Show me your demons

Алек чувствует это несколько недель — как будто время внезапно пропадает, ускользая сквозь пальцы, но молчит. Терпит. Переваривает. Алек бьет под ребра очередного подопытного Валентина рукоятью родного лука, спиной ощущая Джейса, и Иззи, и даже малышку-Фрей с Гэрроуэем рядом, а мир, кажется, перед глазами расплывается неоновыми разводами по прозрачному стеклу разбитых очков неправильного вампира-Льюиса. Дрожью по телу — сдвигом тектонических плит — проходит понимание чужого места, запрятанного между перегидрольно-белых (знакомых) прядей волос. Лайтвуд матерится мысленно — по-другому нельзя, голос женский как-то инородно ощущается до сих пор — и оглядывается медленно. Вокруг лес и люди, дорожная пыль столбом стоит между ветвей зеленых деревьев, а веснушчатый паренек глядит издали обеспокоенно-странно: — С тобой все в порядке, Эр… — вихрь одноминутного пребывания колит темные зрачки, затаскивая охотника обратно в себя, не дает услышать заветное имя до конца. Алек злится, потому что никогда не слышал /ее/ имя полностью — ни слога, ни созвучья, ни переката острых букв на языке. Алек же снова оказывается на той самой площади с сияющей фортис на предплечье и луком, отброшенным за ненужностью в сторону. Он бы никогда так не поступил, не правильно-ответственный Лайтвуд, дышащий тренировкам и обвязанный тетивой по самые гланды. Вокруг смуглой шеи тугой петлей вьется ужас из мыслей о собственной разобщенности. — Эй, друг, можно тебя на секунду? — Гэрроуэй подходит неслышно, озираясь брезгливо по сторонам. Охотник кивает, — То, что ты сейчас сделал. Где ты видел такой тип сражения? — Что ты имеешь в виду? — Алек не понимает; он брови темные изгибает, в кулак пальцы сжимает. — Так охотники не дерутся. Вас бы никогда не научили этим движениям. — Не тяни, Люк. — Каждая стая имеет какой-то свой стиль ведения боя, у каждой есть свои приемы и особенности. — мужчина будто бы специально тянет ценное время, наблюдая за реакцией Лайтвуда. А тот стоит с непроницаемой маской, холодом жжет загорелую кожу. — Так дерутся волки, Алек. Нездешние стопроцентно. Наверное, брюнету стоило бы удивиться, сказать, что в Аликанте могут научить чему угодно и уйти с видом незаинтересованного победителя, но Магнус смотрит так понимающе, так по-щенячьи жалобно, что слова застревают комом. У Лайтвуда, кажется, чешутся кончики пальцев — вот-вот и острые животные когти вылезут в чужом теле. Алек ведь знал это; видел в ночных кошмарах, о которых рассказывал в сумерках Бейну. Самая большая слабость охотника — любовь. Самый большой страх — быть родственной душой низшего, заклеймив себя предателем Конклава. Алек Лайтвуд всегда был правильным и надежным; ему счастливым быть — значит изменить роду, а это невозможно. // Эрика Рейес знает, что ее соулмейт слишком туго вяжет новые бинты на сбитые кулаки и кашляет по утру хрипотцой. Она никому не изменит, однажды отыскав своего охотника.