Разоблачение

Новогодняя иллюминация, веселье, толпа народу на улицах. Не протолкнуться. Спасает только то, что тебе некому покупать подарки. Меган ненавидела Рождество и Новый Год. Не испытывала особой любви она не потому, что вокруг счастливые люди и это праздники, которые отмечают в кругу семьи, а потому, что ее родственники год за годом убивали желание продолжать такую же традицию в своей семье. Веселье начиналось в пять утра с рождественского пудинга, который готовили женщины семейства Уолдорф — мать, Меган и бабушка. И в этой готовке не было ничего плохого: мать не отчитывала, бабушка не рассказывала снова и снова одну и ту же историю молодости. Впрочем, это была самая счастливая часть Рождества. В девять они садились за огромный стол, стоимость которого произносилась шепотом, но постоянно напоминалась ей: видите ли, нельзя играть с ножом, так как это не дерево в парке, а она не хиппи. Чаще Меган поглощала еду так быстро, что горничные не поспевали за ней. Но дед, его торжественно тихий голос будет еще долго сниться по ночам, сидел во главе стола. Бледный как Луна, худой и бесцветный как все аристократы. Он искоса поглядывал на нее, следил за каждым движением и отчитывал. — Не горбись! У тебя уже не спина, а дуга. Не высовывай шею как утка. Почему ты кладешь в рот так много еды за раз, словно голодаешь. Используй нож, а не одну вилку. Это только за столом. Но список можно было продолжать бесконечно. В тот день, когда она ушла, был август, среда. Генрих Уолдорф прибыл после длительного путешествия по Европе и только переступил порог дома. А она — семнадцатилетняя Маргарет Джейд Уолдорф - стояла в холле огромного дома с рюкзаком в руках и четким планом на будущее. Но мужчина не воспринял ее всерьез. — Эти попытки бунтарства должны меня задеть? Это была последняя фраза, которую она услышала от него. Мать предпринимала попытки помирить семейство, но как это бывает — гордецы упрямые люди. — Я всегда жду твоего возвращения, милая, — тихо произнесла мать на прощание. И она дала себе слово, что больше к ним не вернется. И держала его вот уже больше семи лет, а сейчас стоит в кромешной тьме возле ворот особняка и гипнотизирует кнопку вызова. Ее указательный палец тянется к домофону, но в последний момент она отдергивает себя и снова смотрит на белую кнопку, которая светится в темноте. После того, как она пересечет эту грань — назад дороги не будет, зато Брюс Уэйн будет в порядке. Он сможет не отвлекаться на ее проблемы, и ее жизни ничего не будет угрожать. Переступая порог особняка Уолдорфов, она потеряет свое право голоса. И снова попытка нажать кнопку. И снова мимо. — Нет, — громко говорит она кому-то в темноту, разворачивается и уходит прочь. Но потом снова вернется и встанет возле ворот. — И долго я буду возвращаться? Три-четыре, — она нажала на кнопку вызова, раздался неприятный писк и ворота автоматически открылись. — И даже не спросили: кто там? — крикнула она в домофон. — Кто там? — усталым тоном поинтересовался Уикхем — дворецкий семейства. — Я это, Томас. Только я. Приближаясь к особняку, Меган перебирала все фразы приветствия, которые она могла бы использовать при первой встречи с дедом. Одни были до ужаса дерзкими, другие — душераздирающими и не в меру сопливыми. Когда входная дверь открылась, она увидела знакомый профиль дворецкого. Тут же все воспоминания вернулись, словно этих семи лет и не было. — Мисс Маргарет Джейд Уолдорф. — Меган Джейд Уолдорф, — поправила она. — Простите, мисс? — но дворецкий не спешил исправляться. — Мистер Уолдорф дома? — робко топчась у двери, поинтересовалась Меган. — В библиотеке. Ему прислали первое издание Джеймса Джаспера «Искусство морального протеста». — Удачное время я выбрала, — отметила девушка. — Вы можете пройти к нему прямо сейчас. — А он видел меня у ворот? — Нет, мисс, — заверил дворецкий. — Проводить вас к библиотеке? — Нет, я знаю дорогу. Маленькими шажками приближаясь к заветной комнате на первом этаже, Меган решила не трусить. Генрих Уолдорф ненавидел трусов, даже больше чем лжецов. Он высмеет ее позорное возвращение в лоно семьи, поставит массу условий, даже, возможно, запрет ее в особняке или отправит за границу. И к этому она себя готовила последние восемь часов. Когда же она постучала и получила приглашение войти, то никак не ожидала, что Генрих Уолдорф поднимется с места и направится прямо к ней. Такой же бледный, еще более исхудалый, но в нем произошли какие-то перемены. Меган не смогла ответить какие именно, но что-то изменилось. — Маргарет или мне называть тебя Меган? Девушка растерялась, но смогла ответить: — Меган, сэр. — Имя не очень к лицу молодой леди. Оно больше подходит для уличной танцовщицы. — А мне нравится, — в свойственной для себя манере, ответила она. — Чем обязан? — Я хочу вернуться. Генрих Уолдорф не улыбнулся победоносной улыбкой, не произнес речь, не высмеял ее, не прогнал прочь. Он просто попросил налить ему виски и предложил присесть в кресло напротив него. — Кто вы такой? И что сделали с моим дедушкой? — в шутку произнесла Меган, но быстро спохватилась. — Я все тот же несносный старикан, у которого Скруджу стоит брать уроки поведения с подчиненными. — Я хочу вернуться, — пауза, — на ваших условиях. Уолдорф сделал маленький глоток и поставил стакан. — Жизнь попрошайки наскучила? — Я работала, — оправдывалась Меган. — Не очень успешно, как я погляжу. — Да, быть корректором - не значит хватать звезд с небес. — Я слышал о происшествии в участке. — Все уже позади. — Твоя мать уехала во Францию. Ваша кузина вышла замуж за Даниеля, твоего жениха. — Наверное, этим стоит гордиться. — Не так сильно, как хотелось, Меган. Но я бы гордился тобой, если бы ты не ушла. — Это было давно, я хочу закопать топор войны. — Не уж-то? — скептически поинтересовался Генрих. — И что же я получу взамен, помимо твоего послушания. — Я выйду замуж, — еще неделю назад, если бы кто-то сказал Меган Уолдорф, что она будет разговаривать со своим дедом, она бы не поверила этому. — Брюс Уэйн согласен стать моим зятем? — разговор занимал Генриха, он вовсю развлекался. И Меган поняла, что он не примет ее. — Мне пора, — она поднялась с кресла и направилась к выходу. — Это было ошибкой. — Не последней, я уверен, — мужчина не сдвинулся с места. — Прощайте, Генрих. Он ничего не ответил.