Lost in the sun. Осколки памяти

Мощные крылья Гревара со свистом резали воздух, и встречный ветер бил Бьерну в лицо, забрасывая за спину его черную косу. Кожаная летная куртка не пропускала холод к груди, но руки и лицо сильно обветрились. Вельды хоть и летали осенью, но гораздо реже, чем в теплое время года, а зимой вообще практически не поднимались в воздух. На большой высоте при морозах крылья макто обрастали льдом, ящеры становились неповоротливыми и тяжелыми, вялыми, неохотно выбирались из своих теплых нор, нагретых дыханием. Даже охотились они редко: дичь уходила на юг прочь от Гнездовья, найти пропитание становилось сложнее, а Хлай периодически смерзался, и тогда макто приходилось пробивать корку льда острыми клювами, чтобы ухватить со дна жирных линей и круглоглазых групов. А через месяц после Ночи зимнего солнцестояния макто и вовсе засыпали до первой капели, и разбудить их было нельзя никакой силой. Если этот поход затянется, нам придется зимовать в Роуре. Бьерн содрогнулся от такой мысли. Дитр, конечно, сможет с помощью своих сил продолбить в мерзлой земле укрытие, даже нагреть в нем воздух сможет и воду добыть. Только сидеть в закрытом помещении несколько месяцев совершенно без дела, в то время, как на его дом надвигается смертельная опасность, Бьерн не хотел. Не говоря уже о том, что вряд ли они смогут добыть еду в этом неприветливом краю. Стада оленей откочевывали на юг: с высоты он видел их коричневые спины, медленно двигающиеся по замершей перед долгим зимним сном равниной. Птицы давно уже улетели, а мелкие грызуны попрятались в свои норы. Сейчас здесь единолично царил холодный ветер, что гнал по стылому выстиранному зеленовато-голубому небу рваные облака. Бьерн сгорбился в седле, втянув шею в невысокий ворот стоечкой. Гревар почувствовал его движение и закатил один глаз, глядя на него. Бьерну всегда нравилась эта особенность макто: возможность выворачивать глаза в противоположную сторону, даже не поворачивая головы. Он легонько тронул мягкий комок в груди, теплый сгусток, что был Греваром, Дар Иртана своим сыновьям, и ящер успокоился и перевел взгляд вперед, чуть щурясь от встречного ветра. Краешки его крыльев слегка вибрировали, и он немного менял направление, нагибаясь то в одну, то в другую сторону. Он взглянул вниз, туда, где метрах в пятистах под ними слева летели анатиай. Странные женщины, совсем не такие, как женщины кортов. Эти были высокими и мощными, с сухими телами, сильными руками, почти как у мужчин. Только очертания их тел все равно были мягче, плавнее и гибче, да и двигались они с опасной грацией, как большие южные кошки. Только Бьерна это не слишком привлекало. Просто было непривычно и любопытно. Он бывал уже в деревне женщин несколько лет назад. Тогда отец устроил ему смотрины, и Бьерн долго молча шел вдоль целого ряда закутанных в разноцветные ткани женщин-кортов. Возможно, они и были хороши: крутобедрые, с большой мягкой грудью, с волоокими глазами, что смотрели на него с нескрываемым восторгом и фанатичным обожанием. Только для него все это выглядело каким-то жестоким фарсом. Ни одна тонкая рука, унизанная перстнями, не была так желанна, как мозолистая ладонь Лейва с прямыми энергичными пальцами и ровными ногтями, с вечно содранными костяшками и лупившимися заусенцами. Ни одни влажные, покрытые поволокой глаза не были такими глубокими, как смеющееся небо в крохотную искорку солнечных лучей, что горело с лица Лейва и обжигало своей бесконечной весной. Ни одни мягкие плечи, укрытые шелковым полотном, что так податливо сползало от легкого касания руки, пахнущие сладко и пьяняще, не были так желанны, как широкие плечи Лейва, усыпанные веснушками, покрытые синяками и ссадинами от долгих тренировок, с упругой кожей и проступающими синими нитями вен. Конечно, тогда он не сказал всего этого отцу, Бьерн вообще не слишком любил говорить. Он только покачал головой и ушел в свою комнату, а на следующий день покинул деревню женщин, жарящуюся на раскаленном летнем солнце Роура, с запахом благовоний, спелых фруктов и ленивым мяуканьем котов. Бьерн повернул голову и взглянул на соседнего макто. На нем сидел Лейв, сжав сильными икрами чешуйчатые бока, держа поводья одной рукой, а вторую опустив вдоль тела. Спина его была прямой, он откинул голову и подставлял лицо ветру, слегка жмурясь и улыбаясь краешком губ, и столько было в этом мальчишеской дурашливости, столько ранней весны со звонкой капелью и заливистой песней степных птиц, что Бьерн невольно залюбовался. В сущности, Лейв был легкомысленен, ветренен, слишком весел и влюбчив. А также безответственен, самовлюблен, самодоволен и глуп. Но что-то было в нем такое звенящее, такое живое, чего не было в самом Бьерне, такое легкое, как пушистые облака, которые Лейв так любил с громким улюлюканьем протыкать, стрелой мчась на своем макто снизу вверх к сверкающему небу. Окружающие сколько угодно могли видеть глуповатого наследника богатого и знатного рода, и только один Бьерн видел огромные синющие любопытные глаза и детскую ладонь в стежках узоров Единоглазых Марн, на которой лежат мокрые разноцветные камушки. Он прикрыл глаза. … Весеннее солнце заливало мир нестерпимо золотыми лучами, и бурные воды Хлая вздулись так, что захлестывали почти что сам Небесный Мост. У воды было опасно, потому они играли в стороне, ближе к Гнездовью, высокие стены которого прорезали узкие расщелины, а по дну их неумолчно звенели тысячами колокольцев ручьи с талой водой. Тень скалы падала на реку чуть ниже того места, где стоял восьмилетний Бьерн, зябко поджимая пальцы в сапогах, потому как подошвы промокли, и по ногам вверх поднималась коварная сырость. Прямо перед ним река сверкала так, что было больно глазам, и белые барашки на рябящих волнах выплевывали вверх пронизанную солнцем пену. - Достал!! – громкий звенящий голос Лейва перекрыл шум воды, и Бьерн повернул голову в его сторону. Высоко подбрасывая голые ноги в завернутых до бедер штанах, по воде к нему бежал Лейв. Его одежда была мокрой на груди и животе, зубы выбивали дробь, золотые искры капель застыли в волосах, а лицо прорезала широкая улыбка, еще более яркая, чем бьющие сверху лучи весеннего солнца. В кулаке он сжимал что-то, и вода лилась с него и падала, разбиваясь о бурлящую поверхность реки. - Осторожнее! Не свались! – буркнул Бьерн, по берегу подходя к тому месту, где Лейв должен был вылезти из воды. Здесь на камнях валялись его сапоги с неряшливо вытянутыми шнурками и куртка, один рукав которой был не вывернут до конца и горбился коричневым комом из спины. - Достал! – победно повторил запыхавшийся Лейв, протягивая Бьерну ладонь и раскрывая ее. – На! На мокрой и посиневшей от холодной воды ладони лежали разноцветные камешки: красный в синюю крапинку, гладкий желтый, пластинкой, и три маленьких черных в желтых прожилках. Лейв улыбался во весь рот, и солнце отражалось в его синих глазах. - Ты мне все их отдашь? – удивленно заморгал Бьерн. Они с Лейвом собирали камушки каждую весну, и у каждого из них была небольшая коллекция. Бьерн хранил свою в потертом старом бархатном мешочке, а Лейв раскидывал повсюду, таскал в своих дырявых карманах и постоянно терял. - Ну, не все, - смущенно улыбнулся Лейв, подвинув худым пальцем три черных к себе. – Вот эти мелкие я возьму. У меня раньше такие были, но я их выменял Бруго, а один потерял. А вот из этих двух – выбирай любой. - Я возьму вот этот, - Бьерн осторожно поднял с мокрой ладони желтую пластинку. Он знал, что Лейву захочется красный, потому что он – необычный. Ему тоже хотелось красный, но глаза Лейва слишком ярко сияли, глядя на него. - Хорошо! – радостно кивнул Лейв. – Тогда это все – мне! Все-таки я в реку лазил! Бьерн взглянул на его лучащуюся физиономию и невольно улыбнулся. Казалось, весна пушистым котенком свернулась в неряшливых прядях его черных косиц. Рука сама потянулась к поясу, где в старом потертом кожаном кошеле вместе с мелочью, бечевой, перочинным ножом и огнивом лежал давным-давно пересохший плоский камешек. Бьерн сразу же отдернул ее. Он доставал этот камень только тогда, когда оставался совсем один. Или когда узнавал о том, что Лейв завел очередной роман. Тогда, перекатывая под широкими подушечками пальцев тонкую пластинку, Бьерн прикрывал глаза и думал, что же ему сделать. Что сделать, чтобы этот вечный повеса и раздолбай взглянул на него хоть раз по-другому. Чтобы эта синева глаз хоть на миг озарилась теплом и азартным зовущим пламенем не для кого-то другого, а для Бьерна. Не будь дураком. Бьерн сжал руки на поводьях и нахмурился, ругая свою глупость. Прошло слишком много лет. Чтобы завоевывать Лейва время давно упущено. Он смотрит на него только как на друга и никогда уже не будет смотреть по-другому. А я буду любить его тихо и молча, как делал всегда. В этом ведь тоже есть счастье. Просто иное. Впрочем, все эти мысли сейчас были не к месту. Сейчас нужно было думать совершенно о других вещах, причем думать хорошо и обстоятельно, а не так, как это делали остальные. Внизу по равнине скакали в ровном темпе Анкана. Две маленькие фигурки в серых плащах, казавшиеся еще меньше на фоне крупных боевых лошадей. Бьерн всегда любил животных, неплохо ездил верхом, хоть большая часть вельдов воротила от этого нос, называя лошадей недоящерами, да кривила губы на их запах. Будто от макто лучше пахло! Разница была только в том, что от лошадей тянуло сладковатым навозом, а от чешуйчатых ящеров – резким запахом воды, чешуи и горечью запекшейся крови. Аристократы считали этот запах благородным, что всегда веселило Бьерна, но вслух он своих мыслей не высказывал. Что касается лошадей, то они даже нравились ему. Бьерн любил чувствовать, как они берут своими шершавыми губами резанную морковь с его руки, слушать, как громко хрупают ей. Ему нравилось ощущать под собой перекатывающиеся мышцы их спин, когда он ездил по степи без седла. И то, как они вскидывали свои гривастые головы и разражались громким заливистым ржанием. Нипу, старый слуга-корт, вырастивший Бьерна с колыбели, научил его ездить верхом. Отцу было не слишком много дела до своего собственного сына, его гораздо больше занимали интриги и выгодные партии при дворе. Дитра отдали учиться на Черноглазого, когда у него открылся дар, потому общение его с Бьерном было сильно ограничено, да и разница в возрасте сказывалась. Других сверстников в его семье не было, а потому он оказался предоставлен самому себе. Да, большую часть времени он проводил с Лейвом, но были и долгие часы, когда он в одиночестве сидел в своей комнате и вырезал перочинным ножичком фигурки из дерева. Тогда-то старый Нипу, что знал, казалось, тысячи сказок, и предложил ему занять свое время верховой ездой. И Бьерн согласился. Выбеленные сединой усы Нипу свисали аж до самой середины груди, а его узловатые руки походили на старые корневища кустов, которые по весне приносила откуда-то с верховьев бурная река. Его черные глаза тонули в морщинах, словно два уголька, горя из обтянутого пергаментной кожей черепа, да и ходил он с трудом, скрюченный в три погибели больной спиной. Но все это было неважно, когда он садился верхом. Лошадь была продолжением Нипу, его второй половиной тела, его ногами. Стоило ему только сжать ее бока коленями (седел он не признавал, предпочитая только попону), как буквально на глазах он превращался из засушенного временем старика в полного сил наездника. Они всегда вставали на рассвете, когда розовая заря только засвечивала край неба, а воздух был так прохладен и сладок, и росы укрывали спящий Роур. Бьерн поддерживал Нипу, пока тот ковылял к конюшне на самой окраине города, задавал ему тысячи вопросов про лошадей, а тот скрипел в ответ, будто рассохшиеся доски пола. А потом, кряхтя, забирался на спину низкорослой лошадки с густой шерстью, и вдруг распрямлялся, разгибался, и лицо его озаряла широкая, счастливая улыбка. Бьерн в такие моменты выглядел рядом с ним неуклюжим щенком, не умеющим даже поймать собственный хвост, да и на лошади болтался как куль с сеном. Вдвоем они выезжали на просторы степей, и рассветное солнце встречало их золотыми лучами, а ветра вздымали навстречу полные горсти цветочной пыльцы. Позже времени на лошадей почти не осталось: отец отдал его учиться на наездника. Естественно, управлять сильным и быстрым как стрела Греваром было гораздо интереснее, чем лошадью, что могла бежать лишь по земле, но все же Бьерн не оставил своего увлечения. Когда у него бывало время, он выбирался верхами в степь, ездил охотиться в одиночестве, вооружившись искривленным роговым луком кортов, просто отдыхал вдали от города, когда хотелось побыть одному. И даже когда поросшая разнотравьем грудь степей приняла в свои объятия иссохшие кости старого Нипу, Бьерн все равно упрямо катался, теперь уже отдавая дань своему наставнику. Потому сейчас, глядя на широкогрудых, с мощным крупом и сильными ногами, крутой дугой гнущих шеи мышастых коней Анкана, Бьерн с уважением отмечал их стати и втайне надеялся, что удастся хоть разок проехаться на одном из них. Интересно было посмотреть, сильна ли разница между ними и лошадками кортов. Те были Бьерну малы, словно детские качели: ноги свисали ниже брюха, и он смотрелся на них со стороны довольно смешно. Эти же должны быть легче, быстрее, выносливее. Особенно иноходец, на котором ехал Рольх, что быстрым стелющимся бегом отмерял километр за километром. Бьерн прищурился, приглядываясь к провожатым. Он еще так до конца и не разобрался в своих чувствах к ним. Можно ли было им доверять? Это же Сероглазые! Конечно, Тьярд умудрился протащить сквозь стиснутые обетом зубы Дитра информацию о том, что их сила ничем не отличается от силы остальных ведунов вельдов, но сложно было за один день забыть все, чему Бьерна учили всю его жизнь. А его учили, что Сероглазые разбудили Неназываемого. Что анатиай были его слугами, отступницами. Что Иртан проклял их, создал их, как испытание крепости вельдов. Только так ли оно все было? Бьерн сомневался, но молчал. Он предпочитал не слишком распространяться о своих мыслях. Большинству людей они были не интересны, а другой части показались бы крамольными. Учитывая, сколько лет отец вдалбливал ему, что самая страшная вещь на свете – это посрамить свой род, Бьерн просто молчал. И вот теперь они летели на далекий запад следом за двумя Сероглазыми в компании пяти анатиай. Бьерн еще не до конца понял, как к этому относиться, но Тьярд сделал свой выбор, а он всегда следовал за другом. С самого детства Сын Неба был самым непоседливым (после Лейва, разумеется), самым громким и веселым мальчишкой. Ему сопутствовала удача, ему благоволили боги, он рос храбрым, вдумчивым, с легким характером Хранителя Памяти и бесконечным упрямством собственного отца. Бьерн приучил себя к тому, чтобы не сомневаться в нем. Однажды Тьярд станет чем-то большим, чем его друг, - его царем, что для Бьерна значило почти столько же, сколько сам Орунг. И он с детства приучал себя к тому, что в один прекрасный день ему придется склонить голову перед пареньком, которому он когда-то в кровь расквашивал нос в бесчисленных потасовках. Похоже было, что этот момент настал. Тьярд летел впереди них всех, слегка пригнувшись в седле, одной рукой сжимая поводья, а другой – копье Ярто Основателя. Уже один этот факт говорил Бьерну о том, что время пришло: никому другому и ни при каких других обстоятельствах Хранитель Памяти Верго и пальцем бы не дал коснуться оружия первопредка. Сзади Тьярда сидел Кирх, обняв его за талию, но так, чтобы не мешаться, не прислоняясь к его широким плечам. Ветер трепал темные волосы обоих, перемешивая их и сплетая. Бьерну вдруг подумалось, что Единоглазые Марны не зря свили их в одно целое. Кирх был словно отражение Тьярда: тихая лунная ночь рядом с пылающим жаром днем. Он был умен и холоден, расчетлив и предан Тьярду как никто. Что означало, что вдвоем они справятся. Должны справиться. Иначе Эрнальд падет. Двадцать тысяч этих уродливых тварей, что Анкана называли дермаками, двигались через степи Роура на юг, в сторону его дома. И Дети Ночи говорили, что это еще не все. Бьерн нахмурился, сжимая поводья. Видения Дитра никогда не врали, а Дети Ночи появились здесь не случайно. Ему было не сложно сложить эти два факта и сделать логичный вывод: угроза, о которой шла речь в видении сводного брата, исходила со стороны дермаков. И раз так, то их нужно было просто остановить. Он только одного не понимал, зачем Анкана понадобилось, чтобы они сделали это вместе с анатиай? Вельды могли справиться и сами по себе. Армия кортов, лояльная и верная, насчитывала сотни тысяч конников, а ни одна пешая армия не устоит против такой лавины, мчащейся в облаке стрел, опрокидывая и сминая пехоту, будто порывы ураганного ветра детские шалаши из сухой травы. Не говоря уже про ящеров. Насколько Бьерн знал, на данный момент наездников в Эрнальде набиралось около трех тысяч. Да, из них больше половины составляла молодежь, еще не бывавшая в битвах, но и дрались-то они не против анатиай. Это с теми было сложно: хитрые бхары были вертлявее и легче тяжелых ящеров, а потому вельдам приходилось использовать все свое мастерство, отдавать все силы и кровь до последней капли, чтобы одержать победу. А тут летай себе над вражеским строем, да обстреливай сверху. Плюс, еще можно приказать макто хватать врагов когтистыми лапами или рвать клювастыми пастями. Таким образом, на взгляд Бьерна, совместных усилий вельдов и кортов вполне хватило бы, чтобы остановить армию дермаков и, если не уничтожить ее, то хотя бы рассеять и заставить их повернуть. Зачем тогда нужно было объединяться с анатиай? Тьярд так решил, а Тьярд – твой царь. Бьерн кивнул сам себе. Раз Сын Неба считал, что условия, на которых Анкана предоставят свою помощь, в чем бы она ни заключалась, приемлемы, то не Бьерну было об этом рассуждать. Только чувство того, что они летят не в ту сторону, не покидало его. Дом лежал за спиной, туда нужно было сейчас спешить изо всех сил, чтобы предупредить царя Небо о надвигающейся опасности. А вовсе не на запад, к Внутреннему Морю, на берегах которого не было ничего, кроме бескрайних болот. Насколько Бьерн помнил уроки своего наставника, это и не море вовсе было, а огромное озеро, в холодных водах которого гнездились тучи птиц. Никаких поселений там не было на мили вокруг: климат считался слишком сырым для того, чтобы строиться там. Да и как жить на болоте? Где растить зерно? Как строить дома? Одним словом, Внутреннее Море было непригодно для жизни, и что можно было найти в развалинах этого священного для анатиай города, он даже представить себе не мог. Кажется, только безумным отступницам могло прийти в голову строить там город. Бьерн вновь взглянул вниз, на летящих рядом женщин. Что они вообще забыли в тех болотах? Ему всегда казалось, что анатиай настолько нецивилизованны, что и домов-то у них нет, пока один из наставников не расхохотался на эти слова и не рассказал о том, как летал в неудачный для вельдов поход на поселение Огненнокрылых и видел там постройки. Впрочем, и военный форт на Молнии Орунга тоже кое-что значил, но зачем все это, Бьерн хотя бы мог представить. А почему анатиай строили город в болотах и, еще важнее, почему забросили его, он понять не мог. Бьерн прищурился, рассматривая, как черноволосая женщина с огненными крыльями передала беловолосой с серебряными крыльями флягу с водой. Возможно, вельды очень многого не знали о своих давних врагах, несмотря на тысячи лет войны. Возможно, стоило бы изучить их получше, узнать их сильные и слабые стороны. Тогда война стала бы не такой кровопролитной. Его взгляд вновь переместился на Тьярда. Вчера вечером он сказал одну вещь, которая несколько удивила Бьерна. Не разозлила, не расстроила, но и не обрадовала, зато – заинтересовала. С уст Тьярда сорвалось, что он против войны. Бьерн подозревал, что так дело и обстоит, но они никогда не обсуждали это с Сыном Неба, а потому и уверен он до конца не был. В обществе вельдов были очень сильны провоенные настроения, любое иное мнение осуждалось и отторгалось, даже вон как в штыки все это воспринял Лейв. Уж на что он был мягче остальных вельдов и не слишком стремился лить собственную кровь где-то вдали от дома, хоть и мечтал о воинской славе. Но то, что сам Сын Неба придерживается антивоенных взглядов, несколько удивило Бьерна. Получалось, что он занимал кардинально противоположную собственному отцу позицию в этом вопросе, и Бьерну даже не хотелось знать, что сделает Ингвар, когда узнает об этом. В истории вельдов еще не было прецедентов, когда царь отстранял от власти собственного наследника, во всяком случае, даже если и были, то замалчивались, и Бьерн о них не знал. Но сейчас обстановка складывалась таким образом, что Тьярд вполне мог создать такой прецедент. Сам Бьерн не знал, как относиться к войне. Ему скорее больше нравилось охотиться на диких оленей одному в степях, летать на макто и ездить верхом. Он вообще любил бывать один, вдали от шума и суеты никогда не спящего города. С другой стороны внутри все еще сидело ребячество, подпитываемое воспоминаниями из детства, когда они наперебой галдели о своих будущих подвигах и мечтали о неувядаемой воинской славе. Вот только со временем Бьерн понял, что война – это кровь и смерть, пусть даже доблестная, но все же кровь и смерть, и ничего кроме этого в ней нет. А это означало, что и сам он воевать не рвался. Он не пошел бы так далеко, чтобы найти повод уклониться от священного похода, будь тот объявлен, но и записываться первым в добровольцы бы тоже не стал. В этом они были чем-то похожи с Дитром, который относился к власти точно так же, как Бьерн к войне. Впрочем, брату для формирования такого образа мыслей потребовался довольно тяжелый урок, Бьерн же дошел до него собственным умом, но дела это не меняло. Дитр был вторым по силе в Эрнальде и запросто мог бы тягаться с Ульхом за место первого ведуна и право говорить на Совете от лица всего Черного Дома, но только не стал этого делать. Ему просто не нужно было это. Бьерн взглянул на летящего чуть позади брата. Все его лицо и руки иссекали тонкие черточки белесых шрамов, полученных им от эльфов много лет назад, а взгляд был задумчивым и отстраненным, направленным в себя. Когда-то он был совсем другим. Бьерн помнил это время: Дитр только-только был допущен наставником до участия в городских делах и благоустройстве Эрнальда. Его направили на строительство дополнительных хранилищ для зерна, и он блистательно выполнил эту работу в рекордные сроки, причем так, как не справились бы и трое других Черноглазых. Естественно, что его старания были замечены, и на него хлынул настоящий водопад из милостей и льстивых улыбок. Это кому угодно вскружило бы голову, а Дитр тогда был еще очень молод и мечтал о славе для себя и своего рода. Обнаженный до пояса, он расхаживал по городу, демонстрируя красивое гармонично развитое тело, изукрашенное четырьмя черными полосами татуировок. Нарываться на беду он не нарывался: Обеты он уже принес, да и никто из вельдов, кто был в своем уме, не стал бы связываться с ведуном, но при этом вел себя достаточно провокационно, чтобы вызвать порицание старших членов общества. Вот только этого ему было недостаточно, и в один прекрасный день Дитр нарвался на эльфов. Бессмертные прибывали в Эрнальд примерно два-три раза в год: привозили свои товары, обсуждали новые условия торговых договоров, иногда выступали для высшей знати, играя на изогнутых арфах из темного дерева странные песни, больше похожие на шепот ветра в листве деревьев. И при этом смотрели они на вельдов с легкой смешинкой в глазах, будто глубоко запрятанным то ли презрением, то ли жалостью. Старшие игнорировали такое отношение, оставаясь неизменно вежливыми с бессмертными, но Бьерн не мог выносить этого. Он вообще ненавидел двуличие и ложь, а потому подобные мероприятия никогда не посещал, а если ему и приходилось там бывать вместе с отцом, то сидел ровно столько, сколько позволяли правила приличия, и уходил. В чем была причина стычки Дитра и эльфов, Бьерн не знал. По городу ходили шепотки, что Дитр сам загородил дорогу их серебристым великанам-жеребцам, гордо вскинул голову и сказал что-то такое, что бессмертным пришлось явно не по нраву. Один лоточник даже уверял Бьерна потом, будто бы кто-то из эльфов усмехнулся и ответил на это Дитру: «Ты даже не представляешь, насколько ничтожна твоя природа, человече, и как слепы твои глаза. Я покажу тебе Истину». Эльфы и пальцем не двинули, а Дитр упал на землю, зайдясь в крике боли, и невидимые тончайшие кнуты принялись стегать его тело. Во все стороны брызнула кровь, люди бросились прочь, Дитр корчился под копытами серых коней, а бессмертные лишь безразлично смотрели на это. Бьерн помнил, как его отца вызвали во дворец на допрос. Так как Бьерн дружил с Тьярдом, отец прихватил его с собой, чтобы смягчить гнев царя. Впрочем, Ингвару до приятелей сына не было никакого дела. Он потягивал чай с каменным лицом, слушая льстивые заверения в преданности от Старейшины Мхарона, а Бьерн не мог отвести глаз от бледно-розового куля, лежащего на полу у дальней стены, который раньше был его братом. В тот момент Дитр больше походил на только что вытянутый из бычьего брюха пузырь, чем на живое существо. Его долго выхаживал Хранитель Памяти, и когда Бьерн в следующий раз увидел брата, тот был уже другим человеком. Тело его покрыла тонкая сеть из розовых шрамов, со временем побелевших, с губ исчезла залихватская улыбка, а взгляд стал спокойным и обращенным вглубь себя. Прямо как сейчас. Дитр никогда не рассказывал о том, что за Истину ему открыли эльфы, или что там вообще произошло, как не говорил о своих Обетах и знании, что полагалось ему по праву Ордена. Он отдалился от семьи, полностью посвятив себя изучению глубинных возможностей Черного Источника. И только с Бьерном продолжал поддерживать теплые отношения, словно тот был последней ниточкой, связывающей Дитра с реальным миром. И когда в его глазах начинали плясать черные картины видений, Бьерн чувствовал себя слегка неуютно. Лейв однажды полушутя в пьяном угаре брякнул, что ведуны, в общем-то, и людьми-то не являлись, а были не более чем орудиями Иртана. «Что-то вроде молотка или кирки!» - со смехом сказал он, даже и не подозревая, что Бьерна эти слова сильно обидели. Но, несколько раз понаблюдав за тем, как Дитру приходят туманные видения от Единоглазых Марн, Бьерн пришел к выводу, что глупый Ферунг и здесь оказался прав. Поистине, наивности Лейва была свойственна какая-то потрясающая способность видеть правду и принимать ее такой, какая она есть. Бьерна это всегда злило. Ему-то казалось, что он в силах что-то изменить, что-то переделать, что его посильное участие приведет к решению той или иной проблемы. Только потом оказывалось, что не предпринимавший ничего Лейв выходил сухим из воды, а старавшийся и боровшийся Бьерн огребал все синяки и шишки. Поистине, Орунг, у тебя очень странное чувство юмора! – подумал Бьерн с тяжелым вздохом. Впрочем, возможно, все дело здесь было в легкости отношения: Лейв никогда ни на чем долго не сосредотачивался, а вот Бьерн, наоборот, любил дотошно разбираться вплоть до самых мелочей. Тьярд впереди резко махнул копьем вертикально вниз, и Бьерн вздрогнул, оглядываясь по сторонам. Над степью висели темно-синие, густые сумерки, полные ветра и начавших первыми загораться на небе звезд. Занятый своими мыслями, он и не заметил, как стемнело. Обычно он бывал внимательнее, но сейчас слишком многое требовало обстоятельного обдумывания, а потому он слишком глубоко ушел в себя. Вслед за жестом Тьярд положил Вильхе на левое крыло, и тот пошел вниз по спирали, разрезая воздух тонкими крыльями. Сейчас в темноте он выглядел уже почти черным, словно гигантская летучая мышь. Лейв заложил вираж в противовес Сыну Неба, и теперь они красиво спускались вниз фигурой, что называлась у вельдов Косичкой. Внизу на потемневшей степи виднелись яркие пятнышки крыльев анатиай, которые почти сразу же погасли. Бьерн взглянул на брата и кивнул ему, тоже кладя Гревара на крыло и следя за тем, чтобы тот не врезался в Дитровского Махнира. Брат все-таки не слишком хорошо летал, потому Бьерну следовало быть осторожнее. Земля медленно приближалась, и Бьерн еще раз взглянул вверх, на запад, где алое солнце уже завалилось за край Роура, сменившись зелеными, будто глаза Тьярда, осенними сумерками. В воздухе чувствовался привкус холода: к ночи должен был ударить мороз. Бьерн рассеяно подумал, что будь он в Эрнальде, с удовольствием выехал бы на охоту за оленями, но сразу же оборвал себя. Никаких оленей здесь не было, они давно уже откочевали на юг. И путь его лежал в совершенно противоположную сторону. Гревар забил крыльями, зависнув в воздухе и выпятив грудь. Бьерн постарался расслабиться, чтобы не мешать макто приземляться, и тот неуклюже упал на толстые кривые лапы, опустил крылья и громко зашипел. Он всегда так делал, когда садился. Видимо, считал, что это может кого-то напугать. Бьерн только улыбнулся и похлопал макто по твердому, покрытому броней толстой чешуи загривку. - Сейчас принесу тебе водички, приятель, - тихо проговорил он, вытаскивая ноги из стремянных пут и оглядываясь. Макто отряхивались в высокой траве и расправляли крылья, давая возможность вельдам спуститься на землю. Метрах в пятидесяти от них виднелся овраг, густо поросший по берегам кустарником, что означало близость воды. Анкана как раз расседлывали лошадей возле самого его края, а еще чуть дальше раскладывали лагерь анатиай, хмуро поглядывая в сторону вельдов. Бьерн прищурился. Одна из них смотрела совсем недобро: высокая женщина с длинными черными косицами, распущенными по плечам и крючковатым носом. Он часто ловил на себе ее взгляд, так и дрожащий от ненависти. Судя по всему, в скором времени она могла создать им большие проблемы. А чего ты ожидал? Что отступница будет держать свои клятвы? Бьерн только невесело хмыкнул и принялся расседлывать Гревара, уже выгнувшего ему в руки свою клювастую голову, чтобы удобнее было снимать упряжные ремни. Когда нагруженный седлом и сбруей Бьерн подошел к друзьям, Дитр уже сидел на корточках на земле, низко опустив голову и вытянув руки на коленях. Вид у него был крайне усталый, да и немудрено: ведьма анатиай ранила его во время схватки, а Анкана вылечили. Вот только исцеление отняло последние его силы, и того краткого отдыха, что был у них днем, Дитру явно не хватило, чтобы полностью восстановиться. Зато Лейв, как всегда, почти подпрыгивал на месте, горя энтузиазмом. Он расправил плечи, положил руку на рукоять ятагана на поясе, надменно вскинув голову, смотрел в сторону анатиай. Те игнорировали его, разве что черноволосая время от времени скалилась, как разъяренная кошка, сверкая острыми клыками. - Я бы предложил поставить на ночь стражу, - негромко проговорил Бьерн, обращаясь к Тьярду, скидывающему с плеча на землю упряжь Вильхе. – Мало ли, что взбредет им в голову? - Вот-вот! – Лейв грозно сощурился, цедя слова сквозь зубы и не отрывая взгляда от анатиай. – Не нравится мне, как они сюда смотрят. Запросто одна из бхар под покровом ночи попытается нам глотки перерезать. - Естественно, стража будет, - Тьярд устало потер шею. – Я поклялся не нападать, но не защищаться я не обещал. Лейв бросил на него неодобрительный взгляд и поджал губы, но от комментариев воздержался. Видимо, вчерашняя отповедь подействовала на него сильнее, чем думал Бьерн. Тот был почти уверен, что к утру Лейв уже десять раз забудет о гневе Сына Неба и вновь начнет брюзжать и возмущаться на тему принесенных Тьярдом клятв. - Было бы неплохо, если бы кто-то принес воды и дров, - заметил Кирх, присев на корточки возле своей сумки и быстро вытаскивая оттуда завернутые в тряпицу остатки вчерашнего мяса. – Я так голоден, что и коня бы съел. К тому же, макто нужны силы, чтобы лететь на охоту. - А чего сам не хочешь сходить? – въедливо поинтересовался Лейв. Кирх взглянул на него и холодно вздернул бровь: - Тебе тяжело принести воды? - Я схожу, - кладя конец их препиранием, сказал Тьярд. Взглянув на Бьерна, он мотнул головой. – Бери котелки и пошли. Бьерн кивнул и быстро отвязал от своего седла небольшой котелок, который всегда брал с собой, если покидал город. Ведер у них не было, а судя по заросшему склону оврага, макто слезть вниз не смогут. Это означало, что им придется раз десять сходить туда и обратно, пока ящеры не напьются. Земля под ногам странно пружинила после целого дня в седле высоко в воздухе, и Бьерн чувствовал тяжесть собственного тела, шагая вслед за Сыном Неба к темным зарослям на фоне все еще светлого неба. Тьярд молчал и шагал тяжело, плечи его опустились, будто на них лежал огромный груз. Бьерн догнал его и пристроился рядом. - Я считаю, что ты сделал правильный выбор, - негромко сказал он, надеясь подбодрить друга. – Это все, конечно, очень странно, но в словах Детей Ночи есть резон. Нам нужна информация. - Рад, что ты понимаешь, - кивнул Тьярд, и лицо его слегка потеплело. – Я не хочу оказаться между молотом и наковальней, когда придет война. Бьерн удивленно взглянул на него, но ничего не сказал. Сын Неба говорил несколько не о том, что имел в виду сам Бьерн. Неужели он действительно надеется на союз с анатиай? Что это возможно? После двух тысячелетий священных походов? Даже если это будет вынужденный союз против сильного врага? - Ты так веришь видению Дитра? – тихо спросил Бьерн, сам удивившись своему вопросу. - А ты разве нет? – взглянул на него Тьярд, и что-то такое ищущее было в его глазах, что Бьерн неловко дернул плечом. - Дитр никогда не ошибается. Но правильно ли мы истолковали то, что он видел? - Не знаю, как можно истолковать это иначе, - несколько раздраженно отозвался Тьярд. Бьерну было нечего на это ответить, да к тому же они уже подошли к оврагу. Спуск к воде был крутым, но, хвала Иртану, дождей давно не было, а потому спускаться было не скользко. Боком, часто переставляя ступни и обрушивая вниз ручейки мерзлого крошева земли, Бьерн первым почти что съехал на самое дно овражка. Здесь по мокрым, покрытым слизью валунам бежал неширокий ледяной ручей, и в темноте вода казалась совсем черной. Следом спустился Сын Неба. В молчании они наполнили бурдюки и котелки и, пыхтя, полезли наверх. Оттуда послышался какой-то шорох, треск ломаемых ветвей и приглушенная ругань. Бьерн вскинул голову: голос принадлежал Лейву. - А ты чего здесь? – возвысив голос, позвал он. – Мы сейчас все принесем. - Да что я палок что ли наломать не могу? – в сердцах зарычал Лейв, отчаянно треща кустами. Бьерн вновь хмыкнул. Видимо, от костра Лейва отогнал Кирх. Сын Хранителя своим холодным разумом составлял зеркальную противоположность молодому наезднику, и потому они постоянно, вот уже больше десяти лет, грызлись и ругались, не давая друг другу ни минуты роздыха. И чаще в этих ссорах последнее слово оставалось именно за Кирхом. Стараясь не расплескать воду, он поднялся на гребень следом за широкой спиной Тьярда. Лейв, взъерошенный как зимний голубь, уже поджидал их с выдранными из земли сухими кустами, неопрятной кучей валяющимися возле него на земле. Дождавшись друзей, он подхватил их, не слишком заботясь о том, что покрытые землей ветви пачкают его летную куртку, и сразу же заворчал: - Тьярд, мне очень не нравится, как одна из этих поганых бхар смотрит в нашу сторону. Боюсь, что никакие клятвы их не удержат, и часа через полтора, когда мы уже уснем все, она будет здесь с этим своим ножом. – Вид у него стал решительным. – Предлагаю такой вариант: я притворюсь спящим и, когда она полезет резать меня, брошусь и скручу ее. Тогда получится, что мы ни на кого не нападали, а оборонялись, клятву не нарушили, а заодно и кинжал получим. - Лейв, ты забыл? – Тьярд устало вздохнул. – Этим кинжалом они убивают только самих себя, а не кого-то другого. В этом и есть его проклятие. - Этого наверняка никто не знает, - забухтел Лейв. – Может так, а может и нет. Я бы не хотел проверять это на своей глотке. - Почему ты так уверен, что первого она полезет резать тебя? – негромко хмыкнул Бьерн, и Лейв раздраженно посмотрел на него. - Потому что она все время скалится мне так, будто я насыпал ей алого перца за ремень! - Ты не думал, что это потому, что ты сам все время смотришь туда? – спросил Тьярд. - Так я не могу не смотреть! – фыркнул Лейв. – Как только я отвернусь, эта носатая всадит тебе стрелу меж лопаток! - А чего до сих пор-то еще не всадила? – Сын Неба улыбнулся уголком губ, но взгляд у него стал тяжелым. Бьерн понял, что Лейв опять начал выводить его из себя, и если не прекратит препираться, жди беды. Впрочем, они уже вернулись обратно в лагерь, и Лейв недовольно прикусил язык. А навстречу им поднялся Дитр. Лицо у него было серым, его слегка качало. Кирх тревожно поглядывал на него и быстро копался в своей сумке, гремя склянками, будто искал лекарство. - Сын Неба, мне было видение, - с трудом проговорил Дитр. Тьярд сразу же посерьезнел и поставил котелки с водой на землю. - Рассказывай, - приказал он. - Об анатиай, - Дитр устало потер лоб. – Я видел ту, что клялась Детям Ночи. У нее на плече свернулся спящий волк, что одним глазом наблюдает за тобой очень внимательно. Боюсь, она может быть опасна для тебя. - Я говорил! – торжествующе засопел Лейв, но Дитр и бровью не повел, глядя только на Тьярда и напряженно пересказывая: - Я видел, как вы сражались. Вы бились в кромешной темноте друг с другом и, одновременно с этим, с какими-то черными нитями, оплетающими вас со всех сторон. Словно бы вы застряли в огромной черной паутине, пытаясь разрубить ее своими копьями, а заодно и друг друга. - И кто из нас одержал победу? – напряженно спросил Тьярд. - Я не видел, - покачал головой Дитр. – Только у меня такое чувство, что вы оба при этом умерли, но остались живы. - Что это значит? – заморгал Тьярд. - Не знаю, - Дитр пошатнулся, но с трудом устоял. – Видение было очень размытым. Если оно придет вновь, я сразу же расскажу тебе. Из-за плеча брата вынырнул Кирх. В руках его был какой-то темный пузырек. Осторожно приобняв Черноглазого за талию и удерживая в вертикальном положении, Кирх решительно сунул пузырек ему под нос. - На, выпей. Это вызовет сонливость, но, когда ты проснешься, почувствуешь себя гораздо лучше, сможешь почти полностью восстановить силы даже за пару часов сна. - Спасибо, Кирх, - Дитр принял из его рук флакон и не глядя выпил содержимое. - Они опасны… - вновь начал старую песню Лейв, но Тьярд так взглянул на него, что тот лишь выставил перед собой ладони и раздраженно дернул плечами. – Я молчу и не пытаюсь оспорить твое решение. Но это не отменяет правды. Тьярд довольно долго молчал, обдумывая все услышанное. Вид у него был едва ли не такой же усталый, как у Дитра, и Бьерну стало жаль его. К сожалению, он ничего не мог сделать для Тьярда. Только продолжать идти за ним, куда бы он ни повел. - А этот волк у нее на плече… - Кирх нахмурился, продолжая поддерживать Дитра. – Что это? Ты понял, откуда он взялся? - Не совсем, - Дитр нахмурился, часто моргая и вглядываясь в пространство перед собой. – Он словно часть ее. Во всяком случае, глаза у него человечьи. - Волк с человечьими глазами… - Кирх потер подбородок, и, прищурившись, взглянул на Тьярда. – Как, ты говоришь, ее зовут? - Лэйк дель Каэрос, остальное я не запомнил, - ответил Тьярд. - Лэйк… - повторил Кирх, словно перекатывая на губах это имя. – Очень похоже на эльфийское «лэйке» - волчица. - Это стоит обдумать, - буркнул Тьярд. - Меня больше интересует ее сестра, - приглушенным голосом проговорил Дитр. Все повернулись к нему, молча ожидая продолжения, и один только Лейв вопросительно вздернул бровь: - Сестра? Что еще за сестра? - Та анатиай, что была с ней, Эрис, кажется, - ответил Дитр. – Она – наполовину эльф. - С чего ты взял, что это ее сестра? – вскинул брови Лейв, в этот же момент Кирх спросил: - Ты уверен? Одновременно замолчав, Лейв с Кирхом уставились друг на друга очень хмуро, будто пытались взглядом друг в друге дырки просверлить. Бьерн хмыкнул под нос. Он уже давно перестал ждать, когда же они, наконец, подерутся. Но наблюдать за всем этим было довольно весело. Уголок губ Дитра тоже слегка дрогнул, но он сдержал улыбку и негромко ответил: - Для начала, они очень похожи внешне. Тот же подбородок, те же брови, абрис лица тот же. Но при этом Эрис выглядит совершенно иначе, и от нее идет серебристое свечение. Она из бессмертных, я готов на что угодно спорить. И она очень сильна. Именно она создала тот пролом в земле. Тьярд сдвинул темные брови. - Выходит, у них преимущество? Две ведьмы вместо одной? - Выходит, что да, - кивнул Дитр. Все замолчали, и даже Лейв сдержался от ненужных комментариев. Положение было не из лучших: двум ведьмам они противостоять уже не смогут, особенно учитывая тот факт, что сражаться Дитр не мог. Бьерн взглянул на Сына Неба, ожидая его решения. Глубокая складка залегла между его темных бровей. Казалось, что она уже никогда никуда не исчезнет. - В любом случае, выхода у нас нет, - мрачно проговорил Тьярд после долгого молчания. – Я уже принес клятвы, и я от них не отступлю. Мы полетим до Внутреннего Моря вместе с ними. Дальше все в руках Иртана. – Он оглядел спутников. – Я пойду к Анкана, попытаюсь что-нибудь узнать, кроме их имен. Со мной пойдет Кирх. Сын Хранителя кивнул и вместе с Тьярдом направился в сторону костра Детей Ночи. - Никогда он меня с собой не берет, - тихо пробурчал им вслед Лейв. - Потерпи, придет и твой день, - постарался поддержать его Бьерн. Лейв только скривился и сказал, обернувшись к Дитру. - Пока ты еще в себе, разожжешь костер? А я гляну, что тут из еды есть. – Он помолчал и буркнул себе под нос так тихо, что услышал только Бьерн: - Не хотелось бы, чтобы носатая бхара поняла, где я сплю, по бурчанию в моем животе.