Последний полет

"Усни – и да приснится тебе сон, который видит этот мир."

- Ты… в самом деле… хочешь это… знать? – обычно бесстрастный голос Поющей Льдинки был настолько странным, что я перепугалась. - Разумеется, только если это не нарушает правила, - меньше всего на свете мне сейчас хотелось злить существо, у которого я сидела в теплой складке на животе. И не только потому, что, при желании, снежный дракон мог порвать меня на половинки, не приложив ровно никаких усилий! - Нет… это не нарушает, - видимо, я сказала что-то то, поскольку Льдинка почти тут же успокоилась и вернулась к прежнему занятию – формированию ледяных накогтников… ну, или как это назвать – когда дракон своим дыханием сперва превращает переднюю лапу в глыбу льда, а потом осторожно, драгоценным каменным лезвием (которое подарила ей я) полирует все это бесформенное нечто до состояния острых лезвий на кончике каждого пальца? – Но я… удивлена. Обычно… мало… кто… из… чужаков… интересуется… такими… вещами… Вам уже скучно это читать? А мне пришлось это слушать! Ибо при всех своих достоинствах снежные драконы были просто аномально задумчивыми существами. Чтоб меня Типера кошмарами замучила – когда я впервые угодила к ним в гости, то сперва жутко обижалась, пока не поняла, что засыпание через каждые пять минут и столь же внезапные пробуждения для них являются нормой вещей, и обижаться на такое – все равно, что пытаться отучить кентавра постоянно что-то жевать, а русалку – рассуждать о своих чу-у-удных волосах… да, да, я поняла, что они замечательные! И мне пришлось терпеливо ждать, молча взывая к милости Айхарры, пока, наконец, через добрые десять минут Льдинка не закончила: - Я… могу… показать. - Была бы очень признательна, - стараясь выговаривать слова максимально четко, ответила я – порой снежные драконы просто не понимали, когда я пыталась что-то отбарабанить в своей обычной манере… однажды мне пришлось повторить одну и ту же фразу семнадцать раз! – Это далеко? - Нет, - огромные темные глаза прикрылись внутренними веками – видимо, Льдинка отошла от удивления, и практичный вопрос о расстоянии вернул ей благодушное настроение, - Близко. Идем. - Вся в предвкушении, - пробормотала я, после чего, надвинув меховой капюшон на самые глаза, нырнула в теплую сумку. Пушистик, все еще больше похожий на комочек бархатистой кожи, сонно моргнул, едва я оказалась к нему вплотную, но не стал возражать, и когда его огромная мать, поднявшись с места, неторопливой поступью направилась к выходу из логова, детеныш снова зажмурился, погружаясь в сладкий сон. Признаться честно, когда я только угодила к снежным драконам, и старшая самка колонии совершенно серьезно предложила мне поселиться в ее сумке, это уже звучало довольно странно… но еще меньше я ожидала, согласившись-таки залезть внутрь, обнаружить в этой самой сумке ее законного владельца! Нет, правда – я чуть сама не прыгнула в лапы Ксершу, когда меня кто-то поскреб по спине крохотными коготками, и лишь позже, подслушав разговор Льдинки с младшей соплеменницей (Айхарра, какие же они неторопливые…), мне удалось выяснить, что ни одна другая драконица подобной роскоши мне предоставить не смогла бы. Будучи на редкость крупными и, как следствие, прожорливыми существами, снежные драконы едва-едва могли прокормиться на заледеневших полях своей родины, так что новые детеныши появлялись лишь после того, как кто-то из членов колонии умирал – от болезни, на охоте или просто из-за несчастного случая, которые были обычным делом. Редко кому удавалось дожить до того срока, после которого дракона начинали звать Спящим, а статус его начинал походить на королевский: Спящий первым кормился у добычи, первым занимал место для сна и первым же нарекал имя новому дракончику – ибо Спящий знал больше всех, помнил больше всех и лучше всех подходил как пример для подрастающих малышей. Узнать такого дракона было нетрудно: он был единственным, в обращении к которому Льдинка неизменно приседала, дабы казаться меньше ростом, и перед каждой фразой произносила крайне сложный для подражания звук – нечто вроде горлового «ум-м-мах», при котором все ее тело сотрясала мелкая дрожь. В общении с другими взрослыми драконами – Дремлющими – ничего такого не наблюдалось, а уж молодежь, которых здесь не то с насмешкой, не то жалостливо называли «бессонными», и говорить нечего – после того, как малыш окончательно покидал сумку и до того, как его объявляли взрослым, положение молодых дракончиков немногим отличалось от положения животных или слуг, что работали исключительно внутри ледяной пещеры, служившей снежным драконам логовом. И лично я долго не могла разобраться в причинах подобного поведения – ну, не привыкла я как-то, что драконы, среди которых появление детеныша случается далеко не каждый год, так скверно относятся к собственным отпрыскам! И пришлось немало поломать голову, строя гипотезы одна другой безумнее, от странной религии до неких моральных устоев, не позволяющих воспринимать все, что крупнее коровы, но меньше дракона, за достойную уважения форму жизни… однако, спешу признать, даже самые смелые версии оказались далеки от истины! Детеныши драконов, выбравшиеся из сумки, но не ставшие Дремлющими… попросту бесполезны для колонии. Серьезно! Я, признаться, тоже удивилась. Но, клянусь бородой Демалата, так оно и есть. Ибо, будучи наследниками теплокровных существ, как я, вы или любой другой дракон в любом известном мне мире, снежные ящеры отличаются в одном очень важном вопросе: словно мягкая глина, они подстроились под уникальные особенности этого заледеневшего края и сами стали беспробудно-холодны, лишь каким-то чудом удержавшись на грани жизни и глубокого черного сна, который мы зовем смертью. Однако детеныши их, как это и положено дракону, вылупляются из яиц, требовательных к теплу и материнской защите, так что, дабы уберечь драконицу и детеныша от дискомфорта, после наступления беременности у будущей родительницы начинает стремительно расти толстая мягкая складка на животе, в конце концов образующая плотную сумку. Именно туда сразу после откладывания попадает яйцо, из которого позже вылупляется крошечный и на удивление горячий дракончик, что еще несколько месяцев почитает сумку за родной дом и надежное убежище от ледяного ветра. Лишь после того, как малыш становится слишком крупным, чтобы драконица могла без труда таскать его с собой, драконыш окончательно расстается с матерью и начинает осваивать внешний мир… иногда успешно, иногда не очень – я вам говорила, что большая часть смертей среди драконов приходится на подростков?.. Ну, вот, сказала… К счастью, от выхода из сумки до становления взрослым проходит не так уж много времени, по меркам драконов – около двух-трех лет, после чего наконец-то справившийся со своей раздражающей взрослых «горячностью» дракончик вливается в местное общество ме-е-едленных и невозмути-и-имых флегматиков, больше похожих на… Яу-у-уч! - Мы… прибыли, - жесткие ороговевшие губы Льдинки недовольно приподнялись, показывая острые, как сосульки, желтовато-белые зубы – наверняка теплый воздух, вырвавшийся из сумки, показался ей густым паром над котелком кипящей воды, - Не… передумала? - Ни за что! – как можно оптимистичнее заявила я, тут же высовываясь наружу – у-у-у, какая же тут холодина! Драконица наклонилась, без малого опустившись на все четыре конечности, чтобы дать мне возможность выбраться наружу, чем я тут же и воспользовалась, спрыгнув на толстый слой льда. Стены, впрочем, у пещеры оказались каменными, и это меня немало удивило – настоящий камень в этом мире был такой редкостью, что, по сути, единственной «валютой», позволяющей драконам время от времени проводить обмены между колониями, были осколки гранита или обсидиана, отполированные и заточенные наподобие ножей. Нужны они были, естественно, не для охоты – слишком дорогой инструмент, чтобы им швыряться – а для обработки льда, с помощью чего снежные драконы строили жилые пещеры, высекали удивительные скульптуры (большую часть которых мое воображение просто отказывалось воспринимать… наизнанку выворачивало) и придавали плодам своего ледяного дыхания разнообразнейшие формы – от уже упомянутых мною ножей на пальцах… …до неподвижно застывших статуй, замерших в ледяных стенах, как экспонаты в Королевском музее под толстым непробиваемым стеклом. Склоненные шеи, свитые кольцами хвосты – и густая белая шерсть, которую словно бы развевал набежавший ветер. Они застыли в различных позах, кто как – кто лежал, свернувшись клубком, кто сидел на задних лапах, будто о чем-то размышляя, кто стоял неподвижно, вытянувшись во весь свой огромный рост и внимательно рассматривая что-то, лежащее за пределами моего поля зрения – целый мир неподвижных ледяных существ, похороненных в общем ледяном саркофаге. - Потрясающе, - прошептала я, протягивая руку к ближайшему дракону, чьи полуприкрытые веками угольно-черные глаза, казалось, еще не утратили блеск жизни… признаться – было удивительно натолкнуться на холодную гладкую поверхность, начинавшуюся всего в пальце от этого древнего создания, наверняка умершего еще до моего рождения, - И здесь… все? - Да, - голос Льдинки поражал равнодушием, и она даже зевнула, продемонстрировав бледно-розовый язык и дышащую ледяным паром глотку, - Здесь собираются… те… кто не справился. Кто… подвел нас. - Подвел? – я удивленно подняла голову, - В каком смысле? Что они сделали? - Они… ушли. Какое-то время мы молчали. Обе. - То есть… ушли? – наконец, нарушила я молчание, заставив снежную драконицу, вздрогнув, уставиться на меня своим бесстрастным взглядом, - Они же умерли, верно? - Да. - Тогда… я не понимаю, Льдинка. - Это потому… что ты не принадлежишь… нашему миру, - даже с некоторой доле высокомерия ответила та, - Эти… существа… должны были остаться. Вот этот, - величаво указала она на другого дракона, что лежал на брюхе, отвернув голову куда-то в сторону и, вроде бы, выглядел совершенно нормально… только вот аккуратные треугольные уши, едва видимые в плотном меху, были чуть заметно отклонены назад… мелочь, да? А вот в мире снежных драконов, с их потрясающей невозмутимостью, даже такое проявление эмоций было подобно звонкой пощечине, - наставником был. Учил. Должен был… помочь… мне… стать Дремлющей, - если бы голосом можно было замораживать воздух, я бы уже присоединилась к этим статуям, - Но не справился. Ушел. - Он не захотел тебя учить? Почему? - Не знаю, - драконица слегка повела носом – в нашем исполнении она бы пожала плечами, - Когда Спящие достигают… - еще один невнятный звук, - они… становятся… хрупкими. Не каждый может… видеть сны… погружаться в дыхание мира… и при этом оставаться живым. Балансировать… бежать по тонкому слою льда между сном и явью. Мой… этот… не смог. Он уснул. Навсегда. Когда должен был… учить! - Льдинка… - Прошу прощения, - кажется, драконица и сама не ожидала от себя такого всплеска эмоций – она тут же нахохлилась и отступила, явно укоряя себя за вспыльчивость, - Я чуть было… не проснулась. Идем. Здесь нечего делать. - Но как же они? – я посмотрела на эту застывшую панораму, живую картину, застывшую во льду, - Они когда-нибудь проснутся? - Нет. Они спят, пока дремлет мир. Они видят сны, которые видит он. Они проснутся только когда… придет конец. И не останется больше ни Спящих, ни Дремлющих. Никого. - Это… звучит ужасно. - Это наша судьба, - треснувший покров величественной невозмутимости восстановился, и Поющая Льдинка вновь посмотрела на меня своими холодными глазами, которые никакое тепло не смогло бы согреть, - Однажды… все изменится. Но до тех времен… мы будем… жить. До тех самых пор… «…пока последний сон не станет кошмаром». Тут невольно поежишься. Конечно, вести записи на гладкой плите льда, прижимаясь спиной к чуть шевелящейся в такт дыханию куче холодного меха – Каилле не пожелаешь (Каилла… Айхарра, не дай мне заскучать и по ней!), но все же дело тут, скорее, не в температуре. Те драконы в пещере… Забытой пещере, как можно приблизительно перевести ее название – неужели все они просто умерли? Может быть, я и преувеличиваю, но все же мне почему-то казалось, что у взрослого снежного дракона, достигшего возраста Спящего, просто не остается причин умирать, так что, чисто теоретически, они могут жить вечно… тогда почему? А еще этот учитель Льдинки… Он сидел так, словно только что прервал разговор, и вовсе не было похоже, что он спал. Напротив – его уши, поворот шеи, то, как круто изогнулся кончик хвоста… знаю, знаю, я склонна преувеличивать, но все же это выглядело так!.. Еще одна волна дрожи. Это выглядело так, словно его насильно отправили в сон. Может быть, кто-то еще из Спящих… или сама Льдинка? Что он сказал ей такого, чтобы она осмелилась напасть на него и до скончания веков заковать в ледяной панцирь? Наверное, я никогда не узнаю. И уж точно мне не стоит спрашивать, ибо жизнь в этом ледяном мире стоит так мало… Так что мне лучше перестать думать об этом. И навеки забыть эти бездонные черные глаза, молчаливо разглядывающие меня из-за ледяной стены.