Последний полет

"Когда настанет твой час, сбрось оковы тела, дабы легким облачком устремиться в небеса..."

- Скорее, скорее! – Ти-Ла толкала меня в спину, чуть ли не упираясь туда лбом, пока я, такая неуклюжая, пыталась вскарабкаться по скалистой «лестнице», больше похожей на груду кое-как нагроможденных камней. Большая часть группы уже ушла вперед, втянув голову в плечи и стараясь не оборачиваться на отстающих, так что очень скоро мы с моей опекуншей оказались в гордом одиночестве. - Скалы Томинако, какая же ты неповоротливая! – шипела драконица, помогая мне взобраться еще на пол-локтя выше (вам кажется, что это немного? Вы не видели, насколько отвесной была эта скала!), - Говорила же тебе, не надо ходить с нами! - А что поделать, если мне интересно? – пришлось прибегнуть к стандартному способу уламывания небесных драконов – притвориться маленькой и глупой, после чего девять из десяти ящеров растекались сладкой лужицей, ибо к детенышам в горном племени отношение было крайне внимательное. Что, в общем-то, неудивительно – несмотря на срок жизни в пару сотен лет (примерно…), малыши у этого народа появлялись редко, и каждый новый дракончик становился неофициальным центром племени, объектом внимания всех без исключения самок и кое-кого из самцов. С пухлым, крикливым и, что говорить, довольно-таки страшненьким дракончиком первые десять лет (именно столько длился период младенчества) носились все, так что малышня могла делать все, что ей в голову взбредет – дергать усы у стариков, играть священными камушками гадалок, строить из циновок «дом» посреди ущелья – взрослые реагировали на все эти выходки с титаническим спокойствием, и единственным «наказанием», что я от них видела, было встать и, стряхнув шалуна, перебраться на другое место. Признаться честно, меня такая система воспитания просто убивала – я с ужасом представляла, что может вырасти из подобного чуда, которому позволено абсолютно все (ну, разве что кроме опасных вещей… но и тут драконы отличились: если их чадо подбиралось к костру или кипящему супу, наблюдавшая за ним мать, самое большее, осторожно отодвигала малыша хвостом, а куда чаще просто испуганно щелкала – и дракончик убирался сам), пока, наконец, мне не объяснили, что таков период «познания», когда ребенок только знакомится с окружающим миром. После достижения десятилетнего возраста отношение взрослых резко менялось, и начинался период «обучения», когда дракончик должен был понять свое место среди окружающих сородичей и начать сопоставлять свои поступки и реакцию других драконов. Никакой вседозволенности – если раньше малыш мог целыми днями забавляться, то теперь его не стеснялись нагружать работой – и, что самое удивительное, он делал ее с завидным рвением! Очевидно, свою роль играли браслеты – каждый дракон в племени носил определенное количество браслетов, причем все они были не просто украшением, а некими посланиями к окружающим, сообщавшими жизненно важную информацию о своем владельце. Так, например, младенцы носили только одну простую кожаную полоску вокруг левого запястья – «чистый» браслет, а вот отпраздновавшим десятилетие родители дарили уже украшение с одним узелком. Следующий по счету браслет дракончики уже плели сами – надевший его считался взрослым, становился полноправным членом племени и имел голос на общих собраниях, так что ничего удивительного, что подростки так стремились как можно скорее его получить! Остальные браслеты уже мало относились к возрасту, и скорее отражали положение дракона в племени: состоит ли пара в браке, есть ли у них дети, сколько отростков было на рогах первого убитого охотником прыгуна – или же просто свидетельствовали о настроении владельца или его желании запомнить какой-то приятный день из своей жизни, о котором не грешно будет вспомнить долгими зимними ночами. Браслеты передавались в качестве посланий, браслетами отмечали виноватых и отличившихся, браслеты носили малыши и совсем уже старые драконы – признаться, поначалу я совершенно обоснованно опасалась, что и за всю жизнь не запомню всех этих бесчисленных сочетаний, количеств рядов, цвета бусин, фактуры материала, узелков, раковин, перышек!.. Ну, впрочем, теперь я точно знаю, что означает совершенно белая полоса, лишенная каких-либо украшений. Ведь правда же, Кор-Та? И я все-таки оглянулась – как раз вовремя, чтобы заметить тяжеловесную тень, неторопливыми кругами спускавшуюся в долину. - Не стой! – Ти-Ла, и без того не отличавшаяся излишней покладистостью, окончательно разуверилась в моей разумности, и на этот раз удар ее лба был куда ощутимей – право, как только хребет мне не сломала! – Проводник уже забрал душу Кор-Та – смотри, как бы твою не прихватил! «Ну да, разбежалась, - фыркнула я про себя, - Уж мою-то тушку ему придется долго на кусочки рвать, чтобы сожрать целиком!» Впрочем, озвучивать свои богохульные мысли я не стала. Как говорится, не лезь в чужую веру – целее будешь. И коли местным дракончикам, самый рослый из которых был мне по плечо, нравится считать гигантских четырехкрылых падальщиков «проводниками», забирающими души их умерших родичей прямиком на небеса – пусть считают, Ксерш с ними. В конце концов, это еще не самое странное поверье из тех, что я знаю, да и местные стервятники, при всем своем отвратительном характере, все же были не настолько уродливы, чтобы морщиться при одном лишь их появлении. Откровенно сказать, эти твари казались мне даже, в своем роде, красивыми: безупречно-белые, покрытые гладким оперением, плотно прилегающим к телу, они величаво парили над горами на всех четырех своих крыльях, грациозно перетекая с одного восходящего воздушного потока на другой и спускаясь вниз только для кормежки или размножения. Неудивительно, что в верованиях местных драконов проводники занимали особое положение, и за убийство одной из этих огромных птиц (пусть даже и случайное) от сородича отворачивались, как от проклятого, считая, что после смерти ему уже не побывать на небесах – проводники тут же узнают убийцу и откажутся поднимать его в обитель праведных, а душе несчастного придется вечно скитаться по земле, не зная ни покоя, ни прощения. В конце концов такой дракон обычно уходил из племени на верную гибель – во всяком случае, сколько я ни расспрашивала, мне ни разу не довелось слышать ни о каких отшельниках, живущих вне племени. Не факт, конечно, что их не было совсем – несмотря на всю свою честность и повсеместное презрение к лжи, драконы в совершенстве овладели тонким искусством недомолвок, так что утверждение «Вне племени драконов нет» могло трактоваться тысячью и одним различными способами: от «Даже ушедший из племени остается его частью» до «Я не знаю». Как следствие, доверять ЛЮБЫМ словам, даже самым безобидным, следовало с опаской: обычное «Сегодня птички току разлетелись из гнезда» могло означать «Я поссорилась со своим супругом», а сказанное невзначай «Даже золотая сосна знает свое время»… Ты хотел предупредить меня, друг мой? «И да, и нет», - я почти услышала, как старый дракон, покрытый шелушащейся чешуей, негромко засмеялся, поудобнее устраиваясь на циновках. Несмотря на разницу в возрасте – мне недавно исполнилось двадцать два, а ему уже перевалило за вторую сотню – этот мудрец никогда не держал меня за несмышленыша, однако привычки вечно выражаться загадками это не отменяло. Спросить совета у старейшего дракона в племени означало вступить в увлекательную игру, когда явно развлекающийся ящер задавал наводящие вопросы, вынуждая собеседника самого приходить к правильному ответу. Беседа могла затянуться на несколько часов, и по ее окончании я порой ощущала, что моя голова вот-вот лопнет от избытка загруженных в нее знаний, но никогда не жаловалась и не сердилась на старика за его причуды. Общение с ним, вечно улыбающимся и готовым отвлечься от своих дел ради любой интересной мне мелочи, полноценно заменяло несколько вечеров у общего костра, когда нужное мешалось с ненужным, и приходилось чуть ли не конспектировать тараторящую драконью речь, надеясь впоследствии выделить из общего «шума» что-нибудь полезное! Спокойный и внимательный, с удивительно музыкальным голосом, Кор-Та был изумительным рассказчиком, и я чуть ли не за уши вытаскивала себя из полумечтательного состояния, чтобы, стерев с лица идиотскую улыбку, торопливо начиркать в записной книжке пару строчек, после чего вновь погрузиться в увлекательное повествование о двух братьях-драконах, решивших отправиться на поиски похищенного солнца, или рассказ о прекрасной драконице, ткущей наряды птицам и зверям, но у которой – вот беда! – не нашлось цветных ниток для оперения проводника… Истории были простые, наверное, даже глупые, но в устах Кор-Та это было неважно: этот дракон смог бы и самую скучную лекцию в Академии прочитать так, чтобы студенты сами бежали к нему на занятия, поэтому, проснувшись сегодня утром, я была совершенно уверена: вечер, как и обычно, проведу в его шатре, рассевшись у костра и потягивая травяной чай, с ощутимым запахом лимона, вдыхая дым сгорающих цветов и слушая, слушая, слушая – пока закрывшиеся веки не отгородят меня от остального мира, и посмеивающийся старец не отправит меня спать. Я была совершенно уверена, что он успеет рассказать мне не одну историю. Я совсем не ожидала, что вчерашняя легенда о сотворении мира и появлении в нем первого дракона окажется последней. Но – однако же. Я помнила его полным сил и жизни… разве что чуть тяжелее, чем обычно, опирающимся на свой посох, но в трепещущем свете огня и не такое может привидеться, так что я не придала своим наблюдениям особого значения. Кор-Та казался мне вечным – казалось, что даже если целый мир рухнет, он выживет, и встретит меня своей обычной улыбкой: «А, быстроногая, востроглазая! Снова пришла послушать мои истории? Ну садись, садись – сегодня я расскажу тебе про один маленький камушек, что решил одолеть гигантский валун и занять его место на вершине самой высокой горы…» Я ошибалась. И вот первый из насытившихся проводников, запятнавший белоснежный саван драконьей кровью, тяжело поднялся в воздух, кругами набирая высоту. Его отвисшее брюхо и выпачканная алым пасть была видна даже отсюда, но я опять не испытала отвращения – скорее просто легкую грусть. Каменистая горная почва не позволяла драконам хоронить своих покойников так, как это принято у людей, однако не думаю, что их способ хуже нашего: в конце концов, с точки зрения их веры, разве это не высшее благо – позволить проводникам отвести душу в поднебесье, заплатив за проход пустой оболочкой, отжившим свое старым телом? Во всяком случае, не мне их судить. И, глядя на белоснежную птицу, уже почти исчезнувшую из виду, я, несмотря на весь свой скептицизм, почти видела чуть заметную тень, обхватившую проводника за шею… Хотя, скорее всего, мне это просто почудилось.