Карамелька

«Почему ты называешь меня Карамелькой?» «Потому что ты сладкая». «Но… почему я сладкая?» «Потому что моя жизнь горькая». «Получается, что я делаю твою жизнь слаще?» «Ты лишь создаешь иллюзию сладкой жизни, на самом деле она остается по-прежнему горькой». Подобного рода сообщения приходили мне всю неделю, что я болела. Впрочем, сегодняшний понедельник я также нагло пропустила – насморк прошел, и нос дышал свободно, только в горле порой высыхало и хотелось дико пить. Мама оставила меня дома. Из школы меня не беспокоили, потому что мой номер был им неизвестен (как и номер моей матери, который поменялся месяц назад, а мы не оповестили нашего классного руководителя об этом). Я боялась возвращаться туда: разгневанный математик даст мне так и не написанную контрольную работу, проведенную неделю назад, да и по остальным предметам меня ожидает позорный Fail. — Даша, — мама остановилась у двери в мою комнату, — звонил твой педагог, сказал, что ты много пропустила. Он близко живет к нашему дому, через несколько часов принесет тебе задания и немного позанимается с тобой. — Какой? — тихо спросила я. — Не знаю, но говорил мужчина, — покачала головой женщина. — Я ушла. Полагаю, что это наш историк. Жил он рядом, на соседней улице, да и настолько любил предмет, что не жаловал дополнительного времени на своих учеников. Я обрадовалась такому исходу событий. Закрыв за матерью дверь, я принялась приводить себя в порядок. Ну как, в порядок. Вид у меня был убитой лани, краситься я не стала, мешки под глазами прятать под тонной тонального крема — тоже, лишь эротичную ночную рубашку я сменила на свободную футболку и короткие шорты — в прошлом джинсы. Когда чувствуешь приближение грозы, пребываешь в напряжении. Когда знаешь, что тебя ждет что-то, к чему ты совершенно не готов, ощущаешь то же состояние на себе. Мне казалось, что настенные часы тикали очень медленно, и порой стрелка застывала мертвенно на одной цифре, а вместе с ней задыхалось мое сердце. Оно предупреждало меня: «Беги, пока не поздно. Случится что-то неладное». Я редко прислушивалась к нему, но осознала свою глупость, когда стрелка на часах вновь ожила, а сердце мое пробудила трель домофона. Не узнав, кто мой гость, я нажала на зеленую кнопку, впустив незнакомца. Я быстро убрала в шкаф обувь, валявшуюся в прихожей, и стала в позу безразличия, сложив руки на груди. На лицо приклеила фирменную улыбку: как я рада вас видеть, — а в душе заскулила, чувствуя, что следующие часы я проведу в скуке, а мозг мой расплавится в попытках запомнить исторические моменты. В дверь постучали – а звонок для чего? — Добрый день, — вежливо поприветствовала я гостя, не смотря на него, и прождала десять секунд, пока он зайдет за порог квартиры. Услышав тяжелые шаги массивных ботинок и молчание вместо ожидаемого: «Здравствуй, Дарья», я захлопнула входную дверь и наконец-то взглянула на историка. — Здравствуй, Дарья, — умиротворенно поздоровался… математик. — Вижу, ты не бледна, как положено больному человеку, а значит, идешь на поправку? Это вопрос или утверждение. Или, если судить по нашему случаю — осуждение? — Я не ожидала вас здесь увидеть, — ответила я на свой внутренний вопрос вслух. Зачем он пришел. Это не вопрос. Это жалоба. Крик души. Мольба, чтобы всё оказалось видением. Сердце комом стояло в горле. Сердце ватой забило уши, стуча так громко, что создавалось впечатление, будто в мозгу взрывается бомба. — Я знаю, — сказал он. — Куда я могу пройти? Я указала ему на дверь прямо перед нами, на кухню. Учитель игриво улыбнулся и последовал моему совету пройти туда. А я прилипла к полу, и впервые не хотела сдвигаться с места. Я его вроде как ненавижу, а вроде как… «Что делать? Тиран явился ко мне домой, и хочет со мной позаниматься алгеброй! Хелп ми!» Надежда на моего лучшего друга оставалась последней. «Попу в руки и вперед! Или как там говорится? Го, не трусуй. Покажи ему, что не боишься». Да. Я его не боюсь ни капли. Решительно я двинулась на кухню, где выжидающе сидел учитель, оглядывая интерьер с задумчивым прищуром, оценивая в мыслях квартиру. Увидев мужчину за своим столом, за которым я завтракаю, за которым я делаю домашнее задание, за которым я сижу вечерами, попивая горячий чай с печеньями, я задрожала как дитя, увидевшее шприц в руках школьной медсестры. Ложь во благо — полезно? А если я лгу себе – во благо ли? Не боюсь. Не боюсь. Не боюсь. — Садись, Старкова, - похлопал он по свободному стулу. — Нам нужно о многом поговорить. Не трать мое время. Ноги ватные. Будто под кожу вонзали иглу с каким-то парализующим лекарством, и теперь ты лишен всякой возможности нормально делать шаги. Я – малое дитя, только учащееся ступать полностью на ножку и не падать. А у меня получается всего-навсего ползти по полу. — Вы недавно жаловались, что ваши ученики постоянно опаздывают на урок, говорили, что живете далеко от школы, но приходите всегда вовремя. Почему моя мама сказала, что вы живете близко? Для чего вы потратили свое время, и пришли ко мне? — мои губы застыли в немом вопросе. — Я думала, что… — Достань черновик и напиши мне все формулы, которые ты знаешь по прошедшим темам, — со вздохом прокомментировал он. — И оставь бесполезные разговоры в своей голове, пожалуйста. Я не собираюсь с тобой болтать, Старкова, а пришел я по причинам, которые известны лишь мне одному. Тебя это волновать не должно. Всё ясно? Я-то подумала, что он проявил сострадание к болеющему человеку… Под моими ногами валялась школьная сумка, утяжеленная так и не вытащенными учебниками. Я вынула из сумки, которая позорно старая и облезлая, точь-точь как диван, ободранный кошкой, непримечательную записную книжку. Перебрала ее листы, приятно шершавые на ощупь, бегло просмотрев глазами новоизготовленные записи; в некоторых местах чернила моей излюбленной гелиевой ручки не подсохли, запачкав незаметными пятнами подушечки пальцев. В ней я записывала свои сокровенные мысли, но сейчас решила сделать там короткие записи, касающиеся алгебры. Достала ручку из бокового кармана сумки и принялась делать пометки. Учитель завлекательно окидывал меня изучающим взглядом, но я человек, который не подразумевал на тот момент, что за ним бесстыдно следят. В моей голове за неделю отсутствия в школе знаний не появилось, а те, что имелись, растаяли, как сахар на языке. Оставалось сидеть в безнадеге, ожидая чего-то в бессмысленных наблюдениях за преподавателем. Но он меня не замечал. Точнее, делал вид, что не замечает. Он смотрел на меня в упор, излишне дерзкая усмешка резала его губы. Давно заметив, что алгебраическими формулами я не владею, он не спешил лезть ко мне с подсказками. — Если бы мы сейчас сидели на уроке, я бы поставил тебе справедливую «два», причем сразу ручкой, — изложил он свои мысли. Я покачала головой: — Почему я совсем не удивлена? — Старкова, Старкова, Старкова… — старческим шепотом произнес он с длительными паузами, и в этот момент я встретилась с учительским взглядом. В его глазах застыла пустота, и я впервые ощутила, как в моих глазах же, напротив, столько живости… Он – тень, бесформенная и невзрачная, на моем фоне – отражение на пошарпанной стене. Почему он был таким далеким от человека? Кто заставил молодого учителя превратиться в стеклянную колбу без чего-то, что хранилось бы внутри нее? — Я ничего не знаю, - изрекла я. — Уж простите. — Почему ты такая глупая? — спросил он. — Ты ленива, Старкова, а это ужасное качество. Ты могла бы за эту неделю выучить несколько тем наперед и выставить себя перед классом умным человеком. Но когда ты вновь обретешь здоровье и вернешься в школу, лишь опозоришься, как обычно бывает. — Может быть, я и опозорюсь, но у меня хотя бы душа есть, — ядовито выплюнула я. Ой… Глаза учителя сузились в презрении. Мои слова задели его за живое. Не стоило тянуть себя за язык и открывать сердце, говоря правду. Она слишком сурова для такого, как Сергей Дмитриевич. Любая правда от любого человека, сказанная ему, окажется тупым кинжалом, лезвие которого будет медлительно разрезать кожу, ранить постепенно, но никак не убивать. Он смотрел на меня неотрывно, протяжно, замысловато. Как грубо со стороны людской – оставить меня наедине с ураганом! Он сносил своим свирепым взглядом все мои мысли, разбросав их по разные стороны мозга. Я перестала думать под его напором, и я боялась, что мои слова станут итогом всех последующих бед в моей и до этого случая безумной жизни. Его губы двигались, странно причмокивая. Он смаковал подходящие слова, но они лишь срывались тихим неразборчивым шепотом с пухлых губ; я глуха, я не умею слышать в его присутствии! — Пока я придумываю, как объяснить тебе тему как можно легче, чтобы ты всё поняла, сделай мне кофе, пожалуйста, — К.. К… К-к-офе? Он просит сварить ему кофе? — Вам с молоком или без него? — Люблю горький, — обрадованно заверил меня он. А я и не шокирована… Какая жизнь, такой и кофе. Я чувствовала себя дурно; в то время как я хлопотала у плиты, заваривая кофе и нарезая колбасу и хлеб для легкого перекуса – мама учила меня, что гостя нельзя оставлять голодным, - Сергей Дмитриевич мычал себе под нос что-то раздельное и бессмысленное, совершенно не в тему наших занятий по алгебре. Я тщетно прислушивалась к его голосу, однако не различала его слов. —Угощайтесь, — вежливо улыбнулась я и поставила перед ним кружку, дымящуюся пахучим запахом горького напитка. Рядом с ней я поставила блюдцу, где скромно лежал один бутерброд с маслом и красной рыбой. Мужчина оглядел меня с ехидством в глазах, и не смой сдержать в себе сарказма: — Надо же, какая признательность, Старкова. Я закатила глаза: — Воспитание такое, но уж точно не из любви к вам. Голова его поникла от какого-то резко пришедшего отчаяния. Длинные пальцы обхватили кружку, горячо обжегшую его кожу, но мужчина, привыкший к боли, игнорировал ее, как назойливое насекомое, жужжащее над ухом. Юноша делал небрежные глотки, поочередно отправляя в рот кусочки бутерброда. Я следила за каждым его движением, и чувствовала, как руки дрожат до безобразия. Удачливый жребий сегодня на моей стороне. Сергей вблизи в тысячи раз красивее, чем издалека в моих наблюдениях. Он дает мне шанс рассмотреть каждую частичку, каждый изгиб, изучить уголки его губ. Сейчас мои глаза как линзы – я видела прекрасно прозрачные стекла его смеющихся глаз, мне не стоило усердствовать и щуриться, чтобы поймать лукавую усмешку. А эта плохо выбритая щетина на его остром подбородке, впадинке над губой, ямочках и нетолстых щеках. Как изумительно смотрится на нем взрослость! Хотелось провести пальцами по колючей коже, что я и сделала неосознанно для себя, вечно стеснительной и закрытой серой мыши… Я плавно скользила по его коже пальцем, и от удовольствия прикусила нижнюю губу, слегка оттягивая ее вниз зубами. Преподаватель недоумевающе смотрел на меня; его глаза словно заскулили от досады. Стоп. Разум превратился в чудовище, которое кричало мне: «Сделай еще шаг, и я проглочу тебя! Проглочу, потому что ты не сможешь жить с этим позором!» Я осеклась, дернувшись на стуле так, что тонкие ножки мебели покачнулись, и чуть было не свалилась я на пол. Я билась в истерике, в висках рвалось что-то, очевидно, что я потерялась в пространстве. Учитель с укором осмотрел меня с ног до головы: - Что ты себе позволяешь, Старкова? Как скребло в пересохшем горле от борьбы; я хотела кричать и плакать. Какой позор! Ведь я не хотела. Лишь секундное желание прикоснуться к человеку, не большее. И вновь смотря в ненавистные глаза учителя, я не видела в них ничего от живого человека. Я сделала ошибку, и он меня теперь за нее осудит. - Старкова, - сказал он уверенно, - я оставлю тебе эти задания. Сделаешь – не поставлю плохую отметку, не сделаю – пеняй на себя. Не допив кофе, он вышел из кухни в прихожую. Я выбежала за ним, скользя в тапочках по паркету. Мужчина быстро одевался, будто вспомнив дни служения в армии. Застегнув оставшуюся пуговицу на пиджаке, он развернулся и молча последовал к выходу из квартиры, как я заставила его замереть: — Знаете, мне всегда было неприятно ваше общество, и то, что я на мгновение одумалась, коснувшись вашей щеки, ничего не значит! Вы мне Противны! Вы противны всем, просто знайте это! Про-Тив-Ны! И никому не ну... — Сильный удар собственного сердца лишил меня языка, и я заткнулась. Его плечи нервно дернулись. Пальцы сжались в кулаки. Не развернувшись ко мне, он вышел на лестничную клетку, не закрыв за собой дверь. Громкие шаги тяжелых ботинок мгновенно рассеялись в звенящей тишине, от которой у меня заложило уши. Кажется, я оскорбила человека, ведь думала, что он это заслужил. Но оказывается, что совсем нет... Как всё исправить? - Но собеседник мне так и не ответил на это сообщение.