Высокие небеса Тулузы

Год 1775. Сентябрь. Ночью над городом пронесся ветер. Стук ветвей по стеклу и жестяному подоконнику разбудил месье Морана. Миновали июль и август, лето уходило, осыпая провинцию созревшими плодами и дождями - шумными и быстрыми, урчавшими в водосточных трубах и бурными потоками извергавшимися из разинутых пастей медных драконов. Изнемогавший от жары город с нетерпением дожидался прихода осени, праздников виноградного сбора, начала нового театрального сезона и поры деревенских свадеб. Франсуа Моран лежал в темноте, укутавшись в атласное одеяло. Безучастно следя, как серые прямоугольники окон в обрамлении гардин наливаются призрачно-белой матовостью близящегося рассвета. Из темноты проступали отдельные предметы обстановки - угол шифоньера, изящный завиток на подлокотнике кресла, очертания стола. Теперь эти покои принадлежали ему, а он - он всецело принадлежал монсеньору де Лансальяку. Актер прекрасно сознавал продажность своего ремесла. Месье Моран не раз видел, как заключались сделки и чем оплачивались выгодные роли - но впервые ему довелось пройти через это самому. Никакие ванны с ароматическими порошками не могли смыть незримой грязи с его тела. Грязи, въевшейся и разъедающей душу исподволь, как ржавчина грызет железо. Долгими бессонными ночами Франсуа блуждал в запутанном и зловонном лабиринте собственной души, беспомощно пытаясь осознать - как же так вышло? Как из веселого, открытого, искренне влюбленного в жизнь и ее радости юнца он превратился в утонченно-замкнутое создание? Раньше актер вскакивал с первыми лучами солнца, теперь - подолгу валялся в постели. Отдых не приносил облегчения. Он ощущал себя разбитым, уставшим и вялым, слегка оживляясь только к вечеру, ожидая, когда за ним пришлют от монсеньора. Франсуа не хотелось читать - хотя в его распоряжении была огромная и со вкусом подобранная библиотека. Не хотелось писать - все, что выходило в эти месяцы из-под его пера, было преисполнено скучливой тоски. В первые дни пребывания в архиепископском дворце он вынашивал планы побега - пока не обнаружил, что за ним ненавязчиво, но пристально следят. Он хотел умереть, покончив с собой - но тут вмешалось здравомыслие. Упрямо и назойливо доказывая: не будь же глупцом, Франсуа! Кому из твоих знакомцев хотя бы раз в жизни подворачивался такой великолепный шанс? У тебя есть все, о чем может мечтать человек твоего происхождения и твоего ремесла! Ты хотел отыскать покровителя - ты его нашел, да еще какого! Тебе даровали крышу над головой, роскошный стол, наряды от дорогих портных и бездонный кошелек, откуда можно черпать полной горстью! Какого ляда ты жалуешься и скулишь? За любое покровительство необходимо платить, ибо никто не творит добро просто так, по склонности душевной. Франсуа расплачивался за роскошное проживание, еженощно потакая изобретательности его эминенции. Перезнакомившись со всеми образчиками обширной эротической коллекции монсеньора и привычно обнаруживая по утрам засохшие капли крови на изнанке шелкового нижнего белья. Повторить свой подвиг и самолично поиметь любимчика де Лансальяку удалось всего единожды, но преподобный показал себя требовательным и искушенным зрителем. Любимым представлением его высокопреосвященства была сценка с зеркалами. Актеру надлежало встать перед позолоченным трельяжем в рост человека, дотошно повторяющим всякое его движение, и постепенно разоблачаться. Когда на Франсуа оставались лишь чулки и сорочка, монсеньор заботливо подсовывал ему одну из своих игрушек. Обычно это был отлитый из бронзы и тщательно отшлифованный фаллос античной работы, которым месье Морану и надлежало удовлетворить себя. С надлежащей страстью и прилежанием, стонами и выразительными телодвижениями, дабы на сияющей зеркальной глади остались мутноватые разводы выплеснувшегося семени. Иногда преподобный язвительно интересовался, о ком мечтает в эти трогательные моменты его падший ангел - может, об отце Антуане? Так викарий в отъезде. Но когда-нибудь он непременно вернется в Тулузу. Ему будет приятно взглянуть на успехи бывшего подопечного. Только не забивай себе голову мечтами о любви, Франсуа. Это была всего лишь сделка. Оказавшаяся для тебя, сын мой, очень выгодной. Франсуа и сам не знал, как ему теперь относиться к Шарлю д'Арнье. Его тело помнило долгие, безумные ночи и беспечно-счастливые дни, прикосновения опытных рук и нежных губ. Его душа стремилась воссоединиться с первым мужчиной в жизни бродячего актера - показавшим ему, какой сладкой и головокружительной может быть любовь. Но рассудок упрямился. Рассудок напоминал: в злосчастный вечер д'Арнье не вымолвил ни слова протеста. Не попытался силой увести Франсуа из дворца, не выступил против своего патрона. Шарлю д'Арнье, как и месье Морану, нужно было делать карьеру и добиваться места под солнцем. Молодой викарий не стал портить хорошие отношения с высокопоставленным покровителем ради потрепанной чести какого-то фигляра погорелого театра. Д'Арнье склонил свою гордо посаженную голову, покорившись воле преосвященного - и уехал. А месье Моран остался, просыпаясь от чувства горькой утраты и бесконечного одиночества, машинально вытягивая руку - и находя на широкой постели лишь пустоту. Д'Арнье больше не было рядом. Был только монсеньор де Лансальяк с его неутолимой старческой похотью. Волей-неволей Франсуа пришлось вынужден признать, что вмешательство его эминенции изменило судьбу юного лицедея к лучшему. Он честно старался исполнять свои обязанности, не жаловался во время ночных игрищ, учась искусству изображать подлинную страсть и боль, умению доставлять удовольствие партнеру и поддерживать игривую беседу. Сознавая, что его шлифуют и гранят, словно найденный в рудных копях драгоценный камень, отсекая лишнее. Осмеливаясь роптать лишь когда его эминенция слишком уж усердствовал со своей живой забавой, забывая, что перед ним человек из плоти и крови. Порой дело доходило до оплеух - и Франсуа потом приходилось долго вымаливать прощение. Однажды монсеньор посулил высечь болтуна за неумеренное злоязычие - и выполнил свою угрозу, да так, что Франсуа потом несколько дней отлеживался кверху задницей, шипя сквозь зубы и изощряясь в проклятиях по адресу его эминенции. Театра тоже больше не было. После премьеры «Сердца тирана» де Лансальяк щедро расплатился с нанятыми актерами и распустил собранную труппу. Франсуа не знал, что сталось с ними - кокетливой белокурой Терезой и задумчиво-серьезной мадемуазель Годен. С исполнителем роли Британника, чернявым и лохматым Мари-Раймоном, любившим позубоскалить и в своем увлечении театральными страстями иногда производившим впечатление человека не от мира сего. С мадам Бассерив и месье Мэзоном, старшим над легионерами. Франсуа хотел вновь встретиться с этими людьми, которые помогли воплотить в жизнь его невероятный замысел. Надеялся опять выйти с ними на сцену - но монсеньор мягко воспрепятствовал любым намерениям месье Морана побывать в городе. Де Лансальяк совершенно не желал, чтобы его подопечный шатался по улицам и водил неподобающие знакомства. Он хотел, чтобы Франсуа всегда был у него под рукой. Составляя его преосвященству компанию за завтраками и обедами, развлекая беседами о высоком и самим фактом своего присутствия. Де Лансальяку нравилось мимоходом трепать Франсуа по щеке, запускать пальцы в его вьющиеся локоны, наблюдать за ним - даже когда Франсуа просто сидел за книгой, рассеянно перелистывая страницы, или печально созерцал сквозь окно бурление жизни на городской площади. Вот и сегодня, приглашенный к обеду, Франсуа безучастно вертел в пальцах чашечку тонкого фарфора с золотым ободком, не уделяя никакого внимания выставленному на стол обильному угощению. Облака разошлись, над Тулузой сияло безупречно-голубое осеннее небо. Франсуа видел скопление крыш и башен, темные купы зелени с пятнами первой желтизны. Стаю голубей, кружащих над подернутым благородной зеленоватой патиной куполом кафедрального собора Сен-Серпена. - По какому поводу месье Моран изволит нынче быть не в духе? - де Лансальяк был чрезвычайно доволен своим приобретением. Покладистость и обучаемость Франсуа превосходили все ожидания, и его эминенция не стыдился поставить лишнюю свечку за здравие своего протеже. Ибо, в отличие от своих легкомысленных духовных детей, преподобный был куда более крепок в вере. - Кстати, у меня для тебя сюрприз. Вот только не знаю, сможешь ли ты оценить его по достоинству. - Вы очень добры, но еще одного сюрприза длиной в пятнадцать дюймов, пусть даже украшенного чистой воды рубинами, я могу и не вынести, - с трагической сдержанностью в голосе откликнулся Франсуа, не отрывая взгляда от нежно-кремовых разводов пены в чашке. - Искушенность вашего преосвященства способна даже ангела повергнуть в трепет. Подобные беседы входили в курс игры-обучения: Франсуа надлежало дать достаточно изящный и язвительный ответ, не переходя границ приличия. Преосвященный считал, что месье Моран не слишком в этом преуспевает, давая выход врожденной желчности в ущерб подлинному остроумию. - Тебе ли судить об искушенности ангелов, дитя мое? Впрочем, если ты не желаешь встречи с отцом Антуаном, то я велю передать ему на словах - ты сыт, одет и счастлив. И просишь впредь тебя не беспокоить, - с деланным безразличием пожал крутыми плечами монсеньор. «Шарль вернулся?! Шарль в Тулузе?!» - Франсуа едва не подпрыгнул на стуле, непроизвольно устремившись прочь из гостиной - но преосвященный слишком часто подстраивал ему подобные утонченные ловушки, дабы потом долго и занудливо попрекать в излишней горячности или несдержанности. Месье Моран аккуратно, не звякнув, поставил чашку на блюдце, и только потом невозмутимо отозвался: - Не стану лгать, я рад его возвращению. Но, полагаю, его ждет уйма дел и исполнение обязанностей. Вряд ли он отыщет время для встреч со мной. Ведь это было - и прошло. Ваше преосвященство слишком мудры, чтобы понапрасну ворошить прошлое. Конечно, если вы пожелаете и дадите свое разрешение, то я с удовольствием повидаюсь с… отцом Антуаном, - он выдержал паузу. - Но если вам это не угодно, рыдать ночами в подушку я не стану. - С каждым днем ты становишься все умнее и умнее, - ободрительно покивал его эминенция. - Нет, я ничуть не против вашей встречи. Антуан хороший мальчик… правда, немного вздорный и колючий. - Холодный, бездушный и расчетливый, - припечатал Франсуа, мысленно извинившись перед д’Арнье за столь нелестную характеристику. Он и хотел вновь увидеть Шарля, и боялся. Слишком нелепо, скомканно и болезненно оборвались связующие их нити. Слишком глубоко отпечатались в памяти признания Шарля в любви - признания, в истинности которых Франсуа теперь изрядно сомневался. Д'Арнье хотелось развеяться и уложить в свою постель красивого юнца. Ну, а пара ласковых слов только поспособствовала скорой победе над неискушенным месье Мораном. - Не будь таким злюкой, - укорил де Лансальяк. - Так позвать его? Он в приемной, топочет между моими китайскими вазами. Того и гляди, от моей драгоценной коллекции останутся одни черепки. Убедившись в лояльности и преданности Франсуа, месье Роже мог позволить себе некоторое сочувствие к Антуану д'Арнье. Его старания избавили де Лансальяка от наиболее утомительной и раздражающей части сделки: убеждения месье Морана в том, что пребывание в постели старого больного человека в обмен на кругленькую сумму является делом весьма выгодным и почти богоугодным. Вспомнить хотя бы царя Давида с его юными наложницами. - Как вам будет угодно, - благовоспитанно отозвался Франсуа. Чувствуя, как сердце проваливается куда-то в пятки. За время их разлуки Шарль д'Арнье почти не изменился. Разве что несколько осунулся, а под глазами залегли синеватые тени. Впервые Франсуа увидел любовника в облачении, подобающем его сану - плотный шелк сутаны слегка блестел и матово переливался, делая отца Антуана похожим на ожившую статую черного мрамора. Такую же холодную и бесстрастную, к которой боязно прикоснуться. Но и молодой человек за столом больше не походил на восторженного и слегка наивного юношу, которого д'Арнье встретил на тулузском Фестивале Цветов. Дикую лилию у лесного ручья углядел опытный садовник и перенес в оранжерею, где она расцвела - не беспечной и светлой, но темной, таинственно-призрачной красотой недосказанности. Опущенные ресницы, утекающий взгляд, ничего, кроме ровного и спокойного: «Здравствуйте, отец Антуан, с возвращением». Молодой человек из хорошей семьи, о котором никогда не подумаешь ничего дурного. Золотая лилия и мраморный лев. Фальшь и холод, куда подевалось то обжигающее тепло, которое разливалось по телу, стоило мельком соприкоснуться руками? Невесть отчего д'Арнье вспомнились давние времена и старший брат, навещавший его в колледже. Они с Камиллом сидели вот так же, разделенные креслом наставника. Два мальчика, судорожно сцепивших руки на коленях и в нетерпении косившихся на часы в ожидании, когда истечет время встречи. Что, собственно, он ожидал увидеть? Монсеньор никогда не снисходил до того, чтобы обижать своих любимчиков понапрасну - не хочешь, пошел вон, уступив место следующему. Франсуа оказался благоразумен, о чем свидетельствовал румянец на нежно-смуглых щеках, алансонское кружево на манжетах и чулки со стрелками. Свиненочек отыскал себе сытную кормушку и довольно похрюкивал. Можно ли упрекать его за это? Разве не он сам внушил Франсуа Морану мысль о том, что все покупается и продается? Что ж, опыт торговли собой оказался весьма успешным. Франсуа было до чертиков стыдно и неловко, он старался как можно реже подавать голос, уткнувшись в чашку с кофе и страдая. Обличать Шарля в его отсутствие было куда проще и легче, чем когда он сидел рядом, только руку протяни. Но нельзя, нельзя выказывать свои истинные чувства, пусть преосвященный лишний раз убедится - чувственное наваждение сгинуло, его игрушка верна и безупречна. Нет, Франсуа не мог вычеркнуть из памяти все, что было между ним и д'Арнье, скомкать память о прошлом и выбросить в огонь, точно листок с неудавшимся сонетом, но был вынужден дать понять - он перешел в другие руки. И ему невыносимо сохранять ровный тон и поддерживать светскую беседу. Особенно под насмешливо-понимающим взглядом его эминенции и устало-снисходительным взором синих очей Шарля. Испытание оказалось Франсуа не по силам. Актер как раз собирался с духом, чтобы испросить у де Лансальяка позволения удалиться, когда за дверями гостиной что-то грохнуло и послышался жалобно-протестующий голос лакея. Позолоченные створки распахнулись настежь, под отчетливо-звонкое: - Именем короля Франции! Троица за столом несколько оторопела. Монсеньор от удивления, кажется, даже выронил золотую ложечку, которой только что собирался добавить в свой утренний шоколад порцию корицы. В гостиную не вошел, но влетел, упруго чеканя шаг и терзая каблуками паркет, худощавый молодой человек, затянутый в черный с белым кантом и золотыми пуговицами мундир королевской полиции. Ростом и сложением незваный гость несколько уступал д'Арнье, держался с достоинством истинного аристократа, пребывающего к тому же при исполнении службы. Оглядев присутствующих цепкими, ясными глазами, он не спеша снял с головы шляпу - качнулись белые перья на тулье - и направился прямо к его высокопреосвященству. На черных и гладких волосах без следов пудры играли алые солнечные блики. - Приказ его величества, - коротким, отточенным жестом визитер протянул монсеньору Тулузскому грамоту, перевитую лентой с большой сургучной печатью. - Де Ла Карваль, прокурор Шатле. Командирован королем для расследования уголовного преступления в Тулузе. Молодой прокурор стоял перед донельзя изумленным архиепископом спокойно, как тот, кто намерен исполнить свой долг, невзирая ни на какие препоны, и обвинить, невзирая на сан, титул, громкую фамилию и высокую должность при дворе. - Дело не подлежит огласке, монсеньор. Но так как подозреваемые, предположительно, входят в круг ваших приближенных, вам придется терпеть мое безотлучное общество. Надеюсь, недолго. Ла Карваль позволил себе мимолетную улыбку, подчеркнув слово «безотлучное». Он не отступил и не отвел глаз, когда разгневанный архипастырь ожег его угрожающим взглядом. - Расследование находится под личным контролем его величества и его высочества князя де Сомбрей, имеющего счастье доводиться вам племянником. Я и мои люди расположились во флигеле вашего дворца, так что позвольте вас поблагодарить за внимание к нуждам королевских слуг. Происходящее изрядно смахивало на любимые месье Мораном комедии нравов, если бы не упоминание Жоржа- Габриэля де Сомбрей, с которым д'Арнье был знаком и знал о его стойкой неприязни к дядюшке. Подвизавшемуся при дворе молодого короля де Сомбрею был чрезвычайно не по душе тот факт, что дядюшка-прелат с необыкновенной легкостью транжирит его наследство, прошу прощения, свое имущество. Князь с величайшим нетерпением ожидал, когда же преосвященный де Лансальяк наконец испустит дух. Судя по всему, нынче его терпение лопнуло. Приняв верительную грамоту, монсеньор привычным жестом сунул ее в руки Шарлю - мол, ознакомься. В последнее время у Шарля было много поводов к размышлениям о долге, любви, преданности и одиночестве, но бросать монсеньора в столь трудной жизненной ситуации на произвол судьбы было недостойно. Сломав печати, д'Арнье пробежал глазами по тексту. Скверные предчувствия его не обманули - на всесильного архиепископа Тулузы были вот-вот готовы обрушиться крупные неприятности. Д'Арнье аккуратно свернул похрустывающий лист дорогой бумаги. На свет Божий вновь всплыла грязная история с доморощенными поклонниками Люцифера. Лет десять тому в Тулузе по этому поводу вспыхнуло несколько небольших, но жарких скандалов. Двух знатных девиц упекли в монастырь, служившего черную мессу каноника потихоньку спихнули в Гвиану, проповедовать неграм на плантациях. Одного молодого человека из хорошей семьи выловили безнадежно мертвым из волн Гаронны, а четверо респектабельных горожан сгинули невесть куда. Засим инцидент был исчерпан, и поминать его в разговоре считалось дурным тоном. Репутация де Лансальяка тогда не пострадала, хотя преподобному было сделано несколько деликатных внушений из Парижа и Рима с призывом строже блюсти порядок во вверенной ему провинции. - Дело о человеческих жертвоприношениях, ваше преосвященство, и о поклонении дьяволу, - прокомментировал он содержание столичного послания, спокойно глядя в агатово-черные глаза королевского прокурора. Тот едва ли не землю рыл в предвкушении громкого расследования, что увенчает его лаврами и принесет вечную благодарность де Сомбрея. Давая подчиненному архиепископа время ознакомиться с приказом короля, а самому святому отцу - придти в себя, Ла Карваль отступил назад, остановившись возле глубокого кресла и облокотившись на спинку. Сесть его не пригласили. Он - навязчивый и незваный гость в доме его преосвященства. Но вести себя с монсеньором, как с главным кандидатом в подозреваемые, прокурор пока что не хотел. Пусть пребывает в неведении, пока не обнаружит необдуманным поступком свою черную сущность. Ведь арест столь знатной персоны возможен только при наличии неоспоримых улик и показаний надежных свидетелей… Так, свидетели. Они же домочадцы. Ла Карваль еще раз пристально взглянул на присутствующих в гостиной. Молодой аббат мужественной наружности, более приличествующей капитану гвардии, нежели смиренному священнослужителю, и годами почти ровесник прокурору. Юнец лет двадцати, хорошенький, как Рафаэлев ангел, и нарядный, как куколка. Видимо, из сонма грешных херувимчиков, которыми обожает окружать себя его стареющее преосвященство. Молодой прокурор незаметно скривился, припомнив сведения, которыми его снабдила полиция Тулузы. - Ваше высокопреосвященство, - обратился он к духовному отцу славного города Тулузы, - как я понимаю, мое внезапное появление оторвало вас от трудов на благо общины. Может быть, вы представите мне ваших собеседников? - Разумеется, - де Лансальяк горестно-раздраженно покачал головой, как бы говоря: «За что мне ниспосланы эти мучения?» - Отец Антуан д'Арнье, мой викарий. Месье Франсуа Моран, мой… воспитанник. Шарль благосклонно осенил месье Ла Карваля крестным знамением: - Мир вам, сын мой. - Благодарю, отец мой, - прокурор едва не расхохотался. Обращение к ровеснику «сын мой» покоробило его столичный слух. Меж равными по возрасту было принято обращение «брат мой» или «сестра моя», светские же люди обращались к священнослужителям «ваше преподобие». Впрочем, где сейчас та столица? Он в провинции, а тут свои нравы и свои порядки. - Месье Моран, - обернулся Ла Карваль к испуганно притихшему юнцу, - позвольте справиться о вашем возрасте. - Мне двадцать три, месье прокурор, - не поднимая глаз, отозвался «воспитанник». Столичный высокий чиновник казался ему человеком опасным... и себе на уме. Лучше держаться от него подальше. Впрочем, когда беседа закончится, де Лансальяк распорядится насчет дальнейшей участи своего подопечного. Франсуа с некоторым облегчением подумал: может, его переселят куда-нибудь другое место, чтобы глаза не мозолил? Теперь преподобному станет куда сложнее потакать своим тайным склонностям. Известие о том, что его преосвященство замешан в деле о дьяволопоклонничестве, Франсуа Морана не удивило и не слишком поразило. С этими черными мессами во славу сатаны в последнее время все словно с ума посходили. Старшие товарищи мсье Морана в ответ на подобные сплетни презрительно кривились и уверяли, мол, благородное сословие с жиру бесится. Чего им в жизни не хватает, чтобы черта выкликать и под хвостом ему вылизывать? Если и де Лансальяк окажется из таких... Будет очень неприятно. Главное, не оказаться бы замешанным - архиепископ Тулузский в любом случае выкрутится и откупится, а вот пригретому им по доброте душевной «воспитаннику» может и нагореть. Так, на всякий случай. Должен же кто-то оказаться виновным. - Смею вас заверить, месье де Ла Карваль, что окажу вашему следствию всяческое содействие. Однако уверен, что факты, сообщенные его величеству князем де Сомбрей, являются в значительной мере преувеличенными и искаженными, - де Лансальяк тем временем, близоруко щурясь, детально знакомился с документом, переданным Шарлем. - Последний вопиющий случай имел место около десяти лет назад. Я могу поручиться за чистоту моей паствы. - Его величество тоже надеется на это, святой отец, - слегка поклонился преподобному Ла Карваль. - Однако десять лет назад расследование завершено не было, а сейчас королю донесли о новых фактах человеческих жертвоприношений в городе... Государь обеспокоен, нерасторопность прошлого следствия может подорвать авторитет и светских и церковных властей. Князь де Сомбрей в своем докладе его величеству подчеркнул недопустимость замалчивания сего дела, пусть даже виновными окажутся люди, принадлежащие к сливкам общества. Прокурор говорил спокойно, почти доверительным тоном, щекоча нервы архиепископа показным расположением и дружелюбием. Ему было интересно разобраться, что представляет собой месье де Лансальяк. Ла Карваль пытался найти в лице его эминенции хоть что-то, указывающее на кровожадные склонности, но не находил. Перед ним сидел старый, обрюзгший бонвиван, сильно испуганный, но ушлый - такого голыми руками не возьмешь. Впрочем, как не единожды говаривал собаку съевших в этих делах мэтр Тарнюлье, внешность обманчива. Самый благообразный человек может оказаться дьяволом во плоти! Тем более, что одним из великосветских пороков его высокопреосвященство страдал уж слишком явно. Нелепая попытка выставить великовозрастного любовника «воспитанником» была первой оплошностью монсеньора Тулузского, которой молодой прокурор не замедлил воспользоваться: - Месье Моран, - Ла Карваль вновь повернулся к вздрогнувшему «воспитаннику», - стало быть, вы совершеннолетний... Чем зарабатываете на жизнь, если не секрет? Шарль чуть склонил голову, наблюдая за реакцией Франсуа. Королевский прокурор обнаружил слабое место, и теперь будет неумолимо раз за разом бить в него, пока не получит результата. Главное для маленького месье Морана теперь убедительно сыграть роль «мы бедные, но честные». «Изображаю подстилку!» - мысленно огрызнулся Франсуа, в поисках поддержки скосившись на д'Арнье - но тот опять напустил на себя холодность. Да и чем бы Шарль мог ему помочь - подсказать нужный ответ? Соврать? Несложно, да только врать нужно с умом и зная здешние хитросплетения, не то потом сам запутаешься в собственной лжи. Ответить честно, назвав вещи своими именами? У столичного прокурора есть множество способов выяснить истинное положение дел. Похоже, тот и сам все прекрасно понимает, в черных глазах блестит брезгливое ехидство. Его преосвященство совсем голову потерял от безнаказанности, а кому расплачиваться за чужие грехи, спрашивается? Нет, лучше уж сказать правду и посрамить дьявола. - Я актер, - коротко и безупречно вежливо ответил Франсуа. - Судя по вашему интересу к личности месье Морана, он и есть на сегодняшний момент ваш главный подозреваемый, месье Карваль? - скупо улыбнулся Шарль, нарочито игнорируя аристократическое «де Ла Карваль». Прокурор отмолчался, мысленно одобрив месье Морана. Голосок дрогнул, но под сутану покровителю юнец не полез. Храбрится, молодец. - Это хорошо, месье Моран, - улыбнулся уголками губ Ла Карваль, - не сомневаюсь, что его высокопреосвященство с удовольствием принимает ваши услуги в качестве чтеца и декламатора. Уверяю, только в лучших домах Парижа сии обязанности исполняют профессиональные актеры... Послышался облегченный вздох. Преосвященный аж руку к сердцу приложил, счастливо отдуваясь: залетный прокурор отчего-то сам помог ему выкрутиться из некрасивой ситуации. А Ла Карвалю просто стало жаль мальчишку, всего лишь… Прокурор на минуту поддался состраданию и теперь укорял себя за это. Впрочем, он не любил быть беспощадным с теми, кто не мог достойно парировать его удар. А тут - всего лишь бессловесная живая игрушка богатого вельможи. Однако к месье Морану тоже стОит приглядеться - в тихом омуте черти водятся. Даже он может оказаться не тем, чем представляется с первого взгляда. Его эминенция испытал облегчение, Франсуа - нарастающее беспокойство. Он совершенно не хотел оказаться в числе подозреваемых невесть в чем, понимая - это только начало. Прокурор Шатле наверняка пожелает с ним побеседовать об обстановке в доме архиепископа и о его покровителе де Лансальяке. Добиваясь тех ответов, которые ему нужны. Но ведь подобное абсурдное обвинение не может быть правдой? Месье Роже не лишен недостатков, но не до такой же степени, чтобы рисовать ночами в подвале пентаграммы кровью невинноубиенных младенцев и своеручно резать черных козлов серебряным ножом. Франсуа стало не по себе. В попытке разрядить обстановку он подумал, что было бы неплохо проявить гостеприимство. Актер протянул руку к серебряному колокольчику, вопросительно глянул на де Лансальяка. Монсеньор поколебался, кивнул. Звонок, появившийся на столе лишний прибор, важного гостя пригласили к столу. Франсуа поневоле украдкой улыбнулся ситуации: подозреваемые угощают своего будущего дознавателя. Как символично. Преосвященный, меж тем, изрядно нервничал. В епархии давно все шло по принципу: «Живи сам и давай жить другим». Такое положение всех устраивало. Любезный и светский архиепископ Тулузский нравился людям гораздо больше какого-нибудь замшелого римского мракобеса. Он был достаточно красноречив, исправно выполнял пастырские обязанности, а если и спал с мальчиками, то выбирал не моложе восемнадцати, никого не принуждал и не насиловал. К слабостям его эминенции в Тулузе относились как к своеобразному праву феодала - кому-то охота портить чужих невест в брачную ночь, а кому-то - женихов... И вот снегом на голову объявился этот Ла Карваль. Наверняка не столько для того, чтобы бороться с ересью, сколько для того, чтобы скомпрометировать его с ног до головы! Хозяин дворца вкушал пищу в полном молчании, погрузившись в невеселые думы. Его секретарь и... декламатор тоже не поднимали глаз от своих тарелок. Ла Карваль прокручивал в голове сведения, которые представил ему о примечательной троице полицейский департамент провинции. Шеф департамента, правда, прислал поначалу столь умилительно-выспреннее досье на монсеньора де Лансальяка, что прокурор, хмыкнув, поинтересовался: не произведен ли месье Роже в сан святого великомученика уже при жизни? Пришлось упомянуть имя князя де Сомбрей. Спасовав перед столичным прокурором, местная полиция вылила на Ла Карваля целый ушат помоев о веселом и легкомысленном пастыре Тулузской епархии, и подробностях его смиренной жизни. Викарий отец Антуан, он же шевалье Шарль д'Арнье, играл в ней отнюдь не последнюю роль, в чем прокурор уже наглядно убедился. Заносчивый аристократ смотрел на прокурора волком и, казалось, считал каждый кусок хлеба, съеденный гостем за этим столом. Кто он? Сводник? Поставщик малолетних жертв? Темная личность. Откровенно пренебрегает уставами Церкви, носит светскую одежду, знает в Тулузе всех и каждого, исполняет подозрительные поручения своего патрона… - Позвольте осведомиться, монсеньор, - обратился Ла Карваль к архиепископу, - не будете ли вы столь любезны попросить отца Антуана показать мне город и его окрестности? Конечно, с таким поручением мог бы справиться любой из ваших людей, но я доверяю мудрости и проницательности святых отцов более, чем кому бы то ни было, даже полицейским. Миссия моя может оказаться небезопасной, мне бы не хотелось подвергать превратностям судьбы ваших слуг. Отец же Антуан обладает выправкой настоящего военного и, я уверен, ловко владеет шпагой... Конечно, если он не будет против. - Отец Антуан с удовольствием примет участие в ваших изысканиях, - заверил прокурора де Лансальяк, не обременяя себя тем, чтобы поинтересоваться мнением самого д’Арнье. - Несмотря на свой сан, отец Антуан весьма энергичный молодой человек и будет вам достойным спутником. Не так ли, сын мой? - Счастлив представлять вашу особу в ходе следствия, монсеньор, - церемонно откликнулся Шарль, тонко проведя разницу между представителем архиепископа и обычным участником охоты на ведьм. - С чего вы планируете начать, месье Ла Карваль? «С вашего допроса», - едва не выпалил молодой прокурор, но вовремя прикусил язык. - Завтра утром мы наведаемся туда, где, по имеющимся сведениям, была убита последняя жертва идолопоклонников, - сдержанно ответил он. - Нас будут сопровождать жандармы. О присутствии в гостиной месье Морана, кажется, все позабыли. Оно и к лучшему. Франсуа тихонько сидел, внимая разговорам и пытаясь сообразить: клевета или правда то, что он только что услышал о монсеньоре? В Париже обвинения сочли достаточно весомыми, чтобы прислать аж прокурора Шатле. Может, здесь, в Тулузе, и в самом деле происходит нечто из ряда вон выходящее? Только он все равно ничего не знает и не может разузнать. Ведь ему теперь вообще запретят высовываться даже за пределы его апартаментов... Или разрешат? Архиепископу позарез нужно подчеркнуть, что его отношения с месье Мораном чисты, как снег, и совершенно лишены порочной подоплеки. Стало быть, он не будет удерживать Франсуа под замком! Есть шанс вырваться на свободу! - Отец д’Арнье, можно мне с вами? - осторожно заикнулся Франсуа. Выражение лица Шарля сделалось донельзя кротким и благочестивым: - Прежде всего, месье Моран, вам следовало обратиться с этой просьбой не ко мне, а к месье прокурору. Который, если я правильно понимаю, несет личную ответственность за ход и результаты следствия. Кроме того, я не уверен, что вашей чувствительной, тонкой натуре человека искусства стоит сталкиваться с возможными малоприятными картинами. «Гад язвительный, отомстил, да-а?!» - Франсуа чуть не сорвался, имея целью выпалить в безупречно очерченную физиономию Шарля д’Арнье все, что «чувствительная и тонкая натура» думает о нем. Причем желательно так, чтобы до святого отца дошел весь глубинный смысл, плавность, богатство и образность истинно простонародной речи. Однако актер сдержался: - Как подобает человеку искусства, я должен видеть и знать жизнь во всех ее проявлениях, включая не только изысканные и приятные взору, но и обыденные. Полагаю, та картина, что ожидает нас, не будет уж настолько малоприятной и отталкивающей, чтобы я не сумел ее пережить, - он оторвал взгляд от чистой тарелки и серебряных приборов, взглянув на столичного визитера и машинально поразившись тому, какие темные и яркие у Ла Карваля глаза. - Вы ведь не возражаете, господин прокурор? Обещаю не мешать и не встревать. - Месье Моран не ребенок, - холодно проговорил Ла Карваль, - да и окровавленных младенцев мы там не найдем. Если его высокопреосвященство не займет месье Морана исполнением его обязанностей, он может ехать с нами. Шарль вскинул руки в оборонительном жесте: - Господа, я всего лишь попытался озвучить голос рассудка. Который должен был бы подсказать вам, месье Ла Карваль, что нет смысла собираться на место преступления, как на пикник, приглашая всех желающих по принципу «чем больше, тем веселее». Но, возможно, нам следует сменить тему беседы на что-нибудь, более приличествующее трапезе. Вы впервые в Тулузе, месье Ла Карваль? Шарль старательно игнорировал Франсуа, надеясь, что это хоть немного защитит его от любопытства дознавателя. - Святой отец, - Ла Карваль был сама любезность, - уверен, монсеньор архиепископ понимает, что ежели прокурор парижского Шатле зовет кого-то на прогулку, то это лишь ради экономии времени на опрос незначительных свидетелей. Я всякую минуту пребываю при исполнении обязанностей, возложенных на меня его величеством. Не дожидаясь ответа надутого аристократа д’Арнье, прокурор встал, поклонился хозяину дворца и покинул гостиную, сославшись на крайнюю занятость. Его эминенция со звоном швырнул вилку и нож на блюдо с едва початым куском мясного пирога - присутствие Ла Карваля напрочь отбило ему аппетит: - Это неслыханно! На сей раз Габриэль перешел все границы в стремлении мне насолить! Едва за грозным блюстителем правосудия захлопнулась дверь, а преподобный высказал свое сугубое неудовольствие обрушившейся на него бедой, месье Моран чуть приподнялся со своего места: - Полагаю, мне тоже будет лучше удалиться, ваше высокопреосвященство. Возможно, здесь прозвучит что-то, о чем мне лучше не знать. Мне бы вообще не хотелось оказаться замешанным в подобной истории... «…разгребайте ее сами!» - яснее ясного читалось в устремленном на преподобного сердитом и встревоженном взгляде актера. Франсуа не слишком сочувствовал патрону, полагая того достаточно богатым и влиятельным человеком, чтобы единым мановением пальца одолеть всех врагов и интриганов. - Полагаю, Франсуа, тебе лучше посидеть и послушать, - холодно проговорил Шарль, взглядом пригвождая вознамерившегося ускользнуть актера к месту. - Хотя бы из чувства признательности к монсеньору. Лансальяк слабо улыбнулся ему: - Я всегда знал, что ты хороший мальчик, Антуан. - От меня в данном случае мало толку, но раз вы настаиваете, - Франсуа опустился обратно на стул. - Моя признательность монсеньору беспредельна, но выражается несколько в иных формах, нежели тесное общение со столичными прокурорами. Я верю в способность его высокопреосвященства справиться без моей помощи. И в то, что возводимые на него обвинения есть не более чем клевета завистников, не способная долго продержаться. Но я остаюсь и слушаю. - Видишь ли, мой ангел, - болезненно поморщился архиепископ, - это не совсем клевета… Боже, что я несу. Антуан, объясни ему. - Я думаю, ты не сомневаешься в том, что монсеньор никоим образом не причастен к ритуальным убийствам, и это - чистой воды гнусные измышления, - медленно и отчетливо выговорил д'Арнье. - Однако десять лет тому в Тулузе действительно служили черную мессу. Возможно, служат и сейчас, хотя монсеньор всеми силами старался искоренить эту мерзость. - Ого! - Франсуа поперхнулся воздухом, искренне изумившись услышанному. - Воистину, дыма без огня не бывает. При всем том, что город фактически принадлежит вашему преосвященству, вы и городская жандармерия не в силах отыскать виновных? Или кто-то не желает, чтобы их нашли? - актер заметил ледяные взгляды преосвященного и Шарля, но стоял на своем: - Я часто слышал о том, якобы такое развлечение под силу лишь богатым и знатным людям. Место, жертва, обстановка, секретность - это требует больших денег, связей и возможностей. Бедняки редко просят что-то у неба или ада, так что... - он пожал плечами. - Так что де Сомбрей решил это использовать в своих интересах, - Шарль рассеянно поигрывал серебряной ложечкой. - И на наши головы свалился бравый месье Ла Карваль, преисполненный рвения и азарта. Очень возможно, что он, как добрый католик и слуга его величества, на самом деле хочет раскрыть преступление. Но существуют почти равные шансы на то, что деятельного прокурора купили с потрохами и сказали «ату!» - Но преступление-то действительно существует или его выдумали в Париже? - желал знать Франсуа. Не получив ответа, досадливо скривился: - Послушайте, господа, я ведь хотел уйти. Вы сами потребовали, чтобы я остался. Так теперь раскрывайте тайны, ибо нельзя быть посвященным во что-то наполовину. Чего вы опасаетесь, месье Роже? - он повернулся к приунывшему и явно павшему духом архиепископу. - Что прокурор Ла Карваль раскроет - вернее, состряпает, как ему и поручено - никогда не существующее преступление, обвинив вас или кого-то из ваших близких в соучастии? Тогда почему бы вам не обскакать его, преподнеся преступника в Париж на блюдечке в обход прокурора? Вы знаете здесь всех и вся, все грехи и все тайны. Неужели вы не в силах изловить настоящих преступников, которые не дают вам покоя? - Дитя мое, я рублю головы этой гидры на протяжении всего моего срока управления диоцезом, - преосвященный накрыл ладонь Франсуа своей, погладил, как другие гладят зверушку, чтобы успокоиться и сосредоточиться. - И каждый раз, когда мне кажется, что все закончено, что выполота с корнем последняя сорная трава, пропадает очередной ребенок, гибнет очередная невинная душа, и все начинается снова... - Так может, остается в живых человек, который управляет этой катавасией? Или его ученики - последователи? Или просто людям кажется, что так легко выклянчить что-то в обмен на жертву? - Франсуа умолк, подумав, что сам тоже получает что-то в обмен на то, что жертвует своей честью и достоинством. Актер взглянул на де Лансальяка, спросив: - Что вы намерены делать? Д’Арнье поедет завтра на место преступления, это я понял... Прокурор заявил, что желает видеть меня - что мне ему сказать, правду? Я ведь со всех сторон вызываю подозрения… - Не имею представления, - де Лансальяк вздохнул, - возможен любой из предложенных тобой вариантов. Дело в том, что я никогда не сообщал об этом выше, не желая, чтобы сюда понаехали дознаватели и пыточники. Я не любил ни одну женщину, а ее - люблю, мою Тулузу... Как можно отдать ее на допрос с пристрастием? - Никак нельзя, - без размышлений согласился Франсуа. - Если дело обстоит настолько скверно, даму нужно спасать. Но как? Каким образом? - Добрый месье Ла Карваль спасет Тулузу, - не без яда отозвался Шарль, - а кто позаботится о вас, монсеньор? Он оставил в покое ложечку и откинулся на спинку стула: - Что касается Франсуа, то многим еще памятен Цветочный фестиваль этого лета и его второе место. Нет ничего странного в том, что вы взяли юное дарование под свое крыло. Думаю, эта версия вполне устроит месье прокурора. - Что касается самого его высокопреосвященства, он всегда и повсюду на виду, и его не в чем упрекнуть, - подхватил Франсуа. - Что ж, будем придерживаться этого... а все остальное, похоже, нынче в руке Божьей… Кто такой этот де Сомбрей, если не секрет? - Неблагодарная гадина! - с неожиданной энергией рявкнул де Лансальяк. - Смерти моей хочет! Вот ему, а не наследство! - архиепископ продемонстрировал крайне непристойный жест. - Жорж-Габриэль де Сомбрей - сын младшей сестры монсеньора. Весьма влиятельное лицо при дворе, - перевел д'Арнье. - А-а, - понятливо закивал Франсуа. - Денежка-денежка, как ты нам дорога. Когда умрет богатый дядя, мы спляшем на его могиле и славно заживем. Что ж, влиятельное лицо и впрямь может себе позволить клеветнические измышления, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Де Лансальяк замахал на актера руками: мол, не трави душу, изощряясь в предположениях, и удрученно распорядился: - Поди куда-нибудь. Будь умницей, не шатайся без нужды по коридорам. Антуан, останься, ты мне нужен. Как прошла твоя поездка?.. Беседа святых отцов затянулась до позднего вечера, когда за окнами сгустились сумерки и на небе робко замерцали первые звезды. Ноги сами принесли д'Арнье сюда, к запертой двери с золотыми арабесками: соблазн, приправленный насущной необходимостью объясниться, взял верх. - Франсуа, открой. Нам надо поговорить. С той стороны донеслось невнятное «пшелтыкчерту». Шарль настойчивее дернул дверь, пригрозив: - Если не откроешь, я влезу через окно. Угроза возымела действие: месье Моран повернул задвижку, впустив д'Арнье в свою цитадель и напряженно косясь в сторону незваного гостя. Шарль прекрасно знал эти покои, в свое время он тоже занимал их, и тогда обстановка соответствовала его характеру - роскошно-элегантная, немного вычурная. Теперь здесь все полностью переменилось, интерьер был подобран под месье Морана - небрежно-светлый и изящный. - И что вам теперь угодно, отец Антуан? Франсуа не успел договорить, ибо оказался в его объятиях быстрее, чем сам д'Арнье сообразил, что делает. Жажда, беспощадно снедавшая его все время разлуки, требовала немедленного утоления. Он почти не слышал возмущенных протестов Франсуа, донельзя изумленный осознанием того, насколько истосковался по актеру. По аромату его волос и тела, по его гибкости и упрямству, даже по его яростному и бесполезному сопротивлению, которое д'Арнье ничего не стоило сломить - но Шарль предпочел с болезненной гримасой разжать руки. От неожиданности Франсуа шарахнулся назад, отпрыгнув за внушительного вида кресло-качалку, обитую светлым шелком в цветочек, и оттуда выкрикнув едва ли не в голос: - Чего тебе от меня надо? Я же сказал - не хочу видеть тебя! - Для начала я бы хотел, чтобы ты перестал орать… - невесть отчего д'Арнье тешил себя ложными надеждами, что прием будет иным. - Я не ору! - до Франсуа дошло: он противоречит сам себе. Актер чуть понизил голос. - И я бы не орал, если бы ты сюда не вломился! Ты… ты оставил меня, сам растолковал, что так будет лучше - ну так вот тебе итоги твоих разумных слов! - истерическое возбуждение накатило и схлынуло, заставив Франсуа чувствовать себя опустошенным и обиженным. К чему теперь эти объятия? Шарль передал его в другие руки, как ненужную вещицу, а теперь снова пытается предъявить на него права? Да, им было хорошо, им было очень хорошо вместе - но обстоятельства изменились, и месье Моран теперь является чужой собственностью - Шарль, я пытаюсь не злиться на тебя, но ты показал мне, какой может быть обеспеченная жизнь, и я… я не устоял. Таков был мой первый шаг к падению, второй и третий дались уже значительно легче… - он сгорбился, словно пытаясь стать меньше и незаметнее. Д'Арнье одним движением руки отодвинул тяжелую качалку в сторону - полозья скрипнули по ворсу ковра. - Франсуа. Моя Лилия. Я не умоляю о прощении - но, пожалуйста, постарайся понять и меня. Я ведь бросил тебя не в темному лесу с разбойниками, и без единого су в кармане, а… - Да я уже давно все понял, - устало вздохнул актер. - У тебя есть свои оковы и свои границы, за которые опасно переступать. Тебе тоже дорог свой кусок хлеба и крыша над головой. Ты желал мне добра и не мог ссориться со своим покровителем. Все получилось так, как оно получилось. Некого винить. Просто мне… мне было очень горько. И одиноко. Он не стал вырываться, когда д'Арнье сделал вторую попытку обнять его - на этот раз очень бережно и осторожно - но и не отвечал. Просто стоял с безвольно опущенными вниз руками и допустив единственную вольность - уткнувшись лбом под изгиб ключицы Шарля. Вновь ощутив такое знакомое тепло кожи под тонкой тканью рубашки и невесть почему задрожав, хотя в гостиной было отнюдь не холодно. Этот жест был исполнен усталости и безмолвной мольбы о пощаде, и д'Арнье, неплохо изучивший язык тела, понял без слов: не дразни меня, не обещай того, что я никогда не получу… Со вздохом Шарль обхватил актера обеими руками, прижал к груди, привычно спрятал лицо в каштановой гривке, вдыхая аромат Франсуа, аромат лилий, таинственный и неподдельный, пробивающийся сквозь душный букет чужих духов, дорогого мыла и кофе с пряностями. Хорошо было даже просто так, молча стоять посреди комнаты. - У меня все хорошо, - как заклинание повторил Франсуа. - Все хорошо, просто я устал... Не понимаю, отчего. У меня все хорошо. Монсеньор добр ко мне, насколько он способен проявлять доброту, и я никогда прежде не жил так роскошно, как сейчас - но порой я устаю быть безупречно вежливым и любезным... - он наконец пошевелился, обнимая Шарля за талию, чувствуя его горячее дыхание, ерошившее локоны. - Свезло, да? Свезло так, что дальше просто некуда, - он прижался к Шарлю сильнее, не в силах справиться с разом нахлынувшими воспоминаниями, от которых перехватило горло. Разноцветные искры фейерверка, дождем осыпающиеся в темную речную воду, и раскинувшийся в ночи огромный город. Кружевная тень каштановой листвы, теплая земля под босыми ногами. Признания в любви - вроде бы в шутку, вроде бы всерьез… Неужели Шарль до сих пор желает его - после всего, что было? Франсуа по-прежнему любил этого человека, так неожиданно возникшего в его жизни, любил как умел, не в силах отказаться от своей любви. - Шарль. Отнеси меня в постель, пожалуйста. Д'Арнье бережно подхватил его руки, опустил на стеганое атласное одеяло, присел в ногах. - Это пройдет, Франсуа. Это бывает - пройдет. - Конечно, пройдет, - печально и понимающе согласился Франсуа. Перекатился набок, лукаво блеснул глазами: - Останешься? Без шумных игр и страстей, просто... просто разделенная постель. Иди сюда, - он приглашающе похлопал ладонью рядом с собой. - Забирайся. Пусть хоть вечер закончится хорошо, потому что завтра нас точно ждет нервотрепка. Шарль не заставил себя просить дважды - разулся, распустил завязки на сутане, растекшейся по ковру лужицей черного лунного света, улегся рядом. Нащупал руку Франсуа, прижал ее к губам: - Я не представлял, что все так обернется. Веришь? - Стараюсь, - Франсуа приподнялся на локте, перегнувшись через лежащего Шарля, задул лампу и скользнул обратно. Он не отобрал руку, наоборот, придвинулся ближе, ероша другой ладонью львиную гриву д'Арнье. - Ну что ты вытворяешь, - с мягкой укоризной промолвил Шарль, будто громадный котище замурлыкал от удовольствия. - Не искушай меня без нужды - у нас еще будет время. А сегодня давай просто уснем вместе. - Угу. Как скажешь, - согласился Франсуа, оставляя свои поползновения и со вздохом вытягиваясь рядом. - Спокойной ночи. Прости, если что было сегодня не так. Спокойной ночи, Шарль. Осенним утром из распахнутых настежь главных ворот архиепископского дворца выехала большая кавалькада. Всадниками были местные жандармы и несколько доверенных людей, прибывших с прокурором Ла Карвалем из Парижа, а также сам молодой прокурор и двое его спутников, отец Антуан д'Арнье и месье Моран. Отряд пронесся по улицам Тулузы - прохожие только успевали шарахаться к стенам домов, в удивлении строя предположения о том, куда это слуг закона понесло с утра пораньше, да еще такой оравой. Свернули на Цепную улицу, миновали старинный барбикен, под копытами коней гулко прогремели доски моста Крестоносцев - внизу, вокруг опор моста, закручивались желтоватые пенные водовороты. - Следы жертвоприношения были замечены рыбаками на маленьком острове неподалеку от города, - скакавший во главе отряда Ла Карваль напоминал азартную гончую, взявшую теплый след добычи. Прокурор был рад и начинающемуся ясному дню, и возможности исполнить свой долг, и обществу загадочно-подозрительной парочки. - Они сообщили посту жандармов. Те сначала не поверили, потом сунулись на остров, но толком не осмотрелись. Вот мы заодно и поглядим, что там к чему. - А тело предполагаемой жертвы обнаружено? - проявил заинтересованность Шарль. Прокурор махнул рукой: - Пока нет. Как меня уверили, там густые заросли. Вероятно, жертва осталась незамеченной и лежит где-нибудь под кустом. Хорошо бы ее сыскать… Франсуа к разговорам не прислушивался. Он не слишком рассчитывал, что его возьмут на эту, как вчера выразился Шарль, «увеселительно-дознавательную прогулку». Проснулся актер утром в одиночестве: д'Арнье незаметно ушел, не желая скомпрометировать любимца монсеньора, завтрак ему накрыли в маленькой гостиной его покоев - преосвященный, видимо, пребывал в дурном настроении после вчерашних бесед, и не пожелал с утра пораньше лицезреть миньона. А потом явился служака из подчиненных прокурора Ла Карваль и прогавкал то ли приглашение, то ли завуалированный приказ собираться и присоединяться. Франсуа с радостью вскочил и понесся. Он засиделся в роскошной золотой клетке архиепископского дворца, а тут - свобода и вероятное приключение! Для начала приключение обернулось нешуточной трудностью - как бы не опозориться и сверзиться с коня на глазах у Шарля и столичного блюстителя правосудия. Актеру подали спокойную и покладистую лошадь, и, кажется, д'Арнье в милосердии своем не забыл о том, что Франсуа скверно держится в седле, нарочно притормаживая кавалькаду. Но помогло это мало. За полчаса путешествия месье Моран благополучно отбил задницу и растянул лодыжку, так что, когда дознаватель с сопровождением добрались до цели, он благополучно прихрамывал - стараясь, чтобы это не бросалось в глаза. Место вероятного преступления выглядело идиллически: холмистый берег с разбросанными там и сям виноградниками и деревушками, город розового камня невдалеке, песчаная отмель. Рядом с обрывистым берегом покачивался на волнах вместительный баркас. Отделенный нешироким рукавом Гаронны, красовался искомый островок, похожий на переполненную корзину садовника. - Нам туда! - бодро заявил Ла Карваль, запрыгивая в баркас. Судя по всему, жандармам не очень-то хотелось утруждаться, работая веслами, но спорить со столичной штучкой никто не решился. Прокурор расположился на носу лодки, Шарлю и Франсуа выпало сидеть на широкой кормовой скамейке. Баркас отправился в краткое плавание, отмечая свой путь расплывающимися кругами от весел. Солнце ослепительно блестело на речной воде, ивы склоняли свои длинные ветви, доцветали последние кувшинки, жизнь была изумительно хороша. Мимо с важным видом проплыл топляк, направляясь к океану, а спустя еще полсотни взмахов веслами киль баркаса с размаху вошел в густой слой ила. Ла Карваль лихо спрыгнул в густую коричнево-желтую застоявшуюся воду, подняв вокруг себя облако брызг и перепугав панически заквакавших лягушек. Франсуа огляделся: крохотная бухточка с глинистыми берегами, купы ольхи и шелестящей осоки, уходящая в камыши тропинка, пробитая рыбаками или еще кем. Прокурор распорядился, чтобы двое жандармов остались нести дозор около лодки, а все прочие члены экспедиции следовали за ним, не забывая оглядываться по сторонам и смотреть под ноги - и потревоженным кабаном ломанулся в заросли. - Тебя-то чего сюда понесло? - д'Арнье, убедившись, что на них никто не смотрит, обнял Франсуа за плечи. - Оставался бы на том берегу с лошадьми. И чего трясешься? - Замерз. А любопытство кошку сгубило, - откликнулся Франсуа. - Пошли? И они пошли, следуя по извилистой тропке за жандармами и неугомонным прокурором, бодро прыгавшим с кочки на кочку. Трупов или оскаленных черепов на глаза пока не попадалось, поросший густой свежей зеленью островок выглядел мирным и совершенно пустынным. В листве перекликались птицы, пару раз заполошно затрещала сойка. Тропинка постепенно расширялась, выведя дознавателей на небольшую прогалину в окружении старых ясеней и мелко трепетавших на ветру осин. В центре прогалины неровным кругом сгрудились покосившиеся и заросшие мхом кромлехи, помнящие, по-видимому, еще поступь легионов Цезаря, а сейчас напоминавшие прогнивший частокол зубов во рту бродяги. Камни окружали плоский жертвенник - грубо обтесанный обломок гранита, по форме и виду напомнивший месье Морану гроб. Ла Карваль с азартом кружил подле каменной глыбы, оглядывая ее со всех сторон и колупая ногтем потеки темных дорожек, испещривших камень. - Кровь, - убежденно констатировал прокурор, растирая между пальцев черные хрупкие частички и принюхиваясь к запаху. - Двух- или трехдневной давности. Но трудно сказать, человеческая или звериная. Обойдите-ка кромлехи и посмотрите, не найдется ли где перьев или клочков шерсти. - Тут валяется дохлая кошка, - доложил Франсуа, осторожно огибая загадочное и странное местечко, исправно заглядывая под камни и пучки травы. Уточнил: - Сильно и давно дохлая от естественных причин. Непонятно, как она тут очутилась, кошки же терпеть не могут плавать. Пустое гнездо, черепки от кувшина, куриные косточки… ерунда всякая. Под солнцем в траве переливчато блеснуло. Франсуа присел на корточки, пошарил среди сухих стеблей, брезгливо скривившись, когда пальцы наткнулись на дохлую рыбу, и ухватил нечто скользко-гладкое. Кольцо. Колечко. Золотое с виду, с маленьким ярким камешком темно-синего отлива. Сапфир? Или богемская стекляшка? Колечко было маленьким, даже ему, с его тонкими пальцами, оно налезло бы только на мизинец. Женское, детское? Вещица не выглядела рыночной дешевкой, похоже, и металл и камень были настоящими драгоценностями. Франсуа держал его на ладони, удивленно разглядывая и не торопясь сообщать о своей находке, пока рядом не зашлепали тяжелые шаги. - Что там у тебя? - Шарль присел рядом. Парочка сблизила головы, переговариваясь вполголоса, как заправские заговорщики. Ла Карваль стоял перед камнем, напряженно разглядывая брызги крови - видно, в его рассуждениях что-то не сходилось. - Смотри, что я нашел... Может, надо ему показать? - красноречивый взгляд в сторону рыскавшего подле каменного алтаря прокурора Шатле. - Оно могло тут валяться с незапамятных времен, золоту же ничего не сделается. - Слишком чистое. И лежало почти на траве, а не ушло в землю, если бы его тут давно бросили... Метки мастерской нет, может, хоть инициалы владельца есть? - Франсуа повертел находку в пальцах, прищурившись и рассматривая ее под разными углами. - Шарль, мне кажется, или на камне вырезано «Т»? - А может, «I». Или «L». А может, тебе вообще кажется. Я ничего не различаю. - Все-таки я отдам блюстителю, пусть сам решает. Нам же нужно поддерживать добрые отношения, так? Болтаться рядом с ним, узнавать то, что узнает он... - Интриган. - Вашими молитвами, отец Антуан. - И язва вдобавок. Ла Карваль в раздражении оглянулся: его спутники о чем-то шептались. Ничего не скажешь, очаровательная картина - пронизанные солнцем темно-рыжие локоны и льнувшие к ним каштановые с очаровательной рыжинкой. Они были очень красивы, эти мужчины, в другое время он, возможно, заинтересовался бы ими, но завязывать дружеские отношения с возможными преступниками? На такой опрометчивый шаг он не пойдет. - Эй, господа! - раздраженно рявкнул прокурор. - Что у вас стряслось? - Вот, - Франсуа опасливо приблизился, протянул ладонь с кольцом. - Нашел за тем камнем. Нет, рядом не было ни крови, ничего. Оно просто там лежало. Может, это не слишком важно… но как дорогое кольцо попало в столь уединенное место? - из-за разницы в росте ему приходилось смотреть на прокурора Ла Карваля снизу вверх. Тяжелый, черный взгляд. Несколько мгновений Ла Карваль, видимо, решал: не водят ли его за нос, подсовывая заранее припасенную вещицу, но рассудил в пользу месье Морана. Сурово буркнул: «Благодарю, месье, я разберусь с этим» - забрал колечко, завернул в платок и сунул в карман жилета. - В последние дни над городом и окрестностями не было дождей, - Шарль предпочел оттеснить своего юного друга в сторону, подойдя к алтарю и тоже пристально рассматривая запекшиеся струйки. - Но было довольно жарко. Кровь совсем высохла на солнце. Прокурор с сожалением заметил, что не нашел следов, указывающих, чтобы с полянки волокли что-либо тяжелое или чтобы ее посещало большое количество народу. Стало быть, в их распоряжении есть только сообщения о пропавших детях, лужица крови и золотое колечко. Немного. И все это, как в своей холодно-отстраненной манере намекнул д'Арнье, может быть чистой воды декорацией. Много ли трудов: приплыть на остров, выплеснуть на камень фляжку заранее купленной на бойнях бычьей крови да бросить купленное в лавке колечко для создания атмосферы таинственного убийства? Вы не находите, месье прокурор? Надменно проигнорировав чужую иронию, Ла Карваль возвратился к камню. - Меня удивляет разброс капель, - заявил он. - Будь жидкость и в самом деле выплеснута из фляги, она распределилась бы совершенно иным образом. Мы увидели бы ярко выраженное пятно в окружении хаотических брызг. Если бы тут лежал младенец или небольшое животное, кровь стекла бы только с одной стороны, причем единым потоком. А тут мы наблюдаем несколько дорожек разной насыщенности, а вот сбоку… вы видите?.. совершенно чистый кусок. Так, прикинем… Ла Карваль взгромоздился на камень-гроб, лег на него спиной, свесив руки, ноги и голову. Его ступни и пальцы не доставали до земли, подбородок запрокинулся - прокурор хмурил широкие, темные брови, щурясь на слепившее солнце. - Подойдите, святой отец, и сделайте вид, будто прижимаете меня к камню. Д'Арнье попросили «сделать вид», а он в прямом смысле навалился на служителя закона, притиснув к нагревшемуся на солнце камню локтями и грудью - Ла Карваль почувствовал себя не в свой тарелке. С его же собственной подачи отец Антуан продемонстрировал ему свою силу, будто предупреждая - со мной тебе будет труднехонько справиться! Однако же, прикосновение красивого аббата было приятным и волнующим. - Понимаете? - прохрипел Ла Карваль, делая вид, что ничего особенного не происходит, - здесь резали взрослого человека, юношу или девушку, а кто-то, стоя сбоку, удерживал жертву неподвижной. Похоже, он - или она - даже не сопротивлялся… В развернувшейся перед глазами Франсуа импровизированной сценке - человек на каменном алтаре и второй, навалившийся на него - было нечто столь отталкивающе-непристойное и вместе с тем невероятно притягательное, что месье Моран не выдержал и отвел взгляд. - Эй, вам нож не пригодится? Для пущего правдоподобия? - едко поинтересовался актер, разрушая пагубное очарование. Втягивая невольно раздувшимися ноздрями острый, пряный дух соперничества двух красивых и сильных самцов. Ссорящихся из-за первенства, из-за успеха, из-за бродящей рядом смазливой самки, из-за добычи и земли. В жаркий день над островком поднимались зловонные испарения, от которых кружило голову, навевая дурноту и пугающие видения. И само по себе местечко было дурным, Франсуа это чувствовал, но не знал, как объяснить. Его мутило. Стоило чуть прикрыть глаза, под опущенными веками мелькали какие-то картины - возможно, просто игра его бойкого воображения. Блеск полоски стали в ночной темноте, неподвижная фигура в темном, державшая перед собой раскрытую книгу… трепещущее прозрачное полотнище и сплетающиеся за ним тела - не в борьбе, но в любовной схватке, перепутанные золотые и черные пряди... «Франсуа, тебе вот-вот станет дурно», - отчетливо выговорил холодный внутренний голос. Франсуа затряс головой, протер лицо ладонями, мечтая о возможности окунуться в холодную воду. Шарль отпустил прокурора, тот сел на камне и удрученно огляделся: - Все выглядит таким заброшенным… И никаких следов. Надо будет пригнать сюда отряд жандармов и прочесать островок. Боюсь, ничего более мы здесь сегодня не найдем. Сладковато-гнилостный запах забивал ноздри и рот, солнечные лучи камнем ложились на макушку, и что было хуже всего - Франсуа не мог отделаться от мыслей о том, что из кустов кто-то смотрит. Все время смотрит ему в спину тяжелым, сверлящим взглядом, нашептывая: «Уходи-уходи-уходи прочь». Ни Ла Карваль, ни д’Арнье, похоже, ничего этого не чувствовали. Франсуа сделал шаг в сторону, запнулся за корень, взмахнул руками в попытке сохранить равновесие - и шлепнулся ничком, взметнув брызги грязи. Ла Карваль слетел с камня-алтаря, бросился к Морану, выдергивая шпагу из ножен. Миг, и прокурор оказался у распростертого тела. Быстрый взгляд на спину - крови не видно. Взмах руки - и бледный как полотно юнец в ужасе смотрит ему в лицо. - Ранен, нет? - Там кто-то есть, - слабо выговорил Франсуа, и почти в тот же миг грянул выстрел. Свинцовый комок пули прошил воздух над головами, осыпав машинально пригнувшегося прокурора листьями и частицами сбитой коры. - Вон он! - азартно завопил жандарм. Убегающий стрелок на миг мелькнул среди стволов и снова пропал. - Сидите здесь и не высовывайтесь! - Ла Карваль, свистнув уже сорвавшимся с места подчиненным, ринулся в чащу. Кровь звенела в жилах, ноздри раздувались - сейчас он схватит преступника, убивающего младенцев! Мэтр Тарнюлье, учитель и патрон, будет доволен - первая же вылазка, и тут же трофей! Мысль о том, что его могут убить, не приходила парижскому прокурору в голову. Он был молод, силен, не признавал преград - он сделает то, зачем послал его в это сатанинское место король. И вернется в столицу на белом коне! - Осторожнее! - крикнул ему в спину д'Арнье. Повернулся к землисто-бледному Франсуа, помогая тому сесть. Неужели актер так перепугался? Месье Моран не был трусом, но в него еще никогда в жизни не стреляли, а это - испытание не для слабых душ… - Какое хреновое место, - утекающим голосом сообщил актер. - Отвернись, меня сейчас стошнит. Он согнулся в приступе долгого, яростного кашля, и сплюнул в заросли. Мертвой хваткой вцепился в руку Шарля: - Здесь очень плохо. Как отрава в воздухе. Это не болотные испарения, это нечто другое. Давай уйдем отсюда, - взмолился актер. - Ну, или отойдем в сторону. Мне все время что-то мерещится. Словно голоса неподалеку, но я не могу разобрать, о чем они говорят. Только понимаю, они желают нам смерти. Давай уйдем! Давай вернемся к лодке! Шарль, ну пожалуйста, ну ради всего святого, я не могу тут оставаться - тут словно яд разлит в воздухе и в земле! - он настойчиво теребил д'Арнье за рукав, плачуще причитая: - Не надо было вам касаться этой штуки и тем более залезать на нее, пока вы не забрались туда, все было хорошо!.. - Успокойся, - Шарль обнял молодого человека за плечи. - Успокойся, возьми себя в руки. Если тебе так не по душе это место, мы немедленно уйдем отсюда. Вот так, пойдем… Отдаленный расстоянием и приглушенный листвой, грянул еще один выстрел. Кто-то неразборчиво и яростно выкрикнул приказ - судя по решительной интонации, прокурор отдавал распоряжения по ходу погони. Поддерживаемый д'Арнье, Франсуа ковылял по тропинке, смятенно пытаясь описать любовнику вихрь обрушившихся на него пугающих впечатлений. Шарль сочувственно кивал, явно не веря ни единому слову месье Морана. Выжидая только подходящего случая, чтобы назидательно напомнить - впечатлительному и нервному молодому человеку не стоило очертя голову соваться туда, где ему не место. По дороге к капищу они начисто упустили из виду тот факт, что тропинка разветвлялась. Возможно, в какой-то момент д'Арнье и Франсуа свернули не туда - выйдя на берег совершенно пустынной заводи, где не было ни единого следа лодки и охраняющих ее жандармов. От основного течения реки заводь отделял песчаный мысок, застоявшаяся и обильно подернутая болотной ряской вода была медово-черного цвета. - Промахнулись, - констатировал д'Арнье. - Не переживай, заблудиться тут невозможно. Это же остров, причем маленький. Сейчас вернемся и… Подозрительно затихший Франсуа неожиданно присел на бережку, пристально осматривая заводь с торчащими тут и там корягами, поросшими мхом, и растущими над самой водой кустами тальника. - Смотри, это не коряга, - осипшим голосом заявил актер. - Франсуа, - пожурил его д'Арнье. - Нельзя же так. Твоя богатая фантазия порой оказывается тебе же во вред. Еще немного - и ты начнешь видеть вылезающих из болота чудовищ. Тут скверно пахнет и тебе напекло голову, вот и все. - Это не коряга, - упрямо стоял на своем Франсуа. Отыскал сук покрепче с развилкой на конце, вошел в мутную воду - белые чулки мгновенно пропитались ржаво-грязной водой, на новенькие туфли налипла рыжая вязкая глина - зацепил подозрительно выглядящий предмет и потянул к берегу. Сук зловеще захрустел, но не сломался. Объект внимания Франсуа, облепленный тиной и рясой, вязко колыхнулся, неохотно сдвинувшись с места и слегка приподнявшись. Шарль д'Арнье прикусил язык, более не имея аргументов для возражений - ибо он своими глазами узрел босую человеческую ногу, нелепо торчавшую из воды. Франсуа отшвырнул палку в сторону, попятился, часто и судорожно втягивая воздух и дергая головой, как запаленная лошадь. Назойливые осы, забравшиеся к нему в голову, жужжали и метались из стороны в сторону, мешая говорить, не давая сосредоточиться. Грязная, посиневшая и раздутая нога по щиколотку высовывалась из болотистой заводи - и явившиеся на призывные крики д'Арнье жандармы зацепили ее веревкой, вырвав тело из липких объятий воды, тины и ряски. Злой и взъерошенный прокурор на вопрос Шарля нехотя буркнул, что они преследовали загадочного стрелка до противоположного берега островка - но там его поджидала легкая лодчонка с двумя гребцами. Любитель пострелять по королевским прокурорам Шатле жабой сиганул в лодку, та взяла с места и устремилась против течения в город… Что тут у вас за очередные находки? На голову и тело утопленника тем временем выплеснули несколько ведер воды. Кто-то из жандармов присвистнул, прокурор нахмурился, а месье Моран, несмотря на попытки Шарля удержать его в стороне, сунулся поближе. Тело, раскинув руки, лежало на примятой и мокрой траве - тело девушки в просторной сорочке, сейчас напоминавшей насквозь промокший и грязный мешок. Завалившаяся набок голова покойницы щекой прильнула к земле, почти отделенная от туловища длинной и широкой раной, почерневшей по краям. Крови не было, вся кровь давно вытекла, смешавшись с водой Гаронны и мягкой почвой островка. Некогда бывшие светлыми волосы смешались в неопрятный колтун. - А вот и жертва, - раздосадованный провалом погони Ла Карваль присел рядом с мертвой девушкой, пристально разглядывая рану, лишившую ее жизни. - Один-единственный удар, нанесенный опытной рукой. Ее умертвили, выпустили кровь - и выбросили в реку. Отец д'Арнье, вы по-прежнему будете настаивать на том, что мы имеем дело с декорацией? Украшенной для пользы дела и вящей правдоподобности подлинным трупом? - Кажется, я ее знаю, - негромкий голос Франсуа не дал д'Арнье вымолвить и слова в защиту своих умозаключений. Прокурор развернулся на каблуках, ткнул в сторону актера указующим перстом: - Что вы сказали, месье Моран? Повторите - и помните, что слово, произнесенное в присутствии слуг закона, может являться свидетельством! - Она так скверно выглядит, но… - Франсуа заставил себя вглядеться в бесстрастное, измазанное и плохо отмытое лицо покойницы. - Но эта женщина отдаленно похожа на девушку, которую я недавно знал… - На какую именно девушку, месье Моран? - с мягким нажимом потребовал ответа Ла Карваль. - Вы можете назвать ее имя? Где вы с ней познакомились и что о ней знаете? - Тереза… Тереза, а своей фамилии она не называла, мы звали ее просто Терезой… - Франсуа икнул, закашлялся. - Она была актрисой. Играла в любительской постановке, которую пожелал устроить монсеньор де Лансальяк… - Тереза Люсьен, - сухо уточнил д'Арнье. - Ее полное имя было указано в ведомости оплаты наемным актерам. После того, как работа над спектаклем завершилась, мадемуазель Люсьен получила свое жалование и покинула дворец. - Это же наша Тереза! - окончательно убедившись в том, что зрение его не обманывает, Франсуа взвыл. Кто-то убил Терезу, веселую, никогда не унывающую, смешливую Терезу, с таким старанием зубрившую роль и строившую ему глазки! Перерезал горло, как бессловесной скотине на бойне, и вышвырнул мертвое тело в болото - а она была такой хорошенькой, такой полной жизненного огня и любви к пыльным подмосткам! Теперь она валяется здесь, похожая на страшную уродливую куклу с полуоторванной головой, болтающейся на ниточках, и белыми закатившимися глазами! Франсуа не выдержал - бесслезно и бессильно разрыдался. Движением плеча отвергнув руку д'Арнье, пытавшегося утешить актера в его потере, и метнувшись невесть куда - лишь бы уйти подальше от этого страшного, жуткого места. Ничего не видя перед собой, он едва не врезался в Ла Карваля, сильно, но не грубо удержавшего актера от падения. Молодой прокурор взглянул на него сочувственно: - Я разыщу ее убийцу, обещаю вам. - Никого вы не найдете, - огрызнулся Франсуа. - Она ведь была всего-навсего актеркой с большой дороги - и шлюхой, когда становилось уж очень туго. У Терезы не было ни богатых покровителей, ни знатного любовника. Она была самой обычной девушкой, любившей театр - а теперь ее нет, и ни единой живой душе нет до этого дела! - он вырвался, побежал по тропинке, оскальзываясь и едва не падая. Прокурор Шатле и д'Арнье смотрели вслед убегающему юноше, в кустах пронзительно трещал дрозд, журчала вода, истекало жаром солнце в безоблачных небесах, на холмах созревал виноград. - Месье Моран, подобно своим собратьям по ремеслу, не слишком надеется на силу закона, - извиняющимся тоном промолвил д'Арнье. - Его можно понять. - А вы? - прищурился Ла Карваль. - Вы, отец Антуан, разделяете столь решительно высказанное и крайне нелицеприятное для меня мнение вашего друга? - Я верю в промысел Господень и в то, что вы приложите все усилия для поиска преступника, - дипломатично высказался Шарль. - Я также верю в то, что месье Моран был искренен в своем негодовании. Окажись эта девушка, принявшая поистине мученическую кончину, не безродной актрисой, но дочерью знатного семейства… - Вы полагаете, происхождение жертвы имеет для меня какое-то значение? - едва не вспылил Ла Карваль. - Я слишком мало вас знаю, господин прокурор, чтобы выносить суждения о вашем нраве и ваших взглядах, - пожал плечами Шарль д'Арнье. - Но те служители закона, с которыми мне доводилось иметь дело, были именно таковы. Кто станет расследовать смерть бродяги, прирезанного своими же дружками за пару лишних грошей? Кто обеспокоится судьбою девушки-актерки, которая вечно переезжает из города в город, примыкая то к одному странствующему балагану, то к другому? Уверен, за последние дни никто не обращался в жандармерию с сообщением о пропаже мадемуазель Люсьен. Ее сотоварищи наверняка сочли, что она подыскала более выгодное место и ушла туда... - Что за постановку имел в виду месье Моран? - перебил Ла Карваль. - Когда она состоялась и где? - Его высокопреосвященство пожелал развлечь своих друзей небольшим любительским спектаклем. Руководство постановкой было поручено месье Морану. Премьера прошла в середине июля, в одном из залов дворца монсеньора, - обстоятельно отозвался д'Арнье. Поразмыслил и добавил: - Предвосхищая ваш следующий вопрос… Частично труппу составили друзья монсеньора, желавшие испробовать себя в роли актеров-любителей. В компанию к ним были наняты профессиональные исполнители. В этом вопросе монсеньор всецело положился на рекомендации своих знакомых, имеющих связи в театральном мире. Нет, я не занимался подбором труппы - актеры были представлены мне и месье Морану всем коллективом. Мне только известно, что заключением контрактов с наемными лицедеями ведал месье Лану, казначей его высокопреосвященства. - Стало быть, актеров наняли, они сыграли, получили уговоренную плату и были распущены? - подвел итог прокурор. Жандармы возились около накрытого плащом тела, мастеря из ветвей и поясов носилки, на которых мадемуазель Терезе предстояло отправиться в свой последний путь. - В вечер премьеры, как я полагаю, состоялся изрядный банкет, где ценители искусства и актеры свободно общались между собой? Д'Арнье молча кивнул, подтверждая истинность рассуждений служителя закона. - И вы там присутствовали? Новый спокойный кивок. - Может быть, святой отец, вы сможете припомнить, с кем вела беседы покойная мадемуазель? Может, кто-то из присутствующих заинтересовался ею более других? На сей раз д'Арнье был вынужден развести руками: - Нет, месье Ла Карваль. Мадемуазель Тереза была девушкой бойкой и общительной. Насколько мне запомнилось, ее весь вечер осаждали поклонники ее таланта… и внешности. Называя вещи своими именами, барышня Люсьен была просто нарасхват. Кажется, она уехала вместе с кем-то из своих новых знакомцев. Более я о ней ничего не слышал - до сегодняшнего дня и нынешнего часа. Вы собираетесь отнести тело в лодку и доставить в город? - Разумеется, - подтвердил Ла Карваль. - Поместим ее в морг и сообщим о ее смерти. Возможно, отыщутся люди, способные опознать тело и подтвердить слова месье Морана об имени и ремесле покойной. - Тогда я вынужден попросить вас задержаться - дабы я тоже мог исполнить свой долг, - чопорно и строго заявил д'Арнье. - Эта девушка стала жертвой чужих дурных страстей, она погибла в одиночестве и без надежды на помощь. Я обязан позаботиться о ее душе. - Э-э… конечно, святой отец, - прокурор не нашел достойных возражений. Отозвал жандармов, отошел в сторону, привалившись спиной к стволу дерева, и терпеливо дожидался, пока будут прочитаны полагающиеся молитвы по невинноубиенной Терезе Люсьен. «Причастен или не причастен? - размышлял Ла Карваль, украдкой разглядывая красивое, холодное лицо молодого аббата, всецело погруженного в отправление поминальной службы над телом погибшей актрисы. - Если чист, то может стать толковым помощником. Отвечал быстро и не раздумывая, но достаточно подробно. Не скрыл своего мнения о продажности и некомпетентности местных жандармов. Надо будет поточнее выяснить касательно этого спектакля во дворце и побеседовать с месье Лану, коли он расплачивался с актерами. Предположим, девица Тереза свела знакомство с некой личностью, поманившей барышню щедрыми посулами. Мадемуазель была тертой особой, ей не требовалось лишний раз разъяснять, за что ей сулят деньжат. Она пришла на встречу… вероятно, не единожды, не чуя подвоха и беды. Может, ее опоили. Может, незамысловато стукнули по затылку - много ли надо девчонке? Погрузили в экипаж, вывезли из города, затащили в лодку, привели или принесли по тропе на капище…» - прокурор стиснул зубы. Молодая, полная надежд, красивая девушка по мановению чьей-то злой руки была вычеркнута из жизни. - …Тереза Люсьен, - казначей его преосвященства, ведавший обширной канцелярией, финансами и имуществом де Лансальяка, принес с собой сафьяновую папку, откуда извлек расчерченный ровными графами лист ведомости. - Да, вот она. Вот ее контракт. За участие в спектакле мадемуазель было выплачено пятьдесят ливров. Плюс еще десять - по личному распоряжению монсеньора, в благодарность за проявленное усердие. Вот ее своеручная подпись, - он отчеркнул ногтем нужную строку. - Жалование наемным актерам выдавалось на следующее утро после премьеры. Помнится, дамы явились всей компанией - эта самая Люсьен, ее подруга мадемуазель Годен, мадам Бассерив и пятерка девиц, исполнявших «роли без слов» - этим полагалось по двадцать ливров на каждую. Королевский прокурор вытребовал под свой кабинет одну из приемных архиепископа. Его подчиненные притащили туда обширный письменный стол и заменили удобные мягкие кресла жесткими стульями - дабы посетители не чувствовали себя вольготно. Выдержанная в пурпурно-малиновых тонах, комната весьма подходила характеру своего нового хозяина, выгодно оттеняя тонкую, как хлыст, жилистую фигуру Ла Карваля. На развешанных по стенам изображениях святых мучеников рекой лилась кровь - самый подходящий антураж для трудов дознавателя. Однако посетитель кабинета совершенно не устрашился зловещих картин. Месье Лану слишком давно служил его преосвященству, имея дело с миром цифр и не обращая внимания на раскрашенные холсты. Прокурор Шатле вытребовал казначея к себе сразу по возвращении из поездки на остров - и тот незамедлительно предстал. Д'Арнье и Франсуа прокурор отпускать не пожелал, заверив их, что желает всего лишь провести краткую беседу касательно мадемуазель Люсьен, записать их показания - после чего они оба будут немедля отпущены. Шарлю показалось, что после посещения зловещего островка на Гаронне отношение господина прокурора к ним несколько изменилось. Похоже, Ла Карваль вычеркнул их из рядов подозреваемых и переместил в список вероятных единомышленников. Хотя кто знает, что на уме у молодого парижского дознавателя? Франсуа замкнулся в настороженном молчании - увиденное и пережитое, похоже, здорово выбило актера из колеи. Он держался в отдалении, точно раненое животное, пытающееся забиться в нору и отлежаться там. Жизнь не подготовила месье Морана к подобным испытаниям - и д'Арнье напомнил себе непременно переговорить с монсеньором, дабы тот на несколько ближайших дней оставил Франсуа в покое, поручив его заботам отца Антуана. Прокурор Ла Карваль же всеми силами пытался ухватиться за тот тонкий хвостик ниточки, что волею Провидения угодил к нему в руки. - Месье Лану, вы не могли бы припомнить: как эта девушка вообще оказалась в числе нанятых вами актеров? Вряд ли вы пригласили в дом вашего покровителя первых попавшихся людей с улицы? Казначей, сухопарый и замкнутый с виду мужчина почтенных лет, до того державшийся холодно и даже отчасти надменно, неожиданно смутился: - Видите ли, месье прокурор… В силу некоторых обстоятельств я точно знаю, откуда взялись обе эти особы - и мадемуазель Люсьен, и мадемуазель Годен. Их порекомендовала его высокопреосвященству моя дочь. Ла Карваль заинтересованно кивнул, приглашая собеседника продолжать рассказ. Д'Арнье тоже заинтересовался, подвинувшись ближе - прокурор зыркнул на святого отца, но возражать против его присутствия не стал. - Моя Полетт - хорошая девушка, благовоспитанная и скромная… но уж больно увлеченная этим самым театром, - чуть запинаясь, выговорил почтенный казначей. - Не видя необходимости изображать из себя семейного тирана, я не препятствовал ее увлечению… даже поощрял его. Полетт выписывала из столицы театральные новинки и журналы, мечтала испробовать свои силы на любительской сцене. В доме шевалье де Сен-Сернена образовался эдакий клуб поклонников Мельпомены, и я был весьма рад тому обстоятельству, что мою Полетт тоже приняли туда. Там собирается весьма недурное общество…. - Где молодая барышня может достойно проявить себя, - понятливо закончил фразу Ла Карваль. - Значит, там мадемуазель и познакомилась с актрисами? Когда же его преосвященство пожелал устроить спектакль, она пригласила для участия своих знакомиц, так? А сама мадемуазель Полетт что, не пожелала выйти на сцену? - При всем уважении к вкусам его преосвященства и любви к дочери, это было бы уже слишком, - сухо заявил месье Лану. - Да, Полетт очень хотелось получить роль в спектакле. Мне пришлось настрого запретить ей даже думать об этом. - Мадемуазель, должно быть, очень расстроилась, - вкрадчиво заметил прокурор. - Не то слово. Но Полетт - умная девочка. По здравом размышлении она согласилась с тем, что участие в подобном представлении изрядно подмочило бы ее репутацию. Я позволил ей побывать на премьере, благо его высокопреосвященство щедро позволил моей семье занять одну из лож, - объяснившись, месье Лану явно почувствовал себя лучше. Ла Карваль побарабанил пальцами по столу: - Я бы хотел побеседовать с вашей дочерью и расспросить ее о мадемуазель Люсьен. - Полетт нет в Тулузе, - несколько растерянно отозвался казначей. - Она за городом. Дня три тому уехала проведать тетку, мою сестру. Вернется завтра утром. Если это настолько необходимо, я могу спешно послать за ней… Что, неужели эта актерка оказалась замешана в чем-то недостойном? Надеюсь, ее похождения не затронут честного имени моей Полетт? - Она умерла - точнее, мадемуазель Люсьен убили, - коротко и сухо бросил прокурор. - Если ваша дочь приедет в город завтра утром или днем, не откажите в любезности сопроводить ее сюда. - Хорошо, месье Ла Карваль, - судя по вытянувшейся физиономии казначея, он не горел желанием представлять свою юную дочурку столичному блюстителю из Шатле, но спорить с королевским прокурором не рискнул. - Как только Полетт объявится, я лично приведу ее к вам. - Полагаете, барышня Лану сможет поведать об убиенной мадемуазель Терезе нечто любопытное? - спросил Шарль, когда месье Лану удалился, гордо неся под мышкой набитую бумагами папку. - Чем черт не шутит, - согласился Ла Карваль. - Девушки давно водили знакомство, сплетничали, обсуждали кавалеров, строили планы. Вдруг актриса поделилась с Полетт своими успехами - скажем, что на вечере после премьеры она свела многообещающее знакомство? Покамест месье Моран и отсутствующая барышня Лану - единственные свидетели, могущие поведать об убитой хоть что-то. Я отправлю жандармов пошарить по гостиницам Тулузы и театральным труппам. Мадемуазель Тереза должна была где-то жить - и жить неплохо, ведь ей недурно заплатили. - Вы предполагаете, убийца входил в число друзей или знакомых жертвы, - сделал верный вывод д'Арнье. - Может, вы правы. А может, мы имеем дело с чудовищным совпадением. - Это каким же? - оживился Ла Карваль. - Сдается мне, святой отец, вам очень по душе выступать в роли адвоката дьявола. Кстати, вы сами-то не принимали участия в этом памятном спектакле? - Принимал, - не стал отрицать своего участия Шарль, полюбовавшись на то, как выражение лица прокурора на миг стало безмерно удивленным. - И весьма успешно. Тот факт, что я избрал путь служения Господу, еще не делает меня болваном, не имеющим представления о логических умозаключениях. Итак, о совпадениях. Мадемуазель Тереза, как мы уже поняли, обладала весьма и весьма обширным кругом знакомых. Не могло ли случиться так, что среди них оказался некто, с кем она не сумела найти общего языка? Не все в мире продается и покупается, и среди актрис встречаются честные женщины. Может, мадемуазель Люсьен отказала особо рьяному или назойливому поклоннику, который был ей чем-то неприятен. Тот решил отмстить. Один или с помощью сообщников, он выкрал девушку, увез на уединенный островок, где и убил. Да, преступление от этого не перестало быть преступлением, и виновный должен понести наказание. Но в этом случае убийство несчастной мадемуазель не имеет никакого отношения к поклонению врагу рода человеческого, черным мессам, жертвоприношениям и прочим еретическим деяниям. Просто убийство из ревности. Или из ненависти. - А вам бы очень этого хотелось? - вскинулся молодой прокурор. - Ибо в этом случае ваш покровитель выйдет сухим из воды? Никакого дьяволопоклонства, никаких еретических ритуалов. Всего лишь убийство актрисы неизвестными лицами. - Я просто рассуждаю, - примиряющим тоном заметил д'Арнье. - Мы оба побывали на месте преступления. Вы не можете отрицать - ничто из увиденного нами не наводит на мысли о жертвоприношении. Разве лишь то обстоятельство, что расправа свершилась на приметном камне. Может, убийцы были не лишены некоего извращенного воображения. А может, им просто показалось удобным положить тело на ровную и твердую поверхность. Простите, месье Моран, что нам приходится столь цинично обсуждать гибель вашей знакомой. Франсуа молча отмахнулся - мол, я все прекрасно понимаю. - Это не совпадение, - убежденно заявил Ла Карваль. - Да, ваши умозаключения не лишены логики, но вы, святой отец, думаете лишь о том, как защитить и обелить имя вашего патрона. Это - не совпадение. Пока у меня мало доказательств, но, как только объявится барышня Лану, их станет больше. Мы побеседуем со знакомыми мадемуазель Люсьен - и я уверен, кто-нибудь из них да выдаст себя. Проболтается, обмолвится, и уж тогда… - он нехорошо оскалился, показав крупные белые зубы. - Всю оставшуюся жизнь он будет раскаиваться в совершенном - а жизни той ему останется очень и очень немного. - Ваши бы слова - да Богу в уши, - безучастно заметил Франсуа. Из кабинета они вышли втроем, в каком-то похоронном молчании. Ла Карвалю явно не терпелось раздать жандармам поручения и вновь ринуться по следу, Франсуа хотелось спрятаться где-нибудь и уснуть - а д'Арнье мечтал о том, чтобы остаться наедине с любовником, ободрить его и утешить… В малой гостиной нетерпеливо переминался с ноги на ногу эдакий старичок-боровичок в потрепанном зеленом камзоле. Низкорослый, с морщинисто-румяной физиономией и в нахлобученном на лысоватую макушку парике с косицей. На диване за спиной визитера стояло прямоугольное нечто, бережно закутанное в холстину и перевязанное шпагатом. - Отец Антуан, месье Моран! - встрепенулся гость. - Рад вас видеть. Заказ монсеньора готов, но он не смог принять меня сегодня. Не позаботитесь ли вы о моем детище? - он положил ладонь на прямоугольник. - Не хочу трясти его обратно по булыжникам в мастерскую. Шарль приподнял бровь. Дивно, просто дивно, а самое главное - как вовремя. - Конечно, мэтр Эшавель. Буду счастлив приглядеть за вашим творением и вручить его монсеньору. Думаю, он найдет новую картину столь же великолепной, как и ваши предыдущие работы… Кстати, месье Ла Карваль, разрешите представить - мэтр Эшавель. Истинный волшебник кисти и холста, гордость нашего города и провинции. Без его шедевров Тулуза утратила бы половину своего очарования. - Отец Антуан преувеличивает, как всегда, - потупился старичок. - Вы позволите взглянуть, мэтр? - прокурор искренне обрадовался возможности чуточку отвлечься от мрачных событий нынешнего дня. - Мне говорили, в Тулузе великолепная школа религиозной живописи. Мэтр Эшавель бросил вопросительный взгляд на д'Арнье, тот кивнул. Среди многих увлечений монсеньора де Лансальяка имелась и прелестная привычка увековечивать своих фаворитов в образах святых, великомучеников и ангелов. Однако картины писались в столь своеобразной манере, что их можно было повесить не во всякой гостиной, не говоря уж о храме. Веревки были перерезаны, ткань с картины убрана - и взорам зрителей предстал изящный шатен, изображенный в профиль на фоне цветущих розовых кустов. Белоснежные полураскрытые крылья за спиной вверху почти касались курчавой макушки, а их кончики - травы, тонко прорисованный сусальным золотом нимб с первого взгляда был почти незаметен. Голубая полупрозрачная мантия ниспадала с плеч, повиснув на согнутых локтях, струящимися складками укутывая бедра, но оставляя обнаженными стройные ноги. Юный ангел сложил ладони чашечкой, будто намереваясь поднести их к лицу для умывания, но в горстях у него была не вода, а лепестки, багровыми каплями падающие меж пальцев к босым ступням. - Варахиэль, - занудно прокомментировал д'Арнье. - Архангел Божьих благословений. Это был Франсуа Моран - счастливый, безмятежный, немного лукавый, Франсуа Моран в глазах любящего, ибо месье Роже лично инструктировал художника, что и как должно быть изображено. Ла Карваль издал некий звук, весьма похожий на бульканье, и закашлялся. «Вот ведь затейник! - подумал он, пытаясь справиться с нервным, злым и ехидным смехом, рвущимся наружу. - Ваше высокопреосвященство, какой же вы сластолюбец!» Впрочем, отдышавшись и проигнорировав обиженный взгляд художника, Ла Карваль признал, что перед ним истинный шедевр. Мельчайшие детали фигуры, небрежно укутанной в сияющую ткань, были прорисованы с такой любовью и благоговением, что ничуть не возбуждали темную похоть, а лишь возвышенное любование. В позе юноши не было ничего вульгарного - только нежность, в лице - чистота юности и природной доброты. Франсуа, покрасневший и насупившийся стоял подле полотна, не смея поднять глаз на столичного прокурора и отца Антуана, мысленно проклиная обоих. - Прекрасная работа, мэтр, - улыбнулся Ла Карваль, - браво... модель вполне достойна своего воплощения. Хотя, конечно, в церкви размещать сию работу я бы не рискнул. - Благодарю, сударь, - с достоинством поклонился живописец, - однако она и не предназначается для церкви. У монсеньора де Лансальяка прекрасная коллекция. Я счастлив тем, что мои полотна соседствуют в ней с шедеврами старых мастеров. «Коллекция? Ах, даже коллекция...» У Ла Карваля заломило скулы - ему захотелось ударить этого художника, мазилу, воплощающего в красках извращенные фантазии жирного борова, проспавшего сатанинскую секту в доверенном его попечению городе. Ему захотелось ткнуть Франсуа лицом в картину, спросить, сладка ли ему жизнь шлюхи? Не боится ли месье Моран разделить судьбу своей подруги, оскверненной и выброшенной? Ему хотелось избить Шарля за то, что губит себя, свою бессмертную душу, сводя мерзкого сатира с неокрепшими волей юношами. Ему хотелось бежать от дьявольски великолепного полотна - ибо оно притягивало взгляд и неудержимо влекло к себе, а Кантен де Ла Карваль был всего лишь человеком с горячей кровью, обуреваемым страстями. Страстями, которые надлежало смирять и держать в стальной узде, как не раз строго внушал молодому прокурору его почтенный наставник, мэтр Тарнюлье. Ибо страсти притупляют отточенное лезвие холодного рассудка, препятствуя расследованию. - Мы называем ее Галереей Ангелов, - поведал д'Арнье. - Мэтр Эшавель, на сей раз вы превзошли сами себя. Монсеньор будет очарован. Откланявшись, художник удалился. Недовольно хмурившийся Франсуа Моран завладел картиной, запасливо утащив ее в свои покои, подальше от чужих глаз. Актеру до чрезвычайности не понравилось, что д'Арнье выставил его на обозрение столичному прокурору - а тот аж в лице переменился. Может, страж закона тоже не чужд великосветским порокам? - Монсеньор редко допускает посторонних к своей святыне, но вам, думаю, позволительно увидеть ее, - невозмутимо предложил Шарль. - Иначе вы наверняка попытаетесь подобрать ключи к ее дверям. Желаете взглянуть? «Мне нет дела до вульгарных забав вашего преподобного распутника!» - едва не выкрикнул Ла Карваль… и кивнул. Устремленные ввысь стены черного мрамора и полированного темного дерева, наглухо занавешенные окна, мерцающие драгоценностями распятия и полотна в позолоченных рамах - множество полотен. Крылья и соцветия, мальчики и юноши, святые и ангелы. Жертвы и шлюшки. Прокурор прикрыл глаза, пытаясь отдышаться и придти в себя. - Что с вами, месье Ла Карваль? - строгое и прекрасное лицо святого с живописного полотна. - Галерея - коллекция живых игрушек преподобного отца? - повел рукой прокурор. - Я конфискую картины и отправлю в столицу, а лучше - выставлю на всеобщее обозрение. Может, кто-нибудь из горожан опознает своих пропавших сыновей или родственников. - Все, кто позировал для картин - живы, - металлическим голосом процедил Шарль, глядя поверх черноволосой головы прокурора. - Не думаю, что его преосвященству придется по душе ваше намерение конфисковать его собственность… - Вот как? - Ла Карваль вскинул подбородок. - Святой отец, вы можете предъявить мне доказательства того, что это… только порок, а не преступление? Устроить встречу хотя бы с одним из натурщиков - ну, помимо месье Морана? - Еще один из них - перед вами, - церемонно поклонился Шарль. - Если соизволите пройти чуть дальше, то встретитесь с очередным шедевром мэтра Эшавеля под названием «Отдохновение архангела Михаила». Вторая половина диптиха, «Архангел Михаил, повергающий Сатану», хранится в дворцовой капелле и доступен взору любого посетителя. - Вы?! - Ла Карваль аж пошатнулся. - Нет, только не вы! - он выкрикнул последнюю фразу в вежливо-удивленное лицо аристократа, в ледяные синие глаза, смотревшие так заносчиво и гордо. Человек с таким лицом и такими глазами не мог быть чьей-то подстилкой, даже если за его спиной и не бряцала латами вереница высокорожденных предков! Это просто невозможно. Прокурор попытался вообразить отца Антуана обнимающим месье Роже и передернулся от омерзения. Нет, викарий говорит неправду, выгораживая патрона… - Ваша преданность похвальна, но… - овладев собой, начал Ла Карваль. Шарль не дал ему договорить, сдержанно-изящным жестом указав на полотно в тяжелой багетной раме. - Убедитесь сами. Я не слишком изменился с тех времен. Манера художника была той же, что и на портрете Франсуа Морана. Даже сад - райский? - на заднем плане казался знакомым, напоминая роскошный цветник архиепископского дворца. Мэтр Эшавель изобразил Михаила только что вернувшимся из битвы - не привычного героя в златоблещущей броне, но усталого нагого юношу, ощупывающего тонкими пальцами нелепо вывернутое крыло. У ног архангела высилась горка доспехов в римском духе, исцарапанных и покрытых вмятинами, тяжелый и длинный меч с золотой крестовиной был наполовину вонзен в мягкую землю. Напряженное, хмурое и все же одухотворенное лицо было повернуто к зрителю в три четверти, и в нем безошибочно опознавался Шарль д'Арнье, отец Антуан. - Зачем вы показали мне это, святой отец? - еле слышно прошептал Кантен Ла Карваль, блестящими от возбуждения глазами пожирая дивную картину. - Зачем? Плавно, как в менуэте, молодой прокурор приблизился к картине. Медленно вскинув руку, коснулся смуглыми пальцами поврежденного крыла. Улыбка тронула вмиг потемневшие, резко очерченные вишневые губы, и он спросил, не оборачиваясь: - Больно было? - Как вы сами можете убедиться, крыльев у меня нет, - сухо отозвался Шарль. - Послушайте, месье Ла Карваль, я готов признать, что монсеньор де Лансальяк не образец целомудрия и христианских добродетелей. Но я заверяю вас, что он никоим образом не причастен к… - д'Арнье осекся, казалось кощунственным говорить о смерти в галерее, где невольно учащалось биение любого сердца. - Все эти молодые люди пришли к нему добровольно. Как я. Как месье Моран. - Допустим, я еще могу понять мотивы решения месье Морана, - Ла Карваль так и не отнял руки от картины, продолжая водить кончиками пальцев по серебряно-стальным перьям в крыльях архангела и его белоснежной коже. - Но вы, отец Антуан? Почему вы с благословения монсеньора не делаете карьеру в Париже, а прозябаете в провинциальной глуши? Неужели его преосвященство остался вами недоволен? - прокурор чуть обернулся через плечо, насмешливо глянув в лицо Шарля. - Сочувствую вашей тяжкой доле. Такие муки - и ради чего? Шарль д'Арнье двинул челюстью, словно пытался расцепить намертво стиснутые зубы и высказать столичному наглецу все, что он думает о его рассуждениях, но смолчал. Может, из-за пальцев, скользящих по холсту, и пробегающих в такт с их движениями мурашками на собственной коже Шарля? - Меня не привлекает столичная суета и возня, - наконец вымолвил он. - И, если мой пример не кажется вам убедительным, месье прокурор, то посмотрите направо. Архангел Салатиэль, он же Жан Жанлис, владелец москательной лавочки в Лаворе. Сейчас ему лет сорок с небольшим. Налево, в нише, святой Себастьян, Андрэ Лален, мелкий землевладелец в Пуату. По соседству с ним - Анн-Фульк, маркиз де Монтлис, архангел Рафаил. Насколько я знаю, сейчас он счастливо женат, имеет двоих очаровательных детишек, управляет несколькими виноградными заводами. Вы можете разыскать этих людей и расспросить их, но стоит ли ворошить прошлое, напоминая о грехах их юности? Да, они побывали в постели монсеньора - но его преосвященство щедро вознаграждал своих любимцев и не пытался насильно удерживать их подле себя. - Что ж, прекрасно, - ладонь прокурора мягко коснулась плеча нарисованного архангела Михаила. - Я верю с искренность и истинность ваших заверений, ведь вы дворянин и служитель Господень. Кантен Ла Карваль донельзя близко склонился к полотну, будто желая ощутить запах давно застывших красок - лазури и охры, цинка и свинцовых белил. Со стороны казалось, будто святой ратоборец дышит и движется, вот-вот обернется, взглянет в дьявольские, черные глаза, взмахнет крылом… Изогнутые в улыбке, влажные губы были так близко от недовольного лица, что блеск темно-рыжих волос отразился на них теплым солнечным бликом. Безоружный архангел со сломанным крылом был защищен лишь броней оскорбленной добродетели, да и на ту покушались… - Приходите завтра на мессу в капеллу, к тамошней картине вы можете приложиться совершенно невозбранно, - с преувеличенной любезностью предложил Шарль д'Арнье. - Вам неприятно? - вкрадчиво осведомился Кантен. Его голос стал низким, бархатным, как лента, стягивающая жесткие черные волосы прокурора. - Я просто любуюсь вашим изображением. Не для того ли оно здесь находится? - Смею заметить, ваш портрет тоже был весьма уместен в этой галерее, - позволил себе съязвить д'Арнье. - Думаю, мэтр Эшавель разглядел бы в вас архангела Иегудиила. Огромные развернутые крылья, развевающиеся алые одежды, корона в левой руке и плеть в правой. Вы были бы изумительно хороши в этом образе, месье королевский прокурор. Ла Карваль оперся руками на раму - картина чуть качнулась - повернув к Шарлю пылающее лицо. Крохотная жемчужная капелька выступила на виске молодого прокурора, побежала по скуле к подбородку, прочерчивая на смуглой коже золотую дорожку. Пальцы, сжимавшие украшенное завитушками дерево рамы, побелели от напряжения: - Алые одежды и плеть. Вот каким вы меня видите, святой отец? А вы, вы сами? Каково вам в роли падшего архангела, довольствующегося огрызками с чужого стола? - Ла Карваль уже слабо осознавал, что несет. Черт побери, он был молод и горяч, отравлен сладким и жарким воздухом Прованса, он ощущал на своем разгоряченном лице легкое дуновение ангельских крыльев. - Это ваши склонности вынуждают вас оставаться здесь, вы не можете отказаться от роли сводника при монсеньоре? Вы ведь делите месье Морана, не так ли? Шарль чуть откинул голову назад, смерил прокурора испытующим взглядом: - В другое время я заподозрил бы, что вы мертвецки пьяны и не способны проследить за своим языком. Но, похоже, у вас, месье Ла Карваль, выдался на редкость скверный день. Советую вам пойти и поделиться своими размышлениями с подушкой - возможно, она окажется к вам благосклонна. Не дожидаясь ответа прокурора, д'Арнье вышел из Галереи Ангелов, оставив Ла Карваля наедине с его смятением, подавленным желанием и картинами, способными смутить куда более сдержанного и равнодушного к чужой телесной красоте человека, нежели столичный прокурор. У которого на лице написано - некогда он тоже прикоснулся к запретному, обжегся и с той поры более не рискует повторять опыт. Вырвавшись из коварных и расслабляющих объятий Галереи, прокурор решительным шагом устремился к апартаментам его преосвященства - испрашивать аудиенцию. Монсеньор не отказал. - Ваше преосвященство, - с порога начал Ла Карваль, - позволите ли вы мне говорить откровенно, как на исповеди? В том числе о ваших родственниках и домочадцах? Помните, я лишь исполняю свой долг. Любые подробности, что могут быть затронуты в нашем разговоре, не пойдут далее моих ушей. Если, конечно, они не окажутся уликами в расследовании. - Конечно, сын мой, - чинно отозвался де Лансальяк, - искренность есть первый шаг на пути к истине. Вы не должны беспокоиться о том, что уязвите мои чувства, ибо перед дознавателем столь же нелепо запираться и кокетничать, как перед священником и врачом. Прошу, присядьте. Кофе? Ликер? Я весь внимание. Лансальяку с трудом удавалось отвлечься от мыслей о том, как прелестен был королевский прокурор Ла Карваль лет этак десять назад, и как дивно он смотрелся бы в исполнении мэтра Эшавеля в паре с отцом Антуаном. Давид и Ионафан, да, пожалуй так... - Благодарю, святой отец, если позволите - кофе и мед… Так вот, на уединенном островке Гаронны мы обнаружили тело убитой девушки. Месье Моран опознал в ней Терезу Люсьен, актрису, принимавшую участие в устроенном вами спектакле… - прокурор кратко и сдержанно описал внимательному слушателю трагические события нынешнего утра. «Если Лансальяк каким-то образом замешан в происходящем, - рассуждал Кантен, цедя маленькими глоточками ароматный кофе, подслащенный ложечкой прозрачнейшего меда, - он и так все знает. Если нет - пусть поможет выпутать себя самого из сети подозрений… В конце концов, преподобный, как никто другой, заинтересован в установлении истины!» - Сейчас я ожидаю возвращения барышни Лану, рассчитывая получить от нее сведения о мадемуазель Терезе, - завершил свой рассказ Ла Карваль. - Ваше преосвященство, я говорю с вами открыто и прошу помнить о моем обещании… Если предположить, что вы невиновны и непричастны - значит, кто-то сделал все, чтобы следствие нацелилось именно на вас. Эти люди знакомы с вашими привычками и образом жизни - и я вынужден спросить вас: не есть ли это месть кого-то из ваших… гм… падших ангелов? Кто из них, кроме отца Антуана и месье Морана, сейчас находится в городе? Хотя Ла Карваль и предупредил о том, что не намерен приседать в реверансах, де Лансальяк был несколько шокирован прямотой месье прокурора, однако виду не показал. Бережно отложив в сторону ложечку с замысловатым вензелем, архиепископ отхлебнул кофе, покатал горячий напиток на языке, собираясь с мыслями. - Я так понимаю, что вы удостоили своим посещением Галерею Ангелов, месье Ла Карваль? В сопровождении отца Антуана, надо полагать? Прежде всего я должен сказать вам - моя коллекция собиралась на протяжении почти сорока лет, еще с тех времен, когда я был всего лишь каноником. Большинство юношей - простолюдины. Я не самоубийца, месье Ла Карваль, и всегда рубил деревце по себе, чтобы избегнуть скандала. - Но Шарль-Антуан д’Арнье - отнюдь не простолюдин, - Ла Карвалю впервые приходилось допрашивать столь знатную особу, да еще и о столь щекотливых вещах. Щеки молодого прокурора горели пламенем. - И... и я узнал еще одного человека, маркиза де Монтлис… Быть может, был кто-то еще? От смущения смуглая кожа прокурора потемнела еще сильнее, отчего он сделался похож на мавра в европейском платье, вызвав одобрительную усмешку преосвященного, высоко ценившего умение покраснеть в нужный момент. - А кто такие эти д’Арнье, месье прокурор? Дворяне, говорите вы. С этим я не стану спорить, семья с изрядной историей, но - в масштабах своей деревни. То же я могу сказать вам и о Монтлисах, имя которых гремит на десять лье в округе. Мальчики, которых от прочих отличала лишь спесь и «де» в фамилии, - снисходительно пожал плечами Лансальяк. - К тому же большинство из них были беднее церковной мыши. - Я спрашиваю вас о таких вещах не из праздного любопытства, - нахмурился готовый вспылить прокурор, - поймите, по большей части подоплека всех, даже самых страшных и долго подготовляемых преступлений - обычнейшие человеческие страсти: ненависть, месть, ревность, сребролюбие... Тогда остаются домашние - те, кто мог быть посвящен в тайны вашей личной жизни и... и в первую очередь... Ла Карваль хотел сказать - «и в первую очередь - ваш племянник», но... нет, он не струсил. Просто в голову ему пришла дикая мысль, что и князь де Сомбрей в свое время не избежал внимания преосвященного дяди. И настолько ему стало противно, что прокурор невольно отодвинулся в своем кресле от перламутрового чайного столика, пролив подцепленный ложечкой мед на свое запястье. «Неужели архиепископ покушался на собственного воспитанника и родственника? - с невольной дрожью думал Кантен, пока, забывшись, совершенно по-деревенски слизывал с руки прозрачные вязкие капли, - достоин ли он оправдания в таком случае? Негодяй... как и тот, другой...» - Договаривайте, месье Ла Карваль, - поощрил де Лансальяк, - и в первую очередь, мой племянник, князь де Сомбрей. Он прекрасно понял ход мыслей прокурора, как и причину того, почему слуга закона шарахнулся от него, как от прокаженного. «Пантера вылизывает лапу», - с мимолетным восхищением подумал преосвященный, наблюдая, как Ла Карваль весьма своеобразным способом спасает манжеты от липких медовых капель. - В котором вы, очевидно, предполагаете жертву тирании и насилия. Очень заманчиво, не так ли? Сирота в доме дядюшки-развратника. Некому пожаловаться, некого просить о защите, ребенок подвергается безжалостному насилию раз за разом, пока не становится достаточно взрослым, чтобы сбежать, а после - отомстить... - в голосе преосвященного звенели лучшие трагические интонации, а после он вполне нормальным голосом полюбопытствовал: - Так вы это видите, месье Ла Карваль? - Я следователь, ваше преосвященство, - твердо ответил Ла Карваль, - я не должен исключать никаких версий... если хочу докопаться до истины! - Судя по вашей реакции, сын мой, - интонации архиепископа стали мягче лионского бархата, - вам довелось иметь подобный неприятный опыт лично. Не опасаетесь ли судить лицеприятно? «Говори правду и посрами дьявола», - вспомнил Ла Карваль старинную пословицу. - Нет, ваше преосвященство, - тихо сказал Кантен. - Речь идет не о растлении юношей, а об убийствах... Я расследую убийства, остальное, ежели оно не связано с этим преступлением, меня не касается. Я не Господь Бог и не Судия вам... ни вам, никому другому... И все же, у вашего племянника есть повод люто ненавидеть вас? Лансальяк снисходительно улыбнулся. - Вы видели - мои ангелы были либо исключительной красоты, либо редкостного обаяния, искупающего недостатки либо заурядность внешности. Жорж-Габриэль в юных годах был довольно мил, но до крайности зануден, ханжески благостен и не представлял для меня ровным счетом никакого интереса. В первую очередь потому, что был кровью от моей крови - я никогда не забывал об этом. Его возмущала необходимость делить кров с моими… подопечными, иногда доходило до безобразных сцен, о которых я позволю себе умолчать. Признаюсь, я вздохнул с облегчением, когда в год своего совершеннолетия Габриэль покинул нас, отправившись в столицу. - Но был ли кто-нибудь, кто бы затаил на вас ненависть из-за... всего этого? - невесть отчего Кантен Ла Карваль представил, каково в постели монсеньору его нынешней пассии, месье Морану. Прокурор на миг представил утратившего свои небеса ангела, извивающегося ужом под этим толстым брюхом, и быстро опустил лицо, чтобы преосвященный не увидел его заблестевших глаз... Юнец, раздираемый на части похотливым членом, придавленный, обслюнявленный благостными, пухлыми губами... - Нет, - твердо и уверенно отрезал де Лансальяк, - исключено. Поймите же, месье прокурор: я никогда и никого не принуждал, не увечил и не уродовал. Помогал деньгами или протекцией даже спустя несколько лет после того, как молодые люди покидали мой дом. Я не вижу причины, по которой хоть один из моих мальчиков мог меня возненавидеть. - Значит, мы ищем того, кому выгодно ваше падение не из-за мести за былое, а из-за других благ, - сделал вывод Ла Карваль. - Ваше преосвященство, у вас есть враги? Кто положил глаз на вашу епархию? И... каково материальное положение вашего племянника? Насколько мне известно, его семья отнюдь не бедствует, он обласкан королем, мадам де Сомбрей - конфидентка молодой королевы. Траты мадам, в том числе довольно значительные карточные долги, исправно оплачиваются князем. Роже де Лансальяк раскинул руки, будто приглашая мир в свои гостеприимные объятия: - Меня все любят! Но, очевидно, некоторым это не нравится. Да и засиделся я в Тулузе - двадцать лет руковожу здесь клиром. После моей смерти племянник унаследует мои деньги, весьма доходные виноградники под Бордо, родовое имение в Фуа и графский титул - после смерти моего старшего брата в череде наследников первым иду я, но, как лицо духовное, пользоваться им не могу. Состояние самого Габриэля было значительно приумножено за то время, что я управлял его имуществом. - У жадности глаза велики, - вздохнул Ла Карваль, вспоминая, сколько кошмарных убийств расследовалось парижской полицией из-за смехотворных сумм, - и вообще, как местные дворяне могли получить сведения о вашей жизни? Либо сами видели все своими глазами, либо кто-то из ваших слуг или домашних - подкуплен. Боюсь, ваше преосвященство, мне придется допросить штат прислуги. И добавил небрежно: - Тут, в Тулузе, как меня уверяли, есть толковые мастера дознания - мы узнаем правду. Монсеньор медленно приподнял брови: - Даже так? Вам уступить еще пару комнат для дыбы и «железной девы», или вы установите их на лужайке под окнами - в назидание, так сказать? Попытаетесь стяжать лавры святого Доминика? - Для того, чтобы выйти на преступников - все средства хороши, - пожал плечами прокурор, - в Париже и не задумывались бы над такими мелочами. Против воли, в черных глазах Ла Карваля мелькнули красноватые искры. Прокурор не относился к числу любителей смотреть на чужую боль, если, конечно, она не была прелюдией к долгим любовным играм. Но, взяв след, гончая не задумывалась о хорьках, чьи норы топчут ее мощные лапы. - Естественно, никто не собирается допрашивать с пристрастием близких вам людей. Впрочем, быть может у вас есть сомнения насчет кого-то из слуг? Такого человека мы допросим в первую очередь. Вежливо. - Мои слуги либо работают в этом доме десятилетиями, что аттестует их как преданных и верных, либо едва поступили - помнится, недавно взяли нового конюха и поваренка, но, сами, понимаете, в мои покои эта прислуга не вхожа, - пожал плечами де Лансальяк. - Значит, кто-то из ваших нынешних или бывших домашних... Ну, отца д’Арнье можно из этого списка исключить, как и месье Морана - они совершенно преданы вам. Прокурор выдержал паузу, будто давая Лансальяку возможность оспорить его слова и потребовать немедленно тащить в пыточную своих фаворитов. - Безусловно, месье Ла Карваль, этим двоим вы можете доверять, как самому себе. «А себе бы я не доверял ни на йоту, - усмехнулся про себя Кантен, - особенно, если дело касается отца Антуана, решившего попробовать себя в роли коварного искусителя». - Тогда... кто же, ваше преосвященство? - Ла Карваль потихоньку начинал терять терпение, - боюсь, мне придется просить вас составить список ваших бывших... э-э... воспитанников, которые остались жить в Провансе, и побеседовать с каждым из них. - Почем мне знать, кто? - всплеснул руками преосвященный. - Если бы мне это было известно, вы бы здесь не сидели! Я отвечаю на ваши вопросы, Ла Карваль, но я не имею понятия, что вам нужно услышать, чтобы найти ниточку и дернуть за нее... Список! Говорю вам, я не помню половины имен, только лица. - Что ж, - в жестком голосе Ла Карваля не было и тени прежнего участия, - вы не желаете помочь себе? Хорошо. Я сделаю все без вашей помощи. Слуги будут допрошены. С пристрастием. Уж они-то припомнят имена молодых господ, живших под вашей крышей, и обретающихся сейчас в Тулузе. Ла Карваль по-настоящему разозлился на этого веселого борова - то он не знает, этого не помнит... Неужели не понимает, что над его головой занесен меч? Что ж. После пыток, пожалуй, по провинции поползут не то, что слухи - крик о сатанистах и архиепископе-содомите будет стоять на весь юг Франции! Такое уже не замолчишь - на допросах будут присутствовать все, кому положено. Начиная с местных судей и заканчивая секретарями - Кантен не собирался в угоду скрытному прелату поступаться процессуальными законами королевства. Ну, а последствия - не его забота. Пусть де Лансальяк расхлебывает то ядовитое варево, что умудрился заварить. Преосвященный раздраженно взмахнул рукой: - Не надо воспринимать мою скверную память на имена как личное оскорбление... Вот что, пойдемте в галерею - картины помогут мне собраться с мыслями! Ла Карваль снова покраснел: он был не прочь еще раз взглянуть на «Архангела Михаила», но опасался, что преосвященный прочтет в его лице, как в открытой книге. Напустив на себя самый равнодушный вид, на какой был способен, Кантен двинулся за шуршащей алой сутаной по коридорам дворца - машинально отметив, что за окнами уже сгущается вечер. Осмотр галереи длился почти три часа, в продолжение которых господин прокурор чувствовал себя мучеником, поджариваемым на медленном огне. В конце концов, у него уже мельтешило в глазах от нимбов, крыльев и обнаженных юношеских тел, а де Лансальяк, кажется, нарочно издевался над ним, подолгу задерживаясь у каждого портрета, припоминал, задумчиво глядя на картину, нежно прикасаясь к некоторым, чуть хмурясь при виде других. Список получался внушительный, даже без учета тех ангелов монсеньора, что уже отлетели с грешной земли на небеса. - Пишите, Ла Карваль - Николя Амьель, тогда был студент богословия... Флорестан де Монтаньяк... Что? Обычное тулузское имя. Благодаря фестивалям Флоримонов, Флорестанов и Флорианов всегда было в избытке... Этого не помню, хм, дайте подумать. Святой Антоний, охо-хо... Нет, не обязательно Антуан. Овернец, точно, акцент помню, имя нет... Оноре? Оливье? Ставьте прочерк, безнадежно. А вот какая рыжая прелесть! Ив Лаеннек, царствие небесное... А это? Хмм... Дай, Боже, памяти! Еще один прочерк, не обессудьте. Вот святой Трифон, Милочка де Бре. Христианского имени не знаю, всегда был Милочка. Мартин Эшавель. Кристоф Готье, мальчик с собачкой - был неразлучен с этим псом, упросил даже на картине нарисовать своего Байярда. Говорят, ослеп после оспы - и собака была его поводырем. «Чтоб тебя разорвало! Чтоб тебя в куски разорвало, инквизитор чертов, креста на тебе нет и христианского милосердия!» - стучало в висках Кантена. Глаза, накрытые жемчужно-розовой пеленой, слезились от обилия самой соблазнительной плоти, которую ему только доводилось видеть за всю свою недолгую и грешную жизнь! Бесстрашному прокурору чудилось, что еще один портрет - и его кюлоты затрещат по швам, или он не сдержит естество и бедные панталоны станут мокрыми и липкими, как у подростка, увидевшего купающихся девчонок. Хорошо хоть руки заняты маленьким переносным бюваром с бумагой, пером и чернильницей. Ему уже было наплевать, как он выглядит со стороны, а Ла Карваль понимал, что вид его ужасен - волосы растрепаны, щеки пунцовые, а губы распухли, искусанные в попытках сдержать невольные стоны восхищения и желания... Преподобный устроил ему изощреннейшую пытку, достойную самых жестоких римских тиранов! И за что, спрашивается? За то, что несчастный Ла Карваль честно пытался помочь его преосвященству выпутаться из передряги? «Не прощу! - мстительно подумал Кантен, ощущая тысячный сладкий спазм во всем теле и горячую ломоту в паху. - Умирать буду - не прощу!» Лансальяк бродил от полотна к полотну с самым невозмутимым видом, внутренне покатываясь со смеху. Ах, бедный мальчик, сколько сладкого кругом, а руки надо держать в карманах! Поймать бы тебя, черный ангел, и пришпилить к холсту за крылышко. Да, сейчас у него есть месье Моран, и он - особенный, но и этот мрачный красавец возбуждал в архиепископе желания совершенно определенного толка. Портреты кончились, но пытка продолжалась. Итогом пристального осмотра стал лист, исписанный именами и датами - архиепископ называл примерный возраст своих любимцев, жалко трепетавший в пальцах Ла Карваля, да запинающаяся походка прокурора, ибо его стройные ноги подгибались, как у жеребенка. Едва позолоченные двери галереи закрылись за его спиной, прокурор хотел улизнуть под предлогом работы, но жестокосердное преосвященство, взяв его под руку, повело в свой будуар, якобы за тем, чтобы «продолжить разговор». Все попытки прокурора отвертеться не имели успеха - де Лансальяк упорно вел молодого человека в свои покои, а тот буквально выл от острого желания разрядиться в чью-нибудь плоть, пусть даже в собственный кулак, но сделать это немедленно, иначе позор с мокрыми штанами неизбежен! Монсеньор усадил столичного гостя на диванчик и самым светским образом принялся угощать кофе и рахат- лукумом, ударившись в сентиментальные воспоминания о бывших любовниках, которые с натяжкой можно было признать полезной следствию информацией. Внезапно прервавшись на полуслове, он пытливо взглянул на Ла Карваля: - У меня сложилось впечатление, что моя коллекция не оставила вас равнодушным, месье прокурор? - Святой отец, - рявкнул Ла Карваль, пытаясь прикрыть полами мундира вздувшиеся панталоны, - я не собираюсь вам исповедоваться! «Чтоб тебе провалиться!» - подумал он, в красках представляя преосвященного висящим на колесе и двух палачей, заживо сдирающих с него шкуру. - А почему бы и нет? - благодушно удивился Лансальяк возмущению прокурора. - Возможно, в некоторых вопросах я был бы более снисходителен, чем ваш парижский духовник. Хотя прекрасно понимаю, отец Антуан был бы в вашем случае предпочтительнее... - Ваше преосвященство, - едко произнес Ла Карваль, хотя более всего на свете ему захотелось заорать на преосвященного во весь голос, - уж не желаете ли вы и меня осчастливить сеансами позирования у своего живописца... запамятовал его имя? - Мэтр Эшавель, - любезно напомнил преосвященный,- прекрасный мастер, не находите? Мэтру достаточно нескольких сеансов позирования, а у вас бы остался редкостной красоты памятный сувенир. - Да как вы смеете… - начал было Кантен, поднимаясь с диванчика, но нечаянно толкнул коленом столик и опрокинул на себя кофейник. Взвыв раненным волком, молодой прокурор попытался стряхнуть кофе с мгновенно пропитавшейся горячей, густой жидкостью одежды. Монсеньор в высшей степени заботливо осведомился, не обжегся ли его гость и своеручно принялся промокать на нем кофейные пятна. Горячий кофе, как это ни странно звучит, остудил пыл Ла Карваля. Сухо простившись с сердобольно квохчущим архиепископом, Кантен направился в свои комнаты - сменить испорченную одежду и привести в порядок мысли. Итак, ему следует опросить тех, чьи имена значились в списке любимчиков архипастыря Тулузы, проверить их связи, узнать подноготную этих людей. Много тяжелой работы, способной затянуться на недели и месяцы, а нужно спешить. Он должен отыскать виновного - и вернуться в Париж, к Мари Дюкло и ее веселым подружкам из Варьете, к Пилар из «Коронованного дельфина», к мадам де Ноай, требовательной и страстной… Подальше от Шарля д'Арнье, отца Антуана, и его странного мальчишки-актера, ангела с багровыми розами в руках… Возврата к прошлому нет и не будет, хватит с него Рауля, хватит потерь, за которые некому мстить… Часы пробили полночь, потом час ночи, а Кантен все ворочался с боку на бок в своей постели. Поняв, что уснуть ему не удастся, молодой прокурор тихонечко выскользнул из спальни и, прихватив канделябр, крадучись, как школьник, пробрался в картинную галерею. Теперь, в одиночестве, он может в полной мере… Ла Карваль сердито оборвал себя, приказав бесовским мыслям убираться вон. - Нет, - доказывал он собственной совести, - я просто еще раз хочу взглянуть на лица, чтобы лучше запомнить. - Так и смотри на лица! - ехидничала совесть. - Давай-давай, свети выше, нечего рассматривать то, что ниже шеи! - Подсвечник тяжелый, - ныл Ла Карваль, - рука высоко не удерживает. - А ты двумя, - не унималась мерзавка, - займи обе руки, а то, знаешь ли, когда глаза такое видят, а хотя бы одна рука свободна... сколько там пар штанов у тебя осталось? И чего это ты ангела Варахиила с его розочками разглядываешь? Иди-иди, погляди на... да не на Михаила-архангела, д’Арнье тебе ни к чему, его-то запоминать не нужно! Ступай вон к тому, рыженькому. - Где рыженький? - Ах ты, развратник! - Неправда, - начал было оправдываться прокурор, но тут дверь отворилась, впустив в Галерею Ангелов какого-то человека... Если бы Кантен мог приказать земной тверди разверзнуться под своими ногами, он бы сделал это не раздумывая! Какой позор! Перед ним стоял и насмешливо улыбался отец д’Арнье. Шарль понимал, что следовало бы принять более скромный вид, но уж больно потешно выглядел вцепившийся в подсвечник неподкупный прокурор - будто д’Арнье был демоном, а шандал - осиновым крестом. - Доброй ночи, месье Ла Карваль. В полумраке они совсем как живые, правда? Монсеньор столь искренне потешался, описывая свою нынешнюю прогулку в обществе Ла Карваля, что Шарлю внезапно до смерти захотелось вновь увидеться с самим собой - таким, каким он был долгих десять лет тому. Лучше ли он был? Хуже? Д'Арнье знал одно - он изменился. Никогда он не станет тем, чем был прежде. Кантен хотел соврать, что он здесь совсем по другому поводу, но понял, что любые потуги скрыть очевидное бессмысленны. Вздохнув, он взмахом головы откинул за плечи неподвязанные в спешке волосы. - Его преосвященство подверг меня сегодня маленькому экзамену, - чуть усмехнувшись, ответствовал он Шарлю, - что ж, я никогда не был примерным христианином. Это он выяснил. Впрочем, кое-кто из модных философов давно объявил осуждение сей человеческой слабости досадным предрассудком. Нам ли спорить с философией, раз уж ей доверяет монсеньор Тулузский? - О, - со сдержанным ехидством отозвался Шарль, - его преосвященство - великий философ. Возможно, посредственный богослов, но уж по части философии, а в частности, учения Эпикура, ему равных мало. Кто же из сонма святых и ангелов привлек ваше особое внимание, если не секрет? - Секрет, - насколько мог бесстрастно ответил Ла Карваль. «Как будто сам не догадываешься! - подумалось ему, - неужели ты настолько тщеславен, что не упустишь случая еще раз услышать комплимент из уст чужого человека? Ну, уж такого удовольствия я тебе не доставлю». - Ваше преподобие, раз уж нас с вами одинаково мучает бессонница... мы можем побеседовать об интересующих следствие вещах? - Ла Карваль отошел от портрета «Святого Михаила» к окну, задул свечи. Луна сияла так ярко, что он видел собеседника ясно, как днем. - Видите ли, они касаются религиозных вопросов, в которых я, увы не совсем разбираюсь. - Я попытаюсь помочь, насколько это в моих силах, - чуть склонил голову Шарль. Ла Карваль пожалел, что погасил свечи - это придало беседе оттенок интимности, а темно-рыжие локоны д'Арнье в сумерках переливались серебром. Со стены им благосклонно улыбался рассыпающий розовые лепестки Варахиэль. - Как рассказывали мне старые чиновники Шатле, сатанинских сект во Франции - великое множество, - Кантен Ла Карваль избегал глядеть в лицо д'Арнье, боясь утонуть в синих глазах, не выдержать. Ему казалось, что он говорит ровно, но его голос дрожал. - В одном лишь Париже их более сотни, но... но здесь, на островке, вы помните? Кромлехи и алтарь. Кромлехи... и остров. Поразмыслив, я осознал, что вы были правы, заявляя - на месте гибели несчастной актрисы нет ни единого следа поклонения Сатане. Шарль с искренним любопытством взглянул на прокурора, присел на широкий подоконник, жестом пригласив собеседника присоединиться. - Кажется, я понял суть ваших затруднений, Ла Карваль. Следует разделять этих господ на несколько категорий. Первое - великосветские идиоты, что развлекаются эротическими мистериями и причащаются афродизиаками. Второе - подлинные поклонники Сатаны, верующие в него так же, как мы с вами - в Господа Христа. И третье - те, для кого Иисус и Люцифер одинаково чужды, потому что принесены в Галлию, землю друидов, чужаками. Вы об этом? - Да! - глаза прокурора загорелись. - Именно друиды! В прошлом я был знаком с человеком, который проявлял интерес к этой теме... но тогда я был молод и не интересовался ничем, кроме лошадей и собственных удовольствий. Однако все же видел в лесах Пикардии остатки священных рощ... То, что мы обнаружили на острове - в точности то же самое, что я видел в окрестностях Сен-Кантена! Ла Карваль обернулся к Шарлю, впился взглядом в задумчивое, дьявольски красивое лицо и значительно прошептал: - Это не банальные и набившие всем оскомину сатанисты, о нет... здесь нечто более серьезное, отец мой. Эти люди не играют, они искренне верят... Верят! А это самое страшное! Затейников и эротоманов мы бы разогнали быстро, да и кровь бы они побоялись проливать в таком количестве, но идолопоклонники? Вы ведь знаете, на что способен верующий неофит?! На все, отец мой! - Теперь начинаю примерно представлять, - кивнул Шарль. - Я ведь из Нормандии, Ла Карваль, а там этого добра, дольменов и кромлехов, куда больше чем здесь, и торчат они, как поганки после дождя, через каждых пять лье. Возможно, эти языческие храмы до сих пор не пустуют. Однако все же мне не кажется, что наш случай - друиды, или как бы они там не назывались. Возьмем того же Цезаря - там есть достаточно подробное описание жертвоприношений, а здесь… Здесь - только мертвая девушка с перерезанным горлом. Хотя я могу предположить, что все необходимые для осуществления ритуала атрибуты были после проведения церемонии унесены. Или спрятаны поблизости, мы ведь ничего толком не искали. - Все течет, все изменяется... - проговорил Кантен сжимая пальцы. - Значит, вы выросли на море? А мне вот ни разу не довелось его увидеть.. Париж заменяет мне все моря и океаны. Почему монсеньор не помог вам сделать карьеру? Вы бы блистали в салонах столицы. - Да, - Шарль скупо усмехнулся, - кругом отвесные скалы, замок о четырех башнях и семи ветрах, чайки и соль. Я уже очень давно не был в Иэльгоа. Сейчас он принадлежит моему старшему брату, батюшка скончался восемь лет назад. - Иэльгоа, - нараспев повторил Ла Карваль, - красивое название, сразу вспоминаются легенды о воинственных викингах и огромных ладьях, полных золота и драгоценных мехов... В Нормандии только что подавили очередной крестьянский бунт - вы знаете об этом? Очень жестоко подавили. Кантен все глядел и глядел на четкий профиль Шарля, благо тот не замечал жадного взгляда. Вот бы провести пальцем по чуть выпуклому виску, поправить прядь темно-рыжих волос. - Быть может, вы правы, предпочтя спокойную сельскую жизнь городскому шуму, - Ла Карваль вдруг позавидовал этому северянину, вольготно и безмятежно живущему в столь прекрасном месте, как Прованс, - покой, любовь, прекрасный юг - и отчего этим безумцам взбрело в голову устроить здесь капище? - Скажите, ваше преподобие, вы до сих пор близкий друг его высокопреосвященства? Это был излюбленный прием следователей - слегка усыпить бдительность испытуемого легкой болтовней и напрямик спросить то, что интересует. Прокурор замер, приготовившись выслушать ответ. - Бессмысленно отрицать, что монсеньор питает ко мне определенную слабость, однако в интимном смысле мы уже давно не близки, - на прекрасном лице не дрогнул ни единый мускул. Так просто играть в эту игру - спросил, ответил, главное, не врать там, где можно сказать правду. - О бунте мне писал брат. Мы не часто видимся, но переписываемся. Вам явно не терпится спросить - да, Камилл знает о моих предпочтениях и осуждает их, но согласен терпеть меня таким, каков я есть. Мой брат женат, у него подрастает маленький сын - наследник фамилии д'Арнье и нашего разваливающегося замка. - Значит, кроме месье Морана, у вас никого нет? - продолжал допытываться Ла Карваль, понимая, насколько нелепо и дерзко выглядят со стороны его вопросы. Но он испытывал к Шарлю настолько сильную жажду, что спешил утолить ее, пока тот не захлопнул рот в своем высокомерном холодном молчании. - Монсеньор не запрещает вам видеться? Кстати, как месье Моран перенес известие о смерти своей подруги? - Монсеньор поощряет наше знакомство, - осторожно откликнулся д'Арнье. - Его преосвященство… лоялен, и, кроме того, это я познакомил его с Франсуа… месье Мораном. Мы не обсуждали события утра. Месье Морану тяжело смириться с этой утратой - хотя формально мадемуазель не была его подругой. Они вместе работали - среди актерской братии, насколько я понимаю, очень сильно чувство внутрицеховой поддержки и взаимной привязанности. Месье Моран говорил, якобы актеры иначе воспринимают мир и себя в нем - как разбросанную по городам и странам огромную семью отверженных, которые стараются поддерживать друг друга. - Любопытная точка зрения, - признал Ла Карваль. - Прежде мне не доводилось слышать подобного. Надо будет потолковать с месье Мораном - но прежде растолкуйте ему, что я вовсе не желаю ему зла. И я непременно отыщу того, кто убил мадемуазель Терезу. Шарль неподвижно сидел на подоконнике, уставившись на носки своих туфель, и не отвечал. Он хотел увидеть архангела Михаила - и он его увидел. - Спокойной ночи, святой отец, - пожелал Ла Карваль, спрыгивая с подоконника, - и позвольте комплимент. Вы были чудо как хороши десять лет назад! Ах, годы... - он усмехнулся, но без злости. Отец Антуан оказался самым обычным человеком, со своими надеждами, страхами и маленькими тайнами. Прокурор был искренне благодарен ему за ночную беседу - снедавшее его желание сгинуло, сменившись душевным покоем. Возможно, сегодня он и впрямь обрел единомышленника и умного союзника. - Господин прокурор! Месье Ла Карваль, вы здесь?.. - кто-то, громко протопотав по коридору, настежь распахнул дверь галереи, тревожно и отчаянно взывая в лунную темноту: - Господин прокурор! Мы с ног сбились, вас ищем! Из-под Королевского моста течением вынесло тело, оно в сетях запуталось! Девица, в клочья изрезанная! Шеф полиции приказал оттащить ее в морг и срочно послать за вами! - Господи, спаси нас и помилуй, - только и выдохнул д'Арнье. «Чертова картина! Чертова парочка! И вообще - будь оно все неладно! Чертов прокурор! И Шарль тоже хорош - на кой ляд ему вздумалось предъявлять прокурору мою задницу и сопровождать его в эту треклятую Галерею!» Хотя полотно было великолепно. Слишком великолепно. Изображенное на картине ангелическое создание лишь на четверть было Франсуа Мораном, а на оставшиеся три четверти - тем, кем он мечтал быть, кем воображал себя и чем казался в глазах увлекшегося новым фаворитом месье де Лансальяка. Неделя утомительных позирований под неустанным взглядом монсеньора, изыскивавшим два-три часа для визита в мастерскую, дабы дать художнику свои ценные указания и полюбоваться на застывшего в надлежащей позе натурщика. Франсуа нравилась картина, но не нравился он сам. Он был самым обычным человеком, а не ангелом во плоти. Актеру было ужасно неловко из-за того, что фривольное изображение попалось на глаза столичному прокурору, и досадно, что д'Арнье так и не нанес ему визита - а за окнами давно сгустилась тьма. Франсуа боялся наступающей ночи, боялся кошмаров с удушливой вонью прелых листьев и фигурой, встающей из прогнившей болотной воды. Ему так хотелось спрятаться от этого непонятного зла, ощутить успокаивающее прикосновение. Услышать нежный шепот, повторяющий его имя. Подле дверей в апартаменты монсеньора всегда бдел кто-нибудь из слуг, но месье Роже был настолько снисходителен, что снабдил любимца ключами от малозаметной дверцы. От лазейки, позволявшей мсье Морану приходить и уходить незамеченным. «Несмотря ни на что, приличия должны соблюдаться», - добродушно хмыкал его преподобие, выпроваживая Франсуа под утро, после очередной ночи мучительно-сладких игр. Франсуа полагал, что сегодня дверь будет заперта изнутри на задвижку, но нет - ключ повернулся, створка беззвучно отошла в сторону. Золотистый полумрак, мерцающая в темноте позолота обоев и зеркал, знакомая обстановка - он достаточно хорошо помнил расположение мебели в личных покоях его преосвященства, чтобы не налететь ни на что. Преподобный отче, ангел-хранитель Тулузы, гора стареющей плоти, скрывающая в себе по-прежнему острый ум, непомерно игривый нрав и поразительное жизнелюбие не спал - сидел за столом, над спинкой кресла виднелась седая макушка с тонзурой. Франсуа невольно принюхался - в воздухе ощущался горьковатый запах ландышевых капель. Расслышав щелканье ключа в скважине и легкий шелест шагов, преподобный негромко произнес: - Нынешней ночью так душно… Тебе тоже не спится? - Мне холодно, - Франсуа обошел круглый кофейный столик, остановившись напротив. Заставив себя смотреть на сидевшего напротив человека в глубоком кресле. Грузного, одышливо пыхтящего, из-за расшитого невероятными цветами ночного халата казавшегося еще больше и крупнее. Его высокопреосвященство Роже де Лансальяк годился юному актеру не в отцы - в деды, и тем не менее... тем не менее монсеньор де Лансальяк любил его. Как мог, как умел, порой заменяя подлинность чувств дорогими подарками и злоупотребляя своей властью - но любил. - Простите, что я так поздно, - негромко произнес Франсуа. - Может, мне лучше уйти? Монсеньор неопределенно повел рукой - жест одновременно означал как прощение за поздний визит, так и приглашение сесть и поощрение к дальнейшему рассказу. С тех пор, как во дворец ворвался прокурор Ла Карваль, добрых вестей ждать не приходится, но появление месье Морана само по себе радовало преосвященного: - Угощайся. - Благодарю, нет, - Франсуа присел. - После сегодняшней поездки у меня как-то пропал аппетит. Знаете, мэтр Эшавель принес сегодня законченную картину. Шарль вознамерился пролезть в конфиденты господина прокурора, - обиженно наябедничал актер. - Но Ла Карваль, кажется, больше не склонен обвинять его в пособничестве темным силам. - Господин Ла Карваль, при всем его настойчивом упрямстве и уверенности в том, что корни этого дела произрастают из грехов моего прошлого, отнюдь не глуп, - де Лансальяк привычно сложил пухлые ладони домиком. - Как человек со стороны, он способен заметить то, к чему мы давно привыкли и не замечаем в упор… Налей-ка мне еще десяток капель этой лекарственной дряни. Франсуа давно уже наловчился управляться с толстостенным флаконом бледно-розового стекла и серебряной рюмочкой. Судя по снизившемуся уровню густой маслянистой жидкости, преподобный за нынешний вечер не раз прибегал к ее помощи. Отсчитывая капли, Франсуа пробормотал в сторону: - Всякий знает, что нужно остановиться на последнем стакане, но никто не знает, какой именно стакан - последний… - Не стоит напоминать мне о бренности земной жизни, - де Лансальяк одним глотком опустошил рюмку и скривился. - Мне вполне хватает просвещенного мнения докторов Церкви по этому поводу, чтобы ты еще забивал мне голову всякими глупостями. Если хочешь потолковать о богословии, Франсуа, давай лучше обсудим твой портрет. Каким ты его находишь? - Спасибо, нет, - уже второй раз за вечер буркнул актер. - С меня хватило диспута о живописи между господином прокурором и отцом Антуаном. Они выказали редкостное единство мнений: ах, какая возвышенная игра красок, ах, какой глубокий смысл, ах, как вдохновенно... ах, какая изящная задница у натурщика. Честно говоря, мне хотелось куда-нибудь провалиться, только бы они перестали пикироваться через мою голову. Точно вам говорю, месье прокурор сам не без грешка! - Ну и на здоровье, - де Лансальяк ухмыльнулся, позабавленный этой маленькой интермедией скрытой ревности. - Они с отцом Антуаном составили бы восхитительно контрастную пару. Ну-ну, не надо так злиться и гневно сверкать глазами, дитя мое. Я пошутил. И, хоть я уже давно свыкся с мыслью о том, что у отца Антуана нет сердца, но вот поди ж ты… - О-о, сколько раз я это уже слышал, - скроил презрительную гримаску Франсуа, в очередной раз забыв о необходимости быть сдержанным и помнить, что интересы монсеньора должны всегда оставаться для него на первом месте: - «Ах, у меня нет сердца, ах, все чувства во мне давно умерли, ах, я плюну миру в его довольное лицо и пусть он утрется...» Извините. Вы полагаете, месье д'Арнье привязался ко мне? Ничуть не бывало! Я просто его забавляю. У меня нет причин и нет способа удержать его насильно. Пусть себе идет куда хочет и с кем хочет, мне совершенно на это наплевать! - Сын мой, - умилился преподобный, - я знаю Антуана почти пятнадцать лет. Имел удовольствие наблюдать его поведение в самых различных ситуациях. Я сам с ним спал, видел, как его подкладывали под других - и у него всегда было такое лицо… ну, ты сам знаешь. Ему на лоб можно кувшин с вином ставить - вместо ледника. А тут - ты… Да я готов свой наперсный крест поставить на то, что он по ночам во сне шепчет твое имя! - Сдался я ему! - из совершенно детского духа противоречия уперся Франсуа. Преподобный знал мир и людей гораздо лучше молодого актера, и характер своего былого любимца он тоже прекрасно представлял - но Франсуа, привыкший к быстрым и ничего не значащим связям, никак не мог поверить в подобное. Месье Моран не находил в себе никаких качеств, достойных привлечь внимание Шарля, и как-то наивно верил в то, что если упрямо отрицать очевидное, оно не уйдет, его не сглазят, оно сохранится... Ибо, даже вздумай Шарль д’Арнье завести интрижку с кем-то другим, Франсуа простил бы ему это. Бесился бы и исходил желчью, но простил, и сейчас его неожиданная, злая ревность улеглась, сменившись обреченным: - А даже если и так, что с того... - он протянул руку, накрыв своей узкой ладонью пухлую кисть преосвященного. Нынешний странный вечер невесть отчего способствовал откровенности, и Франсуа решился: - Вы позволите мне говорить начистоту? Месье Роже, в своей щедрости вы даете мне куда больше, чем я того заслуживаю. Я никогда не жил так, и, если порой я становлюсь несносен, то... - актер замялся, - то лишь оттого, что мне очень страшно. Мне не верится, что все это происходит на самом деле. Что-то нашептывает мне: будет лучше оказаться поскорее выброшенным из рая туда, где мое законное место, - он виновато опустил глаза. - И я начинаю нарочно злить вашу милость, лишь бы это побыстрее случилось. Нет, я делаю это не потому, что мне здесь не нравится, что вы! Просто... просто мне кажется... - Франсуа окончательно запутался и умолк. - Просто тебе кажется, что ты разжиреешь, разленишься и отвыкнешь добывать пищу самостоятельно, как прирученная дикая зверушка, - завершил за него фразу преосвященный. - Раем не разбрасываются, дитя мое, и в нем не существует времени - в нем дольше века длится день. Неважно, проведешь ты здесь месяц или полгода, тебе одинаково трудно будет возвращаться в мир, - де Лансальяк потянул его за рукав, давая понять, что желает заполучить маленького месье Морана в объятия. - Кому доподлинно известно, что станется с нами завтра? Может, Ла Карваль повесит на меня обвинение в ереси. Или ты огорчишь меня настолько, что дело завершится пышными похоронами. Кроме того, не исключено, что в ближайшую среду приключится Армагеддон. - Конечно. Вы как всегда правы, - невесело улыбнулся Франсуа, послушно поднимаясь и делая шаг навстречу. Прошедшие месяцы многому научили актера, в том числе и тому, как переступать через себя и находить каплю удовольствия в том, что прежде казалось невозможным и неисполнимым. Теперь он был способен не только висеть безвольной тряпкой в объятиях его эминенции, но и научился обнимать де Лансальяка в ответ, обвивая руками некогда бычью шею в уйме складок и пристраивая подбородок на плече, напоминающем расползающуюся подушку. Главное было - не задумываться, как это выглядит со стороны. - И все-таки, если река не затопит город и не состоится шумного процесса по обвинению пастыря в ереси - пообещайте, что не станете удерживать меня насильно и позволите мне уйти. А, месье Роже? - И куда же ты пойдешь, глупое создание? - архиепископ притянул его к себе на руки, погладил по тугому задику. - Да, да, знаю - театр, публика, букеты в гримерку, попойки с ценителями... Цензурные ножницы, проблемы с полицейским надзором, холод, голод, белая горячка от скверной выпивки и сифилис от дешевых потаскух. Дураки и дороги, скромный холмик за кладбищенской оградой - просто дивно. Да? - Да, - упрямо повторил Франсуа. - А еще - человеческие души в твоих ладонях, их слезы, горести и радости, и чудеса наяву, и ночлег в сарае с дырявой крышей, провалы и успех, признание, и осознание того, что молодость и красота отнюдь не вечны, а сцена примет меня и будет любить до самых последних дней... Вы не сможете держать меня при себе всю оставшуюся жизнь. Полгода, год - и я стану просто привычной деталью обстановки в ваших покоях, то ли секретарь, то ли живая грелка для постели и собеседник для долгих вечеров. Я наскучу вашей милости. Вам захочется чего-то новенького и остренького, что можно покорить, заворожить и посмотреть, как новое яблочко упадет в подставленную руку, - он выгнулся под этой самой ласкающей рукой, невольно вздохнув. - Все может обернуться куда лучше, чем предсказываете вы. Может, там, впереди, еще будет столица, и королевский театр. Может, мое имя станет куда более известным, чем сейчас. - А как же «Шааарль»? - тонко усмехнулся в ответ на его тираду преосвященный, потихоньку расстегивая на Франсуа кюлоты. Иногда он решительно отказывался понимать своего фаворита - понятие «золотой клетки» ставило монсеньора в тупик. - А что - Шарль? - недоуменно поднял брови Франсуа. - Шарль - то, что есть здесь и сейчас. Он мне нравится, иногда даже слишком, я понимаю, что теряю от него голову - но я также прекрасно понимаю, что каждому из нас суждено остаться на своем месте, - актер чуть дернулся, ощутив хозяйничающую меж его ног руку, но отстраняться не стал - если уж монсеньор решил, он все равно получит свое, тем или иным способом. - Д'Арнье - человек, с которым мне никогда в жизни не сравниться. - Самовлюбленное маленькое чудовище, - восхитился де Лансальяк, - а я еще называл бессердечным Шарля! - он ущипнул Франсуа за бедро, стягивая с него кюлоты и белье до колен. - Наклонись. Я, я, и опять я, месье Моран, единственный и неповторимый. Поросенок. - Что вам всем так нравится именовать меня поросенком, что вашей эминенции, что вашему ненаглядному д’Арнье... - сердито пробухтел Франсуа, смиряясь с неизбежным. Преподобный был с ним ласков - так что можно было и уступить вкрадчивому натиску, не чувствуя себя слишком обиженным. - Какой я вам поросенок, можно подумать, вы оба только и делаете, что денно и нощно печетесь о ближних своих, напрочь забывая о себе! Он оперся локтями о столик и опасливо насторожился - вещица выглядела слишком неустойчивой, ему не хотелось бы грохнуться с нее, потеряв равновесие. Франсуа ощущал себя стреноженной лошадкой - стянутая вниз одежда не позволяла ему ни резко двинуться, ни шагнуть в сторону, а пальцы преосвященного уже пробежались по так волновавшей его части тела, заставив актера вздрогнуть. Вроде бы его уж столь раз касались, и так, и эдак, но все едино - он всегда вздрагивал в испуге, ощущая первые прикосновения. Преосвященный вдумчиво исследовал пальцами нежную дырочку, поглаживая, втискивая обманчиво неуклюжий палец все глубже, вынуждая Франсуа прогибаться, подставляясь. Де Лансальяк не причинял своей игрушке боли, лишь поддразнивал, наблюдая за тем, как неловко ерзает и выгибается молодой человек, лаская его изнутри, наслаждаясь чужой покорностью и видом юного, полного жизни тела. Кого-то успокаивает молитва и четки, кого-то - присутствие домашнего животного, а монсеньора весьма освежали и возвращали иллюзию молодости интимные забавы. Приправленные горечью осознания того, что ему не удастся удержать месье Морана. Хотя чего, спрашивается, тому не хватает? В дверь робко поскреблись, вынудив преподобного прервать развлечение, бросив Франсуа: «Прикройся». Просочившийся в покои слуга торопливо нашептал в поросшее изнутри седым волосом ухо его преосвященства нечто, заставившее того нахмуриться и взмахом руки отослать месье Морана прочь. «Опять у них какие-то тайны тулузского двора», - разобиженный в лучших чувствах Франсуа послушно удалился. Спать совершенно не хотелось и актер забрался на широченный подоконник, меланхолично созерцая плывущую над городскими крышами луну. Складывая в уме строчки будущего сонета, печального, посвященного безвременно опавшим листьям и сорванному цветку, Терезе. Очнувшись от скрипа осторожно приотворенной двери - месье Моран позабыл запереть замок. Или оставил ее открытой, в глубине души надеясь невесть на что. - Шарль? - обрадованно изумился он, повернувшись к вошедшему. Спорхнул на пол, бросившись навстречу и встревожено заметив: - На тебе лица нет. Что стряслось? Где тебя носило? - Прокурор Ла Карваль только что заполучил второй труп, - д'Арнье тяжело рухнул в глубокое кресло с широкими подлокотниками. - Из чувства долга перед преподобным и христианского милосердия я потащился следом за месье следователем в морг - и, признаюсь честно, очень и очень сожалею о своем поступке. Это было ужасно - страшнее, чем там, на острове, - он притянул Франсуа к себе, зарылся лицом в его волосы. Перевел дыхание, ощутив, что месье Моран обнимает его за плечи, успокаивая, и несколько невнятно продолжил рассказ: - Это девушка, ее выловили нынешним вечером из реки прямо в черте города. Совсем молоденькая, почти ребенок. Хорошенькая… была. Ей перерезали горло… и выпотрошили, просто выпотрошили, как рыбаки потрошат рыбу. Вырезали у нее на спине какие-то знаки - Ла Карваль уверяет, сатанинскую пентаграмму. Он знаток своего дела, ему виднее… Теперь он точно перевернет небо и землю в поисках виновных. Для начала хотя бы в поисках ответа на вопрос: кем была эта несчастная?.. Д'Арнье полагал столичного прокурора человеком, закаленным судьбой во многих испытаниях и не раз сталкивавшимся с человеческой низостью и кровожадностью. Но нынешний случай, похоже, оказался чрезмерным испытанием даже для стальных нервов парижанина. Прокурора трясло от ненависти и невозможности что-либо исправить, в черных глазах блестели слезы. Он был страшен в своем праведном гневе, и д'Арнье посочувствовал любому, кто встанет на пути слуги закона. Он постарался поскорей увезти прокурора из холодного, пропахшего смертью, карболкой и формалином здания морга - а по возвращении напоил крепчайшим коньяком из погребов монсеньора. Сдав слегка захмелевшего блюстителя закона на руки ординарцу и помощникам, д'Арнье сам отправился за утешением. Обретя его здесь, обнимая Франсуа так крепко, словно боясь, что их вот-вот силком растащат в стороны. Благодаря Франсуа за безмолвное сочувствие, за то, что актер понял все без лишних объяснений. За поцелуи - нежные и сладкие, тающие на губах, смывающие горечь и ужас долгого дня, заставляющие забыть о смерти, неустанно кружащей над головой всякого из живущих. - Люблю тебя… тебя, тебя… - за каждым признанием Франсуа следовал новый поцелуй, длиннее и откровеннее предыдущего. - Пусть ты и бросил меня на растерзание своему преподобному, а мне все едино… Смотрю на тебя, как… н-ну, ты для меня навроде распахнутого окна в конце длинного-длинного коридора. Чем ближе подхожу, тем больше вижу за этим окном - не только заснеженный навеки сад, как мне показалось сперва, но и горы, и море, и зелень, и еще что-то… «Эта дверь заколочена изнутри», - вспомнились Франсуа слова преосвященного. Вот и неправда, для маленького месье Морана дверь гостеприимно распахнулась, открывая ему мир Шарля д’Арнье, прекрасный и суровый, как та земля, которая его породила. - И я тебя, - эхом отозвался Шарль, - я по тебе с ума схожу.... Никогда прежде Франсуа не влюблялся столь безоглядно и безрассудно, никогда прежде не путешествовал по Стране Любви в такой компании, так долго и так вдумчиво, узнавая ее секреты, заглядывая в уголки, о существовании которых прежде не имел представления. - Встань, пожалуйста, - быстрый, горячечный шепот. Мечущиеся пальцы, торопливо расстегивающие крючки и пуговицы, дергающие аккуратно вывязанный шарфик, стремясь как можно быстрее избавиться от одежды, которая сейчас только мешает. - Да-да-да, вот так, садись, твой якобы милосердный Господь все-таки жестокая тварь, раз выпускает в мир таких, как ты - на погибель всем остальным, от тоски и зависти... - Франсуа обхватил д'Арнье за талию, мягко и настойчиво толкнув обратно на кресло. Скользнул следом, гибкое, быстрое и бесстыдное создание, устроившись на коленях любовника и повернувшись к нему спиной, так что теперь для всякого поцелуя ему приходилось выгибаться вполоборота, далеко запрокидывая голову и щекоча плечо Шарля рассыпавшимися волосами. Д'Арнье то нежно целовал его плечи, то внезапно чувствительно прикусывал, то встречался губами с оседлавшим его бедра Франсуа, такого возбуждающего и потешного одновременно в своей досаде на Творца, который над некоторыми своими созданиями работает более тщательно, чем над прочими. - Хочу видеть твое лицо, - требовательно прошептал Шарль, накручивая на запястье каштановые кудри. - Далось тебе мое лицо, можно подумать, ты прежде на него не насмотрелся... - Франсуа извернулся, благо старинное кресло было достаточно велико для затеянных им игрищ. - Ай, волосы! - Шарль порой имел привычку напоминать ему о том, настолько он сильнее физически - это одновременно и пугало, и возбуждало. Он льнул к Шарлю, зацеловывая, обводя языком отпечатавшиеся на светлой коже следы собственных мелких зубов. - Нет. И никогда не насмотрюсь, - свои слова д'Арнье подтвердил глубоким поцелуем, жадным, властным, будто клеймящим припухшие губы Франсуа, в знак того, что никто иной не смеет к нему прикоснуться. - Хочу запомнить тебя всего, изнутри и снаружи, узнать твои тайны... Его ладони скользнули вниз, обхватывая ягодицы Франсуа, приподымая его и прижимая к возбужденной плоти. - Если у меня и были раньше какие секреты, то теперь они все твои... - Франсуа прерывисто вздохнул, зажмурившись и ощутив настойчивое, горячее прикосновение внизу, между ног. Заерзал, расслабляясь и открываясь навстречу Шарлю, гладя его плечи, прикасаясь легкими поцелуями, стараясь сделать все, чтобы д’Арнье остался доволен. - Я твой, помнишь? - Люблю тебя, - совершенно невменяемым голосом прошептал Шарль, опуская его на свое жаждущее слияния мужество, и ловя губами приглушенный вскрик. Близость Франсуа отправляла псу под хвост любые благие намерения и всегдашнюю сдержанность отца Антуана д’Арнье. Умом он понимал - нет, нельзя, не стоит, это плохо кончится, но многолетняя неосознанная жажда любви и нежности брала свое. Раз за разом он совершал безумства, в которых не раскаивался. На Франсуа слова о любви всегда действовали самым поразительным образом. Испытывать привязанность к кому-то и быть любимым в ответ - таково было естественное состояние его души и тела. Пусть ему лгали или лгал он сам, принимая желаемое за действительное - ему было хорошо. Он двигался в руках Шарля, изнемогая от переполнявших его чувств, удивляясь тому, сколько их, оказывается, у него было - и они не собирались иссякать. А он и не подозревал, что способен на такое, что умеет не только брать, то и отдавать, принося кому-то удовольствие и наслаждение. Он самозабвенно постанывал в такт слитным движениям их тел, не опасаясь быть услышанным, не беспокоясь о сдержанности. Здесь и сейчас они могли делать все, что угодно. Во всяком случае, так считал Франсуа - не умевший заглядывать в будущее дальше, чем на пару дней. Они взлетели в небеса, подобно тем самым пресловутым ангелам, замерли у самого сверкающего алмазными звездами небосвода, и снова рухнули на бренную землю. Осознав, что нагишом возлежат в кресле, раскинув руки и ноги, как после тяжкого, но радостного труда. Шарль медленно облизал пересохшие губы и окликнул тихонько любимого по имени - будто всякий раз опасался, что однажды тот не отзовется: - Франсуа... Так хорошо... - Уммм? Правда? - Франсуа не хотелось ни приподнимать отяжелевшую голову, ни двигаться - только лежать вот так, пристроив голову на груди Шарля, слушая стук его сердца, частое и тяжелое дыхание. Прикасаясь кончиком языка к твердому соску и перебирая в уме сверкающие подробности: неловкость слияния, переходящую в пряное, сумасбродное и болезненно-сладостное удовольствие, волной достигающее экстаза, уносящее куда-то ввысь, в голубые и черные небеса... - Я люблю тебя, я уже говорил? И мне так нравится, когда ты любишь меня - вот смешно, правда?.. Даже когда больно. Но ты делаешь это как-то так, что о боли сразу забывается, остается только счастье. А я сейчас счастлив? - озадаченно спросил сам себя актер. Подумал и кивнул: - Ага. С тихим смешком д'Арнье поцеловал его в лоб: - Ты чудо, Франсуа. С тобой все хорошо - любиться, молчать, встревать в истории, ссориться и даже просто спать. Пойдем в постель, у тебя глаза слипаются. Перехватив его за талию и под коленки, Шарль на руках отнес его в кровать, уложил и сам забрался под одеяло рядом. - Почему, в таком случае, такой идеальный и чудесный я болтаюсь по дорогам без гроша в кармане в ожидании счастливого случая? - пробормотал Франсуа, прижимаясь к Шарлю и проваливаясь в спокойный, прохладный сон.- Еще немного - и я просто не смогу жить без тебя. Умру, если тебя не будет рядом - всякую ночь и всякий день, если ты перестанешь владеть моей душой и телом... Нет, не слушай, что я несу, я на самом деле уже сплю, это я во сне с тобой разговариваю. Даже во сне... - Спи, болтливый сомнамбула, - д'Арнье заботливо пригладил взъерошенную гривку Франсуа, размышляя о чем-то своем. Имей прокурор Кантен Ла Карваль полномочия Господа Бога или хотя бы самого завалящего архангела с правом составления нерушимых кодексов, он бы строго-настрого заповедовал набирать вестовых жандармерии из горлопанов и дураков. Эта заповедь точно шла бы впереди «Не убий». Кантен был уверен, что едва-едва уронил отяжелевшую, переполненную дурными предчувствиями и догадками голову на подушку, как зычный голос за дверями спальни возопил, аккомпанируя себе частым стуком по филенке: - Месье прокурор, есть опознание! Месье прокурор!.. - Марсель, что там? - крикнул он, пытаясь изгнать из своего разума темные тени рваного и дурного сна. Смутно припоминалось, якобы отец д'Арнье после посещения морга вчера милосердно напоил его и сопроводил в апартаменты. - Вчерашнюю покойницу из Гаронны опознали, - в дверь спальни сунулся ординарец Марсель. Судя по мрачности его физиономии, опознание неизвестной отнюдь не содействовало прояснению картины происходящего в Тулузе. - Это барышня Лану. - Что? - ошарашено переспросил Ла Карваль. - Что ты сказал? - Полетт Лану, мещанка, шестнадцати лет от роду, - терпеливо повторил Марсель - массивный, обманчиво неповоротливый, некогда бывший не последним человеком в парижском Дворе Отбросов. - Вы приказали тем, кто был вчера у реки и в морге, держать языки за зубами. Но всем без исключения людишкам рты не позатыкаешь. Кто-то из рыбаков проболтался. Или жандармов. Или служащих морга. Тулуза - городок небольшой, тут все друг друга знают. В общем, девицу признали, несмотря на… неприглядный вид. - Ее отца известили? - вскинувшись с постели, Ла Карваль торопливо одевался. Полетт Лану, возвращения которой он так ожидал в надежде получить новые сведения - Полетт Лану мертва! - Да. Чертовы сплетники, - ординарец крякнул. - Месье Лану пытался прорваться в морг, но жандармы встали насмерть. Негоже, чтобы отец увидел дочь порубленной, как коровья туша в лавке. Месье Лану сопроводили во дворец, на шум явился преподобный… - Я понял, - Ла Карваль на ходу пальцами приводил в порядок блестящую черную гриву. Прекрасное начало дня, ничего не скажешь. Монсеньор де Лансальяк встретил явившегося столичного прокурора взглядом, исполненным праведного негодования. Господин казначей сгорбился над столом, закрыв лицо руками. Ла Карваль не сразу понял, что за странный звук до него доносится - Лану тихо, монотонно подвывал, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Расспрашивать его не имело смысла, но прокурор все же сделал попытку: - Месье Лану, вы меня слышите? Месье Лану, где расположен дом вашей сестры? Вместо казначея ответил преосвященный, гораздо лучше владевший собой: - В Форжане. Это маленькая деревушка на другом берегу Гаронны, за старым мостом святой Ребекки. Полчаса быстрой езды. Вы намерены отправиться туда? - Полетт Лану гостила у тетки, - коротко пояснил Ла Карваль. - Должна была вернуться в город с утра. Судя по состоянию тела, оно пробыло в воде всего несколько часов, даже разбухнуть не успело. Либо Полетт нынешней ночью похитили из дома ее тетушки… либо убили прямо там. Я должен… - Вы должны побывать там и убедиться, что с тетушкой Лану и ее домочадцами все в порядке - или все не в порядке, - согласно закивал преподобный. - Конечно же. Ступайте, исполняйте свой долг. Я позабочусь о несчастном Пьере. - Что случилось? - переполох тихой волной пронесся по коридорам и покоям дворца, в свой черед достигнув комнат месье Морана. На сей раз Шарль не покинул его, потихоньку удалившись под утро, и непререкаемым тоном заявил - им надлежит быть рядом с его преосвященством. Франсуа не стал спорить, ощущая себя щепкой, затянутой в могучий водоворот, и нюхом чуя: сегодняшний денек может оказаться куда хуже вчерашнего. - Д'Арнье, вы знаете дорогу на Форжан? - с порога огорошил их вопросом месье прокурор. Строгий и собранный, прямой, как гибкий хлыст, неукротимый, как клинок, готовый к любым испытаниям во имя защиты попранной справедливости. - Разумеется, знаю, - невозмутимо отозвался д'Арнье. - Тогда вы едете с нами. Месье Морану лучше остаться здесь. - Я тоже с вами! - взмолился актер. Хотя вчерашние изыскания на уединенном острове изрядно перепугали его, Франсуа совершенно не хотелось оставаться в стороне от происходящего. - Господин прокурор, я не буду мешаться под ногами, я… - Отправляйтесь вместе с месье прокурором. Оба, - устало махнул рукой его преосвященство. - И возвращайтесь поскорее. Добраться до деревушки Форжан не составило никакого труда. Ла Карваль шпорил коня, точно опаздывал к месту сражения или к постели умирающего - возможно, так оно и было - через плечо бросая краткие фразы, извещая попутчиков о случившемся. С поисками дома старой мадемуазель Лану возникли определенные затруднения. Сгоряча отряд пролетел тихую деревушку насквозь, выскочив на речной берег, где развернулся и набросился на первого попавшегося местного обывателя, насмерть перепугав беднягу. С горем пополам уяснив необходимые повороты и приметы, помчались дальше, озираясь в поисках крашеной розовой краской чугунной калитки и двух старых олив подле каменного забора. Нужный дом под скошенной черепичной крышей утопал в густейшем саду. Жужжали пчелы, благоухали на клумбах последние осенние розы. На трезвон колокольчика и призывные крики никто не вышел. Спрыгнув с лошади, Ла Карваль пинком распахнул калитку, прошагав по усыпанной белым гравием дорожке к крыльцу, увитому вьюнком. Окна дома были заложены ставнями, но дверь стояла приоткрытой. Прокурор извлек шпагу из ножен, толкнул ею тяжелую створку, сам не входя внутрь, но внимательно приглядевшись к замкам и засовам. Ординарец, не дожидаясь распоряжения, затопал следом за господином прокурором. Все прочие, сбившись в кучку подле нарядного крыльца в три ступеньки, напряженно дожидались возвращения Ла Карваля. Недолго пробыв в доме, тот вышел на крыльцо. Лицо у прокурора было каменным, ничего не выражающим. - Обыскать сад, - негромко распорядился он. - Постучите в дома по соседству, расспросите - не слышал ли кто ночью подозрительных звуков или криков, не приметил ли около дома поздних гостей или каких-нибудь подозрительных личностей. Отец д'Арнье, можете войти - я хотел бы знать ваше мнение. Только будьте готовы к тому, что картина там… не слишком радующая глаз. Месье Моран, останьтесь на месте! - прикрикнул он на Франсуа, шагнувшего было вслед Шарлю. - Сядьте вон там на скамью и никуда с нее не двигайтесь. Мысленно возмутившись таким недоверием и пренебрежением, Франсуа послушно уселся на каменную скамью - еще холодную, не прогретую солнцем. Шарль скрылся за дверью домика - обычной дверью вишневого дерева с ярко начищенным медным молотком. Невесть отчего Франсуа заворожил солнечный отблеск на мерно покачивающемся кольце. Из сада порой долетало глухое «туп!» созревшего яблока, упавшего на землю. Пахло перезрелой травой, близким дыханием грядущей осени. Из зарослей шиповника выбрался большой кудлатый пес и улегся рядом с лавкой, вопросительно поглядывая на молодого человека из-под завитков черной шерсти. Франсуа машинально почесал зверюгу за ухом: - Может, хоть ты знаешь, что тут происходит? Пес вывалил длинный лиловый язык и довольно запыхтел. Прокурор не погрешил против истины - в доме и в самом деле было скверно. Аккуратный, уютный коттедж старой девы мадемуазель Лану насквозь провонял запекшейся кровью и страхом. Некогда дочиста отскобленный пол в прихожей и коридоре покрывали грязно-бурые разводы, словно кто-то с размаху выплеснул на доски ведро воды и небрежно размазал их тряпкой. Мокрая швабра стояла тут же, прислоненная к дверце кладовки. - Перепачкали обувь в крови, но возиться им было некогда - наспех замыли следы, - вполголоса растолковал Ла Карваль. - Теперь не разберешь, сколько их тут побывало… Отец д'Арнье, вы уверены в крепости ваших нервов… и вашего желудка? Если что - блевать за окно. - Я справлюсь, - сдержанно кивнул Шарль, переступая порог. Мадемуазель Лану была не чужда модных поветрий, украсив дверной проем занавесью из экзотических бусин и серебряных колокольцев, сейчас сухо затрещавших и зазвякавших друг об друга. По гостиной, самой большой и светлой комнате в доме, словно прошел вихрь - свернув ковер, отшвырнув к стенам стулья и массивный обеденный стол, с которого до сих пор медленно и вязко падали вниз тяжелые капли. Хозяйка дома, облаченная в черный шелковый балахон, распростерлась на полу, замкнутая в двойной круг черных линий и причудливо вырисованных каббалистических знаков. Кто-то нанес ей удар, почти отделивший голову пожилой дамы от тела - как и голову несчастной Терезы Люсьен. Женщина таращилась на вошедших остекленевшими шариками почти вывалившихся из орбит глаз, распялив окровавленный рот в беззвучном крике. Разум Шарля отстраненно констатировал, что ладони и вывернутые ступни покойницы приколочены к паркету массивными гвоздями с квадратными шляпками, которыми обычно скрепляют особо толстые брусья. Повсюду стояли оплывшие свечи - видимо, собранные со всего дома, и валялись увядшие цветы. Розы, срезанные ветки шиповника, хризантемы, несколько лилий на длинных стеблях… Д'Арнье замутило, к горлу покатил горько-кислый комок отвращения, Шарль дернул кадыком, подавляя рвотный спазм. Поймал пытливый взгляд Ла Карваля. Ищейка. Для него тошнотворный запах кишок и свернувшейся крови - след. Ему есть где укрыться от сжимающего сердце страха - в своей погоне за целью. Что же, у отца Антуана д'Арнье тоже есть прибежище. Он вполголоса прочел начало заупокойной молитвы - вроде начало отпускать. - Вроде бы не грабеж, - вывел его из сосредоточенно задумчивости голос Ла Карваля. Прокурор кивнул в сторону резного буфетного шкафчика. - Столовое серебро на месте. Может, и взяли чего по мелочи, но мне в это как-то не верится. Возвращаясь к нашей памятной дискуссии о сектах и сектантах, отец д'Арнье… Это убийство было содеяно с соблюдением всех канонов чернокнижия. Кстати, вы обратили внимание - окна закрыты ставнями, двери заперты, нигде ни малейших следов взлома. На какие размышления это вас наводит? - Они сами отперли двери, - предположил Шарль. - И чего можно заключить, что убийца… убийцы были лично знакомы с мадемуазель Лану - либо же сослались на неких общих знакомых, вызвав к себе доверие. В провинциальных деревушках рано ложатся спать, а гостей предпочитают принимать часов в пять-шесть вечера, с тем, чтобы к темноте разойтись по домам… Ла Карваль, а где слуги? Не может быть, чтобы пожилая мадемуазель жила в таком большом доме совершенно одна. - Гм, - согласно кивнул прокурор. Вылетел из комнаты, оставив Шарля наедине с мертвой женщиной, черными брызгами крови на светлых обоях и кружевных салфетках, и перекошенным распятием на стене. Д'Арнье услышал его быстрые шаги вверх по лестнице - Ла Карваль обежал дом, заглядывая в каждую из комнат. Стукнули ставни - прокурор распахнул одно из окон на втором этаже, окликнул своих подчиненных, рыскавших по саду. Выслушав доклад, спустился в гостиную удрученным: - Мои люди обыскали подвал, обнаружив двух задушенных женщин - судя по всему, горничную и кухарку. С клумб позади дома оборваны цветы, больше никаких приметных следов… Он оглядел оскверненную комнату: - Святой отец, вам не кажется, что это двойное убийство совершено прямо-таки с вызывающей наглостью? Совсем недавно сатанисты довольствовались, покупкой детей у нищих и похищением подростков-бродяг, шатающихся по дорогам. А сейчас? Актриса - пусть не обладающая громким именем, но все же достаточно известная, чтобы быть приглашенной на сцену частного театра его преподобия. Две далеко не самые последние горожанки - одна из которых является дочерью казначея монсеньора, - сам того не замечая, Кантен разговаривал с Шарлем как с давним и доверенным другом - эта была привычка, так Ла Карвалю было легче размышлять над головоломкой очередного преступления. Правда, до сего дня его конфидентом был многоуважаемый мэтр Тарнюлье. - Да еще этот доклад, переданный его величеству князем де Сомбрей. Не попахивает ли в провинции заговором? - Может, они таким образом решили отметить ваш приезд, - д'Арнье надеялся, его голос звучит обыденно и ровно. - Показали, что ничуть не обеспокоены вашим присутствием. Хочу верить, что их бравада напрасна. Что касается вашего предположения… Мне всегда казалось, что заговоры - что-то из минувшего века, времен последних Валуа. Против кого - монсеньора де Лансальяка? Короля? - Ну, до короля отсюда не достать, - поджал губы Ла Карваль, - зато свалить кого-нибудь более доступного… Сами понимаете, святой отец, в каком сложном и двусмысленном положении оказался сейчас ваш покровитель. Десять лет в провинции все было спокойно, но сейчас убийства начались сызнова. Это невозможно отрицать, невозможно замолчать. Боюсь, как бы в городе не началась паника. Но что самое худшее - у нас ничего нет, ни единой зацепки, - осторожно переступив через потеки засохшей крови, прокурор присел рядом с телом убитой дамы, вгляделся: - Какие причудливые раны. Обычным ножом такие не нанести. Скорее, тут поработал короткий клинок с изогнутым лезвием, народе турецкого ятагана. Давайте посмотрим еще, может, что-нибудь найдем… - А что, собственно, мы ищем? - дипломатично уточнил д'Арнье. - Понятия не имею. Что-то, чего здесь не должно быть. Или то, чему здесь не место, - Ла Карваль скривился: - Хотел бы я знать, зловещие закорючки на полу имеют какой-то тайный смысл или предназначены исключительно для запугивания глупцов? - Некоторые похожи на еврейские письмена, - поразмыслив, высказал свое просвещенное мнение Шарль. - Вот это, уверен - традиционные зодиакальные символы. Прочие мне незнакомы. Зарисуйте их и обратитесь к знатоку. Скажем, к монсеньору. В его библиотеке имеется обширное собрание книг о ведьмовстве и чернокнижии, и он точно сумеет вам ответить, что мы зрим здесь - истинный ритуал поклонения тьме или… - Очередную декорацию в кровавых тонах? - едва не вспылил Ла Карваль. - Послушайте, святой отец, это уже слишком! Вы так рьяно стремитесь оправдать своего благодетеля, что.. - прокурор отчаянно боролся со своим темпераментом, выплескивающимся порой наружу раньше, чем благоразумие успевало воздвигнуть перед ним преграду. - Что вы готовы заподозрить меня за неимением других подозреваемых, - спокойно завершил Шарль. - В чем-то вы правы, Ла Карваль, но не упускайте из виду одну важную вещь. Падет де Лансальяк - паду и я. Вряд ли кто из судей поверит, что преданный викарий не имел представления о темных делишках своего господина. Мы с ним повязаны одной веревочкой, и мне, как никому, выгодно его оправдание и предъявление миру истинных преступников. Но я - не дознаватель. Им являетесь вы. Вы знаете, как разыскивать преступников - мы можем лишь оказать вам посильную помощь. Так ищите! - Что искать? - Франсуа целый час терпеливо сидел на скамье, пока не почувствовал, что отсидел себе все, что можно было отсидеть. Мимо с ужасно деловитым видом пробегали туда-сюда жандармы, из подвала вытащили два тела и уложили на холстине, на месье Морана никто не обращал внимания - и в конце концов актер не выдержал. Мысленно приготовившись к выволочке и тому, что сейчас он узрит истинный ад на земле, Франсуа поднялся по ступенькам, на цыпочках прошагал по коридору, сунулся в гостиную и ойкнул. - Я велел вам оставаться снаружи! - гневно рявкнул прокурор, узрев незваного гостя и то, что цвет лица месье Морана стремительно меняется на блекло-серый. - Марш отсюда! Вон! Но было уже поздно. Франсуа увидел тело на полу, мир перед его глазами выцвел, окутавшись удушливым запахом болотных испарений, разлагающихся растений и стоячей воды. Незнакомой прежде тоской, безграничной, не ведающей предела тоской одинокой пустоты. Франсуа зажмурился, не в силах противостоять незримому урагану, с силой толкнувшему его вперед, мимо Ла Карваля, мимо Шарля, попытавшегося удержать его за плечо. Он вошел в залитую кровью гостиную, держа веки намертво стиснутыми, но умудряясь не спотыкаться об истекшие воском свечи, переступая через ручейки крови и аккуратно обогнув изуродованный труп старой мадемуазель Лану. - Что он вытворяет? - яростно прошипели над ухом Шарля. - Что за дьявольщина? Д'Арнье сглотнул, отмалчиваясь, не представляя, что ответить. Что он знал о Франсуа Моране? Недурной актер, неплохой поэт, Лилия с кружащим голову ароматом - но никогда прежде Франсуа не вытворял ничего подобного! - Несть числа Божьим чудесам, - наконец нетвердо выговорил Шарль. - Это вы к чему клоните, святой отец? - озадачился Ла Карваль. - Может, это ответ на ваши молитвы, - к д'Арнье вернулось самообладание. - В мире порой встречаются люди, способные увидеть скрытое. Рудознатцы, к примеру, или ходоки с лозой, или опытные гадалки. Прежде я не замечал за месье Мораном подобных умений, но вдруг? В конце концов, именно он отыскал кольцо на том островке и предчувствовал выстрел еще до того, как он раздался. - Надо вывести его оттуда, - решительно заявил прокурор и немедля возразил сам себе: - Черт, а если парень сейчас навроде лунатика, шатающегося по крыше? Мы его тряхнем, а он спятит. Святой отец, что нам делать? - Молиться и уповать на Господа, - серьезно ответил д'Арнье. - Надеяться, что месье Моран выйдет оттуда живым и невредимым. - Тьфу! - Ла Карваль вполголоса ругнулся. Переступил с места на место, царапнув ножнами шпаги по ободверине. Деятельная натура не позволяла прокурору стоять и просто наблюдать за тем, он непременно должен был вмешаться - но отец д'Арнье своим присутствием удерживал его на месте. Франсуа кружил по гостиной - глаза закрыты, сгорбленный, руки нелепо выставлены вперед, растопыренные пальцы непрерывно обшаривают пустоту. Он двигался точно вдоль линий пентаграммы - беззвучно, лишь шоркали по полу кожаные подошвы. Круг за кругом, танец с невидимым партнером. Выглядело это жутко: будто Франсуа ослеп и теперь пытался выйти к людям, к свету, туда, где мир не ограничивался расстоянием вытянутой руки - у Ла Карваля вдоль спины просыпалась горсть холодных, кусающих мурашек. Прокурор видел не один десяток шарлатанов, фальшивых провидцев и лживых алхимиков, хвалившихся умением обратить медную монету в золотую. Мэтр Тарнюлье натаскал ученика в способах разоблачения мошенников, но сейчас отступился бы даже почтенный мэтр. Ибо Франсуа не притворялся и не разыгрывал представление для доверчивых профанов, пытаясь выманить немного деньжат. Месье Морану открылось нечто, недоступное обычным смертным, эта внезапно дарованная способность испугала парня до смерти - и все же легкомысленный актер отыскал в себе силы продержаться, не выбежать сломя голову и вопя во всю глотку. Конечно, рассказанное им невозможно записать и подшить к делу, никто не воспримет всерьез подобное свидетельство, не те нынче времена на дворе. Но будет крайне интересно его послушать… Последний круг месье Моран не завершил. Распахнул кажущиеся непривычно светлыми глаза со съежившимися в точки зрачками. Ринулся наискосок через гостиную, не замечая, куда ступает, раздавив пару свечей и поскользнувшись в лужице застывшей крови. Судорожно рванул задвижки оконной рамы, опрокидывая расставленные на подоконниках фарфоровые горшки с цветами. Сбросил крюк со ставень, распахнул окно и высунулся наружу, перевесившись в палисадник и долго, мучительно раскашлявшись. Обернулся, рывками дергая бант галстука - по вискам и щекам скатывались прозрачные капли, влажная челка косо прилипла ко лбу. Слепо и бессмысленно глядя перед собой, Франсуа окликнул: - Шарль? Кто-нибудь? Я ничего не вижу… - Я тут, Франсуа. Я с тобой, - д'Арнье обхватил его за талию, помогая удержаться на ногах. Заметив краем глаза стремительное движение прокурора, намеревавшегося подставить плечо с другой стороны. Вдвоем они полувынесли, полувытащили обмякшего Франсуа из дома, устроив его на скамье. Ла Карваль гневно зыркнул на подчиненных, и спустя миг явилось ведро с водой из колодца. Франсуа пил так долго и жадно, что в конце концов срыгнул часть выпитого прямо на себя. Шарль вытащил из кармана платок, смочил в воде, утерев залитое слезами и испариной лицо Франсуа. Актер мертвой хваткой вцепился в его руку, заговорил, давясь словами и адресуясь к Ла Карвалю, моргая и икая: - Вы мне не поверите, я сам себе не верю, зачем меня только туда понесло, я не хотел, я правда не хотел… - Короче! - звонкий, хлесткий окрик Ла Карваля подействовал не хуже пощечины, заставив Франсуа отчасти опомниться. Актеру требовалось поскорее выплеснуть из себя все, увиденное в пропитанной запахами крови и страха гостиной, и он заговорил более внятно и четко: - Полетт и ее тетка. Амалия. Амалия Лану и Полетт Лану. Д'Арнье и прокурор невольно переглянулись. Никто прежде не называл старую мадемуазель Лану по имени - но, похоже, Франсуа, никогда прежде не видевший этой женщины, безошибочно назвал его. - Амалия часто принимала гостей из города. Тут предместье, мало соседей, никто не обращал внимания. Когда три, когда пять человек, но все тихо, благопристойно. Горничная знала, Амалия доверила ей часть своих секретов. Прочие - не ведали. Она часто меняла слуг, но эта - всегда оставалась. Потому ее и задушили - чтобы не проболталась. Заодно убили и другую. Чтобы никого. Чтобы никто. Ла Карваль нахмурился. Значит ли это, что убитая Полетт Лану была отнюдь не таким кротким агнцем, как расписывал ее отец? Девушка и ее тетка играли с огнем и сгорели, пусть в фигуральном смысле, и если бы их действия подпали под определение колдовства и малефиции… - Вы… ты хочешь сказать, - как можно мягче обратился он к Франсуа, - что дамы Лану знали членов секты и разделяли их образ мыслей? - Они не воспринимали это всерьез, - устало объяснил Франсуа, протирая глаза. Зрачки расширились до нормального размера, зрение вернулось - видимо, от потрясения актер перепугал сам себя, решив, что ослеп. - Им льстила мысль о знакомствах, которые они сводили. О благах, которые им обещали. Они думали, что все это - книги, древние заклинания, пентаграммы, амулетки - не более, чем мишура. Театр. Театральный гром не настоящий, это просто лист железа, по которому в нужный миг лупят шваброй. Просто образ. Они думали, за символом ничего нет - и им ничего не будет, это же просто забава, развлечение, игра в трех ведьм подле булькающего котла с варевом. Секта? Вряд ли они знали о ней. Это был просто кружок знакомых. Полетт любила одного из них, верила - если она в точности исполнит все, что велено, ей ответят взаимностью. Глупо, правда? - Франсуа перевел дух, тяжело выговорив: - Этим вечером они ожидали гостей. Гостей из города. Приехали трое. Женщина и двое мужчин. Убили прислугу. Опоили старую даму и провели над ней ритуал. Полетт… Полетт обезумела, не понимала, что происходит. Смеялась, когда ее резали заживо - там, на столе. Женщина распоряжалась. Я ее видел - как силуэт в черной кисее. То рядом, то далеко. Она говорила - наплевать, заметем следы, никто ничего не найдет, а потом это уже не будет иметь значения. А Полетт смеялась!.. - он скривился, зажимая руками уши, лишь бы не слышать этого беззвучного, надрывно-звонкого смеха. - Тише, тише, - Ла Карваль опустился перед скамьей на корточки, поймал руки актера, поразившись тому, какими ледяными были ладони месье Морана. Мрачно отметив, с каким вниманием, развесив уши, слушают эти откровения жандармы. Но у него появился источник информации, и для прокурора не имело значения, каким образом месье Моран удалось раздобыть полезные сведения. - Ну, успокойтесь же. Попытайтесь сосредоточиться. Дама и мужчины. Можете описать хоть кого-то из них? - Нет, - Франсуа в отчаянии попытался обосновать свой ответ: - Понимаете, это были не настоящие люди. Я стоял там, словно в дыму… в густом дыму, а они двигались сквозь дым. Я видел, как они перемещаются туда-сюда, иногда слышал что-то вроде голосов, а может, это было всего лишь мое воображение… - Оставьте его, Ла Карваль. Месье Моран не медиум и не пророк, способный возвестить вам непреложную истину, - вмешался д'Арнье, не на шутку обеспокоенный состоянием Франсуа. И тем, что по неосторожности мог наболтать актер. - Если б ваш пастырь держал свое стадо в бОльшей строгости, вашему приятелю не пришлось бы сейчас выворачивать свой разум наизнанку! - вполне справедливо огрызнулся прокурор, вновь обернувшись к Франсуа и почти промурлыкав: - Ну, а все-таки, месье Моран? Пусть даже тени, но крылось же в этих тенях нечто материальное? - У женщины такие изящные, манерные движения, - поразмыслив, осторожно произнес Франсуа. - Мужчина - сильный. Загонял гвозди с одного удара. Знал, как это делать - я б так не смог. Он же… резал. Нож - блестящий, сильно искривленный. Но не стальной. Блестел, как масло на воде. Одним ударом, вот так, - Франсуа коротко отмахнул рукой, показывая. - Второй, что чертил на полу - у него была книга, он проверял по ней верность рисунка. У него челка… падает на глаза, - актер машинальным движением смахнул со лба намокшие кудряшки и заключил: - Он умеет рисовать. Да. Ему это нравится. Он считал Полетт дурочкой - но полезной дурочкой. Ему не нравятся женщины, ему… Франсуа пробила дрожь, он запнулся, не в силах точно описать мелькнувшее ощущение: - Ему нравится черный ангел. Ангел, отдавший повеление. Падший ангел с черными крыльями, превратившийся в демона. Он поклоняется этому ангелу, мечтает его нарисовать... - Значит, эта троица действовала не по собственному почину? Им было отдано приказание? - безошибочно отделил зерна от плевел Ла Карваль. - Покончить именно с дамами Лану, причем в определенный день и час? - Я не знаю, - беспомощно отозвался Франсуа. - Простите меня, месье прокурор… Это было - как страшный сон. Вы можете пересказать свое сновидение, да еще так, чтобы рассказ предстал разумным и логичным? - Довольно, - решительно заявил Шарль. - Ла Карваль, в вас есть хоть капля милосердия? Вы что, не видите: месье Морану дурно? Он сделал для вас все, что мог, и даже больше. Отпустите его, оставьте в покое. Мы возвращаемся обратно в город. - Да, - отстраненно подтвердил Франсуа. Он неловко поднялся со скамьи, не отрывая взгляда от лица прокурора, взгляда, которого д’Арнье прежде не замечал у своего юного любовника - тяжелого, словно налитого свинцом. И слов таких от Франсуа он не ожидал, не сказанных, а словно выплюнутых: - Это вы хотели узнать, ваша милость? И кого вы теперь станете ловить, ветер в камышах? Они здесь, их много, они прячутся под масками добропорядочных граждан и думают, что ночь и тьма защитят их. Они будут вам мило улыбаться, но вы их не узнаете. Или вам придется подпалить весь город с четырех концов, и надеяться, что Господь отличит своих от чужих. Тут уже проделывали подобное, знаете? Лет пятьсот назад, а потом еще и еще, снова и снова... - он коротко рассмеялся, пошатнувшись и ухватившись за плечо Шарля. - Вам лучше сейчас пойти проехаться, да проветрить голову, - сдержанно посоветовал Ла Карваль. - А вы, святой отец, приглядите за своим подопечным. Надеюсь, ваша прогулка не затянется и вечером мы увидимся. Благодарю за оказанную следствию помощь, месье Моран - а теперь езжайте! - он звонко хлопнул по крупу смирного конька Франсуа. Через Форжан ехали в молчании. Обитатели маленькой деревеньки сбивались в кучки подле калиток, судачили, строили предположения, опасливо косясь на дом старой дамы Лану и конных жандармов во дворе. Франсуа замкнулся в себе, покачиваясь в седле и вцепившись обеими руками в кожаные поводья - пока не обломал один из длинных, холеных ноготков. Тихий хруст словно вырвал актера из грез наяву, заставив поднять голову и оглядеться. - Туда, - скомандовал он, махнув рукой в сторону видневшейся невдалеке развалюхи - сколоченного на скору руку сенного сарая. - Поворачивай. - Франсуа, мы возвращаемся в Тулузу, скоро будем дома, тебе просто нужно поспать и... - начал д'Арнье. - Я лучше знаю, что мне нужно, - перебил Франсуа. - Поворачивай! - он дернул поводья, заставив коня сойти с наезженной дороги и двинуться напрямик через отцветающий луг. Шарлю ничего не оставалось, как последовать за ним - похоже, Франсуа желал потолковать с ним наедине, и немедленно, не откладывая разговор до возвращения в архиеписковские владения. В развалюхе сладко пахло сеном, сквозь щелястую крышу просвечивало солнце. Шарль набросил поводья жеребца на шаткие жерди и оглянулся - на него смотрело исполненное ненависти воплощение злости. - Как ты мог? - прошипел Франсуа. - Почему позволил мне войти туда? Ты хоть представляешь, каково мне там было? Ты обещал заботиться обо мне - и швырнул на растерзание этому… этим… Впервые за время их знакомства Шарль д'Арнье отчетливо понял: сейчас Лилия ударит его. Не по лицу, но грубо, под дых, стремясь не оскорбить, но причинить боль - такую же, как сейчас невольно довелось испытать Франсуа. - Я не знал, - это было единственным, что Шарль мог сказать в свое оправдание. - Я представления не имел, что ты способен… увидеть что-то в прошлом, - он не сделал ни единого движения, чтобы защититься, понимая - сейчас голосом Франсуа кричат испуг и ужас перед непознанным. Перед той клокочущей и наполненной тьмой пропастью, куда по их с Ла Карвалем недосмотру случайно заглянул молодой актер. Удара не последовало. Франсуа сумел удержать себя в руках, только на миловидном лице возник и исчез пугающий яростный оскал, свидетельство чудовищного усилия воли, которое ему пришлось приложить. Скрюченные пальцы впились в плечи Шарля, рванув навстречу Франсуа - актер впился в его губы поцелуем, кусая до крови. - Ненавижу, ненавижу тебя… И тебя, и его, за то, что он смеет смотреть на тебя! Вас обоих! В бессмысленном вопле сплелось в чудовищный клубок все - отступающий кошмар перед испытанным в тихом домишке потрясением, перед прикосновением тьмы и ее шелестящих бестелесных голосов. Боязнь оступиться в бездну, утратив себя. Поцелуи пополам с соленой кровью, удары маленьких крепких кулачков по спине и плечам Шарля, руки, с треском рвущие одежду - с пуговицами и крючками, оставляя длинные кровоточащие царапины. В иной день д'Арнье с легкостью одолел бы взбесившееся создание - в иной, но не сегодня, когда на Франсуа накатило, и именно отца Антуана д'Арнье ткнули аристократическим носом в пол сарайчика. Бурная юность научила Шарля тому, что в подобных случаях будет вернее уступить, даже если соотношение телесных пропорций в твою пользу. Комочек ярости, брызжущий ядом - вот во что сейчас превратился Франсуа. Шарль догадывался, что любовника сейчас душит смесь отвращения и страха, и не пытался отстраниться от причиняющих боль поцелуев и укусов, оставлявших на его коже полукруглые отметины от зубов Франсуа. Бессмысленно говорить, бессмысленно успокаивать - Франсуа сейчас не слышит ничего, кроме шума крови в ушах. Он не опомнится, пока не войдет в изогнувшееся под ним тело, пока не ощутит себя в другом. Пока не вернется к себе, осознав - боль и страх отступают от него, темная завеса безумия рассеивается. Судорожно вбиваясь в покорного, не сопротивлявшегося ему Шарля, Франсуа нашел в себе силы на истерический смешок. Должно быть, именно такую сценку мечтал увидеть преподобный Лансальяк после памятного спектакля, так желал наказать заартачившегося любимца. Но монсеньор был в Тулузе, под защитой стен резиденции, а его фавориты, былой и нынешний - здесь, на безвестном лугу, в заброшенном сенном сарае. Темно-рыжая грива д'Арнье металась по прошлогодней соломе, пачкаясь и спутываясь. Франсуа ничего не мог поделать с собой, не мог остановиться, пока не прошел весь путь до конца, под собственные истеричные выкрики и глухие стоны Шарля. Пока не наступило облегчение, похожее на шелест дождя после изнуряющего жаркого дня. Выплеснувшись, Франсуа неловко сел на дощатый пол, больно приложившись копчиком и судорожно переводя дыхание. Шарль вытянулся ничком, со своего места Франсуа видел только спутанные локоны, порванную рубаху и плечо с глубоким оттиском зубов. - Прости, - Франсуа ткнулся головой в колени, монотонно твердя: - Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Прости. В этом не было твоей вины. Пожалуйста, я так люблю тебя. Пожалуйста, прости меня, если сможешь. Франсуа имел его с такой мрачной решимостью, что Шарль только и мог, что стонать под ним - не тот угол, не тот ритм, чтобы получать удовольствие. Не оно сейчас было целью Франсуа, и уж тем более не предназначалось Шарлю. Когда же актер кончил, всхлипывая от злости над затылком Шарля, д’Арнье ощущал себя так, будто попал под копыта взбесившемуся жеребцу, а не под горячую руку маленькому месье Морану. Шарлю понадобилось несколько десятков заполошных ударов сердца, чтобы вернуться к реальности и сообразить - Франсуа что-то говорит. Невыразительно бубнит раз за разом одни и те же слова. Люблю и прости. Неловко путаясь в полуспущенных кюлотах, д'Арнье приподнялся. Придвинулся ближе, взял руки Франсуа в свои: - Теперь тебе лучше? - Наверно, - глухо откликнулся Франсуа, не поднимая головы и не отваживаясь взглянуть на Шарля. - Во всяком случае, мне больше не кажется, что я умру прямо сейчас, потом что у меня голова вот-вот разлетится на куски. Если ты захочешь прибить меня, будешь совершенно прав. Я не должен был так поступать. Как бы хреново мне не было, я не должен был так поступать - использовать тебя. Я ничуть не лучше их всех, я все испортил... Потому что так испугался, мне в жизни никогда так страшно не было - а потом кусочек этой тьмы остался во мне, впился в мою душу и я не знал, как от него избавиться... Прости меня. Я никогда не думал, что способен докатиться до такого. - О да, - очень серьезно согласился Шарль, прижимаясь лбом к его лбу и нежно поглаживая затылок Франсуа, - я тоже никогда не думал, что ты способен на такое. Чувствую себя застрявшим в берлоге медведем, которого поимела разъяренная белочка. Совершенно незабываемые ощущения. В ответ прозвучал неуверенный «хмык». Бойкое воображение Франсуа изобразило сию жуткую картину во всех подробностях, актер сдавленно, нерешительно захихикал. - Не белочка, а поросенок, - напомнил он. - Подпрыгнул и с разбегу кааак воткнет медведю под хвост. У тебя солома в волосах, - он попытался извлечь застрявшую в гриве д’Арнье мякину. - Даже не возьмусь перечислять, в каких еще местах у меня солома, - со скорбным видом покачал головой Шарль. Поймал руку Франсуа, поцеловал, облегченно переведя дух - коли месье Моран способен смеяться, значит, его рассудок одолел призрак безумия, справившись с испытанием. - Если мы в таком виде явимся пред очи монсеньора, он решит, что в стремлении защитить его доброе имя мы в компании с Ла Карвалем облазили все окрестные сараи и овины. - Кстати, о Ла Карвале, - Франсуа упрямо продолжал вытаскивать из волос Шарля сухую траву и клочки соломы. - Как думаешь, господин прокурор в достаточной мере прогрессивен, чтобы после сеанса практической ворожбы не записывать меня в главные подозреваемые и заточать в престрашное узилище? Лет сто назад за подобные трюки меня бы точно закидали камнями или спалили бы на главной площади Тулузы… Честное слово, я понятия не имел, что могу… так. Но прежде я никогда и не оказывался наедине с покойными жертвами разгулявшихся чернокнижников. Разве что иногда, на сцене, когда спектакль шел особенно удачно, мне казалось - я это не я, а человек, которого я играю. Но такого… Нет, никогда! - Франсуа яростно затряс головой. - Я верю, верю, - поспешил успокоиться его Шарль. - Думаю, что у Ла Карваля достанет здравого смысла - или хотя бы признательности - не втягивать тебя больше в это дело. Любому ясно, что не имеешь ни малейшего отношения к убийствам. Ты на виду. Монсеньор всегда может засвидетельствовать, что ты разделял его общество и не покидал пределов дворца. Франсуа сгреб сено в кучку, бросил сверху свой и д'Арнье камзолы - так было гораздо удобнее просто сидеть рядом плечом к плечу и разговаривать. Запрокинул голову назад, подставив лицо падающим солнечным лучам, разумно возразил: - Так столичная гончая и поверила словам монсеньора. Будет ли он по-прежнему старательно рыть землю после всего, что я ему рассказал? Он ведь полагал, что ищет убийц невинной девы - а налетел на самозваных колдунов, в одержимости растерзавших одну из своих же ведьмочек. Шарль закинул руки за голову, потянулся всем телом: - Ему нужны были сведения. Он получил их с избытком. Пусть теперь ломает голову. - Не знаю, не знаю, - на Франсуа нашел стих сомнения. - Я отправил его ловить призраков, лишенных лиц и имен... Шарль, а Шарль... Ты-то сам что думаешь по этому поводу? С чего все началось... и самое главное - зачем? Ради чего? - Боюсь, ничего оригинального, - д'Арнье выудил травинку позеленее, и, зажав ее в уголке рта, принялся пожевывать. - Фантазия у тех, кто дерзает тревожить Сатану, обычно крайне скудная. Дай мне то, что есть у соседа. Пусть ближнему моему станет хуже, чем мне. Хочу, чтобы меня боялись. Чтобы чужие женщины сами раскидывали передо мной ноги. Я бы постеснялся с таким лезть, ей-право... - Я не об этом! - прицелившись, Франсуа точно пнул валявшегося рядом Шарля носком туфли под ребра. - Я о монсеньоре и этой безумной карусели вокруг его имени. О доносах из столицы и том, что происходит здесь. Неужели кто-то с такой силой возненавидел месье Роже, что непременно решил скинуть его с насиженного места, да желательно притом измарав в грязи с головы до ног? Я понимаю, преподобный - отнюдь не образец добродетелей. Но я также понимаю, что на своем месте он, по сравнению с другими пастырями Церкви, вполне хорош. Кто мог настолько возненавидеть его, чтобы желать ему позора, суда и гибели? - Терпеть не могу, когда ты так делаешь, - Шарль дернул его за щиколотку, подминая под себя, и раздумчиво протянул: - Порой мне кажется, княжеский донос и сатанисты - вещи, друг от друга не зависящие. Де Сомбрей усердно рыл яму под преподобного все годы, что жил здесь - да и потом не угомонился. Неприятный тип. Я с ним не ладил. - Покажи мне хоть одного человека в мире, с которым ты поладишь - с твоей-то неотразимой манерой смотреть на всех живущих свысока! - Франсуа завертелся, безнадежно пытаясь выбраться из-под придавившего его д’Арнье. - Ну, поладил же я с тобой, - напомнил Шарль. - Несмотря на все твои недостатки. На твой не в меру острый язычок. На склонность валить ответственность за свои поступки на окружающих. На твой эгоизм и неумеренную любовь к сладкому. Да еще, как теперь выяснилось, потаенную склонность к чародейству и злостной ворожбе. Что за черный ангел тебе пригрезился? - Спроси о чем попроще, - раздраженно отозвался Франсуа, елозя лопатками по занозистому полу. - Я уже почти не помню ничего. Забываю, как кошмарный сон. Он просто возник в какой-то момент, пока я стоял там. Как тень среди теней, как тот, кто дергает за ниточки и перемещает фигуры. Безликая тень с черными крыльями. Изъясняясь категориями образов и символов, таким я увидел воплощение облика истинного виновника происходящего. Того, кто противостоит Ла Карвалю. Кто раскрутил всю эту кровавую карусель и кого господин прокурор должен изловить. Жаль, что я ничего не могу добавить к этому описанию - ну как прикажешь ловить ангела в Тулузе? - Может, сетью? - предположил Шарль, всем телом прижимая Франсуа к полу, прихватывая губами мочку уха с блестящим колечком сережки и негромко выдыхая: - Франсуа, послушай меня. Что, если я поговорю с преподобным - и ты на время этой неразберихи уедешь? Куда-нибудь неподалеку, в одно из владений монсеньора. Когда все уляжешься, вернешься. - А как же ты? - опешил Франсуа. - А монсеньор? Нет-нет, об этом не может быть и речи. Да, признаю, толку от меня немного. Но я же не крыса, чтобы при первых признаках опасности бежать с корабля! - Почему-то я так и думал, что ты откажешься, - вздохнул д'Арнье. - Забудь. Я так дорожу тобой, что представить не могу - вдруг с тобой опять что-нибудь случится. Но я не в силах запретить тебе принимать собственные решения - так что забудь мои слова, - он запечатал рот Франсуа поцелуем, глубоким и страстным. Они снова любили друг друга - неспешно, смакуя каждое движение и Шарль сам просил Франсуа овладеть им, будто признавая их равными друг другу, в очередной раз давая понять, как много тот для него значит. Домой возвращались окольными тропками, пересмеиваясь и целуясь, как деревенская парочка, возвращающаяся с посиделок. Пытаясь забыть увиденное в тихом домике и на уединенном островке в дельте Гаронны, убеждая себя в том, что все хорошо, как и прежде. - Я нуждаюсь в помощи, ваше высокопреосвященство, - с порога заявил прокурор Ла Карваль, вернувшись из поездки в деревушку Форжан и даже не позаботившись сменить запыленный костюм и смыть запекшуюся кровь с сапог. В покоях монсеньора в кои веки царило относительное благолепие: с тяжкими вздохами преподобный де Лансальяк возился с бюрократией собственной обширной епархии, ожидающей высочайшей подписи и печати. Двое секретарей метались туда-сюда с папками, листами, украшенными гербом Тулузской провинции и скрещенными посохами, подавали очиненные перья и разогревали на спиртовке красный и зеленый сургуч. Прокурору на миг показалось, что его эминенция в глубине души обрадовался появлению столичного гостя. Его появление дало де Лансальяку законный повод шугануть секретарей и сварливо осведомиться: - Какого же рода помощь способен оказать служителю закона скромный служитель Господень? - Вот, - Ла Карваль шлепнул поверх стопки казенного вида бумаг две странички, выдранные из казенного блокнота для записей и исчерченные свинцовым карандашом. - Этот рисунок был вырезан на спине Полетт Лану - уже не знаю теперь, несчастной мученицы или жертвы чужих интриг. Человеческая кожа - не лучший материал для письма, я не смог толком разобрать некоторые знаки, потому не взыщите. А вот это было начертано на полу дома мадемуазель Лану-старшей - и тут я срисовал все доподлинно. Хозяйка мертва. Как и племянница, она стала жертвой темного ритуала, - преподобный истово и скорбно перекрестился. - Мне сказали, вы сведущи в этой абракадабре. Я мог бы отправить свои записи спешной эстафетой в Париж, но дорога туда и обратно все равно отнимет не менее недели. Поэтому прошу вас ответить… э-э… как бы поточнее выразиться… кроется ли в этих закорючках смысл? Или они представляют собой всего лишь набор бессмысленных знаков, годных лишь для устрашения профанов и невежд? - Значит, старая мадемуазель Лану тоже убита? - устало переспросил де Лансальяк. Пастырь Тулузы казался постаревшим лет на десять, морщины на его оплывшем лице залегли тяжелыми, глубокими складками, лукавый блеск в глазах померк. Ла Карваль буквально видел незримую петлю, охватившую массивную шею преподобного, и с каждым прожитым днем затягивавшуюся все туже и туже, сознавая - именно он стягивает узел, лишая преосвященного воздуха и самой жизни. Но прокурор Шатле исполнял свой долг перед королем и законом, и не мог позволить себе такую роскошь, как личная симпатия к подозреваемому. И ему были необходимы сведения. - Да. Весьма жестоким образом. Так вы мне поможете? Де Лансальяк взял две страницы с неровным краем, близоруко вгляделся. - Это отец Антуан присоветовал обратиться ко мне? Где он сам, кстати? - С ним и месье Мораном все в порядке, - уклончиво отозвался Ла Карваль. - Я опередил их на обратном пути, но уверен - вскоре они прибудут. Так что насчет этой каббалы? - Не подгоняйте меня без нужды - и все узнаете, - преподобный не без труда поднялся из кресла, расправил зашелестевшие складки одеяния. - Лет десять тому мне поневоле пришлось сделаться знатоком всей этой заумной гадости. Но с той поры многое позабылось. Мы все не молодеем, а меня отнюдь не развлекает чтение на ночь трактатов о надлежащем каноне поклонения Люциферу. Сопроводите меня в библиотеку, месье Ла Карваль - может статься, там отыщется ответ на ваши вопросы. Библиотека архиепископа располагалась в узком зале готического ордера, с плавно выгнутыми вольтами перекрытия и барельефом розы о девяти лепестках над входом - символа, призывающего к молчанию и неразглашению. Его эминенция грузно прошаркал к одному из высоких шкафов черного дерева с овальными медальонами черепахового панциря, долго звенел ключами и шарил на полках. Ла Карвалю было велено сесть за полукруглый стол и набраться терпения - пока де Лансальяк раздумчиво водил пальцем по корешкам фолиантов, порыжевшим от времени, украшенным облупившейся позолотой и тиснением серебром. Наконец преподобный извлек одну из книг, бережно перенес ее на стол, переворошил упругие страницы. - Аристид Торкья, «Похвала инакомыслию», издано в Венецианской республике около ста пятидесяти лет тому, - представил его высокопреосвященство фолиант заинтересованному Ла Карвалю. - Почти весь тираж был пущен под нож и костер по слову милостивой Инквизиции. Автор, насколько я знаю, разделил судьбу творения. Однако нескольким экземплярам посчастливилось. Вот копия одного из ваших рисунков, того, что с пробелами и просветами. Я был уверен, что где-то уже встречал подобное греховное начертание. Так называемая Малая печать, символ посвящения предмета или жертвы Сатане, - просияв аметистовым кольцом, толстый палец святого отца воткнулся в нужную гравюру. - А вот второй пентакль крупным планом и в подробностях, - де Лансальяк пролистнул несколько страниц. - Среди посвященных именуется «Огневеющей змеей», имея в основе изображение Великого Змея, свернувшегося кольцом и пожирающего свой собственный хвост. Вдоль тулова Змея в определенном порядке нанесены иудейские буквы-сефиры, а также алхимические и зодиакальные символы, образующие некое заклятье. Адепты Люцифера уверены в том, что прочтение заклинания приоткроет эдакую калитку в Преисподнюю. Откуда явится если не сам Праотец Зла, то какой-нибудь высокий чин из его прислужников, дабы лично отблагодарить взывающего за догадливость и заключить с ним крайне выгодный контракт на покупку души. - И что, срабатывало хоть раз? - полюбопытствовал Ла Карваль. - Нет, насколько я знаю, - пожал плечами его эминенция. - Но упорные попытки не прекращаются, как сами видите. - Ага, - прокурор, наклонившись над столешницей, тщательно сравнивал старинную гравюру и свой выполненный на колене рисунок. Озадаченно поднял бровь: - Ваше преосвященство. Преставление знаков в пентаграмме по собственному усмотрению колдующего, как я понимаю, не допускается? - Заклятие есть извращенная молитва к Господу. Подобно молитве, оно не должно искажаться, - подтвердил де Лансальяк. - Тогда взгляните сюда. Здесь и здесь - несовпадения, - прокурор ногтем отчеркнул символы, вызывавшие его подозрение. - Эти закорючки я и сам знаю. Зодиак и символы планет. Они тоже перепутаны. Эта кривулина вообще не такая, как надо. Что сие может означать? - Что чертивший Змееву печать был не слишком образован и не знал, как в точности она должна выглядеть, - подумав, высказался преподобный. - Он импровизировал. - Есть косвенное доказательство, что он срисовывал ее из книги, - возразил Ла Карваль, вспомнив слова месье Морана о том, что автор рисунка во время работы сверялся с неким первоисточником. - Не исключено, что из такого же фолианта, как ваш. И… - прокурор запнулся, несколько неуверенно предположив: - Что, если автор чертежа страшился нарисовать его правильно, в соответствии с положенным каноном? - Не поспеваю за полетом вашей мысли, - нахмурился де Лансальяк. - Поясните, месье прокурор. - Ну, создавая пентакль, он нарочно допустил ошибки. Опасаясь, что из верно нарисованной пентаграммы высунется демонская харя и откусит ему яйца по самые уши, - несколько смущенно растолковал пришедшую ему в голову идею Ла Карваль. Архиепископ сдержанно хмыкнул: - Тогда вы имеете дело со удивительно пугливым колдуном. Он не гнушается убийством, но страшится верным образом намалевать несколько закорючек. Уничтожая смысл собственных трудов - иначе зачем кровавая жертва, зачем пентакль? - Имитация, - прокурор без малейшего зазрения совести позаимствовал догадку Шарля д'Арнье. - Главное - не верность ритуала, а создание жуткого впечатления. Запугивание. Попытка увести следствие в сторону. - В сторону чего? - дотошно уточнил де Лансальяк. - Понятия не имею, - прокурор заглянул в старинную книгу, восхваляющую дьявола, безуспешно пытаясь разобрать начертанную на латыни фразу под гравюрой, где всадник в рыцарских доспехах пересекал мост, стреляя из лука в солнечный диск, а две собаки грызлись друг с другом. - Но в сторону. Ибо как-то тут одно с другим не вяжется. Итак, - он посерьезнел, - в ближайшие дни я намерен побеседовать с теми из ваших былых воспитанников, что проживают в Тулузе и окрестностях… Не беспокойтесь, я буду безупречно вежлив, постараюсь как можно меньше упоминать ваше имя и не ворошить прошлое без нужды. Просто хочу посмотреть, что с ними сталось. Чем они занимают свои дни и мысли. Также требует внимания наш золотой трофей с островка на Гаронне - может, кто из ювелиров опознает в нем свою работу и припомнит, для кого делалось это кольцо. Кто там?.. - Ла Карваль вскинулся, оборачиваясь на грохот распахнувшихся дверей, и машинально хватаясь за рукоять шпаги. Прокурор успел стремительно извлечь тонко свистнувшее оружие из ножен, но вмешаться не успел - события происходили слишком быстро. Некто, ворвавшийся в прохладную тишину библиотеки, с нечленораздельным воплем устремился в сторону монсеньора, воздев над собой клинок, показавшимся Ла Карвалю похожим на причудливо изогнутый нож. Следом за кричащим влетел д'Арнье, двигавшийся, подобно преследующему добычу леопарду. Святой отец также не переоблачился после загородной поездки, и был в светском наряде, изумрудно-темном камзоле с черным кружевом. В руке д'Арнье держал шпагу, поблескивающую начищенной старинной сталью. - Он сошел с ума, остановите его! - в отчаянии выкрикнул Шарль. Его эминенция в изумлении окаменел у стола, по-прежнему сжимая в руке листок с записями прокурора, нападающий летел прямо на него - и д'Арнье, испустив короткое и неразборчивое восклицание, перехватил свою шпагу на манер ножа, метнул ее прямо в спину агрессору. Шпага вонзилась в человеческую плоть почти на половину длины. По инерции убийца пробежал еще несколько шагов, все больше клонясь вперед и выронив оружие, жалобно звякнувшее о плашки дорогого паркета. Врезался боком в стол, совершил оборот вокруг себя и грохнулся на пол. Несколько мгновений он еще жил, судорожно дергаясь и захлебываясь пошедшей горлом кровью. Неразборчиво прохрипев в лицо стремительно присевшему рядом столичному прокурору: - Будь ты проклят… ты и твой дьявол… украл мою девочку и убил ее… - Месье Лану, - оторопело пробормотал Ла Карваль. - Месье Лану, но… но почему? - он поймал себя на том, что обращается к безнадежно мертвому человеку. - Понимаю, это весьма нечеловеколюбиво и не по-христиански, но у меня не оставалось иного выбора, - Шарлю не удалось сохранить на лице маску всегдашнего бесстрастия. - Отцовское горе заслуживает уважения, но я даже предположить не мог, что все обернется такой трагедией… Никогда себе этого не прощу. - Давно вернулись из Форжана? - перебил Ла Карваль. - Часа два тому, - не задумываясь, ответил Шарль. Подошел к дверям, захлопнул створки перед носом встревоженных лакеев, распорядившись: - Вызовите сюда подчиненных месье прокурора, только не привлекая внимания. Месье Моран по приезде сразу удалился в свои комнаты. Ему нездоровилось - слишком много скверных впечатлений. Моя душа тоже пребывала в изрядном расстройстве, и я удалился в дворцовую капеллу, пытаясь обрести гармонию в общении с Господом. По воле случая столкнувшись там с месье Лану. Он молился за свое усопшее дитя. Я выразил ему соболезнования и попытался обиняками выяснить, извещен ли он о безвременной кончине сестры. Возможно, я допустил роковую ошибку. Мои расспросы оказались той последней соломинкой, что переломила спину верблюда. Месье Лану обрушился на меня с горячей, но несколько бессвязной речью, упрекая весь мир в обрушившихся на него несчастьях. Не имея сил и аргументов спорить, я во всем соглашался с ним, пытаясь увести из капеллы. Хотел убедить его пойти ко мне. Казалось, он внял моим уговорам и покорился. Но, услышав ваши голоса из библиотеки, несчастный Лану словно бы утратил рассудок. Я не смог его удержать - и вы были свидетелями, к чему привела моя оплошность. Если месье прокурор сочтет необходимым подвергнуть меня арестованию, я… - Мальчик мой, даже не думай об этом! - обрел дар речи преподобный, до глубины души потрясенный столь жуткой и внезапной кончиной человека, столько лет служившего ему верой и правдой. - Месье Ла Карваль, при всем уважении к вашему званию и исполняемому вами долгу, я не допущу, чтобы отец Антуан был арестован! Он защищал меня, вы же сами это видели! - Видел, - согласился Ла Карваль. Прокурор зигзагом пересек библиотеку, внимательно глядя себе под ноги - и, наклонившись, извлек из-под одного из шкафов орудие нападения. Которым оказался вовсе даже не искривленный нож, но обыкновенный крестьянский серп - с узким иззубренным лезвием и деревянной рукояткой. Задумчиво хмыкнув, Ла Карваль пристально оглядел серп, удерживая двумя пальцами, и водрузил поверх раскрытой книги авторства давно обратившегося в пепел Аристида Торкьи. - Успокойтесь, ваше преосвященство, у меня нет причин ограничивать свободу вашего викария… Да, пока нет, - вниманием дознавателя всецело завладел труп убитого казначея. Под настороженными взглядами д'Арнье и преподобного прокурор быстро и тщательно обшарил карманы одежды покойного, вытащив серебряный прибор для письма, сброшюрованный блокнот и сложенный в несколько раз лист писчей бумаги. Развернул, машинально прикрыв текст рукой от посторонних глаз. Автор записки пребывал в изрядной ажитации, ибо буквы шатались из стороны в сторону, складываясь в итоге в емкое и зловещее проклятие: «…Золото из рук его да падет на головы их, оборотясь раскаленным свинцом и огненным дождем. Да не будет нигде им укрытия от карающего взгляда Господа, и да падет демон, рядящийся в тогу ангела». Озадаченный, Кантен трижды перечитал фразу, недоуменно пожал плечами и показал листок д'Арнье: - Святой отец, я скверный знаток библейских текстов. Вам это что-нибудь говорит? - Ничего, - качнул головой Шарль. - Признаюсь честно, я в изумлении. Я еще готов с натяжкой уверовать в то, что юная Полетт Лану игралась в доморощенную колдунью и пострадала за это. Но чтобы месье Лану, человек, почти двадцать лет бывший рядом с монсеньором, увлекся идеями люцифирианства… Могу сказать одно - в записке кроется обещание возмездия. Но кому? Не его же эминенции. Но почему несчастный казначей счел именно монсеньора воплощением и виновником всех бедствий? Хотя сейчас я не уверен, что Лану стремился напасть именно на его преподобие. Вы ведь стояли рядом. Может, он желал вашей смерти? - Обрадовали, святой отец, нечего сказать, - буркнул Ла Карваль, складывая записку и отправляя в собственный карман. - Да еще и серп этот… Где он его раздобыл? Серп в качестве орудия убийства по руке лишь тому, кто привык с ним обращаться. Обычно предпочитают нож или кинжал… «Золотым серпом подсекают священную омелу на дубах. Серпом режут горло жертве, предназначенной древним богам, - прокурор, словно подталкиваемый неведомой силой, вновь провел пальцем вдоль растрескавшейся рукояти серпа. Раздумывая, сопоставляя и делая выводы. - Удары, почти отделившие головы жертв от тела и нанесенные довольно тонким лезвием. Три покойницы, три схожих раны… Сверкающий кривой нож, пригрезившийся месье Морану. Бессмысленная пентаграмма с нарушенным порядком символов. Нарочито кровавое убийство, обставленное как сатанинское жертвоприношение. Даже с книгой сверялись, чтоб не ошибиться… Актриса Люсьен на острове - перерезанное горло и брошенное тело в болоте. Никаких кровавых пентаграмм или свечей черного сала. Вывод? О ритуале на островке мы узнали по чистой случайности. Убитых дам Лану преподнесли едва ли не на серебряном подносе. Казначей по смерти дочери и сестры действительно спятил? Или действовал по чьему-то наущению? Кого он проклинал перед смертью, кому грозился отмщением? Но серп, серп. Никто не убивает серпом. Никто, кроме людей, почитающих серп священным орудием бога». В дверь осторожно поскреблись. Явились подчиненные Ла Карваля во главе с Марселем, понятливо кивнувшим при виде трупа. - Забрать, незаметно вынести, поместить в морг, семью пока не оповещать, - скомандовал прокурор. - Ваше преосвященство, полагаю, ни к чему в столь трудный час плодить лишние слухи и сплетни. Месье Лану скончался от горя. Сердце не выдержало. - Воистину так, - сокрушенно подтвердил де Лансальяк. - Я могу забрать шпагу или она понадобится в качестве вещественного доказательства? - вежливо осведомился д'Арнье. - Забирайте, - махнул рукой Ла Карваль. Темной волной на молодого прокурора накатило отчаяние. Некто ловкой и уверенной рукой перерезал тонкие нити, стер следы, могущие вывести гончую к добыче. Что досталось столичному стражу закона - три трупа в морге… нет, уже шесть, считая слуг дома Лану - загадочно-малопонятная записка да видения месье Морана о темном ангеле? Впрочем, умирающий казначей тоже помянул сию инфернальную персону. Но видения - прах и тлен. Ему нужны доказательства, свидетели и улики. Чем он располагает? Ничем. Ничем да золотым колечком, завернутым в платок с монограммой «КЛК» и спрятанным в запирающемся на замок ящике секретера розового дерева. Оставив д'Арнье успокаивать взволнованного монсеньора и еще раз убедив почтенного старца в том, что никто не собирается арестовывать отца Антуана, проследив за выносом укрытого простыней тела упокоившегося Пьера Лану, прокурор Ла Карваль спешно устремился в свои комнаты. Испытывая насущную необходимость подержать в руках кольцо с синим камнем и зримо увериться в его существовании. Первый раз он переворошил папки с казенными бумагами, распоряжениями и отчетами соглядатаев довольно небрежно, уверенный, что платок с кольцом где-то завалялся. Во второй раз прокурор просто-напросто с хрустом выдернул ящик из направляющих пазов, вывалив содержимое посреди стола. Все бумаги были на месте. Закатившаяся в дальний угол монетка в двадцать су - тоже. А кольцо исчезло. Прокурор даже под пыткой не признался бы, что в глубине души ожидал этого. Его противник туго знал свое дело. И был достаточно могущественен, чтобы добиваться своего, презрительно не обращая внимания на все усилия служителя Шатле. - Марсель, кто входил в комнаты? - рявкнул Ла Карваль на ординарца, явившегося с сообщением о том, что покойный казначей занял свое место на обитом цинковым листом столе. - Вы, я, месье Рошан, месье Пико, секретарь его преосвященства пару раз забегал с бумагами, дворцовые слуги тут прибирались, но я за ними присматривал, - отрапортовал бывший головорез. Посмотрел на выражение лица господина прокурора и нерешительно спросил: - Стряслось чего? - Поди вон, - Кантен ничком рухнул на застеленную постель, скрипнувшую под его весом. Ему хотелось рвать и метать, убивать и преследовать, лишь бы избавиться от мерзкого, гнетущего ощущения собственного бессилия. Хотелось поговорить с кем-нибудь, способным выслушать и дать дельный совет. Впрочем, черт с ними, с советами и единомышленниками. Ему необходим кто-нибудь рядом - неважно, женщина или мужчина. Кто улыбнется и ободрит, кто прикоснется к его черным волосам, легко и невесомо поцелует в глаза. Кто способен своей нежностью и страстью отогнать ночные кошмары. Кто обладает силой заставить умолкнуть волчью стаю, выводящую скорбную и торжествующую песнь над разрытой неглубокой могилой. Кто-то, способный поделиться своим теплом, чью руку можно нащупать ночью, не просыпаясь и зная - человек рядом никуда не исчезнет. Но бойкие и жизнерадостные подруги Ла Карваля остались в столице, а Рауль - Рауль был давно мертв. То, что от него осталось, спешно погребли в семейном склепе. Заперли дверь в бронзовых завитках, навесили замок и выбросили ключ. Ничего не было. Что было - то прошло. Можно сколько угодно скрипеть зубами и сыпать проклятиями. Можно украдкой восхищаться горделивой посадкой головы Шарля д'Арнье, его статью и холодностью. Можно позавидовать несвятому отцу из Тулузы, чья жизнь согрета присутствием близкого человека - хотя д'Арнье наверняка понимает, этой связи не суждено продлиться долго. Можно думать о запечатленных на холсте ангелах. Особенно о том, окутанном голубым шелком, с колючими и соблазнительными розами в руках. Почему розы, а не лилии, к слову сказать? Месье Моран ведь де Лис, Лилия, в отчете про актера говорится - он в начале лета завоевал на местом Фестивале какую-то ценную побрякушку… Что за спектакль они тут ставили, развлекая дряхлого монсеньора и его кружок ценителей изысканных зрелищ? Если месье Моран все же разыграл сцену внезапного прозрения в доме старой Лану, то надо отдать ему должное - зрелище получилось достойное, пробирающее до холодных мурашек и часто забившегося сердца. Притворялся или нет? Для истинных актеров жизнь и игра неразделимы, их фантазия и есть бренная реальность. Нужно придумать способ оказаться с месье Мораном наедине. Желательно вне дворца. Чтобы можно было потолковать без посторонних ушей и чужого влияния. Вдруг актер вспомнит еще что из своего видения? Женщина и двое мужчин. И какой-то ангел, прячущийся за облаками лжи. Ничего, дайте только время, изловим и нашего скрытного ангела. Ощиплем, поджарим и подадим в лучшем виде к столу. Отчаяние растаяло, сменившись воспрянувшей духом верой в себя. - Марсель, принеси воды! И пожрать чего-нибудь! «Рим не в один день строился. Любое преступление, как бы тщательно оно не было задумано и подготовлено, оставляет за собой следы. Мне нужно лишь сосредоточиться и постараться их найти. Они есть. Их не может не быть. Это противоречит здравому смыслу», - такими словами пытался успокоить себя прокурор Ла Карваль. Гончая может устать, но после краткого отдыха она снова кинется преследовать добычу. Последующие два дня столичный дознаватель провел в трудах и хлопотах, так что наставник, мэтр Тарнюлье, мог бы гордиться своим воспитанником. Как, впрочем, и Шатле, и министерство юстиции - тогда как местная жандармерия во главе с шефом полиции наверняка вполне справедливо сочла Ла Карваля карой небесной, ниспосланной на Тулузу. Для начала прокурор вытребовал в городскую Ратушу владельцев процветающих ювелирных лавок, предъявив им весьма приблизительный набросок пропавшего кольца и попытавшись по мере сил описать его. Однако его замысел не увенчался успехом - торговцы пожимали плечами, не в силах дать точного ответа. Может, похожее колечко и проходило через из руки, а может, и нет - трудно судить по коряво исполненному эскизу и расплывчатому словесному описанию. Конечно, они поспрашивают у своих продавцов и подмастерьев, но Тулуза, как вы понимаете, месье прокурор, город большой… Следуя первоначальному плану, Ла Карваль в сопровождении верного ординарца навестил бывших фаворитов монсеньора, по сию пору проживавших в городе и ближайших окрестностях. В списке, составленном со слов де Лансальяка и уточненном по записям гражданского состояния, набралась всего дюжина имен - и, к своему удивлению, ни от одного из этих людей Ла Карваль не услышал дурного слова в адрес его эминенции. Никто из былых любимцев его преосвященства не жаловался на загубленную молодость и исковерканную жизнь, напротив - воспитанники де Лансальяка были благодарны ему за то, что некогда он уделил им внимание, дал возможность проявить себя и одарил при расставании кругленькой суммой, давшей возможность завести свое дело. Кое-кто со смешком и по секрету утверждал, что де Лансальяк интимно не был близок с ними. Монсеньору было достаточно их общества, возможности созерцать красивых молодых людей в качестве живых игрушек и натурщиков для заказываемых им картин. Кого-то он отпустил после двух-трех дней пребывания во дворце, поняв, что натура человека в данном случае сильнее предлагаемого щедрого вознаграждения, и кандидат в фавориты не в силах преодолеть себя. Нет, он никого не принуждал, никому не причинял зла, и никто не расставался с ним, затаив досаду и горечь в сердце. Кто-то из былых ангелов обзавелся семьей и детьми, кто-то пребывал в одиночестве, кто-то делил жизнь с невенчанной подружкой или сердечным другом. - Сейчас мне кажется: дни, проведенные в обществе его преосвященства, были самыми счастливыми в моей жизни, - высказал общее мнение мэтр Амьель, ныне почтенный преподаватель риторики в городском колледже августинцев. Мэтру было крепко под сорок, но его облик по-прежнему хранил тонкие черты беспечного ангела, навеки запечатленные кистью живописца. Стройная версия Ла Карваля о том, что истоки нынешних злоключений монсеньора Тулузского кроются в его прошлых увлечениях, разваливалась на глазах. Никто из подопечных де Лансальяка не тянул на роль зловещего заговорщика и предводителя коварной шайки. Может, их образ жизни был далек от идеально-благочестивого, но все они были на виду, и полиция Тулузы не могла сказать о них ничего дурного. «Предположим, монсеньор повинен лишь в том, что потакает своим пристрастиям и злоупотребляет выгодами своего сана. Князь де Сомбрей пытается раздуть из этой искорки костер, на котором он мог бы спалить дорогого родственника, - рассуждал Ла Карваль, возвращаясь горбатыми старинными улочками к архиепископской резиденции розового и пурпурного мрамора. - Предположим, убийства инсценированы специально для меня - чтобы я создал дело, очерняющее репутацию преподобного. Предположим… а что проку с моих предположений? Я кружу по лабиринту, не в силах отыскать выход. Долго я еще буду уподобляться курице с оттяпанной головой, позоря правосудие?» Пребывая в столь раздраженном состоянии духа, месте Ла Карваль тяжело прошагал по коридорам, заглянув в памятную гостиную с золотыми розанами на обоях и окнами, выходящими на площадь. Обнаружив там единственного человека - месье Морана. Будучи в меланхолии, юный творец позаимствовал у патрона пачку писчей бумаги с золотым вензелем епархии и использовал листки под черновики для своих стихов. - Вас-то мне и надобно, - зловеще провозгласил прокурор. От неожиданности Франсуа выронил перо, оставившее на странице длинный размазанный след. - Где монсеньор? Где отец д'Арнье? - Монсеньор занят делами, д'Арнье неотлучно при нем, а мне указали на дверь, - уныло откликнулся Франсуа. - Сижу и маюсь в ожидании новостей. Можно спросить, как ваши дела? - Хуже, чем хотелось бы, - Ла Карваль прошелся по гостиной, оставляя на мягком ворсе ковра глубокие оттиски подошв. - Коли вам нечем заняться, месье Моран, идемте со мной. Послужите правосудию по мере сил. Актер с готовностью взлетел со стула, оживленно блеснул карими глазами: - Куда мы направляемся? - Запугивать мирных обывателей, - Кантен Ла Карваль резво прогрохотал каблуками по мрамору дворцовой лестницы, распугивая слуг. - На прогулку по ювелирным лавкам. Покупать подарок для прекрасной дамы. Колечко, парное тому, что вы отыскали на острове. Надеюсь, вы сможете толком его описать? - Зачем описывать словами, если можно наглядно предъявить? - каким бы не было положение месье Морана при дворе старого сластолюбца, прокурор был вынужден признать - в живости ума молодому человеку не откажешь. Поэтому Ла Карваль не стал лукавить и уходить от ответа: - Кольцо пропало. - Вот как? - Франсуа озадаченно примолк. Предоставив столичному прокурору возможность беспрепятственно любоваться нежным и четким профилем спутника, оттененным завитками каштановой с рыжиной челки. Увильнувшие из-под строгого надзора разума мысли прокурора обрели несколько неподобающее направление, и Ла Карваль был вынужден призвать себя к порядку. Месье Моран - чужая собственность. Он нужен ему как толковый собеседник и свидетель, и нечего украдкой оценивать стройность ног актера и гибкую ладность его фигуры. Где-то спустя сотню шагов Франсуа осторожно подал голос: - Месье Ла Карваль, я вот что подумал… Кольцо по виду было довольно дорогим и редким. Что-то я сомневаюсь, что его можно было приобрести у разносчика за ближайшим углом. Кроме того, оно могло быть привезено из-за границы, подарено или куплено в незапамятные времена. Вам не кажется, что вы возводите башню своих предположений на очень шатком фундаменте? - Кантен с некоторым удивлением опознал свой собственный голос, только на пару тонов повыше и не производящий столь пугающего впечатления. Очевидно, в силу своего ремесла месье Моран неосознанно подражал спутнику, копируя его интонации и манеру поведения. - Во многом вы правы, но что поделать - иных зацепок у нас пока нет, - признал Ла Карваль. - Я верю в удачу. Порой она идет навстречу тому, кто не жалеет сил и стараний. Мои люди составили список наиболее процветающих и посещаемых ювелирных лавок Тулузы, их оказалось не так уж много. До конца дня мы успеем посетить некоторые из них, а ближайшая - вот она, - прокурор указал на большую жестяную вывеску «Ювелирные и златокузнечные работы. Починка, оценка, покупка, продажа изделий из золота и серебра». - Порой работа дознавателя сводится именно к тому, чтобы ходить и задавать множеству людей вопросы, надеясь, что среди множества однообразных ответов сверкнет жемчужина подсказки. Скучновато, но что поделаешь. - Значит, поскучаем, - бодро улыбнулся месье Моран, открывая дверь лавки и услышав, как над головами приглушенно звякнул колокольчик. Внутри было довольно сумрачно, загадочно мерцали разложенные на черном драпе цепочки и дешевые стеклянные побрякушки, пытавшиеся сойти за подлинные сокровища короны. Продавец, одиноко скучавший за прилавком, немедля оживился, расхваливая товар и уверяя, что здесь и только здесь господа непременно обретут искомое. Ла Карваль отмолчался, снисходительно кивая в ответ на славословия продавца, и Франсуа решил, что право говорить предоставлено ему. - Мы подыскиваем одну вещицу. Слышали, у вас как-то выставлялась подобная, - Франсуа описал золотое колечко с прозрачным синим камнем, которое ему довелось несколько мгновений держать в руках. Продавец задумчиво внимал - и тут затрезвонил колокольчик, а распахнувшаяся дверь впустила элегантную темноволосую даму в облаке лиловых шелков. Мелодичный и капризный голосок мог доставить достойную конкуренцию серебряному бубенцу: - Матье, друг мой, я не намерена ждать, пока… Месье Моран? Рада вас видеть - но и сердита на вас. Вы до сих пор не навестили меня, а ведь клятвенно обещались! - Несравненная госпожа баронесса, - Франсуа изобразил преувеличенно глубокий поклон, невольно расплывшись в восхищенной улыбке. Баронесса де Рамси, истинная Дама Тулуза, входила в число избранных духовных детей монсеньора, она присутствовала на Фестивале Цветов и на памятной премьере «Сердца тирана». Франсуа был очарован ее незаурядной внешностью и вольностью суждений - и весьма сожалел, что брюзжание Лансальяка не позволяет ему воспользоваться любезным приглашением баронессы и посетить дом де Рамси. Впрочем, теперь-то ему никто не запрещает приходить и уходить! - Мне нет прощения. Ни сейчас, ни во веки веков. Надеюсь только на ваше снисхождение и милосердие, - он заметил, что женщина с понятным любопытством смотрит на его спутника, а значит, процедура знакомства неизбежна. - Мадам, месье. Мадам баронесса де Рамси, краса и гордость Тулузы. Господин королевский прокурор де Ла Карваль. Прислан к нам навести порядок, разобраться как следует и наказать кого попало, - не удержавшись в рамках приличия, слегка съязвил актер. Что ж, первая красавица провинции просто обречена заинтересоваться столичной штучкой. - Премного наслышана, - дама коротко и сухо кивнула прокурору, повернувшись к Франсуа и искренне пожаловавшись: - Нет, это положительно становится невозможно! На днях я купила кольцо недурной работы, доверившись заверениям продавца в том, что не составит труда уменьшить его по моим меркам. И что же? - негодуя, мадам де Рамси отбросила на прилавок бархатную коробочку. - Никто не берется! Я вынуждена лично обходить одну лавку за другой в поисках мастера, способного подогнать это несчастное кольцо! Продавец за прилавком тем временем открыл коробочку, содержавшую предмет спора. Явив взглядам созвездие крохотных сапфиров на тонком ободке, окруживших более крупный камень, ограненный в форме пирамидки. Чем-то перстень отдаленно смахивал на тот, что неведомым образом покинул запертый ящик секретера - но найденное на островке колечко было более строгих и изящных форм. Ювелир двумя пальцами извлек перстенек из бархатного углубления, повертел над пламенем свечи и скорбно развел руками: - Сударыня, мне очень жаль. Оно слишком хрупко, а ваш размер слишком мал. Разрезая, а затем вновь сплавляя кольцо, мы рискуем повредить камни и оправу. Впрочем, я знаю одного мастера в Фуа, который взялся бы за исполнение столь сложного заказа. - Мадам, - вкрадчиво мурлыкнул Ла Карваль, до того хранивший сдержанное молчание, - разве столь дивные пальчики нуждаются в украшениях? Разве могут даже самые лучшие бриллианты украсить совершенную красоту? О, только оттенить. Франсуа захотелось самым нежнейшим тоном осведомиться у прокурора, неужто безудержная лесть вправду считается в столице самым безотказным средством произвести впечатление на женщину? - Совершенство нуждается в достойном обрамлении, как богиня - в подношениях, - заметил актер. Невольно провожая взглядом движения тонких пальцев мадам де Рамси, затянутых в палево-золотое кружево перчаток. - Может, они ей вовсе не нужны, но ведь так приятно. К чести баронессы, она стойко перенесла разочарование, потребовав немедля снабдить ее адресом умельца из Фуа. Вздохнула, убирая драгоценность обратно в висевший на руке бархатный мешочек, прошелестела юбками к выходу - стройный силуэт в лиловом ореоле. - Дело превыше всего, - пакостным шепотком напомнил Франсуа в спину прокурору, машинально рванувшемуся вслед красавице. Ла Карваль замер, как вкопанный. - Надеюсь, вам повезет с покупками больше, чем мне, - на пороге мадам де Рамси обернулась. - Месье Моран, нынешним вечером жду вас у себя. Отговорки не принимаются. Будут многие из тех, кто по достоинству оценил вашу постановку и помнят ваш успех на Фестивале. Месье Ла Карваль, - она перевела испытующий взгляд на прокурора, - вы тоже приходите. Хотя, боюсь, мой провинциальный салон не выдержит сравнения с гостиными столичных дам. Ла Карваль выразил полагающуюся благодарность и готовность нанести визит прекрасной баронессе. Дама Тулуза гордо удалилась, оставляя за собой шлейф тонкого аромата цветочных духов. - Ой-ой-ой, - хмыкнул месье Моран, когда они покинули ювелирную лавку. - А столичные блюстители закона, оказываются, совсем не чураются мирских радостей? - Наше колечко было бы как раз по ее пальчикам, - стойко проигнорировал выпад Ла Карваль. - Мало ли в Тулузе аристократических дам с тонкими пальчиками, обожающими сапфировые кольца? - отпарировал Франсуа. - Хотя признаю, купленное ею колечко было похоже на то, что было потеряно на острове. - Наверное, предостаточно, - задумчиво согласился прокурор. - Что вам известно об этой конкретной даме, месье Моран? - Баронесса де Рамси. Вроде бы вдова. Богата. Невесть какое поколение местной аристократии, возводящей свой род если не к Монфору, то к Транкавелям и королю Дагоберу, последнему из Меровингов. Водит близкое знакомство с монсеньором де Лансальяком, - выложил известные ему сведения Франсуа. - Хороша собой, остра на язык, меценатка, любит театр. - А зовут ее как? - пожелал узнать Ла Карваль. - Этого не ведаю, - приуныл Франсуа. - В моем присутствии мадам величали либо госпожой баронессой, либо по фамилии. Надо спросить у монсеньора, он наверняка знает. - …Мадам де Рамси, по мужу - де Арвильян. Овдовела три года тому. Супруг был намного старше мадам, так что его смерть не стала неожиданностью. Их брак был основан исключительно на сословных и финансовых соображениях. Мадам отнюдь не стремится вновь связать себя узами Гименея, хотя и считается самой завидной невестой Тулузы, - не задумался над ответом преподобный, назубок выучивший всех значительных лиц провинции. - Крещеное имя - Жермена-Изольда-Елена. Предпочитает, чтобы близкие друзья именовали ее Изольдой, - нынешним вечером пастырь Тулузы коротал время, раскладывая на столе обширный и запутанный пасьянс. - Дама, замечательная во всех отношениях, примерная прихожанка, хотя и грешит модным в нынешние времена либертинажем. Мадам баронесса без околичностей говорит то, что думает, а думает она для женщины неприлично много, истинно и зло - что во все времена почиталось мужчинами как порок и изъян. У мадам де Рамси много друзей и поклонников, двери ее дома открыты с утра до вечера и с вечера до утра, - его эминенция тщательно уложил пикового туза поверх двойки. - Что еще? Мадам весьма избирательна в своем христианстве, почитая тех святых, что по рождению своему являются исконными французами. На ее средства возведена часовня святой Гизеллы и крытый рынок по соседству. Чем вас так заинтересовала моя духовная дщерь? - Месье прокурору повсюду мерещатся заговорщики, - наябедничал Франсуа, перемещаясь за кресло его преосвященства и опираясь на изогнутую спинку. - Мы присутствуем при рождении очередной версии. Доброта баронессы ее погубит - она пригласила в свой дом чудовище правосудия. Меня, кстати, тоже. Вы не возражаете? - Разве мои возражения будут сейчас услышаны? - печально вопросил де Лансальяк. - Месье Ла Карваль, уверяю вас, вы заблуждаетесь относительно мадам де Рамси. Она всего лишь стремится прослыть прогрессивной женщиной, склонной к вольнодумству и фрондированию, а ее происхождение и богатство вполне ей это позволяют. Франсуа, обещай вести себя хорошо и не искать приключений на свою голову. Господин прокурор, будьте любезны - присмотрите за этим неразумным юнцом. Я распоряжусь подать вам экипаж. - Присмотрю, как не присмотреть, - охотно согласился Ла Карваль. - Мы удаляемся, ваше преосвященство, пожелайте нам удачи, - и, прихватив месье Морана под руку, блюститель закона устремился к выходу. - Совсем необязательно выкручивать мне руки, - возмутился Франсуа, высвобождаясь из прокурорской хватки. - Что это на вас нашло? Учуяли хорошенькую подозреваемую? Повинную лишь в том, что слишком много читает, имеет свое собственное мнение и ведет себя вопреки замшелым правилам приличия? А мне казалось, вы симпатизируете подобным решительным женщинам. - Что было вырезано на том кольце, что вы отыскали? - перебил актера Кантен. - Ну-ка дайте себе труд задуматься: не сыщется ли общих черт между мадам де Рамси и призрачной дамой, что предстала вам в видении? - На кольце? - опешил Франсуа. Нахмурился, вспоминая: - Мы не разобрали. «T» или «L». Впрочем, я понимаю, к чему вы клоните. Это вполне могла быть и «I» - Изольда. Но сравнивать живого человека с туманной грезой - тут меня увольте. - Даже если мадам чище первого снега, мы побываем в приятном обществе, - Ла Карваль запрыгнул в открытый экипаж, поджидавший их подле ворот архиепископского дворца. - Поспрашиваем о мадемуазель Люсьен - вдруг отыщутся ее поклонники. Развлечемся, посмотрим, что к чему в прекрасной Тулузе. Занимайте публику, месье Моран, а расспросы предоставьте мне - я ведь обещал вернуть вас монсеньору в целости и сохранности. Копыта лошадей слаженно молотили по булыжникам, щелкал кучерский кнут и подпрыгивала коляска. Первоначальный страх Франсуа перед столичным прокурором постепенно развеялся, он с возрастающим интересом приглядывался к этому странному человеку, не похожему ни на одного из прежних знакомых месье Морана. В обществе Ла Карваля было опасно… и захватывающе. Чем-то он походил на Шарля д'Арнье - но более деятельного, погруженного в огромный, шумный, яркий и красочный мир, а не замкнувшегося в стенах епископского дворца и ледяного равнодушия. Франсуа мельком подумал, что не известил д'Арнье об этой внезапно приключившейся поездке, и беспечно махнул рукой. С чего бы ему отчитываться перед Шарлем в каждом своем поступке? Они оба - взрослые люди, и по отъезду д'Арнье актер жил своим умом. Особняк баронессы, стиснутый с двух сторон домами старинной архитектуры, приветствовал визитеров скалящимися мордами гипсовых грифонов над подъездом, мягким светом высоких окон и долетающими даже на улицу звуками скрипки. Похоже, они прибыли одними из последних, но госпожа де Рамси приязненно улыбнулась гостям, манерным жестом протягивая тоненькие пальчики для поцелуя. Ее наряд и высокая прическа несли на себе блеск и вычурность истинно столичного шика, сверкали и переливались огнем драгоценности, покачивалась эгретка из белых пушистых перьев цапли. Предоставив месье Морану блистать остроумием и развлекать хозяйку беседой, Ла Карваль внимательно присмотрелся к женщине. Горделивая, изящная красавица - правда, манеры лишены столичной грациозности и легкости, по сравнению с парижанками мадам де Рамси более сдержана. В иное время Ла Карваль не преминул бы увлечь провинциальную баронессу в свои сети, но теперь… Дама Изольда казалась ему подозрительной, безо всяких на то оснований - а Кантен Ла Карваль привык доверять своей интуиции и тихому шепоту внутреннего голоса. Франсуа же чувствовал себя в нарядном и светлом зале очень даже неплохо. Он прекрасно знал, что его никогда не примут здесь за равного, порой нарочно подчеркивая разницу между собой и сливками общества Тулузы - но благодаря наставлениям его преосвященства и д'Арнье он больше не чувствовал себя униженным. Ему нравилось развлекать гостей баронессы и думать, что в былые годы актера, странствующего фигляра ни за что не допустили бы в такое блестящее общество. Времена меняются к лучшему, что ни говори! Актер ожидал, что Ла Карваль примется напропалую очаровывать дам и госпожу де Рамси, но прокурор упрямо держался в тени, больше общаясь с бокалом, чем с местной знатью, но не упуская ни одного слова, прозвучавшего рядом. «Пантера в засаде», - развеселился Франсуа, все больше входя в роль заезжей души общества. Зная, что рано или поздно прозвучит неизбежное: «Месье Моран, прочитайте что-нибудь!» - но разве это не его ремесло, которым он заслуженно гордится? Он никогда не отвечал отказом на подобную просьбу, и в итоге вокруг него собрался кружок заинтересованных слушателей и слушательниц. По мере того, как часы отсчитывали время, наполнялись и опустошались хрустальные бокалы, темы бесед и стихов становились все более фривольными и свободными, а смех все громче. Мадам де Рамси не притягивала к себе внимания гостей, сидя на кушетке в окружении преданных поклонников. Мадам фланировала среди гостей, умудряясь оказываться в нужное время в нужном месте, поддерживая угасающую беседу или двумя-тремя остроумными замечаниями сглаживая начинающий спор. Пожиная заслуженные комплименты, переходя к следующей группке, не навязывая своего общества - но всегда оставаясь в центре внимания, как блуждающая звезда. В конце концов она оказалась рядом со столичным гостем, пребывавшим в гордом одиночестве - недопустимый для ее салона случай! - и с любезной улыбкой осведомилась, присаживаясь в кресло рядом: - Еще не скучаете по Парижу, мэтр де Ла Карваль? - О нет, мадам, - Кантен улыбнулся почти приветливо. - Прованс великолепен, Тулуза очаровательна, и скромные парижские фиалки не идут ни в какое сравнение с благоуханными южными розами. Здесь все иное, все пропитано ароматами поэзии, нежности и любви. Нет, я ничуть не скучаю по Парижу. А вы, мадам? У меня сложилось впечатление, что вы только-только вернулись с бала в Версале. - Вы тонкий знаток, месье де Ла Карваль, - кажется, мадам была первым человеком в Тулузе, кто признал за столичным прокурором не только его чин, но и дворянство. - Я заказала рисунок платья в Париже, а сшили его местные мастерицы. Здесь, в Тулузе, всегда можно отыскать незаурядных умельцев, будь то портнихи, парфюмеры или художники. Правда, с ювелирами меня постигло разочарование, - женщина едва заметно улыбнулась, и Ла Карваль вернул ей улыбку. «Привираете, госпожа баронесса, - он плотоядно оглядел Изольду де Рамси. - Все твои шелковые тряпочки - точь-в-точь наряд мадам де Ноай, приготовленный для Осеннего бала королевы. Который она согласилась показать мне под огромным секретом, даже горничную не позвала, чтобы сохранить свою тайну. Так откуда же ты заполучила фасон? У тебя есть преданные друзья в столице, снабжающие тебя секретами и чужими платьями?» - Да-да, мне говорили, что Тулуза - просто кладезь талантов. Художники, поэты… с поэтом, месье Мораном, я уже знаком. А недавно мне представили мэтра Эшавеля - весьма талантливого живописца, рисующего на религиозные сюжеты. Хотя, признаюсь, я бы предпочел что-нибудь более светское, - Кантен слегка сжал нежные пальцы женщины, сверкнул черными глазами, - нечто, приятное взору и заставляющее трепетать мужское сердце. - Мэтр Эшавель - наша гордость, - благосклонно кивнула мадам де Рамси. - Правда, некоторые критики находят его манеру вызывающей. Но мне кажется, отважно пренебрегая канонами, мэтр создает истинные шедевры. Он пытается передать нечто бОльшее, нежели внешнее сходство. Внутренний мир. Душу человека. Он пишет свои модели такими, какими те сами видят себя, и в этом-то и заключается истинный гений мэтра Эшавеля. Из пестрого кружка, образовавшегося вокруг Франсуа, донесся взрыв жеманного хихиканья и наигранно протестующие возгласы: - Признавайтесь, месье Моран, это никакой не перевод с древнегреческого, это вы сами!.. - Древние греки были те еще проказники, мадемуазель, уверяю вас, - звонкий, смеющийся голос Франсуа. –Я ровным счетом ничего не прибавил к сказанному ими. - Месье Моран, будьте так любезны, напишите мне что-нибудь в альбом! - ...и непременно приходите завтра к ужину! - Месье де Лис, а у вас есть еще что-нибудь из этих... переводов? Прочитайте, ну пожалуйста! - Хорошо, хорошо, - краткая пауза, до занятого своей беседой прокурора долетел голос его спутника, нараспев читающего что-то - и заглушенный в конце смехом и аплодисментами. Кольцо слушателей с явной неохотой распалось, выпустив милого лицедея - довольного собой и хмельного от внимания окружающих, будоражившего нервы Франсуа лучше всякого вина. Он углядел беседующего с баронессой столичного прокурора и вскоре нарисовался рядом с Ла Карвалем, ловко прихватив по пути наполненный бокал. По впитавшейся в кровь привычке Моран машинально облокотился на спинку прокурорского кресла, уловил краем уха обрывок чужой беседы и немедля внес свою лепту: - Между прочим, мэтр Эшавель предлагал месье прокурору написать его портрет, а господин Ла Карваль наотрез отказался. Мол, слишком занят, чтобы тратить время на сеансы. А жаль. Это была бы необыкновенная по силе воздействия вещь, - он очаровательно улыбнулся мадам Изольде. - Ибо кто еще сможет доподлинно узнать, каким видит себя господин прокурор - карающим ангелом правосудия или завоевателем, вступающим в покоренный город? - Крайне огорчительно, - признала дама. - Мэтр Эшавель в некотором роде придворный живописец его преосвященства. К огромной досаде тулузского общества, архиепископ держит большинство его картин под замком, как султан - одалисок. Вы не имели чести ознакомиться с коллекцией преосвященного де Лансальяка? Возможно, там находятся лучшие полотна мэтра. - Месье прокурор подверг это прекрасное собрание жесточайшей критике, - ангельским голоском сообщил Франсуа. - Сочтя трактовку религиозных образов в исполнении мэтра Эшавеля слишком перегруженной символами... Заметьте, я с ним категорически несогласен! Он вовремя убрал ногу, предотвращая незаметную попытку прокурора припечатать его изящную туфельку своим сапогом. Франсуа был на четверть пьян и не мог устоять перед искушением слегка подразнить Ла Карваля. - Должна сказать, мой собственный портрет мэтр Эшавель тоже наполнил аллегориями. Но, если они уместны и искусно исполнены, кому от этого хуже? Гармония формы с содержанием оправдывает некоторые вольности в трактовке сюжета, - баронесса ласково улыбнулась Франсуа. - Мэтр писал вас?! Кого нужно убить, чтобы заслужить право увидеть этот шедевр? Его? - Франсуа выразительно указал пальцем на нахмурившегося столичного прокурора. - Как вы желаете получить его голову на блюде, мадам - хорошо прожаренной или с кровью? - Мэтр написал всех мало-мальски интересных людей в Тулузе. Не надо мне льстить, а заодно брать на душу грех смертоубийства королевского чиновника, - улыбка баронессы преисполнилась лукавого кокетства. - Эта картина - комплимент не мне, но кисти мэтра Эшавеля. Вы сможете увидеть ее совершенно безвозмездно, месье Моран. И месье де Ла Карваль, разумеется, тоже. - Великодушие мадам не ведает пределов, - Франсуа мог еще долго упражняться в мастерстве создания комплиментов, не толкни его Ла Карваль украдкой кулаком в бок. Мадам Изольда поднялась с кресел, прошелестев платьем на парижский манер и предоставив спутникам право идти за ней. Прочь из зала, наполненного ароматами и музыкой, вверх по узкой лестнице старого дома на второй этаж, где баронесса собственноручно отперла и распахнула дверь в неярко освещенную гостиную. Портрет кисти мэтра Эшавеля занимал всю противоположную стену - тусклое сияние вычурной золотой рамы и красок, имитирующих работы старинных мастеров. На сей раз творец обошелся без христианской символики. Картина была самого что ни на есть языческого толка, обыгрывая одно из имен баронессы де Рамси. Черноволосая девушка в тонкой сорочке, облегающей тело, и массивной золотой короне стояла в круге кромлехов. В одной руке она сжимала нож, в другой - чашу с темной жидкостью, горделиво-вызывающим жестом вскинув их к сумрачному, грозовому небу. На заднем плане виднелись паруса приближающегося корабля и очертания стоящего на скале замка. - Вам доводилось читать легенду о Тристане и Изольде, господа? Умирающий Тристан ожидает прибытия Изольды Златокосой и просит свою жену, Изольду Белорукую, сообщить ему, как только на горизонте заметят паруса. Очевидно, в понимании мэтра эта дама не отличалась кротостью. Она предпочла накликать бурю на соперницу, чем проявить себя примерной женой. Совсем как я, - звонко рассмеялась мадам де Рамси. - У-ух ты, - с искренним детским восхищением выдохнул Франсуа и едва ли не на цыпочках двинулся через гостиную к картине. Не дойдя шагов трех-четырех, остановился, склонив голову к плечу и разглядывая полотно. Первое, что так и бросалось в глаза - фигура древней королевы в развевающихся белых одеждах, позволявшая составить весьма точное представление о том, какова баронесса под своим модным парижским платьем. Наверное, именно эти пикантные подробности разглядывал стоявший за плечом месье Морана прокурор, но взгляд Франсуа притягивало иное. Замшелые серые камни посреди склоненной ветром осоки, отблеск молнии на тонком клинке, блики на выпуклых боках чаши. Едва заметный золотой проблеск на одном из тонких пальцев, сжимающих костяную рукоятку ножа - Франсуа точно знал, что рукоятка вырезана из кости, а лезвие клинка - чистое серебро... - Интересно, чья кровь у нее в чаше, - чуть осипшим голосом произнес он. - Рядом с ней что-то вроде алтаря, но жертвы на нем нет, и следов крови тоже нет... Знаете, - он не обернулся, разговаривая скорее с картиной, чем с мадам Изольдой и прокурором Ла Карвалем, - мне кажется, в этом должно быть что-то ужасное и вместе с тем прекрасное - быть убитым в такую ночь и такой женщиной. Франсуа невольно принюхался. Если от картины и тянуло кислой вонью гниющего под солнцем болота, то дурной запах надежно заглушался духами и ароматическими свечами, горевшими в гостиной. - Умри Тристан в поединке, о нем сейчас никто бы и не вспомнил, - философски заметила мадам де Рамси. - Легенды не рождаются, они создаются. Теперь ваша очередь делиться секретами. Что скрывает от Тулузы в своей галерее его высокопреосвященство? - Э-э? - Франсуа стремительно обернулся, бросил вопросительный взгляд на прокурора. Получив в ответ откровенно издевательскую ухмылку: мол, сам проболтался, сам теперь и выкручивайся! Франсуа подозревал, что таинственная Галерея Ангелов должна быть тулузской притчей во языцех и наверняка о ней ходит уйма слухов. Слуги не лишены любопытства и языков, у мэтра Эшавеля в мастерской есть ученики и помощники, на сеансах присутствовали посторонние... - Там, скажем так, хранятся картины религиозной тематики с весьма своеобразной трактовкой, которая пришлась бы очень не по душе ханжам из Ватикана. Его высокопреосвященство - большой ценитель красоты в любых ее проявлениях. Он пожелал видеть святых мучеников и угодников в более... э-э... плотском и человеческом виде. Актер перевел дух, гадая - выкрутился или мадам потребует подробностей? Судя по вопросительному взгляду фиалковых глаз, требовалось продолжать рассказ. - Они прекрасны и ничуть не вульгарны, - мечтательно добавил Франсуа. - Они... они просто не такие, как все прочие. Кто-то и этот шедевр назвал бы вульгарным, - он кивнул в сторону «Изольды». - Заявив, что и перспектива тут неверна, и наряд у женщины не такой, как носили в те времена, сюжет не отличается оригинальностью и новизной, вдобавок воспевая языческое жертвоприношение и насилие. А мне она нравится, вот, - несколько сбивчиво заключил он. - А нет ли у вас портрета в образе Дианы-Охотницы? - вдруг раскрыл рот стоящий подле хозяйки дома Ла Карваль. - Знаете, мадам, в Париж вернулась старинная мода - заказывать свое изображение в греческом или римском стиле. Насколько я знаю, ее величество и их высочества Полиньяк и Ламбаль запечатлели свою красоту в образах олимпийских богинь. Портрет прекрасен, но... я отчего-то вижу вас волоокой Герой, женой Громовержца, обнимающей простого смертного... запамятовал его имя, - прокурор говорил громко и слегка насмешливо, разрушая воцарившуюся в гостиной атмосферу таинственности. Чуткое ухо могло бы уловить в его словах тонкий намек на давно уже не девические годы мадам де Рамси. Разглагольствуя, прокурор шажок за шажком удалялся от картины, увлекая за собой Франсуа. Лицо Ла Карваля выражало положенное вежливое восхищение красотой и незаурядностью хозяйки дома, но, улучив момент, он заговорщицки подмигнул Франсуа. Надо отдать баронессе де Рамси должное - горькую пилюлю от столичного гостя она проглотила, не дрогнув. Даже припомнила имя древнегреческого господина, покоившегося в объятиях Геры, и до конца вечера была все так же мила и обходительна. - О-о, только не начинайте опять все сызнова - «вот и подозреваемая!» - шепотом взмолился Франсуа, когда они спускались по узкой лестнице. - Тот факт, что мадам вздумала изобразить себя не язычницей Артемидой, а язычницей Изольдой, еще не означает ее принадлежности к каким-либо сектам и темным силам... которых и на свете-то нет! Мы уходим? - последнее было произнесено с откровенной тоской. Месье Морану совершенно не хотелось так быстро покидать уютный дом, где он мог сколько угодно распускать хвост и изображать из себя павлина перед восторженными поклонницами. - Уходим, - непреклонно заявил прокурор. Взглянул на несчастное лицо актера и проявил снисходительность: - Но поскольку мы молодцы и наконец-то разузнали кое-что толковое, это надо отметить и спрыснуть. А мадам баронессу мои ребята с завтрашнего же дня окружат самым пристальным вниманием! В кофейне, открытой и многолюдной, несмотря на поздний час, для гостей нашлось свободное место, а на столе появились заманчиво блестящие бутылки рейнвейна. - Все равно вы страдаете от мании подозревать всех и каждого, - Франсуа немного пообижался из-за того, что его насильно уволокли из гостей, но вид бутылок быстро разогнал его хандру, сменившуюся после третьего стакана ехидной жизнерадостностью и стремлением играть роль «адвоката дьявола». - Думаете, она вскоре подберет юбки и побежит поклоняться Матери-Природе? А вы - следом, во главе взвода жандармов? Она вам почему-то не понравилась, верно? - Тсссс! - страшным шепотом, прекрасно слышимым даже в дальних уголках зала, зашептал прокурор, - это тайна следствия... в смысле... куда она побежит, задрав юбки... Тут-то мы ее и схватим! Видел я этих друидов, - говорил он, слегка склонив к плечу раскрасневшееся от вина лицо и блестя черными, в пол-лица, глазами, - я абсолютно уверен - она одна из них. Да-да, жрица... не девственница, увы, поэтому не опасается за свою жизнь... но это зря! - выкрикнул Ла Карваль и ударил кулаком по столу, расколотив блюдо с пуляркой. Мальчик-служка немедленно бросился к нему с полотенцем. После пятого бокала Франсуа потянуло обсуждать картины мэтра Эшавеля, въедливо интересуясь - почему, ну почему прокурор отказался от возможности заказать свой портрет в избранном образе? В Париже дамы от такого изображения точно были бы без ума! Ла Карваль к тому времени успел раскокать два стакана, умудрившись поставить их мимо стола. После третьей бутылки Франсуа, не запнувшись ни на едином слове, прочитал свой перевод из Катулла, в котором не было ни единого пристойного слова, за исключением предлогов и междометий, и перепугав парочки за соседними столами. Хозяин кофейни пребывал в тихом ужасе, но выставить шумных посетителей не представлялось возможным. Оставалось только ждать, когда те уйдут сами - а они явно не собирались никуда идти. Алкоголь лишил манеры Кантена Ла Карваля нарочитой жесткости, а лицо - суровости. Теперь перед Франсуа сидел красивый, хмельной, довольный жизнью и увлеченный своим занятием молодой человек, разговаривающий с ним на равных, смеющийся его шуткам и с живейшим интересом прислушивающийся к его словам. Правда, когда Моран читал Катулла, Кантен укоризненно погрозил охальнику пальцем, но не выдержал и прыснул в кулак: «Да, этот парень знал толк в скабрезном юморе!» - Кстати, по поводу мэтра Эшавеля... - вдруг вспомнил прокурор, потирая лоб, - пожалуй, я и вправду закажу ему свой портрет! Вот только... в образе кого бы? Я к чему веду, - опять зашептал он в ухо собутыльника, - не нравится мне этот живописец... уж больно точно изобразил и священную чашу, и жертвенный нож... Ой, не нравится он мне... вы знаете, что такое «ловля на живца»? Вот я его и поймаю! Я их всех поймаю! Только - тссс! Никому ни слова! Клянетесь? - Ни за что и подите к черту! - Франсуа попытался отпихнуть навалившегося на него прокурора, но не преуспел. К тому же набравшийся служитель закона показался актеру очень смешным. Хохотать и пытаться отпихнуть человека, который раза в два тяжелее тебя - невыполнимая задача. - Слушайте, кто вам вообще нравится? Мадам Изольда вам не нравится, мэтр Эшавель вам не нравится, Тулуза вам не нравится и я вам не нравлюсь тоже - а все почему? Потому что вы злой и до чертиков по-до-зри-тель-ный! Вы-то сами откуда знаете, как эта жертвенная чаша выглядит? Последнюю такую чашу, наверное, лет пятьсот назад монахи расплавили и сделали из нее чудотворный фаллос святого Михаила. Нет, на Михаила вы положительно не тянете... Вы... - он развернулся, посмотрев в лицо прокурору и невольно отшатнувшись назад от пристального черного взгляда, - это вы падший темный ангел, точно! Вот и напишет вас мэтр голышом на живописной скале, с трагическим видом взирающего на обломки былого царства. Спьяну плохо соизмеряя собственную силу, Кантен обвил шею юноши рукой и резко притянул к себе - Моран сдавленно вскрикнул. - Нет, не все чаши расплавил огонь инквизиции, - трезво и очень тихо, нараспев, произнес он, - кое-что уцелело... сердце Галлии, сама ее суть... сохранена потомками истых жрецов среди седого мха священных кромлехов. Нет, месье Моран, вы ошибаетесь. Но знать это… опасно. Такие знания убивают… и ради них тоже убивают… Он замолчал, устроив подбородок на плече Франсуа, неотрывно глядя на угли, пылающие под вертелом с аппетитными кусками мяса. Ему некстати вспомнился Рауль - тонкие руки, губы, восхищенные глаза и дыхание, опаляющее его кожу. Как давно это было. Давно - и вчера. У Франсуа локоны такого же цвета - каштановые с рыжиной и вьются… Слезы невольно выступили на глазах прокурора, и он уткнулся в синий воротник бархатного камзольчика месье Морана. Не замечая, что обнимает молодого человека - как обнимал бы случайную знакомицу, подцепленную на улице или в фойе театра, просто чтобы ощущать чье-то присутствие под рукой. Или - как обнимал бы кого-то давно знакомого и близкого, кто нынче был далеко и не мог разделить его одиночество. Справившись с минутной слабостью, Ла Карваль вновь расхохотался и залпом осушил очередной бокал: - Падший ангел?! Ха! Ну уж нет, месье Моран, я никому бы не позволил сбросить мой престол в бездну! Придумайте-ка что получше! - Значит, и вы не устояли перед искушением увидеть свою настоящую душу на полотне, - Франсуа стоило немалых трудом справиться с замешательством и желанием вскочить, вырвавшись из жестких и вместе с тем своеобразно ласковых рук. Безупречный и устремленный только к своей цели королевский прокурор явно не слишком соображал, что творит. Ла Карваль неотвратимо напивался, месье Моран старался не отставать, памятуя, что снаружи терпеливо дожидается коляска - и, в каком бы состоянии они не выползли из кофейни, их доставят в резиденцию. Но на миг, на краткий миг ему стало приятно - от тепла жаровни, запаха поджаривающегося мяса и близости сильного, уверенного в себе человека. Шарль был льдом, скрывающим огонь души, этот - закаленной сталью, обжигающей все вокруг. - Лаадно... - Франсуа попытался придумать достойное воплощение вероятного портрета Ла Карваля. - Тогда... там точно должен быть огонь... и оружие. Это не Рим и не библейское сказание, это что-то иное... Гм, - он зажмурился, пытаясь сосредоточиться на картинке, но ему ужасно мешали шум в голове и горячая тяжесть обнимающей его за талию руки. - Едем домой, месье Моран, - бормотал Ла Карваль, уже вполне осознанно шаря пальцами по гибкой спине и затылку Франсуа. - Пойдем… Будет с нас на сегодня… Сказать «пойдем» было гораздо легче, чем сделать. Собрав волю в кулак и рявкнув окружающей действительности, чтобы перестала мельтешить перед глазами и заняла устойчивую позицию, предписанную ей Господом, молодой прокурор в обнимку с актером, хохоча, потащились к выходу. Перевернув по пути несколько стульев и чуть не ввязавшись в драку с какими-то молодыми дворянами. Да только вельможные оппоненты были еще пьянее их, и ничто не помешало весельчакам вскарабкаться в коляску и покатить восвояси. Поездка по улицам Тулузы запомнилась Франсуа чередой смутных воспоминаний. Он точно помнил, что они дико, взахлеб хохотали над чем-то, но вот убей Бог, чтобы утром он мог вспомнить, над чем именно. Он помнил, что прокурор так и не отпустил его, тиская, словно игрушку или домашнего любимца, гладя по спинке и окончательно растрепав ему волосы. К тихому ужасу Франсуа, во дворце резиденции прокурор вытащил его из коляски, на мгновение подхватив на руки. Месье Моран хотел запротестовать, но его по-прежнему душил хохот. Ла Карваль загрохотал бронзовыми кольцами, оповещая мир о своем прибытии. Этого прокурору показалось недостаточно. Он развернулся спиной и несколько раз от души пнул массивные двери каблуком. - Да спят уже все... - заплетающимся языком выговорил Франсуа, привалившийся к мраморной колонне рядом со входом. - Как они смеют спать, когда мы вернулись! - искренне возмутился Ла Карваль, наградив дверь еще одним молодецким ударом. Тяжелые створки мореного дуба содрогнулись. Высунулся перепуганный привратник, решивший мудро не задавать вопросов и не возмущаться безобразием, но просто открыть двери и впустить захмелевших гуляк под своды архиепископского дворца. - Да, мы вернулись... И всех поймаем, куда бы они не спрятались... А теперь пойдем спать, всем ангелочкам пора в кроватку... В кроватку, кому сказано! - он сгреб Франсуа за руку, притиснув к себе и явно не намереваясь отпускать. Как назло, их извилистый путь пролегал мимо пресловутой Галереи Ангелов. Точный пинок ботфортом - и вот двое незваных визитеров, давясь смехом, обозревают святых служителей Тверди Небесной. - Перед вами, между прочим, религиозное полотно! - Кантен безуспешно пытался придать своему голосу менторско-скрипучие нотки, а сам все сильнее прижимался горячим, твердым пахом к упругим ягодицам молодого человека. - Совершенно непонятно, месье, отчего оно у вас вызывает... о-о, а ведь и правда же - вызывает!.. совсем не чистейший священный трепет, а низменное ликование! И не отнекивайтесь - вызывает! Вот, я же нащупал.. умм… так приятно? Прокурор действовал очень нежно и аккуратно, пробравшись рукой в чужие панталоны и откровенно лаская Франсуа. Тот вертелся под его рукой, ерзал, смеялся, но не делал попыток вырваться. - Это религиозный экстаз! - Франсуа очень отчетливо понимал две вещи. Во-первых, не так уж он и пьян, больше прикидывается. Во-вторых, ему было приятно, когда королевский прокурор бесстыдно лапал его под взглядами былых фаворитов его преосвященства, силой воображения мэтра Эшавеля превратившихся в ангелов и архангелов. Взгляды, как померещилось Франсуа, были вовсе не осуждающими, но благосклонно-поощряющими. Он изгибался под ласкающей рукой, чувствуя сквозь сукно и шелк твердость восставшего достоинства прокурора - похоже, изрядных размеров, машинально уперевшись ладонями в завитки нижнего края тяжелой золотой рамы и толкаясь навстречу Ла Карвалю. Вскинул растрепанную голову, встретившись с взглядом очередного ангела. Не будучи силен в знании Библии, Франсуа не знал имени прелестного крылатого создания, державшего в руках корзину с яблоками. - Сладкий мой... - мурлыкнул Ла Карваль, и, прежде чем зайтись в очередном приступе хохота, приник на минуту к распахнутым губам Франсуа. А потом они буквально согнулись пополам, громко обсуждая, зачем ангелу яблоки - ему стоило взять морковку потолще и использовать не по назначению! Кантену было хорошо, его душа была спокойна, ведь он почти нашел разгадку. А в руках - ласковое живое существо, охотно отвечающее на его объятия и всем видом сулящее продолжение... Кровь барабанила в висках, наполняла томлением каждую жилку, истосковавшуюся по любви в невольном воздержании, хмель развязывал язык и руки, избавляя от сдержанности и ненужных воспоминаний. Кантен здесь и сейчас был счастлив, а что будет завтра - его не волновало! - Ой... - радостно захихикал Франсуа, указывая за плечо Кантена, - архангел Михаил в подштанниках... сейчас он нас огненным мечом, да-а? Шарль стоял у выхода из галереи, скрестив руки на груди и скептически разглядывая развеселую парочку. - Приятно видеть, что ты поборол свой страх перед месье прокурором, Франсуа, - надменно промолвил он. - Это... как его... мы ищем путь к взаимному сотрудничеству! - радостно сообщил Франсуа. - Не бей меня, я тебе еще пригожусь! Его преосвященство сказал, нужно прощать врагов своих и... и доверять людям, и еще чего-то такое... Слушай, Шарль, на самом деле он только притворяется таким страшным, вот! И еще замечательно целуется, - в доказательство Франсуа надолго прильнул к горячим и жадным губам прокурора. Оторвавшись же, сообщил во всеуслышание: - Но ты - лучше! - Лучше? - подозрительно переспросил прокурор, смутно различая в глубине коридора некое белое пятно, совершенно не в силах опознать его в темноте и густоте винных паров, - а ну, еще разок... - он вновь припал к губам Франсуа, медленно обводя руками контуры его тела. Парень обвился вокруг него, как вьюнок вокруг корабельной сосны, повис на шее, посапывая и засовывая ладошки под расстегнутый камзол. - Франсуа! - зашипел Кантен в душистые локоны, - вот сейчас нас святой отец прогонит из дворца на улицу... спать в канаву... давай его уговорим оставить нас хотя бы до завтрака! Увы, но Кантен, услышав сбоку недовольное покашливание, отчего-то уверился, что в галерею зашел де Лансальяк. - Я польщен, - тон Шарля никак не выражал подобных эмоций. Смотреть на них со стороны было удивительно приятно. Ла Карваль все-таки был чертовски красив, грозный ангел, карающий неправых и коронующий добродетельных. Шарль поколебался: может, уговорить прокурора отпустить исключительно дружелюбного по причине ударившей в голову выпивки месье Морана? Или будет проще оставить их наедине? - Нееет! - скорбно взвыл Франсуа. - Только не канава, я не хочу обратно в канаву! Там плохо, грязно, мокро и кашляешь потом, как старая больная лошадь! Святой отец должен быть милосердным и снисходительным к грешкам ближних своих, никогда он нас не прогонит, он нас пустит переночевать, ну ведь правда? - он извернулся в крепких объятиях Ла Карваля, заглядывая в лицо стоявшего в отдалении Шарля и умоляюще протянув: - Может, он даже присмотрит за нами, чтобы мы не грешили больше положенного? А под утро отпустит все грехи, у него это легко получается, его же слушают на Небесах, в отличие от нас... - ноги почему-то упорно отказывались поддерживать Франсуа, он цеплялся за прокурора, смеясь неизвестно чему. «Нет, все-таки я напился... Нажрался, как свинья!» С ногами было плохо не только у Морана. Пытаясь подхватить завалившегося парня на руки или хотя бы под мышку, Кантен не удержался в вертикальном положении и с воплем, сменившемся диким хохотом, рухнул на ковер - увлекая за собой и подельника, и не успевшего отскочить Шарля. Так и получилось - Шарль лицом в мягкий, пушистый ворс, на нем - прокурор, а сверху - маленький дьявол Франсуа. - Святой отец! - Ла Карваль пытался сползти с д’Арнье, отчаянно лапая его за самые интимные части тела. - Простите, извините, при всей почтительности к вашей эминенции... ох, гореть мне в аду, да слезь же ты с меня, бесенок! Ай, щекотно! Шарль в этот момент сам себе напоминал угрюмого бордосского дога, на которого с веселым визгом напали две игривые болонки. Ну да, Ла Карваль видом и весом больше напоминал скорее пастушьего пса, но щенячий энтузиазм Франсуа действовал и на прокурора. - Уберитесь-ка с меня. Оба, - сквозь зубы велел он, ощущая ягодицами внушительное достоинство Ла Карваля. - Месье прокурор, я пьяный, но отнюдь не слепой, не смейте хватать Шарля, это мое! - Франсуа скатился с образовавшейся кучи-малы, попутно успев прихватить кого-то щипком за упругий зад и услышав совершенно непотребное «ай!» Уселся на ковре, глядя на барахтающихся мужчин и истерически хихикая. - На такое зрелище надо билеты продавать, озолотиться можно... Господин прокурор, вы таким образом пытаетесь как можно ближе сойтись с подозреваемым? Вам помочь или не мешать? Шарль, тебе надлежит проявлять кротость и не сопротивляться правосудию!.. Борьба распалила прокурора, тем более, когда он понял, что под его руками не отнюдь жирные телеса архиепископа Тулузского, а мускулистая фигура отца д’Арнье. Желание обрушилось на молодого человека с такой силой, что он, распластавшись на Шарле и безжалостно вжав его в ковер, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, впился в кривящийся рот страстным, жадным, совершенно зверским поцелуем. Шарль обомлел, первым его порывом было изловчиться и от души пнуть Ла Карваля в трепетное, пусть знает свое место! Но в последний момент он передумал, ответив с такой же животной страстью, едва не в кровь разбивая губы Ла Карваля. «Что, я вам нравлюсь, мэтр прокурор? Так подумайте хорошенько, прежде, чем приближаться - я вам не Франсуа, мы с вами из одного теста!» - О-о, - очень тихо и трезво выдохнул Франсуа. Видение не солгало: черные и медно-рыжие пряди находились совсем рядом, он видел дрожащий в зрачке Ла Карваля крохотный отблеск свечи - невесть отчего подумав, что не знает имени королевского прокурора, только его фамилию. Видел поцелуй, больше напоминавший продолжение потасовки, а не выражение страсти нежной. Видел, как пальцы Ла Карваля впиваются в плечи Шарля под тонкой рубашкой, смотрел, не отрывая глаз, не понимая самого себя. Зрелище притягивало и отталкивало, хмель развеивался, веселье перерождалось в испуг - эти двое красивых и сильных самцов сейчас непременно подерутся, выясняя, кто достоин быть сверху, а кому придется подчиниться и уступить... Франсуа невольно прижал пальцы к губам, отползая по ковру подальше от этого безумия. Кантен почувствовал на губах солоноватый привкус крови, чужой язык, вламывающийся в рот, жесткие пальцы и тугое кольцо обвившихся вокруг его талии длинных ног. Шарль не обнимал - душил в объятиях, не целовал - кусал, все теснее и теснее прижимаясь к своей жертве чреслами, впиваясь пальцами в распущенные волосы, извиваясь змеей, пытаясь подмять Кантена под себя. Д'Арнье выпустил на волю того зверя, что всегда жил в нем, но смирялся при виде золотого ошейника и сахарной косточки. Ему хотелось сокрушить Ла Карваля, вмять в пушистый ворс ковра. Услышать, как заносчивый парижанин будет кричать под ним, признавая его верховенство. Молодой прокурор попытался освободиться, но не тут-то было - Шарль удерживал добычу мертвой хваткой. Сильные руки содрали с Ла Карваля камзол и рубаху, длинные ногти царапали смуглую кожу. Кантен невольно вскрикивал, не в состоянии сбросить с себя прикипевшее тело, чувствуя обнаженной грудью гладкую грудь д’Арнье, бешеный стук его сердца и собственное лихорадочное, лишающее всякой воли, неистовое желание… Вытянув руку, он поймал плечо Франсуа, взглянул на него умоляюще. «Спаси! - взывали черные глаза. - Спаси, или я сойду с ума…» Они сплелись, как геральдические чудовища на гербе - черное и золотое, пантера и лев, сражаясь за право быть первым из двух равных. - У-у, нет! - Франсуа дернулся, шарахаясь назад и вырываясь из хватки прокурора. Он видел, как расширились зрачки агатово-черных глаз, затуманенные круговертью желания и боязни показаться слабым, уступить другому. Мимолетно он посочувствовал прокурору, но вмешиваться в эту потасовку третьим не собирался. Упаси Боже, в такой драке его просто сомнут, не заметив. Сейчас они оба пугали Франсуа - и внезапно озверевший Шарль, и Ла Карваль, лишившийся не только камзола, но и своего столичного высокомерия. Они перекатились, прокурор теперь оказался снизу, распластанным на спине под напором д’Арнье - и, хоть он по-прежнему дергался, взбрыкивая длинными ногами и пытаясь сбросить Шарля, но без прежней ярости, постепенно смиряясь. Набравшись смелости, Франсуа на коленях подполз ближе. Осторожно обхватив обоими ладонями перекатывавшуюся по ковру голову Ла Карваля за виски, удерживая прокурора на месте, боязливо заглядывая в бешеные и тоскующие глаза. - Вот так... - тихонько произнес он. - Вот так, да, так оно получается... - актер наклонился вперед, поцеловав Ла Карваля в лоб и мягко попросив: - Успокойся. Так вышло. Ты ведь хотел этого, да-а? Сумрак отпускал, прорисовывая возвышавшегося над ним человека - синие, льдистые глаза, превратившиеся в два клинка, безжалостно вспарывавшие кожу, вздувшиеся на шее жилы. Губы, манящие, влажные от его крови, торжествующие. Шарль уже не впивался в смуглую бархатистость бедер, ласкал, удобно устраивая их на собственной пояснице. Короткие поцелуи осушили испарину, выступившую на лбу, под густыми, цвета вороного крыла, прядями, потекли ожерельем вокруг шеи на грудь… Кантен, не в силах противиться пронзительному желанию отдаться без остатка, до глубин естества, вздрагивал под руками и губами, млел под сильными ладонями, сминающими, выгибающими его вдруг ставшее таким покорным тело так, как им вздумается… Юноша удерживал его голову, не позволяя отвернуться, скрыться от пронизывающего взгляда. - Ну же, - с вызовом прошептал прокурор. Д'Арнье гладил его живот, спускаясь все ниже, пока не наткнулся на то, что обычно было скрыто полами рубахи и панталонами - тонкую золотую цепь, обвивавшую бедра Кантена. Цепь из мелких плоских колец, перемежаемых пластинками с вычеканенным изображением листьев дуба и омелы. - Чего ты ждешь? Боишься сгореть? Ведь ты сгоришь, Шарль… Заплатишь такую цену или убоишься? - Если я пойду долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной... - Кантен знал эти слова псалма, но сказанные сейчас низким, густым от вожделения голосом Шарля, они прозвучали, как обещание взять Ла Карваля с собой туда, где у каменного колодца в сумрачном саду живет ангел со сломанным крылом. Да, он играет с огнем, рискует сгореть, но прекрасно знает, что обожжет при этом и Ла Карваля - а это оправдывает риски. Шарль сдвинулся, приподнялся и коснулся губами не смуглой кожи, но причудливо изогнутого звена цепочки, мерцающего на ней, и так двинулся вдоль пояска, пересчитывая звенья губами. Невесть почему Франсуа уловил часть ощущений Шарля - а может, выдумал их, холод золотых звеньев под губами и горячее, манящее тепло живой кожи. Ла Карваль и в самом деле успокоился, не сопротивлялся больше, лежал, тяжело и глубоко дыша, порой вздрагивая всем телом, когда губы или пальцы Шарля задевали особо чувствительное местечко. Франсуа встряхнулся, сбрасывая синий камзольчик на ковер, распуская батистовую ленточку шарфа. Перебирая ставшие влажными, шелковисто-скользящими черные волосы прокурора, змейками обвивавшиеся вокруг его пальцев - «как кольца», подумалось ему. Гладя шею с отчетливо выступившими бугорками вен, плечи и широкую, часто вздымавшуюся грудь, словно находясь во сне - потому что наяву не могло быть ничего подобного. Конечно, это сон. Он напился, заснул в коляске и теперь видит грезу о пустынной галерее с картинами, на которых оживают ангелы, и где на ковре темно-винного цвета причудливо сплетаются в любовной игре обнаженные тела. Ну конечно, наяву такого не может быть... Ла Карваль вскинул руку, провел влажной, горячей ладонью по лицу склонившегося над ним Франсуа - словно тоже пытался убедиться в реальности или нереальности происходящего, запутал пальцы в растрепавшихся кудряшках. Добыча смирилась со своей участью, и д'Арнье в своей неспешной манере исследовал тело Ла Карваля на вкус и на ощупь, касаясь его теперь почти с той же лаской, что и тонкого, изящного Франсуа. В этот момент Шарля нисколько не заботило, что тот наблюдает за любовником, ласкающим другого - жест, которым Франсуа успокаивающе придерживал Ла Карваля, доказывал, что припадка ревности можно не ожидать. - Оиии... - еле слышно выдохнул Франсуа, когда Шарль быстрым, гибким движением подался вперед, взяв мужество Ла Карваля в рот, рассыпав по поджарому смуглому животу рыжую медь густых локонов. Ла Карваль выгнулся дугой, непроизвольно стиснув в пригоршне локоны Франсуа и с силой дернув его вниз, к себе, к приоткрытым губам, не поцеловав, но почти укусив до крови. Франсуа замер, не решаясь выдираться и невольно застонав в поцелуй - ибо слишком хорошо представлял, что испытываешь, когда Шарль д’Арнье решает поиграть с партнером в сладостную и мучительную игру. Это было удивительно и прекрасно - растерявший в страсти свою неприступную аристократическую холодность отец д’Арнье и игривый, чудесный мальчик... Волшебная игра, где нет победителей и проигравших, где изысканная чувственность диктует свои правила, где человеческое тело уподобляется музыкальному инструменту в руке мастера и, послушное его воле, рождает на свет томную мелодию... Кантен нежился в объятиях Шарля и Франсуа, словно распинаемый на теплом камне среди пенных волн летнего прибоя. Голова была легка, а душа ликовала - вот оно, его отдохновение, награда за труды. Два великолепных, жаждущих любви тела в его объятиях... Ла Карваль приподнялся, лаская спину Шарля, на миг оторвал его от себя, чтобы глубоко и долго поцеловать, а потом вновь позволил ему заняться своим членом. Голова медленно склонилась на обнаженные колени Морана, окутав их черными локонами, как шелковым пологом ночи. Не отрываясь от своего увлекательного занятия, Шарль просунул руку между безвольно раскинутых ног Ла Карваля, намекая, что тоже не прочь бы получить толику удовольствия, более острого, чем поцелуи. Почувствовав осторожный палец, Кантен на миг вскинулся и запаниковал, но тут же полетел обратно на ковер, увлекаемый цепкими, золотистыми руками Морана, прекрасно понявшего намерения своего любовника. И вновь успокаивающий, жаркий шепот, и вторящий ему страстный, низкий, переливчатый баритон уже не скрывающего чувственную жажду Шарля. Две пары пылких губ, зацеловывающих его страхи и высокомерие, руки, ласкающие воющую от нетерпения кожу. - Кантен... - Шарль был нежен, но настойчив, очень силен и не терпел сопротивления, - пусти меня, расслабься... - Только если я потом тебя так же, - бормотнул Ла Карваль, сглатывая пересохшим горлом, извиваясь на пробравшимся в святая святых пальце. - Слово дворянина... Кантену не хватило выдержки, чтобы вынести взгляд наполненных сладострастием северных глаз, и он, отчаянно покраснев, попытался отвернуться. Но твердая рука, взявши за подбородок, развернула его лицо к себе. - Хочу смотреть на тебя! - распаленно рычал Шарль, - Кантееен... «Кантен, вот как его зовут. Кантен де Ла Карваль». Темноволосое и смуглое божество, извивавшееся сейчас под Шарлем, елозя лопатками по ковру. - Тише, тише... - Франсуа успокаивал его как мог, усвоив на собственном опыте, что рваться и дергаться в первые мгновения бессмысленно и довольно болезненно. Прокурор был куда сильнее его физически, но сейчас расслабился и обмяк. Франсуа не составило особого труда притянуть его обратно к себе, целуя и покусывая распухшие и ставшие удивительно нежными губы, в буквальном смысле осыпая поцелуями лицо, шею и плечи Кантена, слизывая выступившую на коже испарину - не соленую, но сладковатую на вкус. Ощущая и догадываясь, что сейчас с ним происходит, как Шарль вталкивается в него все глубже и глубже, сильно и размеренно, преодолевая невольное сопротивление плоти, погружаясь в жаркую, трепещущую узость. Как напрягаются мышцы под кожей и расслабляются, уступая, как бешено колотится о ребра сердце, ловя губами чужие стоны, хриплые и протяжные. У Ла Карваля, похоже, имелся опыт подобных соитий, где он привык исполнять в них роль ведущего, а не ведомого, и сейчас никак не мог свыкнуться со своим положением. Выплескивая сдерживаемые эмоции на Франсуа - пальцами, сжимающимися так, что отчетливо похрустывали кости, укусами и жадными поцелуями, в которых тонули вскрики, прижимая Франсуа к своему горячему боку, буквально втискивая его в себя, не обращая внимания на жалобное поскуливание. Шарль честно намеревался быть осторожным, как если бы на его член был насажен не великолепный хищник Ла Карваль, а нежный ангелочек Франсуа, но то, как прокурор принимал его ласки, не стыдясь, не пытаясь доказать свое превосходство, но просто растворяясь в наслаждении, заставило отца д’Арнье потерять голову. Смуглое мускулистое тело билось под Шарлем в неистовой пляске страсти, и он принял приглашение на древнейший из танцев, который принято исполнять лежа, то с маху погружаясь в любовника, то мучительно-медленно выскальзывая наружу, время от времени выгибая спину, чтобы движением головы отбросить назад волосы, пересыпающиеся парчовым веером... Они любили друг друга, составив, как верно заметил его преосвященство, великолепную парочку хищников - соединяясь лишь ради мимолетного, но такого страстного удовольствия. Франсуа порой ощущал себя третьим лишним между ними, робко пытаясь откатиться в сторону - но Ла Карваль с силой, почти на грани грубости, дергал его назад, шипя: «Кудаа, слааадкий?» Тогда Франсуа понимал, что он тут отнюдь не лишний, он - связующая нить между этими двумя, сверкающая золотая цепочка навроде той, что за каким-то бесом носит Кантен... Талисман его, что ли? «Интересно, вдруг кто-нибудь сейчас смотрит на нас?» - Франсуа обвел темную галерею затуманенным взглядом. Ангельское воинство на картинах... но кто может знать, где в этих стенах и колоннах спрятаны незаметные глАзки или отодвигающиеся шторки, дающие посвященному возможность преспокойно созерцать творящееся на полу безобразие? Предаваться отвлеченным раздумьям ему не позволили. Кантен за волосы притянул его к себе, впившись поцелуем в рот и задвигавшись так сильно, что Франсуа пришлось упасть на него, обхватив руками. Шарль, похоже, достиг финала - мучительного и прекрасного, взлетев куда-то ввысь и увлекая их обоих за собой, туда, где не существует запретов и преград, где звездное сияние прохладными каплями стекает по разгоряченным телам, где нет ни времени, ничего... Мир не сразу встал на место, но ангелы на картинах, наконец, перестали трепетать ажурными крыльями, и Шарль смог пошевелиться, скатываясь с такого же обессиленного Ла Карваля. Прокурор Шатле, впрочем, моментально среагировал, мертвой хваткой вцепившись ему в плечо: - Куда?!... До Шарля не сразу дошло: его заподозрили в обмане и нежелании соблюдать предварительный уговор - теперь была его очередь принять в себя Ла Карваля. Теперь, когда первый безумный порыв миновал, Шарль понял, что предпочел бы более комфортные условия: - Решил прогуляться в Индию и обратно. Пойдем в спальню. - Хоть один здравомыслящий человек в обществе безумцев, - сидевший на полу Франсуа вытянул руку, с отстраненным любопытством разглядывая оставшиеся на предплечье багровые следы пальцев, грозившие завтра слиться в нехилый такой синяк. - Который понимает, что любовью нужно заниматься в спальне, а не где приспичило. Разбирайте имущество, господа... - он запрокинул голову и рассмеялся, чисто и легко. Его смех взлетел к стрельчатому потолку, отразившись и рассыпавшись серебряными горошинами. - Да уж, обитель благочиния... Шарль, погонят тебя когда-нибудь из священников, помяни мое слово. И поедешь ты в Париж, покорять высший свет... Составь мне протекцию, когда будешь на вершинах, а? - Очень, очень, до чрезвычайности смешно, - покивал Шарль, поднимаясь на ноги и попутно прихватывая с пола халат. - Прикройся, а то сияешь на всю галерею, затмевая луну. Частью одетые, частью - прикрытые чьими попало вещами, они двинулись в покои д’Арнье, причем по дороге Ла Карваль то и дело пытался прихватить Шарля за зад, а тот горделиво уклонялся под тихое хихиканье Франсуа. В спальне Шарль заставил их зажечь все свечи: - Хочу видеть вас, - пояснил он, одной рукой обнимая за талию Кантена, а другой Франсуа, притягивая их себе на грудь. … Они стояли подле широкой постели, устланной мягкими перинами и подушками, лаская и целуясь друг с другом, смеясь, откровенно любуясь друг другом, распаляя себя перед новой битвой. Кантен, никогда не жаловавшийся на крепость организма, быстро пришел в себя и теперь недвусмысленно пробрался игривыми пальцами в нежный распадок крепкого, белоснежного, как сливки, зада Шарля. «Преподобный при всей его вольности нравов в жизни не отважился бы заказать такую картину, - невесть отчего пришло на ум Франсуа, когда на постели образовалась путаница рук, ног и тел. - Кто бы стал ему позировать, а самое главное - где бы он рискнул ее повесить и кому показать? Это точно были бы падшие ангелы, счастливые своим падением. Пусть они лишились небес, но взамен обрели возможность любить... Или - это не любовь, а самое обычное вожделение, порочное любопытство - и возможность всецело его удовлетворить? Господи, да какая сейчас разница, мне хорошо, им тоже, Ла Карваль получил своих подозреваемых и успокоился, все будет хорошо, Франсуа, вот увидишь...» Он трепетал под настойчиво прикасающимися к нему руками, чувствуя, как горят на коже обжигающие поцелуи, оставленные тем и другим. Кантен и Шарль прильнули друг к другу, черные волосы перепутались с золотыми, смуглая кожа рядом со светлой, кажущейся в трепещущих отсветах свечей матово-прозрачной, как плафон на старинном алебастровом светильнике. Франсуа понимал, что по сравнению с парочкой атлетически сложенных молодых мужчин он выглядит сущим подростком - пусть и младше их всего на каких-то пять-шесть лет - и они сейчас забавлялись с ним, как с живой игрушкой. Которую можно как угодно валять по постели, трогать везде, где вздумается, целовать, пока он не начинал задыхаться. Нашептывать ему на ухо непристойности, подергивать за колечки сережек... «Малолетний вольтерянец выискался, - бормотал Ла Карваль, болезненно покусывая Франсуа за мочку уха, и тут же переходя на томительно-нежное: - Мой золотой мальчик...» Кантен потихоньку и спихнул его вниз, к своему браво торчащему мужеству, многозначительно надавив на затылок. Несколько мгновений Франсуа шутливо сопротивлялся, потом уступил: в конце концов, они своими глазами видел, как Шарль по доброй воле взял у парижского прокурора, значит, и ему будет не зазорно. Правда, возбужденное достоинство Кантена точно бы не поместилось в рот Франсуа, но зато над этой штуковиной можно было долго и усердно трудиться языком, краем уха слыша, как сладко постанывает обнимающаяся парочка. Уже давно д'Арнье не занимался любовью втроем, успев позабыть, какое это сложное и тонкое дело. Точно выверить движение, чтобы оно из ласки не превратилось в пытку, повернуться под таким углом, чтобы не только давать, но и получать удовольствие... Сложности и усилия стоили того, Шарлю казалось, что комната плавает у него перед глазами, колышется полог кровати, а огоньки свечей сорвались с места и кружат по комнате, как светлячки, будто пытаясь как можно эффектнее представить троицу, расположившуюся на постели. Золото, медь, сталь, бронза, мрамор, перламутр - игра красок свела бы мэтра Эшавеля с ума. Шарль раскинулся перед Ла Карвалем живым крестом, широко разведя полусогнутые в коленях ноги. С губ слетало тяжелое, прерывистое дыхание, подернутые поволокой глаза из-под опущенных век внимательно и жадно ловили каждое движение молодого прокурора. Отец д’Арнье не просто исполнял обещанное - всем своим видом жаждал, требовал, чтобы Кантен сделал с ним все, что ему заблагорассудится. А тот не спешил - пристроив щеку на гладком, белом колене, он водил тонким пальцем по животу, бедрам, груди, лишь на мгновение задевая пунцовую, влажную головку члена… пробираясь сквозь золотистую поросль к пульсирующей дырочке, дотрагиваясь до нее и вновь скользя вверх. Поднося палец к пурпурно-темным губам, неспешно облизывая и вновь продолжая пытку… Шарль постанывал, царапая в нетерпении все, до чего мог дотянуться, тихонько ругался и вертелся под насмешливо-ласковым взглядом черных глаз. - Раздвинь колени, Шарль… еще шире, - и бронзовая кобра ныряет головой вперед, коротко целуя багровый член и вновь устраивая голову на дрожащем в нетерпении колене, - нравится? Хорошо тебе? Теперь д'Арнье понимал, что чувствует палач, отданный на милость пытуемого, человека, которого совсем недавно терзал мучительной лаской - Ла Карваль явно умел добиваться признаний не только угрозами. - Хватит, - так трудно удержать верный тон, не сфальшивить, - иди ко мне... внутрь... - Дааа... иду... Тело сопротивлялось, не позволяя проникнуть в себя, овладеть, насладиться тугой, горячей глубиной, но Кантен умел ломать сопротивление. Медленно, уверенно он втискивался в узкий проход, крепко вцепившись в дрожащие, скользкие от золотистой влаги бедра... Шарль метался, сжимая зубы, не позволяя крику не то боли, не то ликования вырваться из груди. Еще мгновение, рывок - и мощный член прокурора полностью вошел в растянутую дырочку... Кантен чуть подался вперед, поцеловав сухие, обметанные губы, и начал плавно двигаться назад. Шарль был великолепен - он быстро сумел расслабиться и поймать нужный темп, помогая смуглому любовнику сполна получить удовольствие. Кантен то увеличивал, то уменьшал темп, перемежая движения поцелуями, осыпавшими лицо, грудь, ноги Шарля, продолжая изыскано и неторопливо играть с вожделенным телом гордого норманна... В эту схватку Франсуа вмешиваться не отважился - то, что творилось между этими двумя, принадлежало только им и не делилось на три части. У месье Морана хватало собственных проблем - все-таки он был созданием весьма впечатлительным и быстро возбуждающимся, а созерцание игр этой парочки кого угодно могло свести с ума. То, как они двигались, неспешно, без животной грубости сливаясь друг с другом, как неожиданно заострились и четко обозначились мельчайшие черточки лица Шарля, как перекатывались мускулы на широкой, блестевшей от испарины спине Кантена... В общем, для Франсуа это было уже через край. Пользуясь тем, что Шарль и Кантен заняты только сами собой, он соскользнул с постели, проковыляв на несгибающихся ногах в дальний угол. Вцепившись одной рукой в занавеси, чтобы не упасть, и яростно работая другой, стараясь не смотреть лишний раз в сторону постели, на сплетение тягучих линий и напряженных тел - пока наконец его не накрыло мучительным, горьким облегчением. Теплые капли вязко стекали по дрожащим ногам, Франсуа привалился лбом к стене, и стоял так, дрожа и прислушиваясь к неразборчивым восклицаниям и стонам, доносившимся с постели. Странное дело, Шарль ведь позволял ему обладать собой - но между ними все было совсем не так... очень даже не так, особенно если вспомнить сарай и накатившее на него темное, злое вожделение. Кантен дразнил Шарля, останавливаясь за миг до наслаждения, не позволяя белокурому архангелу ускользнуть за облака - раз за разом, когда белоснежное тело выгибалось дугой до такой степени, что подушек касался лишь затылок, он замирал, медленно водя руками по сжимавшим его плечи ногам и тихонечко дуя на напряженный, изнывающий член. Не в силах сдержать злого, яростного стона, Шарль возвращался, и все начиналось заново. Святой отец зубами рвал кружево простыней, умолял, грозил Кантену расправой - и бросался к смуглому лицу, к темным губам, приоткрывшим в тихом смешке белую полоску зубов, впивался, задыхаясь, в гранатовый рот и шептал чуть слышно: «Пожалуйста, еще, еще!» Ла Карваль сходил с ума от этого человека - от его тела, от его голоса, от искаженного в наслаждении лица, от осознания того, что сейчас он в нем. Что это Шарль сжимает его плоть, словно рукой в бархатной перчатке, что надменный отец д'Арнье стонет и извивается под его поцелуями, в кровь царапает спину и обнимает с такой силой, что хрустит позвоночник. Ангел со сломанным крылом, отдающийся брату своему, дьяволу... - Шарль, - хрипло прошептал молодой прокурор и впился в донельзя разведенные бедра, - ну... полетели! И Шарль впрямь почувствовал, что его грешная душа вот-вот покинет не менее грешное тело, распятое массивной фигурой королевского прокурора, и в этот момент уже не имело никакого значения, кто есть кто, вся табель о рангах полетела в тартарары, когда любовник взорвался в нем. В такие моменты Шарлю всегда казалось, будто семя там, внутри него, смешивается с его кровью, и дальше по венам бежит уже причудливая смесь, где невозможно отличить «тебя» от «меня». Долгий миг блаженства, и Кантен гибким хлыстом обрушился на постель рядом с д’Арнье - спрятал лицо в подушках, дрожа и всхлипывая, сызнова переживая каждую секунду соития, не в силах шевельнуться. В эту минуту он был беззащитен, как никогда. Если бы Шарль захотел, он бы зарезал Кантена, как рождественского ягненка. - Благодарю, - тихонько шепнул он в зажмуренные глаза архангела, - благодарю... «Уходи, - Франсуа отчетливо слышал шепот в ушах. - Ты сделал все, что мог, привел их друг к другу, а теперь - уходи. Тихо, чтобы они не заметили - пока они блаженствуют в своем счастье... Эти двое куда больше подходят друг другу, чем ты и Шарль. Ты был счастлив, а теперь все закончилось. Твое место подле постели его преосвященства, а не здесь, забыл? Да, забыл - ну так тебе напомнили... Не было никакой любви, была только игра, да и кто станет всерьез любить тебя - бродяжку, которого слегка отмыли и накормили?..» Полуослепнув от подступающих слез и боли в паху, он на ощупь двинулся к дверям. Сгреб чью-то рубашку, накинул, плечом толкнулся в створку. Крепкая рука вцепилась в его плечо. Резкое движение - и Франсуа, пискнув, как котенок, был легко и небрежно заброшен на монашескую кружевную постель, прямо на грудь отцу д’Арнье. - Мы забылись, мой золотой месье Моран, - услышал Франсуа над ухом вкрадчивый шепот, - и вы немедля обиделись? Как глупо... ну совсем как дитя! Кантен говорил мягко, ласково, а держал крепко, властно - жестко сминая хрупкие плечи и накручивая на кулак каштановые прядки. - Кто же вас отпустит добровольно, Франсуа? - мягкие губы прижались к обиженно поджатому ротику Морана, а с подушки раздался одобрительный смешок Шарля, - ну же, улыбнитесь... мы в вашем полном распоряжении. - Не смешно, - Франсуа невольно скривился, когда Ла Карваль потянул его за волосы. - Я и есть дитя, о чем мне неоднократно напоминали. Обидчивое и капризное дитя, уже обученное понимать, когда приходит время удалиться и не мешать старшим, - он не стал отвечать на поцелуй, по возможности прямо взглянув в бездонно-черные, шальные после недавней любви глаза Кантена. - Теперь вы прекрасно обойдетесь и без меня... А если я вам зачем-то нужен, я к вашим услугам. Но лучше бы вам меня отпустить. Шарль приподнялся на локте, второй рукой властно прижимая Франсуа к разворошенной постели: - А тебе лучше бы не спорить... Не угроза, но укоризна - зачем ты отравил чужую сладость своей обидой? Зачем усомнился в моих чувствах, ведь я не испытываю к этому мэтру Ла Карвалю ничего подобного? Кантену было так сладко целовать призывно раскрытые губы Лилии-Франсуа, ероша мягкую шерстку в паху, ощущая, как Франсуа трепещет огоньком на ветру. Шарль, прижмурившись, следил за тем, как Кантен ласкает его юного любовника - интересно, завораживало ли так же маленького месье зрелище сплетенных тел Шарля и прокурора? Глупый вопрос, ответ на него был начертан собственным семенем Франсуа, излитым на его же бедра... - Скажи, что ты хочешь? - шепнул Шарль, предвкушая смятение Франсуа, которого этот вопрос и в обычной-то обстановке повергал в совершенно очаровательное смятение. - Тебя. Его. И снова тебя - еще и еще раз... - эхом отозвался Франсуа, окончательно потерявший способность здраво соображать - и подчинявшийся только внутреннему зову своего естества. Требовавшего от него ерзать горящим от нетерпеливого вожделения задиком по сбивающимся в кучку простыням, распахиваясь и изнемогая под требовательно ласкающими руками, долго и сладко стонать в чужой рот, и снова вертеться, ощущая под пальцами то собственное тело, то чужую горячую кожу и перекатывающиеся под ней тугие комки мускулов. - Его и тебя... Франсуа извернулся, перекатившись на живот и медленно, с усилием приподнявшись на руках и локтях. Встав над мужчинами, глядя на них сверху вниз. Не зная того, что яркие карие глаза сейчас затянуло томной поволокой, сделав их цвет воистину бархатным и чуть зеленоватым - и призывно выгнувшись, неторопливо скользя разъезжающимися коленями по натянувшейся гладкости простыней. Кантен поцеловал его в висок и гибкой змеей скользнул за спину юноши. Трепещущие лопатки и четкая цепочка хрупких позвонков лишили его ума, взбудоражили кровь неистовым желанием, но он был нежен и осторожен... Наклонившись, молодой прокурор поцеловал остренькие крылышки, золотистый затылок, и, перебирая губами, спустился к пояснице... Язык вылизывал узкое тело, а широкие, сильные ладони мяли и гладили горячие бедра, призывно выставленный задик... Наклонившись еще ниже, Кантен припал к розовому входу, пробираясь языком внутрь, обильно увлажняя и ублажая вожделенный вход... Несмотря на уроки преосвященного, Франсуа никак не мог привыкнуть к обилию и многообразию интимных ласк. Он невольно оглянулся через плечо, удивленно расширив глаза, словно не в силах поверить увиденному - тому, что Кантен и в самом деле прикасается к нему языком в самом запретном и тайном местечке. И это были не просто мимолетные игривые прикосновения, Кантен вылизывал его, как огромный урчащий зверь породы кошачьих, старательно и глубоко. Франсуа невольно с силой потянулся всем телом от порочно-сладкого удовольствия, постанывая сквозь зубы, осторожно поводя бедрами из стороны в сторону и чувствуя, как с силой сжимаются лежащие на них ладони Кантена. «Он не причинит тебе боли, - отголосок промелькнувшей мысли. - Сейчас - не причинит. Может, потом... И не твоему телу, но твоей душе, так что береги ее, Франсуа...» Шарль перебрался в изголовье, встал на широко расставленных коленях, закинув руки на спинку кровати и предлагая себя Франсуа, как редкое лакомство, всей своей позой обещая быть кротким и с благодарностью принять от него любую ласку, предоставив неистовствовать и бушевать Кантену, который в эту самую минуту проторял себе путь внутрь нежной плоти Франсуа. Язык сменили пальцы, аккуратно растягивающие нежное жерло. Кантен держался из последних сил, трудился над легким телом долго и обстоятельно, но все же Франсуа вскрикнул, когда увесистое орудие толкнулось к нему внутрь. - Потерпи, маленький, - хрипло и напряженно прошептал Кантен, - чуточку еще потерпи, а потом будет хорошо... Он неотвратимо двигался вперед, чувствуя налитой головкой гладкие, нестерпимо горячие мускулы, обжимавшие его так сильно и сладко, что боль сливалась с удовольствием в один звенящий клубок, разрывающий грудь стонами экстаза. Он старался двигаться плавно, но иногда у него не получалось и он рывком проталкивал себя вперед, мощно сжимая дрожавшие бедра Франсуа... а потом долгое движение назад - и снова атака... Моран извивался на его клинке, мычал, ублажая ротиком Шарля - тот гладил его волосы и плечи, закатывал глаза, откидываясь на резную спинку кровати. Кантен чувствовал, что мальчик ласкает д’Арнье в том ритме, который он задал этому нежному и распутному телу. Хищники договорились, поделив добычу меж собой, и теперь Франсуа раздирали на части долгие, тягучие судороги, волнами прибегавшие по телу. Он не мог кричать, как ему хотелось - только издавать неразборчивое звуки ртом, занятым внушительным достоинством Шарля. Чувствуя, как сзади в него погружается Кантен: осторожно и вместе с тем неумолимо, вперед-назад, цепко и твердо впившись пальцами в бедра Франсуа, то слегка притягивая навстречу себе, то отталкивая. Горячая и гладкая плоть скользила по небу, порой утыкаясь почти в горло, Франсуа непроизвольно начинал давиться, дергаясь и чувствуя, как рот заполняется горьковатой слюной. Казалось, Ла Карвалю особо нравятся эти мгновения: когда беспомощно насаженный на его жезл страсти юнец стискивал его внутри себя - и, выждав время, он вновь легонько подталкивал Франсуа вперед. Франсуа ощущал его там, внутри себя, невольно усмехаясь сквозь выступившие на ресницах слезы. Многоопытный отец Роже верно угадал и понял его натуру: юнцу нравилось испытывать боль и неловкость противоестественного соития, нравилось оказываться чьей-то игрушкой и добычей, и раздвигать для кого-то ноги, ощущая в себе ладное, крепкое и горячее достоинство другого мужчины, с силой вталкивающееся в узкую, сжимающуюся дырочку. Нравилось принимать кого-то в себя - вот так, как сейчас, выгнувшись золотым мостиком между двумя любовниками, делившими его тело. Они не совратили его и не растлили, о нет. Странная, двусмысленная жизнь последних месяцев все больше и больше пробуждала в Франсуа Моране то, что всегда обитало в глубине его души - склонность к неуемному распутству, к поиску новых, все более острых ощущений. Франсуа нравилось то, что с ним делали, а лучшим подтверждением тому были мучительно-долгие судороги, что сотрясали его, когда прокурор касался своим членом маленькой таинственной точки внутри извивающегося тела, сладостные всхлипы и вовсю торчавшее достоинство... Не сбавляя темпа, Ла Карваль протянул руку меж разведенных ног и сжал в кулаке игрушку Морана. Ласкаемый изнутри и снаружи, захлебнувшись волной накатившей на него страсти, Франсуа все-таки захныкал, отчаянно дергая взад-вперед головой - и для надежности вцепившись пальцами в бедра Шарля, оставив на светлой коже размытые алые полосы от ногтей. Кантен сводил его с ума - прокурору показалось мало того, что он находится внутри своей добычи, он стиснул ладонью стоявший придорожным столбиком член Франсуа. Вынудив актера двигаться не только вперед-назад, но и ерзать вверх-вниз в яростных попытках достичь собственного удовлетворения - хотя бы таким образом. Ла Карваль с силой сжимал пальцы на податливо-упругой плоти, ни на мгновение не прекращая двигаться внутри Франсуа, то ли добиваясь того, чтобы мальчишка признал свое поражение и запросил пощады, то ли пытаясь узнать, на сколько у него еще достанет сил выдерживать экстатическую гонку за убегающей луной. Когда Франсуа принялся драть ногтями бедра Шарля, д'Арнье соизволил оторваться от кроватной спинки, успокаивающе поглаживая плечи и спину Франсуа - потерпи еще немножко, наслаждайся, пока можешь, сейчас все закончится... Его скрутило сладостной судорогой так быстро и неожиданно, что он не успел вытащить член из ротика маленького месье, изливаясь прямо в горло Франсуа и инстинктивно притягивая его ближе, чтобы продлить удовольствие. Мысленно Франсуа попытался смириться с мыслью о том, что Шарль наверняка не успеет убрать свое сокровище - но Боже мой, как же много оказалось этого вязко-теплого добра, мгновенно заполнившего рот и потекшего из уголков губ. Франсуа ошалело зажмурился, дергаясь в руках Ла Карваля и умоляя невесть кого только об одном: пожалуйста, не дайте сблевать прямо здесь и сейчас, я этого не вынесу... Кантен, чуть отклонившись вбок, во все глаза смотрел, как мальчик, судорожно скуля, глотает семя Шарля, а тот выгибается дугой, не сдерживая криков, теребит каштановые локоны, насаживая на извергающийся ствол распухшие губы Морана... Густая, вязкая жидкость пузырилась, капая на подбородок Франсуа и ноги Шарля, оставляя матово блестящие следы на щеках. Юноше, похоже, стало плохо, он рванулся назад, еще глубже насаживаясь на кол прокурора - и Кантен, не вынесший страстного напряжения, мощно прижал его грудь к подушкам и забился в долгом, выматывающем, опустошительном экстазе. Наглотавшись семени, мягко-удушливым комком вставшим поперек горла, не позволяя ни вдохнуть толком, ни выдохнуть, ни хотя бы откашляться, Франсуа беспомощно распластался под Ла Карвалем, сильными, но рваными толчками вбивавшим его в проседавшую под их весом перину. Франсуа не смог бы сейчас сказать, плохо ему или хорошо - он просто падал в бездну, наполненную серым туманом, падал, не имея возможности зацепиться за что-то или закричать, лишившись малейшей опоры и ожидая только одного, возможности достигнуть дна и разбиться вдребезги. Кантен хрипел над ухом - жарко, жадно, сполна наслаждаясь полученным удовольствием и чужой покорностью, разрывая его изнутри собой, делая частью себя, клеймя - отныне и навсегда. Франсуа обрел голос и заверещал, ощутив, как под ним расплывается влажное пятно. Как Ла Карваль выплескивается в него, рыча от удовольствия - раз за разом, толчок за толчком, вбиваясь так, словно пытаясь достать до судорожно трепещущего сердца. Это длилось долго, непредставимо долго, пока после очередного рывка прокурор грузно не обмяк на нем. Франсуа с трудом повернул голову, хватая воздух, задыхаясь, постанывая и кашляя, чувствуя, как изо рта вытекает отвратительно-теплая струйка и на лице засыхают брызги семени. Смерть начала казаться не такой уж и плохой идей. «Так ведь и сердце может не выдержать», - мелькнуло в голове у Роже де Лансальяка, когда три великолепных мужских тела на разворошенной постели забились в экстазе, превращаясь из совершенной по своему изяществу скульптуры в россыпь обломков. Он ткнулся пылающим лбом в каменный перестенок, дающий возможность монсеньору архиепископу спокойно передвигаться по своему дворцу незаметно для прочих его обитателей, пытаясь перевести дыхание. Какого дьявола, только что он чувствовал себя помолодевшим на тридцать лет, когда у него стояло колом вот так же, как у этих великолепных жеребцов, и он не хуже, а то и с большей изобретательностью мог бы валять ангелка по постели - до слез, до тихого воя, до кровавых капель из разодранного задика. Лансальяк поклялся себе, что в следующий раз он будет рядом с ними - так, чтобы можно было дотронуться до лоснящейся смуглой спины Ла Карваля, пощекотать трогательно и беззащитно торчащий член малыша, а Шарля самого поставить на колени и дать ему в рот... черт, черт, черт, в кои веки у него стоит, а мальчики слишком заняты друг другом! Кантен, задыхаясь и смахивая с лица влажные капли пота, упал рядом с Франсуа, уткнувшись в колени Шарля. - Прости, - тихо прошептал он через мгновение, притягивая юношу к себе и целуя его бессильно свесившуюся кисть, - я обожаю тебя... Ответом стал мучительный кашель - Франсуа, спазматически дернувшись, перекатился на край постели, свесив голову и попытавшись избавиться от всего, что осталось у него во рту и застряло в горле. Беспомощно взмахивая рукой и хрипя: - Пить... Шарль, черти бы тебя драли, никогда не делай так больше... Ну дайте же попить, чтоб вас! Слышал актер признание Ла Карваля или нет, или нарочно не обратил внимания - осталось загадкой. Шарль вздохнул - ну что, что такого ужасного в том, чтобы проглотить чужое семя? Счастье еще, что Франсуа не вывернуло наизнанку, но в тот момент выше сил Шарля было снять его мордочку со своего кола, несмотря на все уважение к тонкой натуре любовника. - Прости, - отозвался он голосом, в котором не было и намека на раскаяние, - я увлекся, больше не буду. Выбравшись из постели, он поднес Франсуа стакан воды, встав на колени у постели: - Держи, пей... Еще? - Принести вина, ты, конечно же, не догадался... любовь моя полоумная, - Франсуа так и остался лежать на животе, выхватив стакан и выхлебав его в три глотка - и пролив часть на себя, на постель и на ковер. Перевел дух, срыгнул и потребовал: - Еще... Я очень страшно выгляжу, правда? - он выплеснул остатки воды себе на ладонь, безуспешно пытаясь стереть со щек, губ и подбородка засохшие потеки семени. - Ты выглядишь так, что хочется опять раскрыть тебе рот и начать все сначала, - усмехнулся Шарль, углом влажной простыни аккуратно оттирая забрызганное спермой лицо Франсуа. Кантен довольной сытой пантерой вытянулся на постели, краем уха прислушиваясь к шушукающимся Шарлю и Франсуа. Кажется, юнец не переносил вкуса мужского семени. Что ж, учтем на будущее. И тут будто бы что-то кольнуло сердце - Ла Карваль обежал комнату темными глазами, задумчиво тронул золотой поясок. Нет, звериные инстинкты его никогда еще не подводили. - Шарль, - негромко произнес он, - за нами наблюдают. - Наблюдают? - д'Арнье оглянулся вокруг. Украдкой подмигнул Франсуа, предлагая сохранить в секрете маленькую шалость преосвященного. - Уверен, вам кажется, Ла Карваль. - А я вот слышал, якобы слишком усердные занятия любовью могут оказывать на людей странное воздействие, - уловив намек, Франсуа с показным удивление оглядел пустую комнату. - В ушах звенит, перед глазами плывет, - подхватил Шарль, - сердце колотится, ноги подгибаются - все симптомы любовного истощения налицо. «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…» - А ты мне вина жалеешь, - немедля укорил Франсуа. Осторожно выпрямил ноги, сдавленно охнув. - Не говоря уж о яблоках. Но вообще-то я предпочитаю персики. И не люблю, когда меня называют «маленьким», - последнее было добавлено специально для Ла Карваля, но резкость высказывания была смягчена улыбкой. - Также лучше не использовать обращения «ангел мой», «мой золотой», «сокровище», «радость моя», «сладкий», - со знанием дела уточнил Шарль. - Франсуа, ну где я тебе раздобуду персиков в два часа ночи? - В кладовой на кухне, - недоуменно отозвался Франсуа, протягивая руку и пытаясь пятерней расчесать спутавшиеся пряди Шарля. - Где же еще? Я ж тебя не грабить оранжерею монсеньора посылаю... Ладно, обойдусь на сей раз, - смилостивился он. - Но только на этот. Кстати, обращение «мой золотой» я вполне могу пережить. Шарль поймал его руку и чмокнул ладошку: - Хорошо, мой золотой, в следующий раз я перетащу к изголовью все содержимое буфета, чтобы все было под рукой, когда в тебе проснется зверский аппетит, усугубленный невыносимой жаждой. - Да уж пожалуйста, постарайся заранее позаботиться обо мне, - Франсуа перекатился по постели. Едва заметно вздрогнув, когда Ла Карваль с довольным вздохом использовал его вместо подушки, опустив голову на грудь и засыпав Франсуа черными лоснящимися прядями. - Кантееен, тебе больше не мерещатся невидимые соглядатаи? Ла Карваль пробормотал нечто невразумительное, из чего можно было заключить, будто его подозрения не вполне успокоены. Тогда Шарль бережно высвободился из рук Франсуа, демонстративно запер дверь на ключ и вернулся в постель, где, немного потолкавшись и поехидничав, кое-как уместился вместе с Кантеном и Франсуа. Вскоре все трое спали, как убитые.