Шведская семья

Мы выбрались на крыльцо целуясь и обжимаясь, будто подростки. Потом в машине, еще минут пять, пока прогревался мотор, и так увлеклись, что, из-за тянущей тяжести в паху меня пронзила мысль, что я с нетерпением ожидаю момента когда мы окажемся обнаженными в спальне. Эта идея несколько удивила меня и остудила мой пыл. Я чуть отстранился, давая себе небольшую передышку и время подумать — хотя что там думать, если все решено… Я никогда так остро не чувствовал свое сексуальное желание, как за последние сутки. Я никогда не ревновал моих партнерш, я просто ими не интересовался, забывая через пять минут после секса, а с Олафом совсем другая песня: от мысли, что к нему приблизится с определенными намерениями немецкий биатлонист Клаус Вильден, у меня темнело в глазах от злости и чесались кулаки. Значило ли это, что смена моих приоритетов коснулась всего, и я теперь буду интересоваться и другими мужчинами? Или это только на Олафа я так реагирую? М-да, вопросец, однако… Я пытался другим взглядом окинуть окружавших меня в клубе парней, только мелкие они какие-то, в большинстве своем вертлявые, суетливые. Раздражали… Особенно те, что вокруг Олафа крутились… Интересные фигуры появились поближе к полуночи, и те оказались спортсменами из немецкой сборной, как назло, тоже возле Олафа зависли, и мне уже было не до проверки собственной ориентации, было одно желание — уволочь Олафа от них подальше… Вот, опять Олаф! Все время один Олаф! Так, помыслим от противоположного: если б у меня рядом не было Олафа, поехал бы я в клуб знакомиться с парнями? Это вряд ли… Стал бы целоваться с мужчиной, пусть и симпатичным, хоть бы с тем же Клаусом? Да никогда! Сумел бы без паники подумать о том, чтоб оказаться в одной постели с парнем; не просто довериться ему, а страстно желать этой неизвестной близости. Однозначно - нет! Никого рядом, кроме Олафа, я не потерплю! Ничье тело меня не волнует так, как сводит меня с ума Олаф. Сумасшествие какое-то… Наваждение… И неизвестно, что с этим делать. Может, после первого сексуального опыта, особенно сопровождаемого болью, всё наваждение исчезнет? Уже задумываясь об этих вопросах, я нарыл в интернете кучу статей, противоречивых до крайности — то пугавших неминуемой болью при первом контакте, то описывавших неземное блаженство. Пока я предавался сомненьям, Олаф вел автомобиль к нашему дому. Нашему? Я уже привык воспринимать временное жилище как дом, ключевое слово — «НАШ» дом… Это уже о чем-то говорит. Знать бы еще, о чем? Подъехав к коттеджу, Олаф пультом открыл ворота в гараж, загнал внутрь машину, и мы поднялись в дом по внутренней лестнице, похмыкивая от сдерживаемого хохота, толкаясь плечами, шлепая по задницам друг друга и вообще ведя себя как ошалевшие старшеклассники, неожиданно отпущенные на каникулы. На полпути, посреди винтовой лестницы, мы стали целоваться, чуть не скатившись вниз от избытка эмоций и потери равновесия… Что же за эмоции такие были, что от них равновесие покинуло сильнейших биатлонистов Швеции, умеющих держать баланс лучше любой кошки?.. Может, стоило остановиться, задуматься, но мы только заржали, переглядываясь и поддерживая друг друга, хотя эта поддержка больше напоминала объятья. Олаф, как более здравомыслящий, а, может, и более опытный, прерывая бесконечную череду поцелуев, отправил меня в душ, а сам испарился на несколько минут, чтобы ворваться ко мне с двумя откупоренными бутылками красного вина наперевес. Отхлёбывая из обеих по очереди и что-то одобрительно мурлыкая, он вручил одну бутылку мне, тут же забираясь с горячим поцелуем языком ко мне в рот. Еще одно мгновенье, и этот поцелуй приобрел вкус перебродившего виноградного сока, Олаф делится со мной своей страстью и теми каплями вина, что только что отпил. Я ответил глубоким поцелуем, обнимая, при этом из забытой бутылки у меня в руках ему на ключицу тоненьким ручейком побежало Шато Марло урожая девяносто седьмого года. Мой поцелуй, скользнувший по скуле и шее, сместился на ключицу, доводя до одури смесью вкусов вина, чисто вымытой кожи и запаха, присущего только ему. Я слизывал этот красный ручеек, больше размазывая, чем смакуя. Олаф, закусив губу и впившись до синяков сильными ладонями в мои плечи, своим до предела возбужденным членом прижался к моему бедру и только порыкивал. Мой член не отставал, налившись до пурпурности и пульсируя, не поддаваясь никакому контролю. Яйца, отяжелевшие, будто каменные шарики, и в то же время подобравшиеся, как хищник перед прыжком, создавали непередаваемое ощущение. От особо страстного рыка Олафа мне совсем снесло крышу, и я к губам и языку добавил зубы, неслабо так покусывая в порыве страсти. Оказалось, именно этого и не хватало: от моих укусов по линии, где шея переходит в плечо, Олафа выгнуло, он прижался, потираясь о бедро и поливая его своей спермой. Я недоуменно взглянул ему в глаза, еще затуманенные и слегка расфокусированные. Через минуту, опомнившись, он обласкал мою грудь, живот, и особое внимание уделил готовым лопнуть члену и яйцам. На мой вопросительный взгляд он ответил поцелуем и словами: — Не переживай, так надо. Это твой первый раз, и, чтобы я не сорвался и всё сделал как надо, пришлось спустить пар. А теперь я позабочусь о тебе. Он развернул меня лицом к стене, поливая по выгнутой спине вином, собирал капли языком, создавая невероятный контраст: на плечо лилась горячая вода из душа, по спине бежали ледяные тонкие струйки вина, а его язык, казалось, обжигал и обострял чувствительность кожи в десятки раз, выводя какие-то только ему понятные иероглифы или узоры. Капельки вина скопились в ямках на пояснице, и он осушил их поцелуями, затем пустил холодный ручеек между двух половинок, раздвинув мои ноги пошире, ладонью лаская снизу всю мою возбужденную плоть, языком вылизывая последние капли вина из ложбинки, и, отбросив пустую бутылку, к языку добавил и руку, жестче надавливая на колечко. Я, до этого пребывавший в состоянии острого возбуждения, от попытки проникновения пальцев отшатнулся. Олаф успокаивающе обнял, облапил ягодицы, несколько раз провел по члену, не давая ему сжаться от испуга, прошептал на ухо: — Если не захочешь, то ничего не будет. Давай, мойся и пошли на кровать, в первый раз там тебе удобнее будет. И тут же жестко зубами цапнул за мочку, а рукой прижал мой ствол так, что я чуть не кончил от этой грубости. Только в последнюю минуту он плотно пережал внизу, давая мне минуту успокоиться. Мы быстро ополоснулись, смыв остатки вина, пота и спермы. Прихватив оставшиеся полбутылки вина, переместились в спальню Олафа. Не найдя в доме бокалов, Олаф разлил остатки вина по двум чашкам и, прихватив на закуску какие-то бисквиты из холодильника, сгрузил всё это на тумбочку. Я одобрительно покосился на вино — ввиду своих страхов, алкоголь явно был не лишний… Только что мне, двухметровому лосю, эти сто пятьдесят грамм французского легкого вина? Что слону дробина.. Уж лучше виски… Двойного!.. Несколько порций!.. Ой! Как-то сомнительно всё это начинать, но и сбегать в последний момент как-то не по-мужски… Сбежать-то я еще мог, но потом всю жизнь мучиться от неизвестности… Жесть! Олаф вручил одну чашку, но, стоило мне что-то спросить про виски, ответил: — Зачем оглушать сознание, лишая себя редкого ощущения новизны первого раза? Выпей немного вина, отпусти ситуацию и наслаждайся! Сам он так и поступил: не отрывая от меня жаждущего взгляда, осушил чашку, и тут же впился требовательным поцелуем. Его губы, то жесткие и твердые, то нежные и ласковые, просто сводили меня с ума. Пара минут или полчаса — даже под угрозой казни не смогу вспомнить, сколько длился тот поцелуй. Только Олаф, остановившись, подтолкнул к моему рту вино, ободряюще улыбнулся, дождался, пока я выпью, отобрал пустую чашку и отставил куда-то в сторону. Затем, толкнув на подушку, ласкающей рукою прошелся по внутренней стороне бедра, сжал подрагивающие яйца, провокационно провел по сжавшемуся анусу, подставил широкую ладошку под уютно улегшийся мой ствол. Кончиком большого пальца обвел головку, от этого движения по нежнейшей точке как будто электрическая волна прошлась по спине. Олаф губами скользнул вниз, исследуя на вкус мою кожу на груди, и, видно, нашел ее притягательной, судя по полному удовольствия урчанию. Эти губы умудрялись находиться в самых чувствительных точках моего торса, но мне безумно хотелось ловить их своими губами. И в то же время кружащий вокруг пупка, в считанных сантиметрах от возбужденной плоти, горячий рот Олафа пробуждал у меня страстное желание ощутить на себе то безумие, что овладело нами в клубе. Я зарылся в короткий ёжик волос, толкнул вниз его голову и сам подался навстречу. Мой орган в тот же миг был облизан и обласкан; это наслаждение, на грани с пыткой, вызвало мой нетерпеливый, на грани с рычанием, стон, и только тогда, когда я изнемогал от желания, Олаф взялся за меня всерьез, плотно обхватив кольцом губ мой член, и, помогая себе рукой, двинулся вверх-вниз. Все чувства обострились, кожа просто горела, я то уплывал на волнах наслаждения, то фиксировал отдельные фрагменты в памяти, как стоп-кадры: широкая мускулистая спина согнувшегося над моим пахом Олафа, напряженные мышцы шеи, рваные ритмичные движения, атласное покрывало контрастного шоколадного цвета, приятно холодящее спину, одна рука, плотно сжимающая ствол, вторая, перебирающая яички и нежащая неведомые точки в промежности, несмело кружа вокруг ануса. Опять мне на ум приходили воспоминания о вечере в клубе, о его волшебных пальцах, и я уже бесстрашно готов был сам насадиться на эти пальцы, чтобы получить те же ощущения, но остатки стыда не давали мне об этом просить, но, шире раскинув ноги и потеревшись всей промежностью о ласкающую руку, я, кажется, окончательно подписал приговор своей ориентации. Олаф, правильно поняв моё движение, как призыв к продолжению, на секунду отстранился, зацепил немного маслянистой субстанции из открытой баночки, стоящей на тумбочке. Растерев на пальцах, приласкал скользящим движением колечко, возбуждая смутные желания кончиком среднего пальца, надавливая в такт с движением губ. После двух-трех тактов палец уже на глубину двух фаланг по кругу нежил внутренние стенки, я подавался вперед, горячий рот насаживался с сумасшедшей скоростью, доводя меня до исступления. Олаф добавил второй палец, создавая неприятный тянущий эффект в колечке мышц и, кончиками пальцев находя в глубине, наконец-то, ту волшебную точку, из-за которой выворачивало меня наизнанку от удовольствия в клубе. Я еще больше выгнулся, выстанывая его имя и ощущая, что еще минута, что пара-тройка прикосновений простаты — и я сорвусь. Олаф, чутко уловив перемену в моем настроении, остановился, прошептав: — Не спеши! Еще не всё… Я только мог глухо стонать, мечтая вернуть его губы на член, и особенно остро ощущая его пальцы в миллиметрах, отделяющих меня от того, чтобы кончить. — Ну, давай уже! — выстанывал я. — Ты можешь сейчас остановиться, или мы идем до конца? — Да сделай же что-нибудь! — какое там остановиться, налитый кровью член пульсировал до звона в ушах, яйца ныли, в анусе замершие пальцы хотелось двинуть в самую глубину, надавливая на то, что там жгло нетерпением. Не помня себя, я заерзал, насаживаясь на пальцы и надеясь, что болью перебью это безумное желание. Олаф, недоверчиво взглянув и не увидев больше сомнений в моем взгляде, добавил третий палец, одновременно вернувшись к прерванному минету, теперь уже неспешному. Непередаваемая смесь из тянущего ощущения в анусе и пылающего на грани оргазма члена уносила в такую нирвану, что я мечтал, чтобы это никогда не прекращалось. Однако Олаф, опять поймав меня на грани, отстранился, одним движением перевернул меня на живот, подложив пару подушек, развел в стороны ягодицы, прошелся еще раз пальцами со смазкой по своему члену и по моему анусу, приставил головку к дырочке и… Я взвыл от боли, хотя не столько от боли, а столько от неожиданности. Олаф, одним рывком прорвавшись в глубину, замер, обнимая и целуя плечи, шепча какие-то ласковые успокаивающие глупости: — Потерпи минутку, расслабь мышцы, и боль отпустит. Пусти меня… Ты еще не знаешь, какой это кайф… Расслабься… Какое «расслабься», если я ощущал только боль от остро натянутой кожи вокруг его огромного члена, готовой от малейшего движения рваться на части! От этой боли мое возбуждение стало куда-то исчезать, тело напряглось, готовое в порыве самосохранения вывернуться из объятий, я б сказал, что слезы готовы брызнуть из глаз… Но двухметровые биатлонисты не плачут, не так ли? Я только шипел, сцепив зубы. Олаф, все правильно поняв, усиленно ласкал ладонью мою почти поникшую плоть, и языком, и губами, и зубами выискивал нежные точки на шее, шепча на ухо: — Ты только решись, раздели со мной это удовольствие… И в следующий раз я покажу, где моя волшебная точка. И ты мне доставишь такое же наслаждение, отмассажировав внутри своим членом, пока гонки не начались… Я так уже представляю твой член у меня в заднице, и пусть я буду следующие гонки бежать враскоряку, я ни за что не отложу на потом это удовольствие… То ли его хриплый от страсти голос на меня так подействовал, то ли представив его, распластанного подо мной, но я сильно возбудился. Желание опять скрутилось тугим горячим комком в паху, отдаваясь в анус, уже слегка привыкший и вместо сплошной боли чувствующей приятную наполненность, что распирала узкие стенки, и пульсирующую точку в глубине, которой явно было мало. Я слегка качнулся, упиваясь необычными ощущениями, контрастом тянущей боли и острого наслаждения, когда по простате скользнула головка. Одно легкое скольжение, второе, третье… И Олаф, чуть изменив угол, прошелся уже более сильно по чувствительной точке — я взвыл, сначала напугав партнера: — Йес! Давай! — настолько новые необычные ощущения, что я уже себя не помнил. Олаф придержал меня, толкнулся еще глубже, лаская мой член в том же ритме, сначала неспешно, но в процессе набирая темп. Вихрь невероятных ощущений просто закружил и затуманил мой разум, лишая полностью здравого смысла. Сколько я пребывал в этом состоянии, ничего не соображая, только ощущая большой таранящий поршень, до предела наполняющий мою задницу, только жаждущая этого прикосновения обостренно-возбужденная точка в глубине, отдающаяся предоргазменными волнами на каждое прикосновение, и я не излился лишь благодаря пощипывающей боли в колечке мышц, еще не привыкших и не разработанных. Но я теперь точно знал: от этого опыта в будущем не откажусь, буду продолжать свои сексуальные эксперименты в этом направлении… Я наслаждался новыми ощущениями, Олаф ласкал рукой член, терзал зубами загривок, трахал мой зад, рычал, иногда срываясь на стоны. Я вторил ему, дурея от его действий, от звуков его хриплого голоса у меня поднимались дыбом все волоски на теле и сносило крышу, смывая горячей струей всё самообладание. Поймав особо чувственную волну, Олаф, доведя себя и меня до грани, замер в глубине, изливаясь в оргазменных содроганиях. Я, напряженный до подогнутых пальцев, прогнулся поглубже, подхваченный этой волной, просто уплыл, ощущая только пульсацию двух членов — одного, содрогающегося в глубине, и своего, скатившегося в неконтролируемый оргазм. Мы лежали, восстанавливая дыхание, я безучастно анализировал: мне понравился сильнейший оргазм — это плюс, задница саднила — это минус. Что с этим всем делать — я не знал, но решил подумать об этом завтра. Всё-таки, я спортсмен — бегать дистанции, выигрывать соревнования с растраханной задницей нереально… Мысли вяло плескались в голове, я уплывал в полудрему, когда вернулся с душа Олаф. Он и меня пытался вымыть, но у меня не было сил… Он принес теплое мокрое полотенце, обтер меня, наложил на анус пахнущую травами лечебную мазь, налил по чашке вина и предложил: — Поговорим? — О чем? — О нас. Тебе же понравилось, судя по звукам… Предлагаю не расставаться, из нас выйдет отличная пара. — Олаф, как ты себе это представляешь? Мы — действующие спортсмены, члены сборной Швеции, и бегать гонки с ободранной задницей? Зачем я тебе? В клубе каждый вечер можно свежего мальчика снять… — Ну да, или Клауса из конкурирующей немецкой сборной трахать… — голос Олафа выдавал волнение. — Просто ты давно мне нравишься, ты такой, как я… Родной, что ли… Не знаю, как сказать, но по сравнению с тобой всё остальное не важно: клубы, Клаусы, даже биатлон! Просто соглашайся, мы же уживаемся вдвоем как соседи… Давай попробуем ужиться как пара. Обещаю: на соревнованиях твоя задница будет в порядке, целая! И я тебе говорил, что моя задница тоже жаждет быть оттрахана тобой? Что повлияло на мое решение, то ли упоминание о ненавистном Клаусе, то ли волнующие слова Олафа, то ли обещанная смена ролей в сексе (о, только представив под собой жарко стонущего распаленного Олафа…), но я уже почти готов был ответить согласием, когда нас в самый решающий момент прервал телефон, зазвонив невовремя где-то в куче одежды, сваленной возле душа. А может, вовремя… Олаф, как менее пострадавший от наших игрищ, принес мне трубку. Звонили с номера Аманды, и я ответил: — Да, слушаю. — Это Мирри. Вы меня простите, но у нас неожиданные новости. Аманде позвонили и велели собираться в командировку. Она очень расстроена. Я бы поехала с ней, но, пока мне замену найдут, пройдет не меньше недели. Да и гостиницу я не смогу снять — там сейчас все забито. Аманда сейчас рыдает и обдумывает отказаться от работы… — Сейчас подумаем, что можно сделать… — девчонок было жалко, надо бы помочь… Олаф, слушавший разговор, прижавшись к моей руке, держащей телефон, не выдержав, отобрал трубку и ответил: — Да что тут думать! Берите отпуск и приезжайте к нам! Вас уже журналисты окрестили нашими невестами, под этот слух я выбью Аманде хороший двухместный номер. А недельки через две-три вернетесь домой вместе! Передайте Аманде, что мы своих «невест» в обиду не дадим! И, отбросив выключенную трубу, приник поцелуем ко мне, таким очешуительно-жарким, что это стало последней каплей, а может быть — последним аргументом в пользу его идеи. Что мне оставалось? Только поддержать этот поцелуй, пробормотав какие-то слова согласия, ведь без этих поцелуев я уже не хотел и не мог…