Карамелька

Порой мне кажется, что плотной ватой набиты уши, и я начинаю глохнуть, теряясь в массовой толпе галдящих, как птицы перекрикиваются между собой, учеников. Иногда я невольно ощущаю себя за решеткой зоопарка, переполненного болью и безвольностью животных, и я сам тот зверь, рвущийся на свободу, но по-прежнему заключенный в цепи. Я прорвался сквозь толпу детей; они беспощадны: кричат, словно в них вселились подземные бесы, толкаются, будто жизнь их стоит на кону и только один останется жив, а другой упадет вниз с обрыва. Мои глаза слепило от усталости, необъяснимые блики стояли в воображении, эта причина и служила тем, что я скромно присел на стул. Прошло три дня с того, как Дарья призналась мне: я ей противен. Эта новость была не новой для меня, но ее слова задевали мои чувства с каждым звуком, с каждой буквой вонзаясь под кожу иголками и натягивая нервы, как нить на пряжу. Я как мальчишка надул губки и ушел. Получается, сердце мое все-таки живое. Столовые приборы громко стучали – это оглушало. За учительским столом сидело несколько человек, все они, активно беседуя, не замечали моей унылости и серости, что полной тучей заволокла всё помещение. - Сергей Дмитриевич, - учитель физики, мужчина преклонного возраста, покосился на меня с подозрением и какой-то отцовской заботой окунулся в мой тусклый взгляд, - не идет юности грусть. Что с вами случилось? Я влюбился в свою ученицу. - Встал не с той ноги, - обворожительно улыбнулся я, показав, что не следует задавать мне дальнейшие вопросы. - Так зачем же вы грустите? Можно лечь спать снова и проснуться, встав с ноги, с которой нужно встать, - ответил с дружелюбной улыбкой Иван Олегович. Точно… Можно вернуться и встать обратно. Проснуться вновь. Можно всё исправить. - Да, вы абсолютно правы, - сказал я, отхлебнув чаю. – Когда там у нас собрание?...

***

Шла десятая минута последнего урока. Сергей Дмитриевич чертил треугольник на доске и одновременно объяснял нам новую тему, которую я благополучно прослушала. Его голос мягким бальзамом ласкал мои уши, на глаза наворачивались слезы, когда я улавливала нотки тревоги в словах учителя. Я считала себя виноватой за тот инцидент. А еще… Я с печалью посмотрела на телефон, который ни разу за эти дни не оповестил меня о новом сообщение. Это есть Божья справедливость? Я оскорбила человека, и тут же человек, который во всем был мне опорой, личным психологом и порой заменял мать, испарился. Божья кара? Месть? Ад на земле? Потерять Сергея из чата для меня было Адом. Я не справлялась ни с чем без него. Он следил за моей жизнью. Он был моим правилом, которое я ежедневно соблюдала. Без его советов я не вижу своего будущего. Я заблужусь когда-нибудь… Я уже заблудилась. - Я раздам вам небольшие самостоятельные, на их решение у вас уйдет оставшееся время до конца урока, так что желаю удачи, - дьявольски улыбнулся он и сделал шаг к первому ряду, начав раздавать листочки с самостоятельными работами. Так… Четыре парты и он будет стоять возле меня. Что я почувствую? С шагами учителя мне становилось хуже и хуже. Бывает состояние, когда ладони потеют так, что пальцы скользят, касаясь друг о друга, кожа слипается, словно обмазана тягучей слюной дождевого слизня. В зубах я держала кончик гелиевой ручки, и она неожиданно дернулась, открывшись; горькие чернила потекли по скулам, застыли на языке обжигающим ядом, запачкали белые зубы, сделав их похожими на зубы курильщика, гнилые и грязные. — Старкова, постарайся включить мозг и написать хотя бы на тройку, — мужчина наклонился к моему плечу, напряженное дыхание защекотало слух. — Старкова, что за… Строй взгляд его карих глаз застыл на моих губах. Пальцами мужчина мягко приподнял мое лицо за подбородок… По кладбищенской безмолвности я поняла, что все взоры обращены на меня, а учительские губы неожиданно расширились в злорадной усмешке, с языка сорвался дерзкий, недобрый смех. — Старкова, — он покачал сочувственно головой, — что за детский сад? Иди, промой рот с мылом, — увидев, как я бездействую, мужчина подавил в себе смешок и прикрикнул: — Быстро! На щеках зажегся огонь, но не потому, что я смутилась; чернила поползли по горлу, внутри запекло. Я закашляла, схватившись за шею руками. Сильные руки подняли меня на ноги, ладонями мне стучали по спине, чтобы помочь прервать кашель. Изо рта вытекали чернила, точно кровь из раны раненого. — Старкова, — закатил глаза учитель. — Пойдем. — Я последовала за ним к выходу из класса. — Если я ушел, не значит, что вы свободны, — обвел суровым взглядом он всех моих одноклассников. — По окончанию урока тетради должны быть на моем столе! Чьей работы не увижу – поставлю два. Когда мы вышли из кабинета, учитель положил свою руку на мое плечо, надавив пальцами на кожу, ноги его двинулись в сторону женского кабинета, а я послушно измеряла шаги, следуя рядом с ним. Я чуть не поскользнулась на холодной плитке, но удержалась на ногах, ведь рядом со мной стеной стоял учитель. Он провел меня вдоль кабинок, запертых по непонятной причине. Мы остановились у раковины. — Вызови рвоту, - ласково прошептал он. – Ты можешь отравиться чернилами. Я испуганно покосилась на него. — Я не смотрю, - мужчина отвернулся от меня. — Выйдите, - будто кошка, зашипела я. — Хорошо. Математик покинул женский туалет, оставив меня наедине с собой. Взглянув в зеркало, я постыдилась своего вида. Как нашкодивший ребенок, проливший на себя флакон краски, и если не хуже того. — Ладно, он прав. Нужно вызвать рвоту. Проговорив себе под нос те слова, я поморщилась, когда ощутила пальцы в своей глотке. Несколько неприятных движений — содержимое моего кишечника с отвратительным вкусом и цветом вышло изо рта, всё это сопровождалось моим тихим хрипом, срывавшимся с обсохших губ. Раковина мгновенно из белоснежной окрасилась в тепло-желтый цвет. От досады и омерзения я почувствовала слезы на щеках. — Умойся, — заботливо проговорили позади моей спины. Я не слышала, мои уши забило пробками. Почему-то так мерзило, и болезненно сжималось сердце от некой обиды за саму себя. — Старкова, — за плечи меня развернули к себе. — Тебе шестнадцать лет, не веди себя, как пятилетняя девочка. Мои глаза блеснули неприязнью, хотя на тот момент я была благодарна преподавателю за поддержку. — Раз – и чисто, — влажной салфеткой он провел по моим губам, тут же отбросив предмет личной гигиены в мусорное ведро, так как она испачкалась в том, что я секундами ранее выплеснула из себя. — Умойся холодной водой. Можешь пойти домой. Старкова, — он желчно усмехнулся, — ну как можно было, проглотив чернила от ручки, сделать из этого такую трагедию, со слезами и грустью в глазах? Я молчала. Он с тем же настроением ушел обратно в класс. Остаток последнего урока я просидела на скамейке в коридоре на втором этаже. Полностью умывшись, приведя свое лицо в порядок и освежив его легким макияжем глаз с помощью туши для ресниц и нежно-розовых теней, подобных оттенку лепестков китайской розы, я выглядела как человек. Но домой уходить не спешила. Я чувствовала себя тем самым Тираном, которым называла своего учителя. Однако действительно ли он такой ужасный человек, коим я его себе представляю? Когда он единственный отозвался мне помочь из-за такого детского пустяка с чернилами, никто из моих верных друзей даже не шевельнулся. И хоть учитель не без сарказма наблюдал за всей немой сценой моих страданий, он мне помог. Мне следовало извиниться перед ним за прошлые обиды. Простит Сергей Дмитриевич провинившуюся школьницу или нет, меня особо не волновало, как бы эгоистично это не звучало. Я лишь хотела очистить свою душу, чтобы совесть ночами не мучала и воспоминания не заседали в голове. Ровно в три часа дня ребята как по команде выбежали из кабинетов, впопыхах сбегая по лестнице на первый этаж, в холл, где находились врата, ведущие к свободе — проще сказать дверь, которая называлась выходом из учебного заведения. Я смело поднялась с места и двинулась к кабинету математики. Сергей Дмитриевич сидел в гордом одиночестве. В руках он вертел телефон, рассматривая аппарат, как какой-то интересный и необычный предмет. Я скромно сделала шаг вперед, подав голос: — Можно? — Да, — не обернувшись, сказал он. — Я хотела извиниться перед вами за… — За то, что ты ешь чернила? – игриво вздернул брови он. – Забудь. Всё нормально. — За то, что сказала вам, когда вы пришли ко мне домой. Что вы мне… — я замолкла, ведь учитель всем корпусом развернулся ко мне, с преувеличенной заинтересованностью окунувшись в мой опечаленный взгляд своими насмехающимися шоколадными глазами. — Что, язык проглотила, м? — хмыкнул мужчина. — Договаривай фразу или уходи, — указательный палец показывал мне прямым направлением на дверь из кабинета. — Что вы мне неприятны. Я сказала так сгоряча. Это неправда. За секунду после моих слов, не успела я сделать глубокий вдох свежего воздуха, дабы прочистить свое горло, как учитель поднялся с кресла и подлетел на невидимых крыльях ко мне. — Хм, - задумчиво склонил голову он, обведя мое лицо пристальным взглядом, — извинения приняты. Как будешь уходить, захлопни за собой дверь, — безразлично перевел тему математик. — И да, — вынув из кармана пиджака карамельную конфету, на этот раз на обертке красовалась надпись: абрикосовый коктейль, он протянул ее мне и положил в мою ладонь, заставив меня зажать двумя пальцами золотистую обертку, — Угощайся, мне не жалко. Как только он ушел, телефон мой загорелся новым сообщением: «Хэй! Привет. Почему не пишешь? Я уж заволновался, что ты пропала, Карамелька». С чего тут вдруг мой анонимный друг пишет мне, когда не писал несколько дней?