Show me your demons

[У Стефана есть младший брат-близнец Том, который как раз-таки и был риппером] Любить Анну Остин равнозначно заключению в камере-одиночке — сидеть, в своих мыслях утопая; время от времени видеть ее счастливый профиль, мелькающий совсем рядом за решеткой, и молиться всем известным богам об их милости. Стефан не неудачник, нет — он друг, безбожник, жалкая чисто-светлая копия Тома, и это хуже крат в сто. Сияющая жарким солнцем Анна ведь достойна лучшего, нежели социопатический маньяк, обрызганный кровью с макушки до пят, но Остин же святая — ей спасти хочется абсолютно каждого, смотрящего жалобно-жалобно и повторяющего о необходимости исправления. Брехня его слова, старший Сальваторе точно знает; он сам Тома исправить, наставить, обуздать пытался — не вышло; провалился с треском; пришлось тогда Монтерей весь от трупов и крови избавлять/отмывать. А сейчас Анна говорит «он хороший» и глаза кошачьи щурит; «он вреда не причинит, Стефан», но Стефан-то знает не понаслышке, что причинит; изуродует; размажет; на части порвет любимую детскую душу, запятнав ее болью и горечью, слишком похожими на листочки вербены на языке. Мужчине тоже хочется кого-то спасти. Но это точно не его младший брат. Том ежесекундно ковыряется ногтем в апельсиновой сердцевине Остин, из мякоти нежных чувств делая сок — Стефан языком давится от собственной рыхлой беспомощности. Анна, наверное, с самого детства мечтала купаться в раскаленном дегте; маленькой дворняжкой валяться у любимых ног; Анна, наверное, всю жизнь хотела ведомой быть каким-нибудь бед боем. Вот только сердце младшего Сальваторе чернее длинной полярной ночи; оно оттягивается вниз к легким таким багряно-ржавым налетом, что ноет по вечерам, завывает, призывает ощутить жар липкой крови на артстократическо-белых пальцах. Стефан думает, может любовь его светлая недостаточно сильна, чтобы подруга-отпечатанная-на-душе смогла разобрать ее путеводный свет во мгле; может это большая луна отпугивает, монстра из недр сознания призывает. Потому что зверь Стефана Сальваторе — это Том Сальваторе, любящий представляться чужим именем. // Когда Анна Остин находит в шкафу Тома женские платья и сумочки, все в пятнах крови, как в дорогом вине; волос пряди цветные, мягкие, шелковистые; фотокарточки подле подароида старенького, каррозией покрытого, на которых изображения настолько уродливо-отвратительные, что к горлу ком отвращения подкатывает незамедлительно, с губ «он же мне обещал» срывается. И плакать хочется, и к старшему — хорошему по-настоящему — Сальваторе хочется. Девушка бежит, потому что пока может — те «модели» со снимков не смогли. А вампир стучит вечером в дверь, у него масса новых новостей, цветы в правой руке и улыбка, в которую брюнетка влюблена была. Но Анна не открывает доктору Джекилу, потому что за ним когда-нибудь да появится мистер Хайд; вампирша устала слишком, ведь после таких, едко-пряных, приходиться не исцелять, а исцеляться; ядро новое искать. У Стефана же на плече уютно и тепло, по-домашнему как-то; сотни лет его будто бы стороной обходят, не пятнают, не марают гнилью — он мальчик-ангел, не иначе; крыльев и нимба только не хватает для полной картины. Анна Остин — тоже ангел; у нее есть все составляющие, чтобы быть лучшей-красивейшей-идеальнейшей небесной девой. И свет от нее исходит невообразимый — зажег же он в Стефане желание стать Хранителем этого самого прекрасного существа на Земле.