Особый тип Баранов

      После бессонной ночи Павел поехал к Екатерине Николаевне. Он ожидал увидеть старушку в слезах, но дверь открыла высокая и статная женщина с седыми кудрями, торчавшими в разные стороны. Она несколько секунд пристально всматривалась в его лицо, прежде чем широко распахнуть дверь. Павел прошёл в знакомую прихожую и представился: — Меня зовут Павел Овчинников. — Екатерина Николаевна Баранова. Вы ведь не из органов, я права? — Вы правы. Я друг Георгия. — Друг, значит. Хотите кофе? Они неловко молчали, пока в кофеварке громко булькала вода. Когда Екатерина Николаевна поставила перед Павлом чашку кофе и вазочку с печеньем, он сказал: — Я хочу помочь Георгию. Я уже нанял адвоката, и мы приложим все усилия, чтобы добиться освобождения и выяснить, что ему инкриминируют. — А вы немного похожи на того принца, вы знаете? Только моложе, разумеется. — Он говорил. Павел отхлебнул кофе, не зная, как попросить женщину, чей единственный внук попал в тюрьму по подозрению в убийстве, рассказать о неприятных событиях в прошлом их семьи. Решил, что лучше всего действовать напрямую: — Екатерина Николаевна, осенью я имел разговор с Ириной Геннадьевной, мамой Гоши. Она сказала, что в детстве он совершил какой-то проступок, после чего его отправили на два года в санаторно-лесную школу. А когда Гоша вернулся, то его поселили у вас, потому что он опасен для других. Это её выражения. Мне нужно узнать подробнее о том, что тогда произошло. — Скажите, вы любите Гошу? Павел промокнул губы красной бумажной салфеткой с весёлыми Дедами Морозами и Снегурочками, размышляя над непростым вопросом. Ответил максимально честно: — Я женат и связан многочисленными обязательствами. Любовь — это не та категория, которой я руководствуюсь в своей жизни, понимаете? Но Гоша мне очень дорог, и я сделаю всё возможное, чтобы ему помочь. Если в его прошлом есть моменты, когда он причинил вред другим людям, я должен узнать об этом, чтобы рассказать адвокату и правильно выстроить линию защиты. И я должен узнать об этом раньше, чем узнают следователи, — а они узнают, будьте уверены. — Что ж, Павел, я ценю вашу честность, — Екатерина Николаевна положила крупные ухоженные руки на стол и начала сворачивать салфетку в тугую трубочку. — Мой сын Костя развёлся с Ириной, когда Гошка был маленьким. Надо признаться, это был некрасивый развод, Ирина потом не разрешала нам видеться с ребёнком. Мы редко встречались. А после того, как сын уехал на ПМЖ за границу, Ирина вообще запретила мне общаться с Гошей. Когда ему было десять лет, она вышла замуж второй раз — за очень молодого парня. Ему двадцать два года было, а ей далеко за тридцать. У них быстро ребёнок родился, тоже мальчик. А Гоша подрос, и у него начали появляться… неправильные желания. Сначала он увидел на детском празднике принца. Тот подарил детям норвежские флажки и значки, и Гоша потерял голову. Возможно, вы представляете, как мальчик в двенадцать лет может влюбиться в кумира, особенно если рос без отца. А потом этот молодой Иринин муж… Екатерина Николаевна разволновалась и встала, чтобы налить себе стакан воды. Потом уселась обратно, выпила залпом воду и продолжила спокойно и буднично: — Он начал трогать Гошку. Спрашивал, не хочет ли Гоша, чтобы принц погладил его по голове? Тот радостно отвечал, что хочет. И этот козёл, вроде как вместо принца, гладил ребёнка по голове. Потом по плечу, по спине. А потом Ирина застала мужа, когда он целовал Гошу пониже спины. И этот извращенец не нашёл ничего лучшего, как сказать, что Гоша сам его соблазнил. Гоша устроил безобразную истерику, доказывая, что он ничего плохого не делал. Он и пальцем к отчиму не прикоснулся, он вообще понятия не имел, что происходит что-то плохое. Но Ирина поверила мужу. Она никогда не отличалась здравомыслием. Она убедила ребёнка, что он плохой мальчик, — соблазнил женатого мужчину, внёс раздор в семью, покушался на младенца. Каким боком там младенец, я не поняла. Надеюсь, папаша его не трогает, мальчишке как раз сейчас десять лет… Короче, за плохое поведение добрая мама сослала старшего сына в интернат. Зато семью сохранила. Я узнала об этом только через два года. Сразу же поехала к Гоше, и он рассказал мне всю историю. Он стал таким забитым, таким зачуханным и несчастным в этой лесной школе. Их там не учили ничему, вроде как ослабленные и отсталые дети, зачем их нагружать? Гоша совсем отстал от школьной программы, а ведь он был умненьким ребёнком. Я устроила Ирине скандал и пригрозила, что привлеку опеку к расследованию этого дела, если она не разрешит мне забрать Гошу. Конечно, она разрешила, правда, пугала, что он ненормальный и пристукнет меня ночью… Екатерина Николаевна замолчала, переживая события пятилетней давности, а Павел накрыл ладонями её руки: — Спасибо вам. Гоша не рассказывал мне об этом, хотя я просил. — Он до сих пор думает, что виноват. Я водила его к психологу, стало намного лучше. Умом он понимает, что не делал ничего плохого, но бывают моменты, когда он начинает в этом сомневаться. Психолог сказала, что со временем это окончательно пройдёт. Когда он встретит человека, которого сможет любить открыто… Не испытывая за свою любовь чувства вины и стыда. — Открыто? Разве это возможно? — Его отец в Канаде живёт. У него новая семья, но детей нет. У них с Гошей прекрасные отношения, совершенно доверительные. Костя зовёт его переехать в Канаду и даже визу сделал, но я… Понимаете ли, я так люблю Гошку, что не могу с ним расстаться даже на несколько месяцев, не то что навсегда. Я не знаю, как буду жить без него. Мой муж рано умер, его тоже звали Георгий… Это, конечно, старческий рэкет. То есть я желаю ему счастья и понимаю, как важно для такого мальчика попасть в толерантное общество… — слёзы блеснули в серых глазах, и Павел крепче сжал прохладные руки. — Вы замечательная бабушка, Екатерина Николаевна. — Зовите меня Катя, хорошо? — Хорошо, Катя. А вы меня — Павел. Когда они прощались в прихожей, Павел заметил сквозь приоткрытую дверь края Гошиных плакатов: — Катя, а вы не раскроете тайну, как Гоша получил все эти автографы, если не ходил на концерты? — Тоже мне тайна, — улыбнулась Катя. — Он в аэропорту в вип-зале с ними знакомился, когда музыканты прилетали на гастроли. Те, кто приезжали не в первый раз, сразу спрашивали, а где Гоша, почему не встречает? Некоторые специально ему подарки привозили — фотографии, диски, сувениры. Он умеет нравиться людям. — Это верно. — А вот с того места, где вы сейчас стоите, автографы в Гошиной спальне не видны. Павел смутился и понял, что впредь нельзя недооценивать бабушкину наблюдательность.       Сев в машину, он набрал службу аэропорта. Представился и попросил соединить с директором. Когда услышал голос Синицкой, зло отчеканил: — Если вы хотя бы раз на допросе у следователя заведёте свою любимую песню о том, что Гоша не контролирует себя и опасен для окружающих, я приложу все усилия, чтобы ваш муж загремел в тюрьму за растление малолетних, и лично прослежу за тем, чтобы ему подобрали в соседи самых правильных отцов. Надеюсь, вы меня поняли, — и отключился, едва сдерживая ярость. Шульгин позвонил, когда Павел ехал в «Бульдог»: — Павел Петрович, я в изоляторе час провёл, а сейчас имел беседу со следователем Зыряновым. Могу сказать, что условия в камере очень плохие, хотя и не выходят за рамки… — Можно что-нибудь сделать? — перебил Павел. — Да. Зырянов жаждет вас допросить. Обещает после этого перевести Баранова в камеру, где не будет опасных уголовников. Вы готовы дать показания? Павел не хотел встречаться со следователем, но Шульгин сказал «очень плохие условия», а накануне они договорились, что это будут сигнальные слова, обозначающие проблемы. Поэтому Павел, ни минуты не думая, ответил: — Я готов. Куда подъехать? Развернулся через двойную сплошную, нарушая правила и совсем забыв о том, что в «Бульдоге» его ждёт Кристина.

***

      Адвокат Шульгин встретил Павла в коридоре главного управления внутренних дел. Пока Павлу оформляли пропуск, быстро ввёл в курс дела: Зырянов крайне заинтересован в показаниях Овчинникова, поэтому плотно сотрудничать с адвокатом согласен только после допроса свидетеля. Павел понимающе кивнул. Рано или поздно его всё равно бы допросили.       Стены в кабинете были окрашены в жизнерадостный жёлтый цвет, который подчеркивал землистый оттенок лица следователя Зырянова. Невысокий, лысоватый, с ничего не выражающими глазами, он сразу не понравился Павлу. Зырянов сухо представился и указал вошедшим на два старых стула: — Ну что, приступим? Согласно статье пятьдесят первой Конституции Российской Федерации никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом. Вам понятен смысл этой статьи? — Зырянов машинально произнёс зазубренную фразу, роясь в ворохе картонных папок на своём столе и не поднимая взгляд на Павла. — Понятен. — Фамилия, имя, отчество? Зырянов уткнулся в старенький компьютер, записывая за Павлом ответы. Фамилия, дата рождения, место рождения, семейный статус, место работы, должность. Отвечая на рутинные вопросы, Павел немного успокоился. Шульгин сидел рядом и сосредоточенно следил за разговором. Наконец анкета была заполнена, и Зырянов впервые посмотрел Павлу в глаза: — Где вы находились в ночь убийства с двенадцати до шести часов утра? Шульгин не успел открыть рот, как Павел ответил: — Дома. — Кто может подтвердить? — Жена, дочь. — При каких обстоятельствах вы познакомились с Первушиным Эдуардом Иннокентьевичем? — Я не помню. Мы познакомились в театре несколько лет назад. — Как близко вы общались? Павел давал нейтральные ответы, которые не были чистой ложью, но и всю правду не раскрывали. Зырянов задавал всё новые вопросы, иногда внезапно возвращаясь к тому, что уже спрашивал, но меняя формулировку. Казалось, он планомерно загонял Овчинникова в ловушку, но тот не понимал в какую. — Так где вы провели ту ночь? — Я же говорил: я спал дома. — При каких обстоятельствах вы познакомились с Барановым Георгием Константиновичем? — Не помню. В аэропорту. — Это вы его рекомендовали Божук Жанне Ивановне? — Да. Она искала помощника. — Кто может подтвердить, что вы находились дома в ту ночь? — Жена и дочь. — Какого числа это было? — Ну… Сегодня двадцать восьмое… — Назовите дату, — потребовал Зырянов. — Ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое декабря. Вы же про эту ночь спрашиваете? — растерянно уточнил Павел. — Это ведь тогда убили Первушина? — Вы думаете, его убили в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое? — А разве нет? — Почему вы так думаете? — Павел Петрович, вы имеете право не отвечать на этот вопрос. Вы хотите со мной посоветоваться? — встрял Шульгин, заметив смятение своего клиента. — Я не знаю… А когда убили Первушина? Зырянов не отрывал цепкий внимательный взгляд от Павла, который в ожидании ответа облизал пересохшие губы. Следователь наклонился через стол и негромко сказал: — Он был убит в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое — после того, как вернулся домой с театрального корпоратива. Выстрелом в грудь из пистолета, который хранился у него дома. Приблизительно в два часа ночи. Вы ведь присутствовали на том корпоративе? — Да. — Павел почувствовал огромное облегчение: Гоша не убивал балетмейстера! Всю ночь он спал рядом, согревая Павла своим молодым теплом. — Извините, что вы спросили? — Это вы отвезли Баранова домой после того, как он избил Первушина? Во сколько это было? — Да. Около половины двенадцатого, мне кажется. — Где вы его высадили? У дома? Вы видели, как он зашёл в подъезд? Павел опустил голову, не в силах больше выдерживать твёрдый взгляд следователя. — Видел. — Первая настоящая ложь. — Куда вы поехали после того, как высадили Баранова? Что вы делали в ночь после корпоратива? Вы поехали домой? Ваша супруга может это подтвердить? Павел вытер мокрой ладонью вспотевший лоб и обернулся к адвокату Шульгину: — Я могу не отвечать на этот вопрос? Мне нужно посоветоваться. Зырянов с написанным на лице удовлетворением откинулся на хлипкую спинку своего стула и покачался вперёд-назад. Проговорил задумчиво и каким-то другим голосом, будто официальный допрос закончился, и теперь они могут поболтать по-приятельски: — Интересно получается, Павел Петрович. Баранов на этом же месте отказался отвечать на мои вопросы. Фактически у него нет алиби в ночь убийства. — Как отказался отвечать? — А вот так. Упёрся и всё. Сказал, что вы его высадили и уехали, а он пошёл домой. А дальше молчит, хотя мог просто сказать, что лёг спать в одиночестве. Почему он кинулся на Первушина и угрожал убить, тоже не рассказывает. Отрицает, что ночью получил от него сообщение, хотя оно осталось в его телефоне. Делает круглые глаза. В общем, никак не помогает следствию, а это может плохо отразиться на решении судьи. Через сорок восемь часов, которые истекут завтра, я буду ходатайствовать о продлении срока задержания ещё на семьдесят два часа. Павел гадал, почему Гоша не рассказал следователю правду. Его арестовали по подозрению в убийстве, а он не воспользовался своим алиби. Не захотел подставлять Павла? Добровольно пошёл в тюрьму, чтобы не выдать их секрет? Это казалось невероятным и глупым. Но если так, то у Павла нет другого выхода, кроме как самому признаться следователю, что у Баранова алиби есть. Признаться, что они любовники, и провели ту ночь вместе. Это пустит под откос всю налаженную жизнь Овчинникова, но разве есть другой выход? — Павел Петрович, выпейте, пожалуйста, — адвокат протягивал ему стакан с остро пахнущей водой. Корвалол или валерьянка. — Вы очень побледнели. Как вы себя чувствуете? — Что? — Павел посмотрел на Шульгина, но перед глазами плясали мушки, а по виску скатилась холодная капля. — Выпейте, и я отвезу вас домой. Допрос окончен. — Но в любой момент я готов выслушать ваши показания о том, где вы находились в ночь убийства. Или у вас тоже нет алиби? — ехидно спросил Зырянов.

***

      Шульгин привёз Павла в свой офис — маленькую комнатку на первом этаже непритязательной гостиницы «Нептун». Снял пиджак и закатал рукава рубашки, обнажив пухлые волосатые руки и превратившись из жёсткого адвоката в приветливого хозяина. Приготовил чай и достал из портфеля бутерброды, завёрнутые в пергаментную бумагу: — Хотите есть? Я позавтракать не успел, в семь утра уже был в изоляторе. Там беда, конечно. Камеры перенаселённые, бардак. И холодно, там всегда почему-то холодно и сыро, даже летом. Час понадобился, чтобы найти начальника смены. — Спасибо, я не голоден, а чай бы выпил. Вы его видели? — Да, пятнадцать минут поговорили, если можно так выразиться. Я рассказал о его правах и проинструктировал, как вести себя на допросах, но он и без меня выбрал правильную тактику. Если он встречался той ночью с Первушиным, молчание — лучшая тактика. Пусть следствие ищет доказательства его причастности к убийству, а мы тем временем… — Вы думаете, он причастен? — Думаю, да. Он избил жертву за три часа до убийства. У него нет алиби на время убийства. Он отказывается давать показания. И вы наняли меня — не самого плохого и не самого дешёвого адвоката по уголовным делам. Разве у меня нет оснований думать, что Георгий Баранов причастен к убийству? — У него есть алиби, просто он молчит, чтобы не подставлять человека, с которым провёл ночь, — признался Павел. — То есть вас? — Шульгин легко улыбнулся одной стороной узкого длинного рта. — Это так очевидно? — Мне — более чем. Давайте позавтракаем, или уже пообедаем этими вкусными бутербродами с лососем и огурцом, а потом вы мне всё расскажете.       Рассказ Павла не занял много времени. Шульгин жевал бутерброды, прихлёбывая горячий чай с лимоном, внимательно слушал и в нужных местах кивал. Эти кивки были такими своевременными и ободряющими, что Павел откровенно выложил всю историю своих отношений с Гошей. Закончил спокойно: — Придётся рассказать Зырянову о том, что Гоша был со мной. Не вижу другого варианта. Гошу нужно вытаскивать из изолятора, тем более если там бардак. Он уже сутки сидит. — Зырянов обещал, что если вы дадите показания, он переведёт Баранова в нормальную камеру, без наркоманов и отморозков. Он сдержал обещание — при мне распорядился. Я сегодня ещё съезжу туда, лично проверю. Отвезу одеяла и тёплую одежду. — Зачем? Нужно поехать в ГУВД и рассказать Зырянову правду. А потом забрать Гошу из ИВС. — Вы понимаете, что такую правду удержать в секрете не получится? Вы ведь не открытый гомосексуалист? Кто о вас знает? — Жанна Божук, начальница осветительного цеха в театре — мы близко дружим. Мать и бабушка Баранова догадываются. Крошин Виктор Сергеевич, мой тесть, всё про меня знает. — Ого! Это тот, который депутат? — Да. Я уверен, он следил за мной. Кстати, он может подтвердить, что я ночевал у Баранова в ночь убийства, — семейные обстоятельства сложились так, что он оказался в курсе. — Вы заинтересованы в том, чтобы правда о вашем образе жизни не стала достоянием широкой общественности? — Разумеется. Это разрушит всю мою жизнь. Абсолютно всю. — Павел начал тереть глаза. Прошлая ночь, когда он не мог заснуть, перебирая в памяти события последних дней, давала о себе знать усталостью и тупой головной болью. — Я не готов потерять всё, но не вижу другого способа помочь Гоше. — Есть другой способ, — спокойно и уверенно сказал Шульгин. — Какой? — Найти настоящего убийцу. Причём быстро, пока ваш юный любовник готов жертвовать собой ради сохранения тайны. — Он не признается, что провёл ту ночь со мной, даже если его будут пытать. Я же с него клятву взял! — вдруг вспомнил Павел. — Господи, Гошка…