Сергей Дмитриевич
Целая томительная неделя прошла после нашей последней встречи с Дарьей. В ту ночь не спал я, всё думал без внутренней гармонии о том, что случилось со мной, что случилось с ней, и вроде бы, должен был я быть вдохновленным, окрыленным свободными мыслями и воспоминаниями о краткой секунде поцелуя, но кроме болезненной дрожи на губах я ничего не чувствовал. Становилось страшно. Семь дней я ходил таким, таким — это никаким. Дарья на школьной скамье так и не появилась. Я полагал, что она прогуливает, иначе как объяснить её неожиданно появившиеся пропуски? Но нет. В учительской мне заявили, что она серьезно больна: не встает с постели, температуря. «Бедная девочка, мать уехала, одна там сидит», — с прискорбием объяснила мне пожилая учительница русского и литературы, с каждым вздохом грусти седея на лишний волосок. В последний день я выставлял классу Дарьи четвертные оценки. Без слёз на школьный журнал взглянуть нельзя, но я почему-то не ощущал злобы, что поглощала меня в обыкновенные дни, и без привычной строгой жестокости я продиктовал ученикам их возмутительные оценки, внимательно слушая всхлипывания девочек и матерные возмущения юношей, какой я несправедливый и бесчестный человек — выражаясь литературным языком. Как-то никак не реагировал я, хотя другим обыкновенным днём предыдущей четверти я выгнал несколько учеников, других выставил за дверь, буквально за шкирку вытолкав их из классного кабинета, остальных проклял и под звонкий хлопок двери ушёл прочь — домой. Ученики разошлись, встречай каникулы, но мне было печально. Если бы Дарья не заболела — интересно ли, умышленно или случайно? — она бы дотянула до четверки в четверти, я бы ей наверняка помог своими дополнительными занятиями, но из-за ее пропусков я был беспомощен, чтобы заполнить пустые клеточки для оценок, и итоговая всё-таки получилась тройка. Странно, а она ведь так надеялась на четыре. Никогда не видел человека, который радуется тройке за контрольную работу, как новенькому планшету. Другие насмехались над её малыми успехами, но нет же, её успехи двигались в гору, её одноклассники, привыкшие к липовым знаниям, разумеется, недооценивали ту, которая годами не училась, а затем нежданно для всех взялась за попытки стать лучше. Спешить домой не хотелось. Я открыл форточку в своем кабинете, впуская холодный свежий воздух в душный класс, удобно примостился в кресле и замер, взглядом проедая черный, потухший экран сотового телефона. Интересно, что она сейчас делает, и занята ли ее голова размышлениями обо мне? «Привет. Давненько не переписывались. Как твои дела? Как вражда с ненавистным Сергеем Дмитриевичем?» — быстро напечатал я, привыкнув к сенсорной клавиатуре, и с нетерпением погрузился в ожидание её ответа. Он пришел скорее, чем я мог себе представить. «Сергей Дмитриевич теперь просто Сергей. Дела мои никак». Надо же, как депрессивно и пессимистично. Я довел её до такого состояния? И что значит «просто Сергей?». Значит ли это, что она за неделю решила свести нас, и хоть не в жизни, но в её мыслях я Сергей без отчества, как товарищ или больше, чем друг? «Почему же он теперь Сергей?» — поинтересовался я. «Потому что он поцеловал меня». Наш разговор нравился мне всё меньше и меньше. Меня забавляла эта игра общения, но чем дальше она заходила, тем печальнее случались события, одно за другим, одно за другим несло за собой какие-то мелкие несчастия. Иногда хочется интриги в своей жизни, а как я её получу, если одним смс-сообщением могу узнать то, что может произойти в ближайшем будущем? Это, получается, я мысли её читаю, не глядя в глаза? С одной стороны — удобно, и я никогда не буду обманут, смогу в любой момент как по щелчку пальца остановить всё, что могло иметь конец, но с другой стороны это неинтересно, даже грубовато как-то по отношению к Даше и ко мне. Нам горячо не знать, что будет дальше, ведь жить в предвкушении, неясном нам предвкушении намного красочнее, чем заранее знать, что с тобой произойдет. Пораженный боязнью, что же она ответит, я написал ей: «Почему-то я ждал этого. Чувствовал связь между вами. Что ты собираешься делать? У тебя есть чувства к нему?» Не получив ответа, я покинул кабинет, оставив закрытое окно на уборщицу, которая должна была прийти убирать класс с минуты на минуту. Снежные лавины я успешно обходил, но снег не избавлял меня от своего внимания. Домой я пришёл весь мокрый и усталый, с красным носом, и когда холодно, у меня замерзает челюсть, сразу создается впечатление, что зубы в один момент отвалятся, подобно расколотым грецким орехам. Я достал телефон и прочитал сообщение вслух: «Я его ненавижу». Затем второе, пришедшее через минуту после первого: «Но чёрт, я влюбилась :с». С какой-то дьявольской улыбкой я перечитывал эти сообщения, совершенно забыв, что ничего смешного в их содержании не присутствует. Я чувствовал победу, власть. Я ответил ей: «Женщинам свойственно любить и ненавидеть одновременно :с». Грустный смайлик, наверное, немного оскорбит её мягкую женскую натуру, но мне так хотелось съязвить. Я человек несколько неуравновешенный, противоречивый, а быть противоречивым самому себе однозначно бывает тяжко. Поначалу я остерегался близких встреч с Дарьей, но теперь я торжествовал, что они произошли и понесли за собой такие последствия. В действительности я бы не решился пойти на поводу своей страсти, здравый смысл гулял в моей голове, правда, блуждая и часто теряясь в пустоте, однако я желал девушке лучшей жизни, которой со мной она вряд ли насытится. А вышло вот так. Как не должно было быть. «Мне он нравится, Серёжа». А мне нравится твой ответ, Дарья. «Какие же теперь сомнения, если он поцеловал тебя, что ты не нравишься ему?», — напечатал я с воодушевленной радостью. «Я боюсь, что он играется или мстит мне за прошлые обиды. Я ему не верю». Лицо мое вспыхнуло от ярости. Мстить за прошлые обиды? Какие? Девочка, наивная и глупая по своему возрасту, зачем я с тобой связался? За что мне злиться? Потому, что ты плохо училась по моим предметам и потому, что унижала меня ужасными, страшными и грязными словами, подобными «Козёл и Падла-учитель?». Господи, до болезненного смеха… Я не ответил ей, но решил доказать, кто здесь прав, а кто — нет. Оделся по-деловому: темно-серый облегающий костюм, нежно-голубая рубашка под ним с открытым воротником, оголявшим ключицы. Брызнулся одеколоном, правда, переборщил, что показалось, будто на меня вылили ведро с ядом, настолько сладющим и резким был запах. Я закашлялся, но, насильно улыбнувшись своему отражению в зеркале, отправилась соблазнять. От лица Дарьи. День подходил к концу, за окном стемнело, моросило, и погода готовилась к дождю. Попивая горячий чай, только что залитый кипятком, я тупым взглядом смотрела в телевизор, но ничего не видела толкового и смысла слов не улавливала; мелькали перед глазами, да плыли какие-то красочные картинки, не боле. Мой друг по переписке не ответил мне, что задело мои чувства. В такие тяжкие моменты мне нужна поддержка, но ни друзей, ни матери поблизости нет (друзей нет никогда…). Но и единственная опора на Сергея разрушилась. Обиженная, я продолжала пить чай, хотелось поговорить с самой собой, вслух, однако осевший голос не позволил мне этого сделать. Раздался дверной звонок. Я ленивой тенью выползла из-под одеяла, принюхалась к себе: от меня хоть и не шёл зловонной запах, но выглядела я несвежей и уничтоженной, как и мой аромат не рассыпался лепестками розовых роз или персикового дерева. Я была как вода — пресная и прозрачная, как стекло. В коридоре украдкой взглянула на себя в зеркало, перекрестилась. Свободная майка на три размера больше моего, оставшаяся от отца, трогала мое тело только в случаях, если я болела, как и сегодня. Она едва ли прикрывала мне бедра, но от высокой температуры я не выносила теплую одежду, поэтому ходила без штанов. На ногах сидели вязаные носки из серой шерсти. Волосы, двумя днями ранее блестящие и шелковые, как английские бульдоги (вы только погладьте их шерсть!), превратились в подтаивающие сосульки, еле-еле держащиеся на голове. Я открыла дверь, посочувствовав тому, кто стоял за ней. Наверняка мама послала соседку следить за моим состоянием. — Вечер добрый, Дарья, — самодовольно улыбнулся учитель и прошёл в коридор, озираясь вокруг с легким, досадным прищуром. — Хочу заметить, что ты ужасно выглядишь. Температура слишком высокая? Что бы вы ответили этому человеку на моем месте? Верно, — пинками его, за дверь. Но я слабо улыбнулась и пропустила его, уже избавившегося от верхней одежды и намокшей под грязью проливного дождя, обуви. Он дернул меня за руку и потащил за собой, зная, где находилась моя комната. Я устало приземлилась на кровать, мужчина сел напротив меня, весь из себя интеллигентно-строгий, в костюме. Его костюм не сочетался с образом моим и видом моей неубранной комнаты. — Я пришёл сообщить, что у тебя тройка в четверти по двум моим предметам. Но не огорчайся, просто знай для себя, что я в последнее время оцениваю тебя выше остальных, ты стараешься, — сказал он немного погодя. Какой-то жар, но не болезненный, зажигался внутри, в области груди, и от этой горячки краснели щеки, твердели ноги и пальцы на этих ногах, язык прилипал к нёбу, а мысли таяли, как исчезли признаки зимы за нашим окном. — Вы только… — хрипло прошептала я, косясь на мужчину исподлобья, — …только ради этого пришли? Он как-то испуганно нахмурился, а затем насмешливо усмехнулся. Сумасшедший. — Полно, — махнул он рукой и быстро оказался рядом, с краю, на кровати больной. — Разве мужчины приходят в такое время к приятным дамам, чтобы сообщить им скучную новость о политике или, как в нашем случае, об школьных оценках? Меня взбудоражила эта фраза. Но никаких непристойностей не случилось: Сергей Дмитриевич ласково приложил свои губы к моей блеклому, побелевшему от болезни лбу, и сурово нахмурился. — Градусник! — властно приказал он. Я вынула термометр из стеклянного футляра и спрятала себе подмышку, под настойчивым взглядом учителя закрыла глаза и временно задремала. Через пять минут он сам вытащил градусник, без стыда приподняв папину футболку, и на мой отрешенный взгляд ничем не ответил, уставившись в градусник округлыми, возмущенными глазами. — Тридцать восемь и пять, а тебя мать одну оставила, — возмутился он, отложив термометр на тумбочку. — Не вините мою маму. У нее срочная командировка. Если бы не она, я бы… Он вежливо пригрозил мне пальцем, встал и на выходе обронил: — Сделаю тебе мёд с горячим молоком, затем выпьешь жаропонижающее и ляжешь спать. — Зачем эта забота? — упрямо простонала я, но он ничего не ответил. Я уснула, не поняв этого, а когда меня разбудили легким прикосновением губ ко лбу, я вздрогнула и в страхе забилась в истерике. Учитель успокоил меня, протянув мне чашку и вкусным молоком и сказал, улыбаясь: — Пей. А затем это, — белоснежную таблетку он положил на тумбочку. — И спать ложись, пожалуйста. Пару секунд он с заботой наблюдал, как я поглощаю содержимое чашки, потом поднялся и тоскливо зашагал к выходу. — Вы уже уходите? Он стоял ко мне спиной, дернул плечами и смеющимся голосом заявил: — Обойдешься, — и, выходя, добавил: — Лягу в гостиной. Я не смела возражать.***
Поначалу я поразилась его наглости, но потом поняла, что за ней скрывается некая теплота, которую учитель неспособен выражать другим, более романтичным способом. Командный тон и отцовский приказы для него и есть та самая забота, коей мне не хватало от близких людей. В самый ненужный момент он оказался рядом, не испугавшись моей действительной внешности без намека на косметику, но затем я поняла, что этот момент далеко не ненужный, а необходимый для меня. Губы горели огнем, однако не оттого, что я болела — через два часа после выпитого лекарства я померила температуру вновь, на градуснике высвечивалось тридцать семь и пять, — а оттого, что хотелось попробовать сахарный поцелуй вновь. В первый день, что был неделю назад, я прорыдала, страшась нового чувства, пугаясь мысли быть преданной и использованной, но вот он, в соседней комнате, похрапывает как повидавший жизнь старик, оставшись со мной. И не было у него пошлых помыслов, лишь заботливое сердце и душа. Так я думала, этому я поддалась. На цыпочках я добралась до коридора, где у меня лежал сотовый телефон, и впервые решила услышать голос Сергея, друга по переписке, чтобы спросить у него совета, как быть дальше с Сергеем Дмитриевичем. Я определенно знала, что хочу согрешить и пойти на поводу неизведанных желаний, но мудрый совет Сергея подбодрил бы меня, ведь я знала, как он оценивает мою личность и никогда не осуждает моего выбора, а принимает его со всеми недостатками и немытыми пятнами. Я набрала номер Сергея. Время меня не смущало. Он говорил, что по выходным не спит до утра, смотрит фильмы или читает увлекательный приключенческий роман. Раздались четкие гудки, и… … громкий музыкальный звонок, сопровождаемый оглушительными барабанами и электрогитарой, запел где-то из коридора. Я, не сбрасывая вызова, в любопытстве побежала туда, где звук становился мощнее и ярче. Телефон Сергея Дмитриевича нервно дергался в кармане его пальто, что висело на вешалке, мигал и будто молил, чтобы приняли звонок. Я боязливо подобралась ближе, сбросив вызов на своем телефоне. Телефон Сергея мгновенно притих. Не слушая притихшего в робости сердца, я мутно взглянула на свой телефон и вновь нажала «вызов». Телефон учителя моментально замигал, трясясь и словно танцуя от бьющихся аккордов песни, что стояла на его звонке. Я просунула дрожащую руку в карман пальто, но меня схватили за талию и развернули к себе, прижав к стене, как дичь. — Воровка? — жарко прошептал Сергей Дмитриевич мне на ухо, не думая отпускать. Я сквозь темноту увидела забаву и смех в его глазах, и под его устойчивым взглядом вновь нажала «вызов». Он отошел от меня, злорадно усмехнувшись, и теперь уже под моим горящим любопытным взглядом стал искать в кармане пальто дрожащий телефон; вынув его, он без зазрения совести протянул мне свой сотовый. В моих руках он погас, но на экране высвечивалось мое имя мрачными черными буквами, обозначенное в пропущенных вызовах. Сергей Дмитриевич выхватил у меня оба телефона и отбросил их на мягкий пуфик, что стоял рядом, вновь заключая меня в опасные объятия. — Ну здравствуй, Карамелька, — не своим голосом сказал он, заставив меня задрожать. В тот момент он был действительно страшнее маньяка, я здорово испугалась...