Show me your demons

Их разделяет всего лишь светящийся экран. И немного десятки километров, но это не главное. Совершенно. На душе у Лидии паршиво. Так, как только может быть, когда хочется абсолютно всего и в то же время — ничего; будто поцелуй какого-то секси-боя соки жизненные высосал и тряпочкой под шины бросил подыхать на окраине собственного же сознания, мол, карабкайся, девочка, барахтайся в себе уязвленной, прошитой холодом изнутри. Только у девочки-Мартин на запястье красная ниточка маячком висит, сигналя куда-то в сторону бесконечного космоса — вдруг от Нептуна отрекошетит и ударит в точно такую же потерянную Элли на другом конце города. Бах…и обвязаны уже два запястья чем-то неделимым, пропитанным годами дружбы, наполненными секретами серебристыми и половиной литров слез. Лидия, за пазухой лису носящая, дергает за вихрастую ниточку не сильно, ощутимо едва задевая отполированным ноготком — горло ей тонкое сдавливает серое что-то липко и замучено. А у Арджент же на плече ворон атрацитовой восседает и слышит это колыхание моментально. И дергает окольцованным пальцем в ответ. Вот вам и связь. — Мне так плохо, пташка. — Да, и мне тошно, радость моя. Я рядом. — Я знаю. Всегда. Одинокая кобольтовая птичка, запертая в четырех стенах, петь сладко не может. Одинокая рыжая лиса, брошенная на произвол, не может более считать на небосклоне звезды. Когда один ведь — не можется толком ни-че-го, а когда вместе — горы белым вереском расстилаются в миг под ногой. Это закон. Непреложный. Неприкасаемый. Бескомпромиссный. И скука/грусть/тоска изматывающая, поделенная надвое, оказывается легче воздушного шарика, мандаринового такого, яркого. Их разделяет всего-то светящийся экран да пара десятков непройденных километров. Связывает же их незримая красная ниточка, вшитая безмятежными подростками однажды в вены, и закон «все мое — твое. даже боль». Лидия Мартин говорит «я люблю тебя». Эллисон Арджент вторит «всегда и навечно». Такая вот дурацкая история о вороне и лисе.