Особый тип Баранов

      Нечистая совесть спать не даёт, а Павел в ту ночь спал крепким сном счастливого человека, который принял единственно верное решение. Хотя по сути он его не принимал. Не было такого, чтобы он размышлял, сомневался и взвешивал последствия на воображаемых весах. Он просто в какой-то момент понял, что не хочет больше жить вопреки своим чувствам. Вопреки принципам, понятиям, желаниям. Не хочет жить вопреки самому себе. Он пробовал, но потерпел поражение — полное, сокрушительное и окончательное. И такое сладкое, что оно подозрительно смахивало на победу. Взамен постоянному нервному напряжению, в котором он жил последние дни, — недели, месяцы, годы, — пришло небывалое облегчение. Маленький рыжий лисёнок с окровавленной мордочкой был извлечен из-за пазухи и отпущен на свободу. Спасибо, что не всё внутри дожрал. У каждого своя шкала боли. Вчера в шкале Овчинникова стрелка залипла на красной отметке и сломалась.       В десять утра Овчинников и Шульгин уже сидели на качающихся стульях в кабинете Зырянова, который снова хмуро перебирал папки на столе, не поднимая на посетителей глаз. Буркнул: — Вы хотели что-то добавить к своим показаниям от двадцать восьмого декабря текущего года? — Да. — Я вас слушаю, — Зырянов делал вид, что совсем не слушает, но это не обмануло Павла. — В ночь с двадцать пятого на двадцать шестое декабря я привёз Георгия Баранова домой. Около одиннадцати тридцати зашёл в квартиру вместе с ним и вышел только в девять часов утра. Приблизительно с часу ночи моя машина, припаркованная у подъезда, и сам подъезд находились под наблюдением оперуполномоченного, чьё имя вы можете уточнить у Крошина Виктора Сергеевича. Таким образом, у Баранова есть алиби. У меня тоже. Мне бы хотелось забрать Баранова из изолятора временного содержания немедленно. Тем более он и так третьи сутки сидит без решения судьи, то есть, незаконно. Зырянов злобно зыркнул: — И чем же вы занимались в квартире Баранова до девяти утра? — Баранов спал, а я курил на кухне и проверял его телефон. Сбросил несколько звонков и одно сообщение от Первушина. Во втором часу лёг спать. — И всё? И больше ничего? — Утром перед тем, как уехать на работу, я ему отсосал. Теперь всё. — Вы понимаете, что я буду вынужден обнародовать ваши показания? — мстительно спросил Зырянов, недовольный тем, что три дня следствие шло по ложному пути, и теперь, накануне Нового года, у него нет ни задержанного, ни хотя бы нового подозреваемого. — Разумеется, — ответил Овчинников. Изумлённый до глубины души Шульгин не произнёс ни слова. Очевидно, его клиенту помощь не требовалась.       Встрёпанного Баранова с ворохом одежды в руках вывели из непроницаемо-тёмных глубин Первомайского ИВС. Он вежливо сказал конвоиру: «Большое вам спасибо!» и, сияя глазами ярче новогодней гирлянды, украшавшей стену дежурки, рванулся к Павлу. Из его распахнутых рук упал какой-то свитер, пряжка ремня звонко клацнула по кафельному полу, а Гоша застыл в одном шаге от Павла, не смея нарушить клятву, данную после первой ночи. — Какой-то ты робкий стал, Хорхе, — Овчинников дёрнул его на себя и так смачно поцеловал в губы, что никто в изоляторе даже не заржал, — только ошарашенно переглянулись. В машине Гоша полуутвердительно спросил: — Мы к тебе едем? Я очень соскучился. — Потерпишь! Мы едем к бабушке Кате. — Перебросил свой телефон на колени Гоше: — Позвони своему дружку Алёшеньке и передай, чтобы заканчивал жрать блинчики, а то растолстеет, и не дадут ему главную роль в «Лебедином озере». Пусть собирается в Москву или в Лондон, или куда там его приглашали? Скажи, что это добрый совет от Павла Петровича.       Екатерина Николаевна с нетерпением ждала внука из тюрьмы. Из кухни доносились невероятно вкусные запахи, и был виден край стола, уставленный тарелками и хрустальными вазочками. Бабушка Катя, заранее предупрежденная о том, что тридцать первого декабря её внук уедет на дачу к другу, собралась праздновать Новый год прямо сейчас. Гоша отправился в ванную, а Павел отказался обедать и собрался уходить, когда Катя его задержала: — Вы знаете, Павел, я вчера на панихиде присутствовала, — она прикусила губу, как будто воспоминания причиняли ей боль. — Эдуард такой молодой был, такой талантливый. Я думаю, его могли убить из ненависти. И это страшно, Павел. Я смотрела на Эдуарда, и у меня сердце кровью обливалось, потому что мой внук… Он ведь такой же. Никто не гарантирует ему безопасности. Я не знаю, как его защитить, и это меня мучает. — Я понимаю, о чём вы. — Я вернулась из театра и долго разговаривала по телефону с Костей. Я всё ему рассказала — и об убийстве балетмейстера, и об аресте Гоши. Костя настаивает, чтобы я отправила Гошу к нему. Я была эгоисткой, когда отказывалась его отпускать. Да, я буду безумно скучать и проведу старость в одиночестве, но если с Гошей по моей вине случится беда — я никогда себе не прощу. Он самый лучший человек из всех, кого я знала. Я так сильно его люблю, что должна отпустить… — Катя достала из кармана платочек и промокнула глаза. — Костя купил ему билет Москва-Торонто, а Гошина мама выписала льготный перелёт до Москвы. Пусть он съездит к отцу в гости. Пусть увидит другой мир — более справедливый и дружелюбный к таким мальчикам, как он. — Когда? — Третьего января, вечером. — А обратно? — Не брали ещё. Павел кивнул и даже смог улыбнуться: — Я очень уважаю вас, Катя. И мне бы хотелось… — Павел не закончил фразу: «хотелось бы иметь немного вашего мужества». Он понял, что немного не поможет, — ему понадобится абсолютно всё мужество, которое он сумеет в себе найти. — Надеюсь, вы привезёте Гошу вовремя, чтобы мы успели собраться? — Конечно! Я целиком разделяю вашу обеспокоенность и поддерживаю решение отца. Гоша должен съездить, отдохнуть… — Павел услышал, что шум воды в ванной стих, и направился к двери. — Вы передайте Гоше, я завтра утром за ним заеду. Ничего не надо с собой брать, я всё подготовлю. — Ну, Павел, ну как же не надо? А зачем я столько готовила? Я завтра холодца вам дам, пирог с палтусом, буженины домашней. Вы обязательно, обязательно должны взять!

***

      Он поехал к себе домой — не в съёмную квартиру, а домой. Алёна не выглядела, как женщина, убитая горем. Павел не без горечи подумал, что разлука с любимым мужем ей к лицу. Она уже собрала Сашука, чехлы с лыжами и большую спортивную сумку: — Чтобы привёз её к девяти вечера, у неё режим. И чтобы без фокусов. — Конечно. Послушай, Алёна, завтра… а, возможно, уже сегодня вечером ты услышишь моё имя в связи с одним делом. Если после этого ты захочешь мне плюнуть в лицо — я приеду. Если тебе будет противно меня видеть — я пойму. Но помни, у нас дочь, она ни в чём не виновата. Её надо защитить. И знай, что я тебя люблю. Не так, как мужчина должен любить женщину, но люблю. — Что значит «не так»? — Пап! Я оделась! Мы едем? Наконец-то ты научишь меня кататься! — Сашук подпрыгнула и повисла на отце.       Весь день они провели вместе. Солнце заливало склоны горнолыжной базы, а снег блестел, как бескрайнее море рассыпанных бриллиантов. Павел подумал, что при самом плохом раскладе этот день в памяти дочери останется последним, когда на её отце не будет позорного клейма, и постарался сделать его незабываемым. Он показывал Сашуку, как правильно стоять и скользить, как безопасно скатиться со снежного холмика, а потом отходил в сторону и любовался до рези в глазах хрупкой фигуркой в ядовито-розовом комбинезоне. После праздничного обеда в ресторане, когда Сашук сыто ковырялась в любимом тирамису, Павел ненадолго вышел. Он быстрым шагом дошёл до банного комплекса на берегу залива и зашвырнул в незамерзающие воды студёного моря пистолет Первушина. Тут никто не найдёт опасную улику.       Когда он привёз уставшего и разморенного ребёнка домой, то по лицу жены обо всём догадался. Она увела Сашука в детскую, а потом вернулась и спросила: — В местных новостях сказали, что задержанный по делу убитого балетмейстера Баранов отпущен на свободу, потому что его любовник… — она рвано вздохнула, прижимая руки к груди, и продолжила: — Потому что его любовник — Павел Овчинников, замначальника финансового управления и зять депутата Крошина, — предоставил неопровержимое алиби на ночь убийства. Павел молчал. Он не ожидал, что следователь даст пресс-конференцию для СМИ прямо сегодня. Всё-таки Новый год на носу, и люди заняты приготовлениями к празднику. Но Зырянов тянуть не стал: слишком уж громкое дело, слишком велик интерес к следствию. — Это правда? — Правда. Он смотрел ей в глаза, потому что она хотела, чтобы он смотрел. Целую минуту Алёна искала в глазах мужа ответ на вопрос, как такая дикость могла произойти с ними, с их семьёй. А потом отвела взгляд и не плюнула, не накинулась с кулаками, как в кондитерской, а задумчиво сказала: — А ведь папа с самого начала меня предупреждал… Павел не спросил, о чём предупреждал Крошин свою беременную влюблённую восемнадцатилетнюю дочь. Он догадывался.

***

      Нагруженный гремящими судками и свёртками Гоша уселся в машину и начал с претензий: — Ты вчера ушёл, не попрощавшись, и не отвечал по телефону. — Было такое, верно. Норвежский принц меня бы выпорол. Гоша захихикал и развернулся на сиденье, поджимая одну длинную ногу под себя: — Завтра Новый год! Мы проведём этот день вместе. Ты выполнил обещание! — Ты счастлив? — Да! Но я хочу новогодний подарок. Я придумывал его три дня, пока сидел в тюрьме. — Ну конечно. В тюрьме столько свободного времени, почему бы не помечтать о подарках? — Павел затормозил на светофоре и посмотрел на сияющего Гошу. — И что ты придумал? Чего ты хочешь? — Я хочу быть сверху, — таинственным шёпотом произнёс Гоша. — В смысле? — не понял Павел. Потом понял: — Нет! Даже не думай! Давай я тебе дублёнку подарю? И джинсы красивые. — Я три дня придумывал, как буду сверху, а ты — джинсы… — расстроенно протянул Гоша. — А ведь я заслужил, не раскололся под пытками. — Тебя пытали?! — ахнул Павел, мгновенно представляя мрачные застенки и палачей в окровавленных фартуках. — Ну как пытали? Меня Зырянов со страшными глазами допрашивал. Это считается? Ну, Пашка, ну пожалуйста, я же ни разу не пробовал, мне очень сильно хочется… Сбоку раздражённо засигналили, и Павел так резко нажал на газ, что едва не въехал в зад впередистоящей машины. Ругнулся: — Чуть в аварию из-за тебя не попали! — но потом увидел разочарованные серые глаза и ясное голубое небо, по которому высоко-высоко пролетал крошечный сверкающий самолётик (номер рейса неизвестен), и сказал: — Ладно, получишь свой подарок. Теперь ты счастлив?       Павел привёз Гошу на дачу своих родителей. После их смерти дача стояла пустой, и Павел никак не мог решиться её продать. А вчера приехал затемно и отмыл домик от многолетней пыли. Протопил его и даже расчистил от снега тропинки к калитке и бане. Гоша с энтузиазмом занялся разборкой провизии, а Павел увидел, что ему звонит Крошин. Придётся ответить тестю, нужно расставить точки над «i». Павел вышел на улицу и закурил сигарету, прежде чем принять вызов: — Да, Виктор Сергеевич. — Ты где? Записывай адрес и срочно езжай на встречу с Чумаченко. Он будет ждать ровно в пятнадцать часов и передаст тебе коробку. Очень важную коробку. Ты её возьмёшь и сразу же позвонишь мне. Я продиктую адрес, куда её привезти. Ты всё понял? — Я никуда не поеду. — Поедешь! Или ты забыл, что у меня в столе? Так я быстро тебе память прочищу! — Крошин натужно хрипел в трубку. Павел удивился, что Крошин не в курсе последних событий: — Ваш компромат на меня вчера обесценился. Можете подтереться теми фотографиями — они больше ничего не стоят. С Новым годом, Виктор Сергеевич, — и нажал отбой.       В безоблачном настроении и с чувством выполненного долга он вернулся в жарко натопленную комнату, где Гоша уже разобрал диван и постелил свежее бельё. В тонком луче света, струящемся сквозь неплотно сомкнутые шторы, танцевали потревоженные пылинки. Гоша окунулся в этот солнечно-пыльный танец сначала дерзкими золотыми руками, потом словами: — Я так сильно тебя хочу… Он притянул Павла к себе и прижался к губам, целуя уверенно и неторопливо. Целуя так упоительно-нежно, как Павел и не надеялся, что его будут в этой жизни целовать. Его повело, он стукнулся спиной о дверной косяк. — Я в баню. Я быстро, — и вывалился за дверь.       «Ложись на живот» — сказал Гоша, и Павел лёг. Он не волновался и ничего не боялся, он абсолютно доверял Баранову, и только какое-то щекотно-царапающее чувство, подозрительно похожее на предвкушение, заставляло его то сжиматься, то выгибаться под невесомыми, почти благоговейными поцелуями. Гоша так методично и последовательно покрывал поцелуями его плечи и спину, что Павел поверил в существование тщательно разработанного плана. Три дня в тюрьме — достаточный срок, чтобы мысленно обцеловать каждый сантиметр вожделенного тела. Да вот только реальность — это не идеальная сексуальная фантазия. В реальности Гоша так трепетал от удовольствия сбывающейся мечты, что вынужден был останавливаться и переводить дух. Павел подумал, что, возможно, это будет самый быстрый анальный секс в его жизни, и даже хотел посоветовать эффективный метод пролонгации, но потом решил довериться своему топу. Пусть делает, что хочет. Гоша обдал горячим дыханием ягодицы и, удивляя своей осведомлённостью, лизнул — вдоль и между — влажным напряжённым языком. И ещё раз — смелее, свободнее. Павел завязал узелок на память: так вот о чём фантазирует юный Гоша Баранов, но уже уплывал, уже осознавал, как сильно ему самому хочется… — Паш, на спину, — ласковые губы коснулись уха. Павел перевернулся и открыл глаза. Гоша выглядел как мужчина на грани самого серьёзного в жизни оргазма. Его заметно потряхивало, щёки горели, а головка члена влажно блестела. Но, тем не менее, поцелуйная пытка была в точности воспроизведена и на лицевой поверхности Павла. Поражаясь феноменальному самообладанию Гоши, Павел вздрагивал, подставлялся и пропускал между пальцами светлые спутанные пряди. Не торопил, не портил человеку новогодний подарок, но сам уже пылал. Гоша наконец оторвался от него, и, сверкая круглым безупречным задом, перегнулся за диван. Вернулся с ладонью, полной геля, и накрыл ею член Павла. Заскользил вверх-вниз, распределяя гель, а потом завёл руку назад и смазал себя тоже. — Ты же… Гоша, ты говорил, что хочешь быть сверху. — Да, я очень хочу быть сверху. Я три дня об этом думал. Нет, четыре. Вчера ночью тоже… — сбивчиво рассказывал Гоша, перекидывая ногу через Павла. Он сам направил член, куда надо, и уселся верхом, обжигая невыносимо-тугим скольжением. Господи, он делал что-то совсем нереальное, — и кто его только научил, — то привставая на коленях, то плавно опускаясь вниз. Павел замер, наслаждаясь Гошиным ритмом, его нездешним, отсутствующим лицом и жаром молодого тела. Поймал растопыренные в воздухе пальцы, переплёл со своими, давая необходимую опору. Пружинисто подкидывал бёдра навстречу, словно отбивал упругую подачу, и проникал всё глубже, всё бесконтрольнее, всё слаще. И неожиданно кончил первым, до боли сжимая Гошины пальцы и рыча от нестерпимого блаженства. Расслышал сквозь горячечную дымку, как Гоша хрипло и совершенно расторможенно сообщил: — Я тоже… Пашка, я сейчас… Павел опустил взгляд и увидел, как через набухший краешек уретры ленивыми толчками переливается густая белая влага. И в этот раз — безусловно, «оно само». Павел дождался последнего судорожного сокращения, расцепил сплетённые руки и с чувством сказал: — Я вижу, тюрьма пошла тебе на пользу! Уникальный в истории случай.

***

      Если они собирались трахаться без остановки до новогоднего обращения президента, то Божучка обломала все их планы. Позвонила и убитым голосом рассказала, что её вероломно бросил Миша, и теперь ей не с кем встречать Новый год. И проницательно добавила: — А после того, как тебя по ящику объявили голубым, ты, наверное, в одиночестве водку пьёшь, да? — Нет. Я с Гошей. И мы не водку пьём. — Возьмите меня к себе. У меня оливье, селёдка в шубе и несколько пузырей шампанского, — жалобно попросила Жанна. — Ладно уж, приезжай, — Павел не мог оставить в беде лучшую подругу. — Помнишь дачу моих родителей? — Ещё бы не помнить! Но только я не одна. Со мной мальчишки Кузины и какая-то Маша. — Только не Кузины! — отрезал Павел. Но было уже поздно.       Нежданные гости приехали на жёлтом такси. Они вытащили из багажника несколько увесистых сумок и облезлую ёлочку. Павел сначала протестовал, но быстро смирился и разрешил прикопать дерево у окна — чтобы наслаждаться видом ёлки, не выходя из дома. Жанна занялась обустройством праздничного стола, а Рома и Тёма с волоокой медлительной Машей, голова которой была обмотана длинной белокурой косой, принялись наряжать ёлку разноцветными гирляндами. Павел ушёл топить баню. Гоша вызвался ему помочь, но только болтал языком: — У нас Новый год пройдёт веселее, чем в театре! — Да упаси бог, чтобы как в театре… — пробурчал Павел, стоя на карачках и поддувая в железную печь. Огонь ярко пыхнул и побежал по берёзовым поленьям. — Никаких сегодня драк, понял?       Гоша оказался прав: получилось весело. Сначала парились по очереди — то девочки, то мальчики, а потом Жанна напросилась в пару к Павлу и рассказала, что у неё задержка, а будущий отец позорно слился. Павел чуть с полки не упал: — А ты шампанское хлещешь, дура! Божучка созналась, что задержке один день, а тест она ещё не делала, — хотя взяла его с собой, — поэтому имеет полное право выпить немножко, провожая и старый год, и свою гетеросексуальную любовь. Надо же им было в один день закончиться! Павел утешал, как умел, и тоже провожал Божучкину любовь полусухим шампанским. В кои-то веки хороший мужик попался — жаль, что сволочь. Очень сильно соскучившийся за полчаса разлуки Гоша также захотел попариться наедине с хозяином дачи. Он ничего не рассказывал, а всю дорогу мужественно молчал и только в конце не выдержал и разразился неприличными воплями. Но к тому времени в домике на полную мощь работал телевизор, так что можно было обстонаться и обораться, никто бы не услышал. А близнецы Кузины поразили Павла в самое сердце. Никогда, ни до этого вечера, ни после, он не встречал таких милых, вежливых и благовоспитанных молодых людей. Он ломал голову, наблюдая, как влюблённо они ухаживают за волоокой Машей, пока не догадался спросить у Жанны: — Так чья она подруга? Не общая же? — Это сложный случай, Пашечка! Мне кажется, ей нравится трахаться с обоими. И как женщина я её понимаю, да! И пускай! Рядом с ней они в людей превращаются — посмотри, какие миленькие хорошенькие мальчики!       Пока напарились и навалялись голыми в снегу, пока расплели и вымыли Машины волосы, а потом кое-как просушили и обратно заплели в нескончаемую косу, пришло время садиться за стол, щедро заставленный салатами, пирогами и бабушкиной бужениной. Павел сказал первый тост за уходящий год. Как бы оно ни повернулось дальше, но этот год он не забудет никогда. Считай, начало новой жизни. Обнуление всего. Божучка тоже сказала. За любовь, которая приходит, когда её не ждёшь, и которая уходит… когда, сука, опять этого не ждёшь. Гоша поднял бокал за то, что наконец потерял девственность. Нет, он не так на самом деле выразился, и имел в виду немного другое, но все поняли правильно. Близнецы Кузины выпили за то, что окончили в уходящем году хореографическое училище, из которого дважды убегали, но мама верила в их талант и возвращала обратно. И в итоге оказалась права: в театре им понравилось. Одна Маша ничего не говорила. Она вообще открывала рот только чтобы выпить чего-нибудь или съесть. Играла ямочками на круглых щеках и затягивала мужчин в туманные омуты сумрачных глаз. Павел понимал Кузиных. Он чувствовал в них извечную мужскую потребность упасть и утонуть в женском — влажном и прохладном. Инь и ян, две космические силы, два полюса, соединённые великим естественным притяжением. Потом Павел посмотрел на Гошу и вспыхнул от осознания своего непреодолимого влечения к ян — горячему мужскому началу, чистому и ясному. Ян и ян — два горошка на одну ложку. И неважно, что один скоро укатится на другую сторону Земли.       Один, два, три! Все встали под бой курантов, отсчитывая вслух истекающие секунды. Четыре, пять, шесть! Павел разлил пенное шампанское по бокалам. Семь, восемь, девять! Ну что, друзья, с Новым годом? Десять! Одиннадцать! Двенадцать! Пить до дна! С Новым годом! С новым счастьем! Закричали, выскочили на улицу с хлопушками и фейерверками. Запускали ракеты и визжали, как дети, даже Божучка развеселилась. Замёрзли от радостной и бестолковой беготни по сугробам, хотя не холодно было. Когда все ушли доедать салаты, Павел присел на крыльце, закурил и опрокинул лицо в ночное небо. Какие яркие и близкие звёзды! Его сердце, больше не скованное страхом и виной, стучало сильно и ровно. Способно ли оно вместить это небо и звезды? Способно. Способно ли на дружбу и простое человеческое тепло? Конечно. Способно на любовь? Да! А на жертву во имя любви? Без сомнения.       За калиткой остановилась старая иномарка и направила фары на крыльцо. Павел прикрыл ладонью глаза от ослепляющего света и подошёл ближе. Увидел Мишу Мещерякова и незнакомого мужика. — Пал Петрович! А мы вас целый час ищем! Такое запутанное садоводство, прямо лабиринт Минотавра! — пожаловался нетрезвый Миша. — К тому же нерасчищенный, — добавил трезвый мужик за рулём. — Я его друг, мы ищем Жанну Божук. — Пойдёмте в дом. Вы, наверное, Новый год пропустили? — Почему? Он не пропустил, — кивнул трезвый мужик на своего пьяного друга. Новых гостей встретили криками радости. Жанна зарделась, как юная девушка, и позволила Мише принести искренние извинения за разовое проявление мужского сволочизма. Простила его под бурные аплодисменты и крики «Горько!» Мишу и его товарища усадили за стол — как же, люди Новый год, считай, прозевали, бороздя заснеженные просторы дачного массива. Хорошо, увидели салют и догадались, куда ехать. На стол снова были выставлены селёдка, буженина и оливье, снова захлопали пробки от шампанского. Рома, Тёма и Маша танцевали под хиты девяностых, и все трое выглядели абсолютно счастливыми. Павел, толком не спавший несколько ночей, пожелал гостям спокойной ночи и утащил Гошу в маленькую спальню.       Надеясь, что гости сами придумают, как разместиться в большой протопленной комнате, где шумело праздничное застолье, Павел занял холодную спаленку с двумя узкими кроватями. Легли с Гошей на одну — не раздеваясь, крепко обнявшись и накрывшись одеялом с головой. Ничего не помешало им заснуть — ни смех, ни танцы за стенкой, ни запуск новой партии фейерверков. Дышали одним на двоих воздухом, как делили одну на двоих любовь.

***

      Проснулся Павел от солнца, бьющего прямо в глаз. Закрылся рукой, потянулся и зевнул. Если солнце так высоко, значит, уже полдень. В доме пахло дровами, мандаринами и мясом. Настоящее первое января. Павел потрепал кудрявую голову, пристроившуюся у него на плече. Гоша что-то промычал и потрепал в более интересном месте. Павел затащил его на себя, обнимая коленями и расслабленно наслаждаясь приятной тяжестью и лениво-сонным ёрзаньем Гоши. — Мужики, чем это вы занимаетесь? С соседней кровати на них спросонья пялился вчерашний трезвый водитель, Мещеряковский друг. Наверное, ночью присоседился. Гоша попробовал сползти с Павла, но быстро не вышло. Павел спросил у мужика: — А на что похоже? — Трахаетесь, что ли? — Ну. — А чего ты снизу? Павел умилился тому, что мужик воспринимает реальность буквально: сверху тот, кто сверху, а снизу — тот, кто снизу. Прямо как Гоша Баранов. И неважно, что на самом деле происходит. Может, и есть в этой честной буквальности какой-то глубокий истинный смысл? Ответил мужику так, чтобы тот отстал: — А я ему в карты проиграл. — А, тогда ладно. Карточный долг — сдохни, но отдай… — одобрил мужик и отвернулся к стене, снова засыпая. Павел ткнулся губами в тёплое ухо: — Хочешь сегодня снова быть сверху?