И что такое плохо

      Все решилось в считанные секунды. Мне казалось — вечность.       Бесконечно ужасная вечность. Бездна, проклятая, искаженная хаосом, показала свой зев.       В выхваченных сознанием и направленным светом фонаря картинах я видел кишение. Отвратительное. Видел, там нет ничего, кроме боли и нескончаемого красного потока. Понимал, еще немного — и мы станем с ним единым целым.       Без окон, без дверей, полна горница мертвяков? Это — наш путь к абстрактному… даже не спасению. Стены с вмятинами, измазанные кровью, отпечатками следов ботинок. Где-то под слоем этой новой истории — Цой жив, разборчиво маркером, помню. Лестница, прямо против моей двери. Все, на свою беду, выходили покурить именно сюда, здесь и остались. Помните, курение может стать причиной смерти… Три непреодолимых пролета, сунемся туда — и будем на пути в настоящую вечность, окончательную и бесповоротную. Или моментально там. Не знаю, как быстро это — обращаться в зомби. И не хочу узнавать. Не надо увеличивать энтропию.       Будто мы сорвали последнюю печать, и вот оно. Уроды посыпались отовсюду — справа, слева, сверху и снизу. Никогда так хорошо не осознавал мерность, многоуровневость окружающего пространства.       Они отнюдь не волочатся.       Не помню момент, когда я сам выхватил доверенное мне оружие. Кажется, это было на третий прогремевший выстрел. Один мимо, два падают.       Кажется, я кричу. Вообще, сплошные как будто да кажется, а значит, думать и бояться не время и не место. Женя же считает вслух: раз, два, три, четыре, пять. Не выходите погулять, пожалуйста, нас на вас не хватит. Что он считает? Патроны, упокоенных, секунды? Прыгающих через палочку воображаемых зверушек для успокоения нервов? Ни в один ритм это не попадает.       Я успеваю выстрелить четыре раза. Пятьдесят процентов успеха на моей стороне. Будь я оптимистом или пессимистом, дал бы тому оценочное суждение… Впрочем, я реалист. Это ничего не решит.       Возможно даже, их не так много. Ну, тридцать? А патронов у нас на двоих сколько, двадцать девять? Было. А дальше что? И — как дальше, без патронов?       Вот это решает все.       Я оборачиваюсь. За все это время мы сделали от двери всего два шага и по дурости, а может, для дополнительной иллюминации, оставили ее нараспашку. Вовремя. Нам со спины как раз заходят особо «хитрые» упыри. Их двое. На этот раз я не мажу. Затем хватаю Женю, который будто ничего не видит и не слышит, только считает — семь — и вбрасываю его в прихожую. Сам прыгаю туда же.       Тело в помятом разорванном пиджаке мешает закрыть дверь. Створка волочит его, оставляя грязные разводы на полу, пачкая некогда белоснежную рубашку в тошнотворный багряно-серый. Пинаю со всей дури. Тяну на себя последнюю мыслимую защиту. Все равно не выходит — руки, грязные, разорванные, изувеченные, тянутся ко мне. Шевелятся уже буквально в сантиметре от моего лица. Это будет болезненно. Это конец.       Но помощь приходит. Неожиданно. Женя отталкивает меня в сторону; теперь и он тоже не считает, кричит, отчаянно и яростно. С неожиданной силой отрубает эти руки. Завершаю начатое — захлопываю дверь. На все замки, скорее, скорее.       Оседаю на пол рядом со вторым телом, меж отрубленных рук и тяжело дышу. Сердце бьется как бешеное. Теперь все происходящее дошло, свалилось. Меня трясет. Зубы, вторя конечностям, истерично отплясывают, славят святого Вита. Женя уподобляется мне, только трясет его чуть спокойней и размеренней, зато бледнеет он прямо на глазах. С беспокойством гляжу на него, а потом на отрубленные запястья, опасаясь, что те зашевелятся и поползут. Но, похоже, подлянок нам делать они не собираются, недвижимы, лежат, кровоточат и воняют. Труп занимается тем же самым. Смутно узнаю в нем паренька-гопника со второго этажа, периодически пытавшегося ненавязчиво сплавить шмаль то одному, то другому, то даже мне. В погожие деньки, когда ветер юго-западный, из его квартиры до моих окон даже доносился невнятный аромат этого жженого куриного помета, отметая раз и навсегда любые возможные отношения купли-продажи между нами. Адидас, купола на разбитых костяшках, рука с тюльпаном, обвитая колючей проволокой на плече — все при нем, в парадном умер, красава.       Ужасно.       Идиоты. Какие же мы идиоты. Глупо было и думать, что у нас что-то выйдет. В номинации на самую бессмысленную гибель побеждают… И-и-и барабанная дробь алчущих тел в железную дверь напоминает, что пока никто. Но было очень близко. На грани фола.       Смотрю на настенные часы. Они сломаны? Нет, секундная стрелка идет. Прошло три минуты с того момента, как я кидал на них взгляд перед выходом. Это невозможно. У меня тут вся жизнь пронеслась, а они — три минуты. Время так субъективно, странно, что мы его вообще хоть как-то осознаем.       Вытираю пот со лба, с силой надавливая пальцами.       — Повоевали… Ты в порядке?       Мой голос противно дребезжит и дробится. Женя неопределенно мотает головой, не давая никакого ответа.       — Ран нет?       — Нет.       Сипит. На всякий случай я все же подползаю к нему и осматриваю. А он — меня. Ничего. А что бы мы делали, если бы да? Нам чудовищно повезло. От слова чудо.       С трудом поднимаюсь на ноги, подаю руку Жене. Он принимает; его шатает и ведет, но он справляется. Говорит, его голос срывается:       — Представил. Нелепая смерть. Как же мерзко.       Смеется, резко выдыхая носом, кривит губы, как при рыданиях. Проняло же его. А кого бы не проняло. Наверное, все усугубил его финальный рывок берсерка. Одно дело — аккуратные струйки из дырок во лбу, а другое — работать адским мясником на грани гибели. Кстати, воистину же незаурядную находчивость он проявил, не растерялся. Говорю ему:       — Мы не там, мы здесь. Оба пока живы. Спасибо тебе. Снова. Я бы и не вспомнил про топор. Ты молодец.       — Да я сам от себя не ожидал.       Он с явным усилием пытается вернуть себе спокойствие и выдержку. Это ему удается, медленно, но успешно. А меня успокаивает то, что я его успокаиваю и он успокаивается. Надеюсь, потом он меня не изведет за то, что я видел его в минуты слабости, с него станется. А, впрочем, пускай, не стану поддаваться на провокации, и все. Если ему это помогает… Главное быть заодно. На героев-одиночек мы не тянем. И вообще на героев. Таким, как мы, не стал бы симпатизировать зритель — ни выдержки, ни должной брутальности, ни деловитой холодности, ни разумности действий, ни понимания, зачем.       Однако именно такая встряска служит хорошим стимулом для усиленной работы мозга. Он скрипит, но пытается судорожно анализировать крупицы информации, связать одно с другим. Не знаю, то ли это исключительно нам так повезло — оказаться в центре скопления зомби, то ли на каждой улице, в каждом доме сейчас то же. В любом случае, идти напролом в такой ситуации совсем не может быть вариантом. Все эмпирическим путем, а раньше нельзя было подумать? Впрочем, нельзя. Как можно было предугадать, не оценив ситуацию, не имея никакого реального представления или опыта… Никак, но мы были должны. Знать наперед теперь наша обязанность.       Я прохожу в комнату, прочь от скорбной картины. Теперь в своей квартире и мысли не возникает оставаться. Дополнительный стимул выбираться отсюда. Сбрасываю рюкзак и достаю оттуда помятую бумажную карту с размочаленными уголками, отпечатками кружек и наивными пометками, вроде «клас. деш. бар!!!» или «откр. крыша». Бесполезные атавизмы прошлого. Это теперь уже никогда не пригодится. Ворох неактуальной инфомации. Больно бьющие воспоминания из другой жизни. Неважно.       Достаю ручку. Стою, опираясь о стол, разглядываю карту. Вы здесь, на севере города. Проложить маршрут…       Слышу, Женя подходит со спины. Стоит рядом со мной, скрестив руки:       — С этого надо было начинать.       — Верно.       — Мы впустую потратили кучу боеприпасов.       — Да.       — А теперь мы составляем маршрут, не имея возможности его реализовать.       — А вот это не так.       — Да ну?       Я оборачиваюсь к нему. Он стоит, скрестив руки, пассивно зол и пассивно же заинтересован.       — Мы идиоты. Это правда. Однако не надо усугублять. Лучше поздно, чем никогда, а еще не поздно. Как там… Даже если вас сожрали, у вас всегда есть два выхода. Варианты есть. Всегда.       — Я слушаю.       Звучит холодно. Я вздыхаю. Мог бы и сам что-то предложить, раз такой умный… Спокойно, не злись. Просто это такая его защитная реакция. Привыкай…       Подхожу к окну, отпираю створки, убираю москитную сетку. Сажусь на подоконник, свешиваю ноги вниз и делаю приглашающий жест. Он подходит, на лице появляется понимание. Я спрашиваю:       — Вверх или вниз?       Смотрю вниз. Там все еще лениво клубится молочная дымка, хотя контуры «существ» видны уже отчетливей. Довольно «многолюдно»; межклассовый клуб по… интересам? Роду деятельности? Не вижу, кого больше, плохих зомби, или… хороших? Надо придумать им название. Много чести, конечно, но так будет удобнее.       Третий этаж плюс подвал; под моим окном растет дерево, но его хлипкая крона едва достигает середины рамы. Тонкие ветки прогибаются даже под трепетными лапками синичек и воробьев, что уж говорить о двух нагруженных мужчинах. Не годится.       А вот по канату можно.       Теперь — наверх. Два этажа и чердак. Гарпуна у меня нет, есть гиря, но из нас те еще метатели ядра. Груда мышц. Несостоявшаяся. Даже на следующий этаж груз с веревкой вряд ли докинем.       Варианты есть, но…       Но глупо уметь лазать и при этом — бояться высоты. Точнее, падать. Кто же боится высоты просто так. Я всегда чувствую это нечто, предательское, заставляющее поджилки дрожать, на грани страха и фантазии, когда стою на краю перед обрывом. Мне кажется, что при этом кто-то будто шепчет на ухо «прыгни-прыгни», не могу отделаться от этого навязчивого образа, почти вижу каждый раз: так и есть, вот он я — лечу, а вот — мертвый. Иногда боюсь, что грань порвется, реальность и странные фантазии сплетутся, я не замечу этот момент. Снова вздыхаю и сам отвечаю на свой же вопрос:       — Наверно, вниз. Умеешь лазать по канату?       Женя запрыгивает ко мне, ложится на спину, высовывается из окна по пояс. Мне становится за него боязно, свой страх проецирую. Потому — раньше, чем успеваю подумать о том, как это может быть воспринято, из нелепой заботливости, обеими руками обхватываю его талию. Он вздрагивает, но ничего не говорит. И еще долго смотрит в отсутствие неба. Потом влезает обратно, кидает взгляд мельком на пространство двора, смотрит на меня и безразлично произносит:       — Вниз — так вниз.       — Наверх было бы лучше, конечно. Там здания между собой соединены, и панораму осмотреть…       — А ты видишь способы.       — Нет, но…       — Тогда вниз.       Пожимаю плечами и возвращаюсь к карте. Спрашиваю:       — Где ты живешь?       Женя снова курит. Подходит к столу и, стряхивая пепел на карту, отмечает ногтем. Я обвожу ручкой, а затем отнимаю сигарету и сам затягиваюсь. Это не пойдет на пользу воспаленному горлу.       — Последняя, между прочим.       — Пускай это будет самой большой твоей проблемой. Тебе нужно что-то в машине?       — Нет, и она с той стороны дома. Когда мы окажемся там, — кивок головой в сторону оконного проема, — куда ты хочешь пойти с этого миленького уединенного двора? Я не знаю ваш город, от слова совсем.       Я ломаю голову над этим вопросом. Крутую задачку он мне поставил. Конечно, я очень люблю пешие прогулки и достаточно прилично ориентируюсь в родной Северной Пальмире, восполняя научением присущий мне в некоторой степени топографический кретинизм. Парк Победы. Почти центр города, оживленный район, транспортная развязка. Порядка двадцати километров по прямой. На деле же ландшафт изломан. Куча зданий, реки, улицы, заполоненные зомби. И именно тот район я знаю не слишком хорошо.       А еще по пути я просто обязан любыми правдами и неправдами попасть к Сашке! Наверняка он меня ждет. По-другому и быть не может.       Ладно. Маршрут… ну, примерно составлен. Оптимальный ли?       — В общем, есть у меня одно соображение. И я хотел бы услышать твои коррективы.       — Ваше мнение очень важно для нас? Ну-ну, излагай.       — Ну, во-первых, как ты сам заметил, мы в никуда потратили половину патронов. Десять и шесть осталось, правильно я понял? Или что ты там считал.       — Да. Наблюдательный.       — В общем, это я к тому, что куда-либо идти напролом — это все равно, что сделать харакири. Мы должны передвигаться скрытно. И там, где не бывает больших скоплений людей. Идеальным вариантом были бы крыши или канализация, но ни паркур, ни устройство коллекторов мне недоступны. Поэтому вот мое предложение: передвигаться по местам, предполагающим минимальное присутствие людей. Ближайшее такое — полузаброшенная территория завода. Надо думать, люди там все равно местами… были. И сторожевые собаки, конечно же. Но лучше так. Если мы пойдем напролом, то с большой долей вероятности вновь окажемся… в коридоре.       Перевожу дыхание, прочерчивая для него примерный маршрут на карте.       — Таким образом мы пойдем на юго-запад. Дальше — речка и заселенный квартал, придется бежать или прятаться. Или и то, и то. Потом — кладбище и, я надеюсь, отдушина, никаких мертвецов. Дальше — опять полужилая промзона. Хрен знает как, и до набережной. Там несколько островов, как видишь, в разной степени парковых. На них всех есть причалы с лодками и яхтами разного пошиба. Я все еще делаю ставку на то, что они плавать не умеют. И это — наш шанс. И возможность передышки. Дальше мы обогнем вот здесь или здесь… Но как лучше пойти после — не знаю. Там везде будет одинаково плохо, судя по всему. Твой дом слишком глубоко среди жилых районов. Что ты скажешь?       — Какой ты обстоятельный. Красиво говоришь. Руками машешь. Сразу бы так.       — А ты на редкость лаконичен. Спасибо, помог.       Женя выглядит подавленным и грустным, но едва я на него бросаю взгляд — тут же все это скрывает под своим непроницаемым, слегка раздраженным и надменным выученным взглядом. Как же я хотел бы знать, что он сейчас там думает и почему вообще ведет себя так, как ведет. Но наши биоритмы с ним определенно не совпадают; настрой скачет, один на коне, другой на дне, и наоборот. Под моим взглядом он вновь складывает руки, обнимая себя, будто мерзнет, и раздраженно произносит:       — Звучит как план с кучей пробелов. Но при этом достаточно разумно. А лучше город я все равно знать не начал и ничего не могу тебе сказать.       — Мне считать это за одобрение?       — Давай уже наконец-то просто выберемся отсюда, черт дери это все!       Что тебя гонит, парень, почему ты так нервничаешь и не хочешь обсуждать детали? Все дело в трупе на полу в прихожей или твоей некомпетентности, которую страшно признать? Или на тебя тоже внезапно накатила полнота безысходности и ты хочешь хоть как-то, хоть тушкой, хоть чучелком? Лишь бы идти, лишь бы себя занять? Разумеется, я это не спрашиваю. Просто сворачиваю карту и засовываю в карман штанов. Достаю из оставшихся дома запасов длинную веревку. Вот и зачем мне их вообще столько? Каждый раз покупал, а потом не мог найти и снова покупал еще. Как знал, будто специально готовился. Привязываю один конец к батарее. Кондовая, совдеповская, должна выдержать. А даже если прорвет — так после нас хоть потоп. Вновь нацепляю тяжелый рюкзак. Скидываю второй конец веревки за окно и выглядываю. Длины хватило сполна, а на наши активные действия все еще никто внимания не обратил.       — Кто пойдет первым?       — Твой двор, ты и иди.       — А ты лучше стреляешь.       Он молчит. Создает одним своим уж не знаю даже чем нагнетенную атмосферу.       — Или лучше звучит так — твой двор, ты и отвечай за своих зомби, твой двор — ты в нем и умирай?       Тут же злюсь на себя за сказанные грубые слова. Но извиняться не собираюсь, просто разворачиваюсь и взбираюсь на подоконник, обхватываю веревку. Уже собираюсь безмолвно ползти, но уточняю, указывая на канат:       — Еще раз спрашиваю, ты — умеешь?       Он неопределенно пожимает плечами       — Иди уже.       — Уже иду. Нам сейчас все же предстоит проявить чудеса паркура — перелезть через бетонный забор с колючей проволокой, пробежав по пересеченной местности с враждебными существами. Подумай, пожалуйста, об этом, пока я спускаюсь. В технологических аспектах.       С этими словами начинаю, наконец, перебирать руками, планомерно спускаться вниз. Туда предпочитаю пока не смотреть, до момента приемлемой высоты, вместо этого разглядываю кирпичную кладку перед собой. Не могу же я перед ним показать, что боюсь такой нелепой, по сравнению с прочим, мелочи… Начинаю преодолевать окно второго этажа и изучающе гляжу туда.       Напрасно. Когда я вглядываюсь в темную неуютную комнатушку с засаленными обоями в мелкую розочку, то поначалу ничего особенного не вижу. Но затем. В лучших традициях ужастика категории Б… Бля. К черту сравнения. Бабка. Оказывается перед окном. Всклокоченная, страшная, ветхая. Словно бы она умерла еще задолго до всех этих событий, а сейчас нашла их подходящими и перестала стесняться. Восстала. Бьется в стекло, наивно пытаясь выгрызть меня прямо через него. Сначала я чуть было не отпускаю веревку. Спасибо тебе, мой родной инстинкт самосохранения, ты снова обманул смерть. За то бесконечно долгое время, что я преодолеваю застекленную нишу, она успевает разбить себе зубы в кровь, придавая происходящему еще больший оттенок инфернальности. Абстрагируемся, Елисей, абстрагируемся. К моему счастью, в квартире первого этажа ничего особенного не происходит. Ага. Кроме рвущей душу картины на тему, уже осмысленную мной вчера. Яркий кенарь в клетушке, приставленной к окну, понуро скачет около кормушки. Не получил утренней порции проса, должно быть. И никакой не получит. Я даже не знаю, какая картина более ужасает и сжимает сердце в тиски. Гребанные окна, ебучая чужая жизнь. Я не хотел тебя знать.       Не время подглядывать за чужой болью, меня ждет своя; под самое завершение спуска я, наконец, оказался замечен сворой бродячих нелюдей. Двигаются они неспешно, все вперемешку.       Женя уже начал спускаться, но делает это, как мне кажется, слишком медленно, путаясь в канате и совершая какие-то неуверенные лишние действия. Все-таки не умеет. Черт, да что же там уметь! Быстрее, пожалуйста, быстрее. Тут армия тьмы, знаешь ли, на подходе, что же ты там копошишься! Как назло, будто прочитав мои мысли, он останавливается. А потом. Резко съезжает по канату вниз. Высота небольшая, конечно, и вряд ли он сотрет себе руки в мясо, так, до мозолей, но все равно зря, зря. Подхватываю его, помогая сохранить равновесие. Все у нас выходит удивительно своевременно. Спустись он на полминуты позже, и мы бы потратили последний боезапас на спешно приближающихся зомби. Голодная грубая сила в первых рядах. А что нам могут сделать эти сомнамбулы позади? Теперь должно быть просто…       Как же.       Мы резко, не сговариваясь, срываемся с места и мчим по большой окружности в сторону вожделенной ограды, лихо уворачиваясь от приливной волны хаоса. Разум вроде и предельно сконцентрирован, и отчетливо прокладывает путь…       Но его притупляет что-то. Они все, те, другие, одновременно говорят. Мешанина разных голосов и мыслей, только одно остается неизменным: хорошо, плохо. У кого-то, я различаю, выходят даже менее односложные предложения, но что конкретно… Мужчины, женщины и… Нет, этого только не хватало. Пара детей. Неадекватные, блаженные. Ужас еще и в том, что я их всех знаю, так или иначе. Не смотреть на эти лица, не смотреть.       Чем глубже мы заходим в это болото, тем больше мне хочется потонуть. Каким-то абсолютно чудовищным усилием воли я принуждаю себя не останавливаться.       Бежим через гравийное футбольное поле, наискось, поднимая пыль в белую, почти физически осязаемую дымку окружения.       Мы оказываемся в молочном киселе, вязнем.       Они как-то действуют на психику, лишая всякой своей личной мотивации. Неестественное восприятие, каким-то образом искусственно моделируемое. Это понимание заставляет меня не слушать, не слышать крики, шепоты, лепет, размеренный речитатив. Несмотря на старания, кажется, будто они отпечатываются в подкорке мозга, звучат уже внутри головы, проникают в самую глубь. Не останавливаться.       Я искренне изумлен тому, что мы все-таки добрались до стены, даже слегка врезаюсь, не до конца осознавая пространство и блуждая где-то в потемках восприятия.       Спрашиваю, и даже мой голос звучит для меня издалека.       — Что делать?       — Думал дотянуться так.       Меня охватывает приступ паники. «Что делать?!» — бьется мысль. Резко себя обрываю, ибо ответ очевиден. Однако он успевает предложить первее меня.       — Подсажу тебя.       Запрыгиваю на его руки и, да, боже, да, достаю до края стены. Выгнувшись, пытаясь спасти лицо от шипов и растяжек, подтягиваюсь и резко закидываю свои ноги на запредельно узенькую площадку. У нас есть небольшое преимущество во времени за счет бега. Совсем небольшое. Медлить нельзя. С трудом удерживаю равновесие. Ебучая колючая проволока, слыхал, называется так, ласково, — «егоза». А название от производителей и вовсе «незабудка». Ах, как иронично. От людей для людей против людей.       Я просто упаду, если попытаюсь протянуть руку Жене и уж тем более поднять его. Делать нечего. Нет выбора.       Хватаюсь за проволоку с растяжкой левой рукой. Ощущения и правда незабываемые. Как глупо, я только сейчас вспомнил о замечательных кожаных перчатках, оставшихся лежать в шкафу. Поржавевшие куски железа впиваются в оголенную плоть, разрывая, калеча. Я кричу и матерюсь, кажется, от резкой боли даже слезы напополам с искрами из глаз сыпятся. Но, тем не менее, умудряюсь параллельно не только сохранить равновесие, но еще и протянуть здоровую, правую руку Жене. Он резко за нее цепляется, перевешивает, заставляет меня еще сильнее ухватиться за инструмент добровольно-принудительной пытки, впуская тем самым металл глубже в болезненные рваные раны. На этот раз я переношу более стоически и просто стону. Тяну на себя со всей мочи, чуть не заваливаясь назад.       Наконец, он оказывается рядом со мной, держится за мои плечи. Снова срок в срок, гомункулы как раз подоспели, тянутся к нам. А все, поздно.       Вместо восторженного отплясывания победного танца мы аккуратно пробираемся через острые металлические нити. Первым идет Женя, а я придерживаю проволоку; какая уже моей изуродованной руке разница. Плачу. Он все равно путается, но в итоге спрыгивает вниз, и я, наконец, отнимаю свою ладонь. Присоединяюсь к своему приятелю, который аккуратно помогает мне спуститься, чуть ли не самостоятельно ставя на землю.       Нас встречает покой. Будто все несуразные, топкие звуки обрубили. Посторонние шумы доносятся слабо. Даже ветер стихает, лишь слегка шурша пестрыми осенними листьями. Зато появляется откуда-то издали заливистое пение и стрекот птиц, будто их не смущает ни погода, ни большой пиздец мира людей. Да мы же попали прямиком одним этапом в рай! Все это время его от ада отделяла лишь банальная, вульгарная стена с колючей проволокой, исписанная словами из трех и более букв по ту сторону, а с этой лишь увитая мхом и сухим вьюном. Глупо сейчас расслабляться, но я почему-то начинаю улыбаться сквозь слезы, как дурной.       Мы сумели. Сумели преодолеть. Хоть что-то сумели. Наша первая маленькая победа. Дающая легкую надежду. Плевать на кровоточащую руку, я даже так на нее и не посмотрел. И без того выставил восприятие своей физиологии на минимум, так что — болью больше, болью меньше, вся она так друг на друга уже наложилась, что слабо отличается в градациях. Вру, конечно. Но главное — психическое облегчение после этой жуткой ментальной атаки.       Вместо меня моей ладонью озаботился Женя. Он аккуратно берет ее в лодочку своих, осматривает. Его передергивает.       — Сумасшедший.       Это звучит так, будто он одновременно произносит «кретин» и «спасибо». Я все еще не смотрю на себя, вместо этого пристально оглядываюсь по сторонам, опасаясь неожиданного приближения кого-то нежелательного. Неохотно интересуюсь:       — Все так страшно?       — Да нет, что ты, ничего страшного, максимум столбняк или гангрена, подумаешь, ерунда какая!       С силой сжимаю глаза и тяжело вздыхаю. Теперь и меня передергивает.       Он тоже крепко затягивается воздухом, ругается и качает головой.       — Надо обработать. Где там твоя аптечка?       — Сзади погляди.       Он копается у меня за спиной, извлекая что-то. Интересуюсь. Чем-то оказываются бинты и перманганат калия.       — Почему марганцовка, а не перекись?       — Так надежнее. Но заживать будет дольше.       Ладно, надежнее так надежнее. Послушно даю обработать свою рану, не принимая в том непосредственного участия. Шиплю от боли, на глаза вновь наворачиваются слезы. Да, конечно, чувствую я себя теперь совсем кошмарно. Вдобавок накатывает предательская слабость. Долго ли я протяну? Будет ли бороться вконец ослабленный организм с заражением крови и простудой одновременно, тратя при этом уйму услилий на физические нагрузки и стресс?       Не знаю, бесполезно думать о том. Вместо этого я озираюсь с ностальгическим оттенком запоздало реализованной мечты. Это все равно всколыхивает во мне нелепое чувство счастья, отзеркаленного из прошлой жизни.       О, целый новый, дивный мир. Как давно, еще тощим и мелким мальчишкой, я мечтал оказаться здесь, в диких джунглях на остатках цивилизации. Но тогда и кусты мне казались великанами, что же говорить о запредельном и недосягаемом бесконечном бетонном заборе, поблескивающим на солнце короной стальных завихрений. Думал — никогда. Но вот — я тут. Теперь уж мы с тобой познакомимся.       Что же, надеюсь, это будет приятно, и мы не пожалеем.