, но пошёл ливень, так что мы быстро свернулись и сидели, жрали всё это в машине. Кстати, может, Леви туда и поехал? Ха-ха, ну, лето же, чего бы нет. Где бы ни был Леви, а я сейчас здесь – в очередном месте, напоминающим свалку. Для полноты картины не хватает каркающих ворон и какого-нибудь дыма из-под металла (машин там старых, например), который распространяется на несколько метров, и воняет как-нибудь отвратно. Рассматриваю покосившиеся столбы, через верхушки которых должны быть проведены электропровода, но большинство из них не натянуты и болтаются от каждого несильного порыва ветра. Того и гляди упадут на макушку и смачно ебанут током, если этот ток вообще сюда ещё подают. Полуразваленные здания с облупившейся штукатуркой, наверняка с дырявой протекающей крышей, максимум в пять этажей стоят плотно друг к другу. Этим они напоминают район Леви, однако там на всех свободных местах стоят железные гаражи, а тут валяются листы ржавого железа, какой-то мусор, который можно легко поджечь. Вон, вижу чьи-то разодранные шмотки, сапог без пары, разбитая посуда, ветки крупные и не очень. Справа от меня вообще дерево на земле лежит. Но что наиболее странно: здесь не воняет трупами. Будто трупов здесь вообще нет. Да ну, не может такого быть. Не верю и всё тут. Хотя бы трупы людей здесь быть должны, что уж говорить, например, о животных. Но, возможно, отсюда их убирают. Может, это место вообще находится под присмотром власти, поэтому у каждого мертвеца есть свое место на кладбище. Я бы не удивился даже. Вообще ходить по подобным места доставляет какое-то волнительное удовольствие. Возникает чувство, будто весь город выглядит точно так же, и будто во всем городе такая же тишина и никого, абсолютно никого больше нет. Вот такой расклад мне совершенно не нравится. Как это так, если никого не будет, то кого же мне убивать? Поэтому-то подобные места мне и нравятся и не нравятся одновременно. Район Леви оставляет немного другое чувство. Находясь там, не возникает того, что весь город пуст, потому что там, несмотря на непроницаемую тишину, всегда чувствуется чье-то присутствие. Там находиться несколько приятнее, чем здесь. Захожу в старое грязное здание. Сразу же в глаза бросаются стены с какими-то подтеками на них, наверняка липкими, вон, как грязь и пыль к ним прилипла; пол с использованными шприцами, недокуренными мятыми сигаретами и пачками от них, остатками ни то еды, ни то не до конца высохшей блевотины, а прямо перед ногами – клок тёмных волос. Поднимаюсь по ступеням, почему-то пытаясь вспомнить, во скольких уже таких вот подъездах я побывал, сколько порогов своих жертв переступил только лишь за этот месяц. По сути, это не так уж и важно, но я уверен, что когда-нибудь эта мысль окажется очень даже полезной. Может быть, даже скрасит моё одиночество. Подхожу к нужной двери, вспоминаю, что говорил мне Леви: этот человек их не закрывает. Может потому, что банально забывает или, скорее всего, ему просто плевать. По его ебалу, которое я видел на фотке, это точно именно так и есть. Дергаю дверь на себя – открывается. Захожу в прихожую. Свалка не хуже той, что на улице. А в остальном всё как всегда, всё такое же, как в квартирах у других жертв: грязный пол, пыльные стены, паутина вон на потолке. Мебели здесь – в прихожей – нет вообще никакой, конечно, мусор всё место занимает. Запах, кстати, соответственный, а от недостатка воздуха в квартире аж голова закружилась. Прохожу по коридору, вижу приоткрытую дверь, за которой, я уверен, находится он. Он – моя жертва. Сейчас именно тот случай, когда, в принципе, спешить некуда, да и палева тут нет. Я даже мог бы… Нет. Не мог бы. Только пистолет. В том, что мой приход услышали, я уверен. Поэтому в комнату захожу как-то по-хозяйски. Быстро скольжу взглядом, отмечая, что здесь по необычному светло. Свою жертву нахожу возле окна. Серьезно? Хуль он там стоит? Обычно они на диванах или на полу лежат, а один даже в шкафу сидел. Да и окна у всех зашторены, а этот штору немного отодвинул и смотрит в эту щель. Мир изучает, блять. Делаю шаг вперед. Даже головой не дергает. Может, он вообще окоченел уже, а для меня работы нет? Да нет, живой, вроде бы. Лицо разглядеть не могу – может, это вообще не моя жертва? Хотя худой, волосы, вроде, как на фото. Делаю ещё шаг, и ещё. Комната слишком маленькая, так что я уже стою примерно в двух метрах от него. И с его стороны опять ноль движений. С одной стороны, взять его и пристрелить, а с другой – что-то с ним не так. Ну не видел я ещё такой жертвы, чтобы стояла себе и смотрела в окно. -Эй. Морщусь от собственного голоса. -Ты… Но меня прерывают чем-то крайне странным и непонятным. Медленно и еле слышно. А голос у него крайне сиплый – давно, видать, не говорил вслух. -Не отбирая, получить труднее… А делая, рискует потерять. Это он на что намекает? -Он понял, что искреннюю доброту другие осознать не в состоянии. Но с чем-то злостным всё оказалось иначе. Его рот только несильно открывается-закрывается, и всё. Будто ненастоящий, будто вместо него – голограмма. И будто заставляет стоять и слушать его, тоже – не шевелясь. -Ты не замечал, что люди неосознанно стремятся верить в то, что грозит им лишением покоя? И на деле, получается: боятся они того, что делают сами. Чужая голова немного дрогнула, чуть поворачиваясь в мою сторону. Но глаза остались все ещё закрытыми за прядями сальных волос. -Изо дня в день рассуждал он о том, что представляет собой и с горечью вспоминал, что твердили о нём другие. Неосознанно грубо он старался защитить свою честь, но люди, почему-то, отказывались понимать, что ради чести простительно защищаться грубостью. Чем дольше он находился с ними, тем отчётливо понимал: только оказавшись в самом низу, куда ведут сомнения, он сумел бы донести до всех свои чувства, такие же «правильные». Потому что «неправильных» не существует. Но люди глухи. До них либо докричишься сразу, либо не докричишься никогда. И он остался один со своими мыслями. Решил рассказать мне свою «занимательную» историю? Замечательно, блять, я же именно за этим сюда и шёл. -Он нашёл другой выход, после того, как узнал себя лучше, когда сравнил себя с теми, кто его когда-то окружал, – он решил стать выше всех, с целью не быть услышанным, а быть убедительным, ведь в этом мире, где сила, там и правда. Он не допускал мысли, что кто-то сможет так же, он считал, что они так просто не умеют. Он поднимался по головам, сбивал кулаки в драках, падал и снова вставал, чтобы подняться по голове другого, того, кто слабее, того, кто после падал и не поднимался. Вокруг все сходили с ума: кричали что-то, чего было не разобрать, делали странные, абсолютно бессмысленные вещи. И он стал таким же, как и все, но кричал всегда только одно, чтобы его запомнили, чтобы знали его в лицо. Он всё считал себя сильнее и независимее других, но судил по иным рамкам. Неосознанно делаю полшага назад, когда он вдруг переставляет ногу ближе к моей, на самом деле, скорее для того, чтобы было удобнее стоять. -Оставляя позади себя всё больше безумных людей, в один раз он услышал глупую фразу, но которая его разозлила. Недоумевал: «Зачем? Зачем?» и злился: «Никогда!» И он убил, наивно думая: тот человек исчезнет, и эта фраза забудется. Он скинул в самый низ бездыханное тело того, кто посмел сказать эту глупость. Он скинул его в собственную темноту. И злился только больше, когда чужие слова всё не забывались. Теперь он крушил всё подряд, на всём применял свою силу. Его руки были в чужой крови, он мог позволить себе ходить по хладным трупам. Он знал это, понимал, что ему доступно чуть больше, чем всем остальным. Он возвышался над их телами, бесконечно разливая раствор по улицам, чтобы в конце пути бросить оранжевую пылающую свободой спичку – его собственная победа. Он вдруг поднял голову, грязная прядь волос немного сдвинулась, так, что я смог увидеть чужие подрагивающие ресницы. Стоял он так, что сразу ясно: он хочет на меня посмотреть. Посмотреть не за тем, чтобы увидеть меня. -Знаешь, что ему сказали? Настораживает всё, но я стою на месте и неотрывно смотрю в лицо напротив. Он что-то сделал. Он откуда-то узнал. -«Нет, это ты нас запомни». Широкий оскал на бледном лице напротив. И взгляд. Пристальный и слишком… Слишком знакомый. Я увидел в этом взгляде что-то, о чём он стоял тут и рассказывал – о чём-то запредельно личном, и потому страшном. Он сказал мне это, а с мгновенным пониманием в голове у меня что-то щелкнуло. Я просто выстрелил. Это ведь не может быть правдой? Из раза в раз. Да что же это происходит…