* * *
— Хочу гулять с тобой! — заявил Эмиль, почти упав за стол и набросившись на еду так, словно его не кормили неделю. — Мы ведь с тобой договорились, — напомнил Марк, — что сначала ты делаешь всё, что тебе задали по учебе. — Но завтра выходной! — заупрямился Эмиль. — Вот завтра и сделаю. — Завтра тебе еще меньше захочется за уроки браться, — резонно заметил мужчина, присаживаясь напротив. — Ма-арк… — Эмиль надулся, но надолго его не хватило. Вместо этого он затеял уже ставшую излюбленной игру: сполз как можно ниже на стуле, вытянул ногу и, отыскав наощупь ногу Марка, кончиками пальцев повел сбивчивые и плутающие линии вверх по его голени, задирая штанину и касаясь голой кожи. При этом у него хватало нахальства смотреть ему прямо в лицо, легонько прикусывая зубами губы от нетерпения. — Эмиль, что ты делаешь? — закрыв глаза и безуспешно пытаясь выровнять дыхание, потребовал ответ на очевидное мужчина. — Тебя мало, — посерьезнев и оставив его в покое, выпрямился на стуле мальчишка. — Хочу больше. Он боялся сам его касаться как-нибудь иначе, более откровенно, но ждать, пока учитель сделает первый шаг, становилось невыносимо. — Не знаешь, чего просишь, — без тени эмоций возразил ему Штейн, хотя внутри всё кипело и сходило с ума. — Так дай узнать, — потребовал Эмиль, вдруг подрываясь и ретиво вскакивая. — Я давно уже с тобой! Я хочу… чтобы у нас было по-настоящему. Или ты соврал мне? — Что? — нахмурившись, переспросил его Марк. — Когда сказал, что… любишь, — сойдя на шепот, выдавил Эмиль и помрачнел. — Дурак, — мужчина поднялся, отодвигая стул и выбираясь из-за стола следом за Эмилем. Тот стоял посреди кухни, растерянный и расстроенный, но не двигался с места, только крепко стискивал кулаки и грыз губы. Прикоснуться к нему давно уже хотелось, но Марк запрещал себе. Слишком всё было зыбко и неясно; в конце концов, Эмиль был его учеником, а ученики… …Ученики неизбежно исчезают с окончанием учебного года, как оперившиеся птенцы, которым пора в их первое в жизни и очень долгое путешествие. Если всё так и случится, то, определенно, лучше было бы и не начинать. Марк чуял, что его собственная боль одиночества окажется впоследствии сильнее, чем то сиюминутное счастье, которым так эгоистично и бездумно упивался сейчас Эмиль. — Я тебе не нужен, — неправильно истолковав сомнения учителя, с горечью выдавил тот, развернулся и вышел из кухни. Не зная, как ему поступить, Марк подхватил со стола сигареты и закурил, нервно стряхивая пепел. Долго слушал, как нарочито медленно одевается в прихожей Эмиль, а сердце, закаленное прожитыми годами, размеренно кровоточило сквозь заскорузлую броню зрелости. Стоило ли бросаться за ним следом? Может, было бы лучше, если бы каждый из них прямо сейчас пошел своей дорогой, пока еще не стало слишком поздно и слишком больно? Всё осознал он лишь тогда, когда хлопнула входная дверь и донесся приглушенный топот удаляющихся шагов по лестнице. Он понял, что уже давно стало слишком больно и слишком поздно.* * *
Был глубокий вечер, когда Эмиль, набродившись в расстроенных чувствах по городу, решил все-таки вернуться домой. Там наверняка ждал брат, слишком радостный и слишком жизнелюбивый — не как он, Эмиль. Младший всегда собирал вокруг себя людей, но ни к кому не привязывался, а старшему нужен был кто-то один, за кого он мог бы уцепиться. Дерзкий Эмиль, несмотря на свой ершистый и неуживчивый характер, на самом деле отчаянно нуждался в ком-то более сильном, чем он сам. Домой возвращаться не хотелось, и все-таки другого выхода не оставалось — на улице была зима, да и в душе́ еще теплилась какая-то глупая надежда, трепыхалась, хлопала хрупкими крыльями. Шаги сбились у самого подъезда, когда увидел знакомую фигуру у дверей и тлеющий в темноте огонек сигареты. Эмиль замер и пошатнулся, точно пьяный. На нетвердых ногах приблизился, останавливаясь в шаге от Марка, заглядывая ему прямо в глаза и выдыхая застуженный пар. — Долго же ты, — мужчина затушил сигарету — уже сотую, по всей видимости, — и выкинул окурок в стоящую поодаль урну. — Как вы… ты… — Эмиль хотел спросить, как тот сумел его найти, когда ни разу не был у него дома, но осекся. — Глупый, — Штейн беззлобно усмехнулся. — Я ведь твой учитель. У меня целое дело на тебя есть. — Дело? — непонимающе уставился на него Эмиль. — Ага. Личное, — Марк обнял его за плечи и прижал к груди, а мальчишка уцепился за его пальто, уткнувшись носом в грубую ткань. — Прости меня, Эмиль. Тот в ответ что-то невнятно промычал, чувствуя, как теплые пальцы мужчины отыскивают его ладонь и крепко сжимают, а пропахшие табаком губы шепчут на ухо: — Пошли домой. Говорят, что всё когда-нибудь заканчивается. Учитель остается учителем, а ученики отправляются в собственное плавание. Но есть вещи, созданные для того, чтобы длиться вечно. Вечность для двух любящих сердец не имеет ни конца, ни начала: она приходит, как воспоминание о том, чего еще не было, с осенним дождем в свете фонарей, туманным сумрачным утром в тишине погасших аллей, забытых и безмолвных, оставляя в душе приятно щемящее чувство так и не пойманного за хвост дежавю. Была другая такая же осень; Эмиль шел рядом с Марком под одним зонтом, наблюдая, как отражаются в блестящем от воды асфальте их размытые силуэты. Учеба закончилась, но не разлучила их; впереди горел уютными окнами угловой дом с яблоневым садом, ожидая, когда же в нем затеплится еще одно окошко — как символ маленькой вечности. На двоих.