Карамелька

Обучалась я в гимназии с углубленным изучением математики, поэтому этот предмет преследовал меня и других учеников с такой же печальной участью каждый день. В понедельник, среду и пятницу в расписании гласило: третий, четвертый уроки – алгебра, пятый – геометрия. Повеситься мало, учитывая то, что у меня без изменений в дневнике красовалась тройка в столбе «четвертные оценки». Сегодня пятница. Я шла в кабинет с поникшей головой. Рюкзак по-модному свисал с моего плеча, чуть ли не слетая и не падая на пол, но я вовремя хватала его за лямку пальцами, возвращая в исходное положение. Причиной моего несостоявшегося настроения была предстоящая контрольная по синусам и косинусам, а также мысль о преподавателе, который явился к нам как адский покровитель – неожиданно, и сразу с придумкой, как он нас, грешных учеников, карать будет. Ежедневно, ежечасно… вечно. Не скрою: строгость у него зашкаливала по десятибалльной шкале, превышая эту самую невинную десятку. — Дарья, раздай тетради для контрольных работ, — пустой голос учителя прошелся по классу. Я не сразу услышала его обращение к собственной персоне. Моя последняя парта на всех уроках была прикрытием от чужих глаз, но не на алгебре. Преподаватель, Сергей Дмитриевич, энергетический вампир. Он будто через невидимую трубку касается твой души и высасывает всю энергию, все эмоции, всё твое приличное состояние, превращая тебя в бесформенную лужу. Где бы ты ни прятался, он видит тебя насквозь. Он тенью прокрадывается к тебе, затем без предупреждения нападает. Также и со мной. — Дарья! – сокрушительный голос математика заставил вздрогнуть весь класс. — Старкова! Я растерянно оглянулась вокруг. Одноклассник Миша приказал мне встать ради уважения к учителю, ну а в истине ради спасения своей души. Сергей Дмитриевич замер гневной статуей, облокотившись о свой учительский стол, лицо его затвердело в безразличии. Равнодушие – это самая опасная эмоция, с которой ознакомился человек. На самом деле её не существует. Тот, кто всегда ко всему бесстрастен и малочувствителен – пустышка. А быть пустышкой – не быть никем. — Извините, — прошептала я себе под нос. — Извинись нормально, — исправил меня он. — Старкова, я поражаюсь твоему пофигизму. Всегда на моих уроках ты пребываешь в полудреме. «Кто бы говорил…» — Извините меня, пожалуйста, Сергей Дмитриевич, — я вздрогнула, встретившись с его суровостью в глазах, голос мой ослабел и стал тихим, почти хриплым. — Могу ли я помочь вам, раздав тетради для контрольных работ? Он взмахнул рукой, молча дав мне понять, что согласен. Мои ноги затвердели тем же камнем, которым окаменело сердце математика. Я насильно заставила себя подойти к его столу и забрать стопку зеленых тетрадей, под неотступным взглядом карих глаз пройти к первому ряду, чтобы начать раздавать контрольные работы. Учитель немного расслабился, присев на свое место, но настроению его было свойственно секундно меняться. — Карвалова, поднимись, — твердо обратился он к девушке за первой партой. Елена встала в напряжении, и я прекрасно ее понимала и сочувствовала. Девушка не из круга простых и неприметных учеников – она первая красавица школы, обладающая соблазнительными женскими формами, кукольными лицом и невозможным, типичным характером для подобных принцесс. Невзирая на ее самовлюбленность, я относилась к ней как к знакомой, не имея при этом неприязни или зависти, что она популярна, а я — нет. Есть она, нет ее — не трогало. — Да, Сергей Дмитриевич? — задумчиво протянула она. Глупая девочка, кто же разрешал тебе говорить с Ним таким тоном? — Глупая девочка, кто разрешал тебе говорить со мной таким тоном? — повторил он фразу, промчавшуюся в моей голове, раздраженно. Всё просто: это его коронное замечание. Но, не поспорю, Маша действительно разговаривала с ним на своей волне, позволяя идти на крайности: улыбаться, хлопать невинно ресницами или даже заигрывать. Недалеко от сумасшествия. — Извините, пожалуйста. — Что это? — начал другую тему учитель. Подняв руку над своей головой, он сжал в ладони какой-то листочек, исписанный гелиевой черной ручкой в каких-то сердечках. Чернила размазались на пальцах преподавателя, он сильнее сжимал лист в ладони, будто мечтая бросить его в лицо своей ученице. — Я повторюсь: что это? Она опустила глаза, щеки девушки покраснели. Бедняжка. Я присела на свое место как тихая мышь, спрятавшись в норке. Не стоило привлекать к себе внимание. Класс похоронил себя в гробовом молчании. — Я не знаю, — ответила она спустя длительную паузу. — Зато я знаю, — ядовито сплюнул учитель, скомкав лист бумаги в ладони и, не поднимаясь с места, бросив его в точности в урну, не промазав. — Еще раз подобное повторится, вызову родителей в школу. Хотя, — он ухмыльнулся, все задрожали, увидев усмешку серийного убийцы, — завтра я жду твоих родителей в школе. С тобой по-хорошему нельзя разговаривать на такие темы. Одно – настоящие чувства, другое – несуразное детское баловство. По нежным заалевшим щекам Маши потекла скупая слеза. Она держалась до последнего. — Тебе ясно или нет? — Это не несуразное детское баловство! — выкрикнула она дрожащим голосом. — Вы не понимаете! — Я всё прекрасно пони… Девушка скинула вещи, лежавшие на столе, на пол. В слезах она схватила свою недешевую сумку, быстро перевесив ее через плечо, вылетела из кабинета, оставив за собой облако неловкости в кабинете и одноклассников, так и не решившихся открыть рот, чтобы подать голос. Учитель проводил ее враждебным взглядом. Нельзя быть таким черствым! Мой трехнедельный хлеб и то мягче будет. — Тетради раздала, Даша? – спокойно обратился ко мне он, словно не его ранимая ученица задыхалась в слезах, а затем выбежала в истерике из класса. Я тяжело сглотнула. Даша, а не Дарья? Это что-то новенькое. — Да, — сказала я громко, ведь если он не услышит, что я мямлю за своей последней партой, приблизится ко мне на несколько шагов ближе, и меня ждет та же участь, что и Марию. — Откройте учебники. Пятую страницу делает первый вариант, шестую – второй. Увижу, что списываете, — он прожег дыру в каждом ученике, при своей умелости не дрогнув, оставшись с тем же безразличием, — без предупреждения поставлю два в журнале. Все отдались на растерзание контрольной работы, а я осмелилась посмотреть на учителя, который сел обратно за стол и устало склонил голову набок. Каким бы злым он ни был, Сергей внешне был очень красив, привлекателен и молод. В свои двадцать четыре он и выглядел на двадцать четыре, но, стоило ему отругать нас за нелепую провинность – он никогда не кричал, а отчитывал нас с серьезностью на лице, что и внушало страх больше всего, - превращался в сурового мужчину, кажется, отжившего свою короткую часть жизни в Аду. Волосы у него действительно отдавались шоколадным оттенком, еще я сравнивала их с цветом древесной коры; всегда свежие и приглаженные, лишь подростковая челка, вечно спадающая на левый глаз, делало его лицо юношеским. Легкая щетина покрывала скулы, доходя до острого подбородка и добираясь до выпирающего кадыка. Карие глаза пронизывали колючими иглами каждого, но лишь я одна видела в них отрешенность, одиночество и беспокойство. Злых людей не бывает. Бывает одиночество, которое заставляет людей думать, что они монстры. И я единственная не ненавидела Сергея Дмитриевича. Я надеялась, что ему можно помочь. Достав телефон, я зашла в чат и напечатала своему собеседнику: «В Аду и то прохладнее, чем в школе. Есть тут у нас один учитель. Молодой, а возомнил из себя всезнающего профессора. Если надел пиджак и выучил заумные фразочки – не значит, что ты тут главный!» Я украдкой глянула на математика. Если он увидит в руках телефон ученика – не жить ученику. А мне, троечнице по его предметах – само собой разумеется. На мое удивление Сергей копался в своем андроиде, и, увидев там что-то интересное, заулыбался, открыв вид на ровные белые зубы. Он, и улыбается – ну чего только свет не видывал! «Мда-а-а-а-а-а… Понимаю. Сам терпеть не могу таких выродков, буэээ, — пришел мне ответ. — Но не обращай на него внимания, Карамелька» Отложив телефон в сторону, он уставился в зеркало, что висело рядом с его столом. Сергей Дмитриевич как-то странно осмотрел себя, с неприязнью прикоснувшись к рукавам своего черного пиджака от классического костюма. Не скажу, что он выродок. Но то, что строит из себя всезнающего профессора – точно подмечено.