Слишком глубоко

Стоя в кабине лифта, который слегка тормознуто опускал меня на первый этаж этого проклятого дома, я перематывал в голове недавно произошедшее. Получается, с мамой мы больше не встретимся? Ей так будет лучше, она сейчас, наверное, счастлива, что избавилась от меня. Может, я мешал ей делать свою жизнь более плодотворной, или наоборот, мешал ей с нею покончить. Я не раз задумывался о том, что на деле моя мать неосознанно поступает так со мной, за что винит себя, быть может, ненавидит, но по-другому не может. Возможно, на это есть свои причины, и даже если есть, я теперь никогда не узнаю о них. Хотя… какое может быть оправдание всем тем словам, что она говорила мне и всем поступкам, которые делала будто мне назло? Но, даже зная, что моя мать может в следующую секунду покончить с жизнью, я не понесусь сломя голову обратно в квартиру и не буду отговаривать её, не буду реветь над её трупом и винить себя в происходящем. Здесь моей вины нет. В этом я уверен полностью. Хотя бы в чём-то. Я родился, и это главный мой порок. Нет, не так. Она меня родила, это имеет разницу. Это создаёт те самые весовые чаши – в чью же сторону падёт вина? – и она падает на чашу, на которой высечено её имя. Имя моей матери – Карла. Если бы я прямо сейчас узнал, что она мертва, я бы продолжил свой путь до квартиры Ханджи, я бы продолжил свои бесполезные будни, я бы даже не пытался не думать об этом, потому что эти мысли и не надоедали бы мне. Этих мыслей попросту не было бы. И это не по моей воле, скорее из-за того, что я просто не смогу почувствовать эту горечь от утраты близкого человека. Быть может, все же единственное, что проскользнуло бы в моей голове – её лицо. Такое жалкое, больное, с огромными синяками под глазами и с выпирающими скулами из-за сильной худобы. Её чёлка бы беспорядочно спадала на лоб, и волосы непослушно вылезали из неаккуратно заплетённой косы. Я бы особо чётко увидел в сознании её глаза, лишённые всякой жизни. Считай, я жил с мертвецом все это время. Только вот в отличие от трупа, ей удавалось задевать меня. Больше этого не получится ни у кого. Не позволю. Я иду по тротуару в сторону остановки, от которой возможно будет доехать до улицы, на которой проживает Ханджи. Кстати, там, относительно близко с домом, есть школа, думаю, что с нового года тётка устроит меня туда. Что ж, вернутся мои противные школьные будни. В этот самый момент мои мысли можно назвать порядочными тварями, которые находятся на своих местах и дают возможность обратить должное и неспешное внимание на каждую из них. Я точно знаю, что думаю о том, как будет житься мне у Ханджи, что ждёт меня на новом месте. Я испытываю такое тревожное волнение, которого никогда не испытывал, потому оно ярче действует на меня. Все положительные эмоции, которые смогли пробудиться во мне – благодаря Ханджи. А все отрицательные, они будто бы родились сразу же после меня, не давая мне другого выбора, как впитать их в себя, в самую глубину. И чем старше я становлюсь, тем глубже заседают во мне эти эмоции. Пока что, я думаю, у меня ещё есть шанс избавиться от них, но будет ли это правильным? Я защищаюсь благодаря им, благодаря им я – это я. Стучу в обитую тёмной кожей входную дверь. Ханджи говорила, что звонок временно не работает. Поспешные шаги слышатся мне по ту сторону, а после тётя открывает мне дверь и впускает меня внутрь. Она бросается ко мне на шею, сжимая в сильных, таких взволнованных, тёплых, родных объятиях. От неё почти невесомо веет ароматом каких-то цветов. Она держит меня за плечи, что-то быстро-быстро говорит, улыбается и слезы проступают в уголках её глаз. Ханджи добрый человек, Ханджи действительно любит меня. Она каждый день давала понять мне, что я не один, что у меня есть она, и что она готова помогать мне столько, сколько потребуется. Я никогда не мог ответить на вопрос: зачем ей обуза вроде меня? Я всего лишь сын её сестры – и это действительно не такая серьёзная причина, чтобы так бережно обращаться со мной, защищать и трепетно любить. Она звонила моей матери множество раз. В моменты, когда шёл вызов, она всегда выглядела напряжённой и недовольной, поджимала нижнюю губу и рассматривала свои ногти, чтобы хоть как-то отвлечься и не посмотреть на меня. Она боялась смотреть на меня в эти моменты. Она отчего-то не хотела видеть моего лица, когда речь шла о маме. Либо я выглядел слишком несчастным, либо не по ситуации безразличным. Она уже тогда что-то видела. Она уже тогда знала, что может случиться со мной. Очередной вызов заканчивается заезженной фразой «абонент не может ответить на ваш звонок, перезвоните позднее»… Очередной вызов, заканчивающийся этой фразой пробуждал во мне злость и отчаянное непонимание. Почему? Неужели я действительно был прав? Я не был нужен ей. Никогда. Но чем больше дней проходит, тем реже мы вспоминаем о моей матери. Ханджи пытается откармливать меня, но мой организм, не привыкший к такому количеству еды, поначалу отторгает её. Тогда я ем меньше, но чаще. Вроде помогает. Но боли в животе сопровождаются после еды всегда. Тогда она покупает мне таблетки и заставляет пить их ежедневно после каждого приёма пищи. Хронический гастрит – таблетки лишь на время заглушают боль. Вскоре я считаю их бесполезными, и они летят в урну. И заключаю, что от еды мой желудок болит ещё больше. Она говорит, что мне надо подстричься, и я соглашаюсь, ведь теперь есть деньги, чтобы сделать это. Она предлагает выехать на природу, и я быстрее неё собираю сумку. Смеюсь, когда она выходит в роскошной шляпе, но так нелепо смотрящейся на ней. Мне становится тепло не только снаружи. Особенно, когда мы заходим в магазин, и она говорит так уверенно с улыбкой на лице, будто маленькому ребёнку: "Бери, что хочешь". И в эти моменты я и правда чувствую себя ребёнком, но уже, абсолютно точно, познавшим слишком многое. Я забываю о том, что начал рушиться ещё с самого детства. Я позволяю забыться и не думать о том, что с каждым днём становлюсь всё злее, и эту злость всё труднее скрыть от моей тёти. Я подхожу к зданию школы, неуверенно переводя взгляд с одного человека, на другого. Куча народа, и все жутко радостные. Я точно заметил, что в этот момент мне подумалось: «Вот бы испортить всё это». Мой класс из двадцати пяти человек. Классный руководитель – женщина средних лет, светлые русые волосы до лопаток, которые она собирает в хвост. Мягкие черты лица, тонкие губы и зелёные глаза. Она сразу мне не понравилась. Слишком… слишком светлая. Почти равное количество парней и девушек. Я сразу же занимаю место на третьем ряду предпоследней парты слева. Со мной никто не садится. Я обращаю внимание лишь на парня, что сел передо мной. У него слишком звонкий голос, волосы чуть длиннее обычного, но все же короче моих. Не слишком широкая спина. Он поворачивает голову, смотря на кого-то с соседней парты, а я успеваю запомнить его профиль. Острый подбородок, нос с горбинкой, тонкие потресканные губы, искаженные лестной улыбкой, сощуренные раскосые глаза. Из всех парней этого класса он мне показался более лживым, едким. От него так и веяло ложью, эгоизмом и самоуверенностью. Я невольно сравнил его с собой. Возможно, мы отдаленно похожи. Девчонки глупо смеются, что-то рассказывают учителю, та улыбается в ответ. Совершенно не помню, о чем все трындели эти двадцать минут, помню лишь два момента. Учитель представила меня остальным. Мне пришлось подняться и быстрым взглядом скользнуть по всем мордахам, которые смотрели на меня. И второй момент: "Кто в этом году будет старостой класса?" Эта девчонка. Длинные светлые волосы, мягкие черты лица, тонкие губы, совершенно не сочетающиеся с общей комплекцией лица. Длинная шея, маленькие плечи, бедра немного шире них. Худощавое тело, даже в обтягивающей блузе грудь еле видно, тонкие не очень длинные ноги. Она была симпатичной, но вместе с тем невыносимо мерзкой. Я выделил её не только из-за того, что она стала этой самой старостой. Она пробуждала во мне чувство раздражения лишь при взгляде даже просто на её спину. Такая наивная… будто никогда не испытывала боли и страданий. Такая… счастливая. Кулаки сжимались сами с собой, когда она просто смотрела в мою сторону, когда подходила ближе, и когда начинала со мной говорить. Выпросила номер мобильного, всегда расспрашивала, почему я такой хмурый, как мне новая школа, как мне новые одноклассники. "Не выспался, нормально, сойдёт". Был один плюс: через месяц она успокоилась. Но минус был куда больше: во мне уже заимелось невыносимое желание уничтожить её. Ханджи замечала всё, но всегда предпочитала молчать. Ханджи знала, что виновата в этом её сестрица. Ханджи знала, но ничего, ничего не могла сделать. По истечению некоторого времени она начала свои первые попытки. У нас с ней состоялся что-то типа "серьёзный разговор". Я отнёсся к нему так же скептически, как и ко всему, что происходило со мной после него. Разговор был о моей матери и их матери. Ханджи что-то долго говорила, и, о черт, я забыл, абсолютно всё забыл! Но в тот момент меня что-то потрясло, а может лишь немного удивило, я точно это знаю. Со временем лишь удалось вспомнить одну фразу, с которой, точно уверен, начиналась основная часть разговора: "Такое передаётся по наследству", и ещё одна, совершенно бессмысленная, но отчего-то вдруг всплыла в моём сознании: "Нужно сделать это как можно быстрее!" Что она говорила тогда? Теперь уже стало плевать. Это затерялось в глубинах моего разума, моей дырявой башки. Тогда пусть там и остаётся. Я накричал на неё впервые из-за полнейшей чуши. Она спрашивала меня про школу, про моих одноклассников, про учёбу. Я отвечал, а она спрашивала дальше: "Общаешься с кем-нибудь? Там есть симпатичные парни?", дальше и дальше, больше и больше. Я сдерживался слишком долго и хорошо научился это делать так, чтобы другие не смогли понять. Она не видела, что я раздражён, но хорошо услышала: "Эта школа ужасна, так же, как и люди в ней, так же, как и все люди! Прекрати спрашивать меня об этом. Хотя бы здесь, давай, хотя бы здесь я не буду вспоминать об этом". Тогда всё прекратилось и тогда же всё началось. Головные боли начали преследовать меня, или они просто возродились. Я и до этого изредка мог забывать что-то, но в этот раз это было более заметно. Я забывал какие-то детали, например, что уже звонил тётке и поэтому звонил ей снова, говоря то же самое, на что она говорила, мол, Эрен, ты же только что звонил. Я не помнил, не помнил слишком многого, и мне было странно знать это. Я всё чаще перед сном сидел на кровати в полнейшей темноте, осознавая свои мысли и чётко понимая, как быстро они становятся всё аморальнее и аморальнее. Руки подрагивали, слюноотделение увеличивалось, я не находил себе места. Хватался руками за голову, тихо стонал и просил о том, чтобы это прекратилось. Чтобы кровяные картины оставили меня в покое, чтобы отрубленные конечности из моих фантазий не хотелось взять в руки и разрубить на ещё более мелкие части. Чтобы лица моих одноклассников, уляпаных в крови и с выражением страха и страдания перестали появляться в виде слишком ясных силуэтов. Я боялся этих фантазий лишь потому, что они несли за собой слишком сильное желание. Я купил тетрадь. У неё чёрная обложка, спереди на которой красным цветом нарисовано странное лицо, замотанное бинтами. Бинты не закрывают только один глаз. Такой безумный, опустошённый, напуганный, растерянный. Тогда я начал записывать и зарисовывать туда всё, что мучило меня. Поначалу легче не становилось, совершенно. Но именно в момент, когда я делал это – да. Это было получасовым спасением для меня. И уже позже, с каждым таким "заходом" я все меньше боялся своих фантазий. Они стали для меня как для всех мечты о каких-нибудь свободных и чистых луговых полях, только у меня были серые стены, заляпанные кровью, и запах смерти только что убитого мною жалкого человека. Я стоял на грани тогда, но это было, кажется, так давно.

***

Резко открываю глаза. В них ударяет яркий дневной свет, поэтому на автомате жмурюсь. Не совсем понимаю, где нахожусь. Здесь пугающе тихо. Я слышу только своё бешеное сердцебиение. А в голове надоедливо крутятся мысли о тётке и матери. Медленно сажусь, тру глаза, смотрю по сторонам. Точно, я у Л… Леви же? Леви – тот коротышка-ворчун, которому ещё особенно нравится использовать меня для своих целей и попутно трахать. Если так, то это действительно Леви… Надо же, меньше года назад я и не предполагал, что обзаведусь таким. Меньше года назад… Стоп. Ничего не понимаю. Тру виски, пытаясь сосредоточиться. Блять, даже не знаю, на чем именно мне нужно сосредоточиться. Мой сон. Нет, не просто сон. Кажется, то были воспоминания. Какого-то черта мне приснилось именно это. И сейчас отчётливо понимаю, что это всё такое далёкое и чужое, будто во сне я видел вовсе не себя и не то, что произошло со мной когда-то, а будто смотрел чужую жизнь. Подобные сны отстойны. Теперь странно чувствую себя. Встряхиваю головой. Будто это поможет. Заставляю было свой разум работать, как Леви заходит в комнату и смотрит на меня. Добивает мою все еще заторможенную голову окончательно, когда спрашивает будто нечаянно: -Кошмары? Кошмары ли..? -Нет. Думаю, нет. Молчит. Разворачивается с целью выйти из комнаты. Но останавливается. Небрежно кидает через плечо: -Долго спал. У нас на сегодня планы, если ты не забыл. Странно. Даже не помню, чтобы ночью просыпался. Такое, кажется впервые, когда я ночую у Леви. Поднимаюсь на ноги и иду в ванную. Окунаться в свои воспоминания, будучи совершенно другим в настоящем – сущее издевательство... Ай, блять, ну хватит. Приснилось да приснилось, что с того. Кстати, Леви немного успокоился после того моего убийства. Хотя то, что он по-прежнему продолжает мне угрожать мне не нравится. Даже не с точки зрения, что меня это раздражает. А ведь правда… Он тогда упоминал о Ханджи. В том нашем разговоре, где говорил, что ей знать о моих убийствах ныне не положено, и что в противном случае её нужно будет убить. Мне не показалось, тогда действительно проявился его страх. Страх чего-то, и который присутствует до сих пор. Я ничего не забыл, этот чертов сон тому прекрасное доказательство, но ты ведь искренне желаешь, чтобы было иначе. Быть может… ты, Леви, боишься, что мои чувства к Ханджи будут связывать меня? Ведь, если подумать, я смогу убить каждого, кроме неё. Это-то ему и не нравится. Он серьёзно намерен убрать её, позже, но убрать. В этом теперь нет сомнений. Он говорил ей это напрямую, он завуалированно сказал это мне – все это специально. Чтобы знать, насколько может крутить мной, и какие именно факторы этого делать не позволяют. Я теперь даже не удивлюсь, если узнается, что мой уход от матери был подстроен им. Кто знает, может он потом по-тихому укокошил её, чтобы уж наверняка. Ведь чем меньше родных, тем беззащитнее я буду, и тем сильнее буду хвататься за него. Он основывается на этом, и он уверен, что это будет именно так. Я ведь главная составляющая его цели. Тогда всё ясно. Леви боится, что меня переведут на другую сторону. В данном случае, что Ханджи вправит мне мозги. Но… Как их можно вправить и куда их вправлять, если я – это я. Точно. Ещё тогда изменить мало чего можно было. Ещё тогда я сделал выбор, и Ханджи ещё тогда не могла сделать что-то против этого. Тогда… я был так рад, ощущать её любовь, а теперь… я её не чувствую. Либо её просто нет. Она не заботится, она паникует. Она не пытается оберегать, она всё ухудшает. Если так и дальше пойдёт, то Леви реально убьёт её. Но тот последний раз, когда я прирезал того парня, она ведь никак не отреагировала. Да и с Леви говорила… Неужели… я всё-таки что-то пропустил? Они ведь не могут хоть как-то быть связаны между собой? Не могут же? Нет. Леви хочет убить её, потому что она мешает. Ханджи это поняла, поэтому и сдерживала себя тогда. Да, считаю, что так и есть. Покидаю ванную и иду в кухню. Как не странно, но я считаю, что должен перекусить. Проходя по коридору, увидел, что Леви копается в шкафу в комнате – что-то усердно ищет. Подхожу к холодильнику, открываю. Много абсолютно одинаковых консервов, в морозильнике замороженное мясо. Он оптом закупается, что ли? Или практикует каннибализм? Пакеты-то не подписаны. Выбор, как очевидно, не велик. Беру две маленькие банки консервов, наклейка на которых ясно даёт понять, что это консервы с мойвой. -У него даже хлеба нет..? Возможно, поначалу он его покупал, но потом понял, что хлеб быстро засыхает, не то что консервы, которые могут храниться довольно длительное время. Беру вилку, сажусь за стол. Первые куски мойвы я жую медленно, чтобы распробовать, ведь не каждый день ем её, да и ел ли вообще. Как только понимаю, что это такая же обычная безвкусная еда, как и вся, которую я когда-либо ел, начинаю быстро запихивать в себя остатки этой сраной мойвы. Делаю это только из-за того, что моему организму, как и любому живому, требуется подобная херня. Проглатываю последний кусок рыбы, резко поднимаюсь со стула, выкидываю теперь уже пустые консервы, разворачиваюсь и иду в комнату к Леви. Мерзкий вкус стоит во рту. Сглатываю и ощущаю, как подступает тошнота. Этого ещё не хватало, ну. Леви даже не оборачивается, продолжает ковыряться в своём шкафу. Задрал. Столько роется там, что уже давно бы выучил что именно, где именно, и как именно блять стоит. Сажусь на диван, беру свой телефон со стула. Хм, два пропущенных? От Ханджи. Опять. Она действительно всё портит и жутко надоедает. Телефон в руках начинает вибрировать. Снова тётка звонит. Отвечать не хочется совершенно, ведь заранее знаю, что разговор будет либо о том, что ей позвонили из школы и сообщили о том, что меня там нет, либо на счёт того, что звонили из полиции с просьбой приехать. Никуда я, естественно, ехать не собираюсь. Грамотно проигнорировал вызов. Смотрю в сторону Леви, который, кажется, никак не отреагировал на звонок, хотя точно слышал вибрацию. Не знаю зачем, безразлично проговариваю: -Ханджи опять звонила. Ответа не последовало. -Наверное, на счёт полиции. -Не думаю. -Почему? -Они вспомнят о тебе через двое-трое суток. Позвонит еще раз, лучше ответь. Опять уверен. Будто заранее знает, по какой причине она звонит. Но такого ведь быть не может, потому что это Ханджи, а у неё хрен знает, что на уме. Очередной звонок себя ждать не заставил. Отвечаю через несколько секунд: -Да? -Эрен, ты появишься сегодня дома? -Нет. -Мне нужно сказать тебе что-то важное. Её голос подрагивает или мне кажется? -Что-то случилось? -Да. -Говори так. -Я не уверена.. -Давай. -Карла... Э-э? Что там… -Продолжай. -Мне звонили из больницы... -А, ясно. Мне неинтересно. Для меня это будет совершенно лишняя информация. -Эрен… -Нет, не хочу зн... -Эрен! Она в морге. Мертва?... Эта женщина, которая испортила мне детство, ни разу в жизни не верила в меня, презирала лишь из-за того, что я оказался геем; которая выперла меня из дома, не позвонив после этого ни разу... Да ей всегда было плевать на меня, будто я не её ребёнок, а просто животное из подворотни. И теперь она мертва? Ха... Ахаха, что это, как не восторжествование справедливости?! Вот так новость. Блять, что за новость! Мертва. И что с того? Да мне плевать. Единственное, что она сделала для меня – дала жизнь (уверен, по нелепой случайности), в которой я с упоением наслаждаюсь убийством! Она общество подвела, родив такого, как я! Да она больше ничего для меня и не сделала, чертова сука!! Мать? Да она мне никто. А "никто" и не вызывает во мне никаких эмоций. -Эрен? -Да, я слышу. Я просто... хотел найти причину, почему мне должно быть горько. Но не нашёл. -Но ведь она... -Я давно забыл о ней. Даже ты сделала для меня больше, чем она. -Будут похороны… -На которые никто не придёт. Она никому не была нужна. Пусть сами хоронят её в безымённую могилу. Не вздумай на это свои деньги тратить. -Да как ты можешь говорить такое! -Легко и просто. -Эрен, пожалуйста, ты должен... -Я никому ничего не должен. Всё. Не названивай по таким пустякам. -Эр.. Отключаюсь. Смотрю на экран телефона. Подумать только… сегодня она снилась мне, её это мерзкое лицо, и как оказывается, что это тленное тело уже начало гнить. -Чего там? Леви смотрит на меня, смотрел ещё во время разговора. Прищурившись, смотрю на него в ответ, даже не замечаю, что на моих губах застыла радостная улыбка. -Да так. Кто-то умер, поэтому Ханджи будет занята в ближайшие дни. -Твоя мать? Все эмоции тут же пропадают с моего лица, говорю уже другой интонацией: -У меня нет матери. Некому умирать. Почему он предположил именно её? Подозрительно смотрю на него. Сегодня и вчера он был со мной, но кто сказал, что тело настолько свежее..? Он смотрит на меня ещё несколько секунд, а потом говорит: -Пошли, подержишь кое-что. Заворачивает в сторону ванны, иду за ним. Заходим в маленькое помещение, Леви приближается к туалету. Его, естественно, интересует не толчок, а нечто другое. На стене, рядом примерно на сантиметров 50 от пола, имеется выступ, у Леви он служит полкой для туалетной бумаги. За собой он, естественно, скрывает трубы, и я ни разу не видел, что именно там находятся счётчики, то есть имеется дырка по типу вентиляционной, так как все это было скрыто от любопытных глаз плиткой, точно такой же, какая идёт вдоль по нижней выступающей части стены. Не спешу удивляться, ведь есть одно предположение. А точнее точно так всё и есть, иначе нахуя ещё Леви сейчас лезть к этим счётчикам? Засовывает руку в эту дырку почти до локтя, шарит, шарит, а потом бережно высовывает руку, в которой красуется пистолет. Подхожу ближе и беру его в руки. Затем в другую руку принимаю и второй пистолет. Так же Леви достаёт два глушителя, кладёт их на пол и аккуратно закрывает плиткой эту часть стены. Всё принимает вид прежней беспалевности. Надо же, он даже показал мне, где прячет своё оружие, но вся загвоздка в том, что не может быть у Леви всего два пистолета. Есть ещё что-то крупнее и тяжелее, что туда точно не влезло бы. Смотрю на пистолеты в руках. Одним из них он ведь стрелял тогда в того парня, которому я сделал дырку в животе. А второй... Второй теперь будет моим. Леви поднимается и молча идёт обратно в комнату. С одной из полок берет коробочку, которую искал в шкафу некоторое время назад. В ней лежат патроны, специально для тренировок. -Твой тот, что в левой руке. Они одной и той же модели, это очевидно, однако у "моего" верхняя часть ствола темно-коричневого цвета, когда как у Леви – чёрного. Я стою на месте с двумя пистолетами в руках, пока Леви снимает свою кофту, взамен надевая тёмную футболку, явно не его размера. Потом осматривает меня и утвердительно кивает чему-то своему. Смотрю ему в глаза, в ответ он ухмыляется. А я снова думаю об этой смерти, случайной ли. В любом случае, найду способ узнать это.