И что такое плохо

      Сказать, что я был разочарован — значит ничего не сказать. Я был зол. Взбешен. Я так рассчитывал на эти деньги. Сумма, конечно, небольшая, ведь начальство считает, что делает одолжение и идет навстречу, когда берет студентов-художников на работу, связанную с реставрацией, со свободным графиком. А деньги, значит, можно и не платить, чего там, ты же как на практике, ты же еще не маэстро. И ничего, что мы стараемся чуть ли не лучше мастеров, ведь хочется и себя показать, и город любимый поддерживать в достойном состоянии, не все ради денег. Не ради них живем, успокаиваю себя. Но на них, от этого никуда не деться. Можно, конечно, забить на это все, уехать в лес, егерем, на подножном корме жить, так сказать, зато красиво как, олешки, лисички, медведь пытается сожрать; или в село, спиваться и на тракторе гонять, девчонкам в ватниках дарить большие желтые подсолнухи и лузгать семечки. Отличный план на жизнь, конечно. Эх, нет, не про меня это.       Умываясь, я провожу большим пальцем по двухдневной колкой щетине и усмехаюсь своему отражению. Готично выглядишь, чувак! Словно на кладбище идешь, в могилу заползать. Из зеркала на меня смотрит бледный парень с осунувшимся лицом, обрамленным черными волосами до плеч, и живописными мешками под глазами; последние на фоне общей белизны кожи выглядят особенно крупными и темными и нездорово поблескивают. Еще бы, я ведь больше двух суток не спал. Как обычно, великий трудовой подвиг: сначала растягиваю работу, а потом — все скопом и в последний момент. Так больше ощущается значимость события, сильнее считаешь себя достойным награды и отдыха. Не то, чтобы я делал так специально, скорее это просто банальная лень или неумение чувствовать время, не знаю.       Ну вот, вроде бы успокоился и пришел в себя после постигшего разочарования, так что хватит красоваться перед зеркалом, словно дамочка, тем более общественный туалет — не самое подходящее место для этого. Я и так знаю, что шикарен, краше только в гроб кладут. Еще и в этих пенсионного возраста джинсах, заляпанных краской и шпаклевкой, да побитой жизнью косухе. Стыдно, конечно, так ходить, но какой мне смысл одеваться лучше, нет человека, ради которого хочется стараться, да и денег… Опять вернулся к тому, с чего начинал.       Ладно уж. Проверяю наличие в своем кармане последних пятисот рублей. Похоже, в ближайшие две недели кто-то питается кашей, причем даже не из топора. Еще мелочь какая-то дребезжит, но лень ее сейчас пересчитывать. Спускаюсь по лестнице вниз, в крытый дворик. С сожалением смотрю на свой старенький байк, жалко приютившийся под навесом в уголке посреди мира элитных больших джипов с серьезными номерами из трех одинаковых цифр. Я с трудом доехал сюда на нем, буквально дотаскивая последние метры. Его нужно снова чинить, а еще заправлять бензином, на который сейчас денег нет. В общем, я снова пешеход минимум на месяц. Без опасений оставляю эту никчемную груду металлолома, пусть и нежно любимую. Стоянка у объекта частная и круглосуточно охраняется, да и кому он нужен такой… Пускай это будет моей жалкой попыткой отместки за задержанную невесть на сколько зарплату — помозолить глаза чем-то таким же для них непонятным и неприятным, как я.       Вздохнув, подхожу к проходной, отдаю ключи сочувственно глядящей на меня вахтерше, похожей, вопреки классическому образу вахтера как злобного властителя мира в локальных масштабах, на типичную добрую бабушку, вяжущую свитерочки для внуков и пекущую пирожки. Киваю охранникам, но они даже бровью не ведут, двое из ларца, одинаковых с лица. Наверно, для них странно, как кого-то вроде меня, этакого бомжеватого рокера-наркомана, вообще сюда пустили. Хотя на самом деле рокер-наркоман — это совсем не про меня. Вот бомжеватый — ну так в рабочей одежде и после бессонных ночей впрямь похоже. Неловко передергиваю плечами, как бы показывая, что мне все равно, и, наконец, выхожу во «внешний мир».       М-м-м, зябкий осенний сумрак. Поднимаю голову и некоторое время любуюсь на мерцающие капли мороси в свете фонарного ореола, вдыхаю влажный воздух, который после трудовых дней, переполненных пылью и каменной крошкой, попадающих в легкие почти без перерыва, кажется просто альпийской свежестью. Люблю дожди и плохую погоду, чувствую при этом оживление жизни, так что Питер — определенно мой город. А вот солнце меня словно придавливает к асфальту, делает раздражительным и злым. Значит — славно. Настало время пеших прогулок; где-то часа полтора-два, и я дома. Конечно, районы предстоит пройти неприятные; всегда меня удивляло, как так: элитный дом, парадный фасад, лепнина, рестораны, все — чин по чину; свернешь за угол — и все, в каком-то гетто уже, промышленные нелюдимые здания с заколоченными окнами, облупившейся краской, в мусорке кто-то копошится. Сосуществуют бок о бок две такие параллельные вселенные, и каждая делает вид, что иной нет. Впрочем, сегодня в закоулках на удивление тихо, уныло тянется бетонный забор с колючей проволокой и разными недограффити, фонари горят исправно и ярко, изредка проезжают автомобили, на другой стороне, за канавой, тянется темная железная дорога, в наушниках играет музыка под стать окружению.       Но на краю сознания маячит смутная тревога. Никогда не нравилось мне чрезмерное спокойствие, всегда начинал надумывать лишнее и, разумеется, не самое положительное, вот как сейчас. Бабская черта, вообще-то, но это что-то вроде обратной стороны развитого воображения, которое подталкивает людей идти в деятельность, связанную с искусством, ну, меня, в частности.       Оттого, пребывая в подобных мыслях, я не сразу осознаю, что одинокая небольшая фигурка, передвигающаяся по железнодорожным путям — не плод моего воображения, не фантом, а материальное существо, человек из плоти и крови.       Да даже и пусть так, ну человек, ну на путях, ну идет, ну настроение у него такое, в Анну Каренину поиграть, а может, пьяный, а может, еще что, у него свои дела, у меня свои; пройди и сделай вид, что не заметили друг друга. Вопрос невмешательства всегда острый; страшно показаться неуместным и глупым, но еще страшнее знать, что мог что-то сделать, а не сделал ничего. Так что я просто стал приглядываться, стараясь не показаться чрезмерно любопытным или назойливым. Хотя фигура и движется в одном направлении со мной, но хожу я очень быстрым, размашистым шагом, так что ее очертания постепенно начинают обретать четкость. Вот уже это не просто пятно, выхваченное сознанием и распознанное мозгом по совокупности признаков как нечто антропоморфное, а кто-то с волосами до лопаток и платьем выше колена, так что, скорее всего, девушка. Приближаюсь еще ближе, и еще. И вижу, что платье изорвано, испачкано в чем-то, подозрительно похожем на высохшие пятна крови. Я говорю себе — это просто моя фантазия, просто выдумка, просто я устал и черт-те сколько не спал, а потому сознание играет со мной злую шутку и выдает финты. Однако лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, и потому я, наплевав на собственную глупость, перебегаю дорогу в неположенном месте по направлению к одинокому человеку, идущему в довольно поздний час и, возможно, раненому.       Возможно, я смогу помочь.       Возможно.