Зарисовки из колледжа

      Эмиль уже неделю после колледжа шел домой к Марку, и холод между ними растаял без следа, возвещая осеннюю оттепель. Мальчишка часто ловил долгие взгляды преподавателя, когда тот что-нибудь ему объяснял, и тонул в них, лишь половиной сознания воспринимая то, что говорил ему Штейн, а другой витая где-то в своих заоблачных мирах.       Теперь он мог свободно общаться с Марком, когда они оставались наедине, и как-то в перерыве между зубрежкой спросил:       — Вы много путешествуете?       Марк призадумался и кивнул:       — Да, хотя и не так часто, как хотелось бы. Работа отнимает слишком много времени.       Он сказал это, не зная, что произойдет следом, не ожидая того, как воспримет его слова Эмиль, не вкладывая в них никакого подспудного смысла.       — Ясно, — Эмиль растерянно замер, оглядывая разложенные на столе тетради и книги: он впервые сообразил, что бессовестно отнимает преподавательский досуг, никоим образом при этом не оплачивая репетиторство. Стало так паршиво и тошно от самого себя, так унизительно, что впору удавиться. Он не выдержал, вскочил с места, сгорая от стыда, и, не придумав ничего лучше, порывисто выпалил: — Я, пожалуй, пойду!       — Что? — опешил Штейн и вместе с ним приподнялся из-за стола.       — Простите меня, — Эмиль подхватил сумку и вылетел в коридор, а Марк, запоздало догадавшись, что же стряслось с непредсказуемым мальчишкой, бросился следом.       Он поймал его у дверей, схватил за руку и рванул на себя, заставляя поднять взгляд.       — Это, — тяжело дыша и с удивлением осмысливая, насколько стало страшно за секунду всё потерять, заговорил он. — Это не работа, Эмиль. К тебе это не относилось, ясно?       — А что же тогда это такое? — с вызовом глядя ему в глаза, вдруг гордо вскинул голову мальчишка. — Если это не работа, то что?       В карих радужках плескалось щенячье недоумение пополам с озимой горечью, и Марк понял, что дальше продолжать их притворные игры будет попросту бессмысленно. Еще крепче, почти болезненно сдавив пальцами его руку, он подтащил ошарашенного Эмиля к себе, прижал спиной к стене и скользнул взглядом по затуманенным глазам, по зазывно приоткрытым губам, словно заранее знающим, что произойдет, и теперь с нетерпением это предвкушающим.       Очень медленно и осторожно склонился, и Эмиль не сделал ни малейшего движения, чтобы оттолкнуть — только обмяк, позволяя творить с собой всё, что угодно. Тогда мужчина преодолел оставшееся расстояние и коснулся его губ, мягко и аккуратно целуя.       Эмиль вздрогнул и шумно втянул носом воздух, которого ему вдруг совсем перестало хватать. В паху заныло так сладко и болезненно, как никогда прежде, и он инстинктивно подался навстречу, отчаянно цепляясь пальцами за рубашку Марка.       Ощущать во рту осторожный и одновременно напористый язык мужчины было чем-то нереальным; Эмиль и подумать не мог, что это когда-нибудь случится, что Марк однажды сам его поцелует.       Они еще долго стояли в коридоре, молча обнимая друг друга, и Эмиль лихорадочно думал, стоит ли что-нибудь говорить после случившегося. Всё его существо охватила немыслимая эйфория, он не думал ни о прошедшем, ни о будущем — настоящее было слишком прекрасным. Их осень плела кружевные салфетки из суровых джутовых нитей, отправляла в никуда бандероли счастья; гудели где-то за городом скорые поезда, обещая ворожбу дальних дорог, шумели листья последним головокружительным листопадом, иней чертил бесконечность не хуже, чем заколдованный мальчик из андерсеновской сказки… И все-таки одна мысль, как червоточина, мешала полностью расслабиться и уплыть на блаженных волнах. Эмиль, смущаясь, ухватился покрепче за рубашку Марка — такую теплую ткань, которой вдруг дозволено стало коснуться, — и произнес, с трудом заставляя повиноваться пропавший мигом голос:       — Марк… меня отчислят. Точно отчислят, я знаю.       — Дурак ты, — шумно выдохнув, тот потрепал его пальцами по голове, и Эмиль вздрогнул, всё еще боясь поднять взгляд; попытался прижаться поближе, но ладони Марка уже легли ему на плечи, вынуждая отстраниться, вскинуть голову и посмотреть в глаза. — Как можно было так учиться? Такое чувство, словно ты хотел отчисления.       — Хотел, — тихо признался Эмиль. — В какой-то момент. Когда вы…       — «Ты», — поправил его Марк. — Теперь-то можно и на «ты».       — …Когда ты перестал обращать на меня внимание, — шепотом закончил мальчишка и ткнулся макушкой ему в грудь.       — Что ж, — немного помолчав, произнес преподаватель. — Раз в этом есть и моя вина, буду помогать тебе, чем могу.

* * *

      С этого дня Эмиль стал у Марка постоянным гостем. Когда же наступила пятница и пришло время прощаться до понедельника, мужчина, вопреки ожиданиям Эмиля, предложил:       — Приходи и завтра, если ничем не занят, — и, заметив, как тот окидывает растерянным взглядом учебники и конспекты, добавил: — Это не бери, просто погуляем с тобой.       Они шли по городу совсем по-настоящему, не как учитель и ученик. Иногда где-нибудь в толчее Ланге чувствовал прикосновение теплых пальцев мужчины, и от этого ощущения по телу пробегала приятная дрожь, а голова совсем плыла, неслась по карусельному кругу. Он приблизился к Марку так, чтобы тот расслышал его сквозь шум суетной толпы, и решился спросить:       — Куда мы?       — Погуляем по набережной, если ты не против, — ответил тот.       Конец осени — не самое удачное время для прогулок у воды, Эмиль это понял, когда они оказались на безлюдной мостовой, усыпанной бурыми листьями. Деревья шумели на пронизывающем ветру голыми черными ветками, сиротливо покачивались, молились небу, воздевая глянцевые сучья, и холодный воздух, дующий с реки, пробирал почти до костей. Стало так зябко, что Эмиль тут же принялся застегивать свою куртку, которую по привычке носил нараспашку даже в преддверии зимы.       Однако у безлюдной набережной имелся и один существенный плюс: можно было ни на кого не оглядываться, и это Эмиль осознал, лишь когда Марк взял его за руку, переплетая пальцы.       Серое небо осыпа́лось то ли дождем, то ли первыми робкими снежинками, прибрежные аллеи в парке были пусты, и стоило поблагодарить ноябрь за уединенный променад.       Их отношения не стоило афишировать, чтобы Марк не лишился работы. Эмилю не хотелось, чтобы его мужчина — а он уже позволил себе так мысленно называть Штейна — хоть на секунду пожалел о том, что связался с ним.       И в этот миг, именно тут, на притихших тропинках, усыпанных прелой листвой, ему в голову закрался пугающий вопрос: что же будет дальше? Что у них с Марком вообще могло получиться? Это всё — не по-настоящему; это временно, ведь иначе и не бывает. Их отношения — то, чего никто по доброй воле никогда не пожелал бы для себя…       — Марк, — произнес он, замерев вполоборота к нему и отведя взгляд, а тот, почувствовав в мальчишке необъяснимую резкую перемену, нахмурился. — Марк, зачем ты со мной? Зачем…       Он не смог выговорить «зачем я тебе», но Штейн и без того всё понял.       — Затем, что ты мне нравишься, глупый мальчишка, — ответил он, мягко касаясь пальцами его руки и заставляя развернуться к себе. — Затем, что я люблю тебя.       — Любишь? — неверяще переспросил Ланге. Это всё еще не укладывалось у него в голове. Шансов на взаимность было слишком мало, чтобы он сейчас мог легко принять то, что совсем недавно казалось невозможным.       Повторять Марк не стал — пальцы поднялись выше, крепко ухватили Эмиля за воротник куртки и подтащили к себе, а руки обняли, согревая теплом и помогая окончательно во всё поверить.