Внушения не прошли даром. Тоска и стыд за своё существование никуда не делись. Что с того, что Брагинский обнаружил маленький динамик в изголовье собственной постели и уничтожил его? Сделанного не воротишь. Первая костяшка домино пала. Процесс запущен.
Сосущее чувство пустоты ни днем, ни ночью не отпускало его. И как бы Брагинский ни заливался алкоголем (неважно каким, в ход шло все, что содержало градус) ничто не могло заставить холодные щупальца непреодолимой тоски убраться из его грудной клетки. Эх, гори всё синим пламенем!
Пожалуйста.
Стоп, Брагинский. Прекрати истерику. Надо держаться. Ради тех, кто еще в тебя верит. Такие еще остались, их было не так уж и мало. Однако и они не показывают этого. Но ты-то чувствуешь каждый робкий огонек любви к России глубоко в их душах. По крайней мере, туда мерзкий сквозняк мира торгашей так и не мог добраться. Это обнадёживает.
Брагинский вслушивался в глухие тоны своего сердца. Иногда ему казалось, что оно молчит.
В глубине дома зазвонил телефон. Его требовательные трели дрелью вворачивались в виски и неприятно отдавали в затылок. Иван поморщился. Ну, кто там ещё? Хотелось, чтобы его никто не трогал, но в то же время Ивану всегда было мучительно оставаться одному. Пока он раздумывал, идти на зов средства связи или гордо проигнорировать, телефон замолчал. Иван дернул уголком рта - недолго же он продержался, кто бы это ни был. Видать, не особо-то Россия и нужен. Ну и хрен с тобой, золотая рыбка...
Откуда взялась эта детская обида, Брагинский не понял, да и не особо и вникал. Лучше вообще не думать, иначе мысли снова пойдут по кругу, а он только-только дошел, так сказать, до состояния почти полного отупения, когда нет ни мыслей, ни эмоций. Его как будто и нет. А вместе с ним как будто нет и его проблем. Нет ненависти, нет тоски. Нет боли.
Иван понимал, что избрал тактику страуса, и чем глубже он погружал голову в песок, тем беззащитней становился его тыл. Но даже в алкогольном угаре он не забывал, сколько в мире существует охотников до его "тыла".
Со всех сторон окружили, падлы. А он один, совсем один. Они же разорвут его на куски! С первого раза не получилось - получится со второго. Не получится со второго - выйдет с третьего. Ну и так далее. Они ж настойчивые. А Иван не железный, особенно сейчас, когда не переставая кровит Чечня, беспокоится Сибирь, а перед глазами до сих пор стоит зверская расправа над Югославией.
Россия с коротким стоном сжал голову руками, взлохматив волосы. Он сейчас мало походил на себя прежнего. Старые спортивки с пузырями на коленях, растянутая белая майка-алкоголичка, больной потухший взгляд из под всклокоченных бровей, весь лохматый, заросший... Брошенный.
Пьяные слёзы обожгли глаза и сдавили горло.
Заверещал телефон. Иван вздрогнул, шмыгнул носом и даже как-то обрадованно вскочил, опрокинув табуретку. Кто бы это ни был, он спас его от очередного витка жалости к самому себе. Брагинский не был размазней, просто времена такие, было действительно тяжело и мутно. Более того, создавалось впечатление, что всем вокруг хорошо, потому что ему плохо. Чуть поморщившись от еще одной вворащивающейся в самый мозг трели, Иван неуклюже двинулся в кабинет, слегка путаясь в собственных конечностях и осторожно собирая попадающиеся на пути косяки. Полтора ящика водки, из закуси - только сушеная вобла. Мда...
Потенциальный собеседник в этот раз оказался намного настойчивее. Но когда Брагинский доковылял по захламлённой и пыльной квартире до кабинета и неверным движением взял трубку, он услышал лишь короткие гудки. Хм, опоздал. С тихим звяком вернул трубку на место и вздохнул. Ну, хоть пробежался.
Но как обидно, почти же успел.
Вечно у него так. Сколько себя помнит - все время опаздывает. Так уж повелось со времен Золотой Орды. Пока маленький Русь буквально выгрызал у судьбы каждый день своей нелегкой жизни, Европа тем временем робко ощупывала мир вокруг себя, изучала его, украшала. Развивалась, укрывшись за хрупкими ванькиными плечиками. И когда Ваня, сбросив цепи, разогнул спину и огляделся, он ощутил, что растерял почти все свои навыки и знания, кроме одного. Он умел ВЫЖИВАТЬ. Орда только это считал полезным.
Телефон снова зазвонил, ещё требовательнее, чем в предыдущие два раза вместе взятые. Иван дернулся от резкого неприятного звука и уже твёрдой рукой взял трубку сходящего с ума аппарата.
- Слушаю.
- Здравствуй, Иван. Все хандришь? - отрывистую манеру речи, в которой таились нотки иронии, невозможно было не узнать.
- Здравствуй, Владимир. Так. Чуть-чуть, - Иван уклончиво хмыкнул.
- Знаю я твое "чуть-чуть", Россия! Ничего ведь не делаешь наполовину! - было слышно, что президент был в приподнятом настроении. - Вот что, закругляйся там, приводи себя в порядок, и чтобы к шести вечера был в Кремле.
- Но сейчас уже без двадцати шесть, Владимир Владимирович! Ты чего? Как я успею? - опешил Иван.
- Я в тебя верю! - и в трубке раздались короткие гудки. Командные нотки в голосе главы государства странно сочетались с весельем, невозможно было отмахнуться.
Выразительно кашлянув, тем самым выразив все свое отношению вот к таким ситуациям, когда ставят перед фактом, не давая времени обдумать и, следовательно, отказать, Иван подошел к шкафу, вытащил большое махровое полотенце с дельфинчиком и направился в душ. Такие методы воздействия были ему знакомы. И что самое возмутительное, в его случае именно они были наиболее эффективными.
Но в глубине души он был рад. А чеканное «Я в тебя верю!» согревало.
Деликатно постучавшись в массивную дубовую дверь, Иван аккуратно приоткрыл ее и заглянул в кабинет. Путин зыркнул на гостя большими глазами, под которыми за неполный год сгустились тени, кивнул в знак приветствия и продолжил писать.
- Молодец, хвалю. Тютелька в тютельку шесть! - сделав последний штрих, расписавшись на какой-то бумаге, он откинулся на спинку кресла, окинул Ивана цепким взглядом. Ивану было неловко без привычной старой шинели. После катастрофы на Баренцевом море он вытащил её, пыльную, в одном месте даже побитую молью, с антресолей, накидывал на плечи, кутаясь от вездесущих сквозняков, к которым стал восприимчив. Теперь же вместо неё на Брагинском был костюм из серой ткани, однако старый шарф всё так же занимал своё законное место на его похудевших плечах, ласково и уютно обнимая шею.
- А в чем дело-то? - спросил Иван, тщательно скрывая ощущение неловкости - было зябко и тревожно без шинели .
- У меня для тебя сюрприз, - с видом заговорщика сказал президент, вставая из-за стола.
Иван со скепсисом покачал головой - что за детский сад? Сюрпризы в такие времена? Да кому они нужны.
- Вот что ты куксишься? Пойдем-пойдем, я знаю, ты оценишь, - довольная предвкушающая улыбка никак не хотела слезать с его лица, - Надо тебя расшевелить. А то всё сидишь, как сыч, в четырёх стенах…
Подхватив Россию под локоть, он уверенно зашагал по коридорам Кремля.
«Видно сюрприз представляет из себя действительно нечто грандиозное,» - подумал Иван. Однако он продолжал с недоумением взирать с высоты своего роста на этого странного человека, который увлекал его в сторону, насколько уже можно было понять, главного концертного зала страны.
Непривычно было видеть президента в таком приподнятом настроении, которое мало-помалу начало передаваться и России. Ему уже не терпелось поскорее узнать, что же его ждет.
Вот и нужные двери. Попридержав Брагинского за локоть, Путин заглянул внутрь, сказал кому-то пару отрывистых фраз, кивнул и поманил Россию за собой. Испытывая необыкновенное для себя волнение, Иван двинулся вслед за президентом. Зал был почти пустой. На сцене стоял хор мужчин и женщин. У Ивана перехватило дыхание.
«Не меньше сотни…» - с благоговением отметил он.
Царила почтительная тишина. Иван на мгновение замешкался, глядя в глаза своих детей, и почувствовал, как холод, все это время сковывавший его сердце, начал стыдливо уползать прочь.
Тем временем они подошли к первому ряду, уселись, и президент кивнул.
- Твой новый гимн, - коротко, без эмоций, сказал он. И через мгновение грянул до боли знакомый аккорд, который тесно переплёлся с не менее знакомой, будоражащей кровь, барабанной дробью.
Быть того не может!.. Всё в нём встрепенулось, как птица, почуявшая свободу.
Россия - священная наша держава!
Россия - любимая наша страна!
У Ивана перехватило дыхание. Эти аккорды! Этот мотив!
А слова были другие. Мягче, светлее. Но Иван не был уверен, нравятся ли ему перемены, и всё же…
«Мои вы хорошие.»
Могучая воля, великая слава -
Твое достоянье на все времена!
Да, мы еще повоюем. Есть еще порох в пороховницах! Иван чувствовал, что улыбается. Мотив мощного гимна Советского Союза будто сильными отеческими руками поднимал его, заново родившегося, к солнцу. Глаза поющих сияли звёздами. И Россия поверил, что теперь все будет хорошо. Не сразу, но будет. Все будет.
Славься Отечество наше свободное,
Братских народов союз вековой!
Предками данная мудрость народная
Славься, страна, мы гордимся тобой!
Глаза зажгло.
«Я тоже вами горжусь...»
Путин повернулся к Брагинскому для обмена мнениями, довольно подбоченившись, и замер, увидев, как дрожат слёзы в невообразимо ярких глазах.
Одна ты на свете! одна ты такая!
Хранимая Богом родная земля!
Россия не заметил, как одинокая слеза, сверкнув, всё-таки прочертила дорожку по его щеке, и, прижав руку к груди, чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Сердце, живое. Бьется миллионами сердец его детей. Лица хористов тоже блестели от слез, но они мужественно продолжали петь, наполняя каждую ноту, каждое слово любовью к Родине.
Нам силу дает наша верность Отчизне.
Так было, так есть и так будет всегда!
- Так будет всегда, - шёпотом подхватил Россия, улыбаясь. Он весь подался навстречу певчим. Мелодия манила его, пронзая каждую клеточку его тела материнской любовью. Он не заметил, как поднялся на ноги. Не видел, как плечом к плечу с ним встал Глава страны, положа руку на сердце. Не было в этом жесте ни напускной торжественности, ни демонстративности.
Просто у него вдруг тоже сладко защемило в груди.
Хор сиял в своих белых одеждах.
Последний припев зазвучал мощно, монументально, и каждый в зале почувствовал, что совершается нечто великое. Волшба.
СЛАВЬСЯ ОТЕЧЕСТВО НАШЕ СВОБОДНОЕ!
Иван ощущал, как к нему тонкими золотыми струйками возвращается Сила. Сила русской Любви, та самая непобедимая сила его Народа.
СЛАВЬСЯ,СТРАНА! МЫ ГОРДИМСЯ ТОБОЙ!
***
На следующий день поднялся гвалт, который оказался для Брагинского полной неожиданностью. Раздались возмущенные вопли отдельных деятелей искусства. Они заявляли, что никогда не признают сталинский гимн гимном своей страны. Кто-то даже отказывался стоять во время его исполнения.
Россия молча удивлялся. Зачем они так говорят? Но несмотря ни на что он находился в необычайно благодушном для себя настроении, сидел с удочкой около лунки на ближайшем озере и с отстранённым любопытством вслушивался в речи, идущие в разрез с его собственным мнением.
"Затея возвратить в государственный обиход музыку бывшего советского гимна вызывает у нас отвращение и протест! Глава государства должен ясно осознавать, что миллионы сограждан, включая голосовавших за него, никогда не станут уважать гимн, попирающий их убеждения и оскорбляющий память жертв советских политических репрессий!" *
Теперь он находился на собрании по поводу утверждения государственной символики. Начинала болеть голова, будто киркой постукивали по черепу. Иван знал, чем это может обернуться, но беспокойства не ощущал. Покричат – успокоятся. Против большинства им ничего не сделать.
Путин был невозмутим. Он внимательно выслушивал каждое мнение. Его критиковали, даже Борис назвал возвращение гимна ошибкой.
«Молчал бы уж, Боря!» - с раздражением подумал Иван.
Наконец Президент РФ взял слово:
- Допускаю, что мы с народом ошибаемся, - сказал он, переглянувшись с Брагинским. Их лица излучали одинаковое вежливое благодушие, а в глазах плясали чертенята. - Но я хочу обратиться к тем, кто не согласен с этим решением.*
Его негромкий спокойный голос обладал каким-то гипнотизирующим действием. Ещё пару минут назад присутствовавшие в зале заседаний взахлёб, потрясая руками, почти не помня себя от избытка эмоций, противились возвращению гимна на музыку Александрова. Теперь же в зале повисла полная внимания тишина. Иван восхитился умению этого человека работать с большим количеством народа. Он говорил немного. Его слова были просты и искренны.
- Я прошу вас не драматизировать события, не возводить непреодолимых барьеров, не жечь мостов и не раскалывать общество в очередной раз. - Иван согласно кивнул. В головной боли мало приятного. Особенно, если она угрожает жизни.
- Нам следует гордиться российской историей. - меж тем продолжал Глава государства. - Всей, без каких-либо изъятий. В российской истории не было совсем уж провальных моментов, в каждом периоде было и плохое, и хорошее. Если мы согласимся с тем, что нельзя никак использовать символы предыдущих эпох, в том числе эпохи советской, то мы тогда должны признать, что целые поколения наших сограждан, наши матери и отцы прожили бесполезную, бессмысленную жизнь, что они прожили эту жизнь напрасно.*
Аудитория потупилась. Выдержав небольшую паузу, дав обдумать последнюю фразу, Президент продолжил:
- Я не могу с этим согласиться ни головой, ни сердцем. В нашей истории уже был период времени, когда мы всё переписали заново.*
Иван вдруг понял, что гимн они отстояли.
