Король в кандалах

      Ичиджо переводил хмурый взгляд с карт в своих руках на противников по игре. Слева сидел расслабленный Канаме, прижав единственную оставшуюся карту к щеке. Его скучающий вид красноречиво намекал, что чистокровный весьма равнодушно относился к тому занятию, в которое его завербовал Масао, и более грамотно бы распорядился своим временем. Сидевшая напротив Ичиджо Хио Майя, хитрым взглядом окидывая игроков, кокетливо прикрывала тремя картами нижнюю часть лица. Красные узоры на белоснежной рубашке карт сливались в яркое кружево веера. Сидевший справа Хио Рен задумчиво разглядывал две карты — одну в левой, другую в правой руке, и, скрипя зубами, решался, какую отдать.       — Ну, давайте уже! — не выдержал Ичиджо, тоскливо окидывая свой веер из пяти карт — больше чем у кого-либо за столом. — Киньте кто-нибудь треклятую пиковую девятку. У меня же одни пики остались!       — Ты слишком нервничаешь, Ичиджо, — не отрываясь от своих ладоней, ровно произнёс Рен.       — А как мне себя вести, когда у меня больше других осталось карт?! — разозлился Масао — в игры он проигрывать не любил ещё со времён мореплавания. — У тебя две карты, у Канаме вообще одна, а твоя жена смотрит на нас всех так высокомерно, будто у неё под одеждой эта самая девятка и спрятана.       — Я не хочу обсуждать с тобой, что под одеждой у моей жены, — раздражённо парировал Хио и аккуратно положил рядом с червовой дамой короля.       — О, нет! — содрогнулся от отчаяния Масао и ещё раз окинул взглядом свои карты в надежде, что там что-то поменяется, но ходить по-прежнему было нечем. — Канаме, твой ход.       — Тебе нужна пиковая девятка? — издевательски мягким голосом спросил Канаме и бросил злополучную карту посреди стола. — Не благодари.       — Канаме! — возмущённо крикнул Ичиджо, и все игроки почти синхронно бросили оставшиеся карты на стол нервным движением рук. — Кем надо быть, чтобы держать пиковую девятку до конца игры?       — Надо быть мной, — устало ответил Канаме, мрачно глядя на Масао. Тот вздохнул и принялся собирать карты со стола.       — Вот мерзавец… Давайте ещё один круг, я хочу отыграться.       — Я пас, — тут же ретировался Хио, отодвигаясь на стуле от стола. Канаме покачал головой, давая понять, что и ему уже не интересно. Ичиджо многозначительно посмотрел на Майю.       — В «девятку» не играют вдвоём.       — Можно пасьянс, — предложила она, на что Ичиджо охотно согласился и принялся перетасовывать колоду. Заметив, как Рен встаёт со своего места, намереваясь покинуть весёлую компанию, Канаме тоже поднялся и остановил его.       — Хио, могу я отнять у тебя пять минут?       Рен удивлённо поморгал, однако кивнул, и они вышли на балкон. Лёгкий, но острый зимний ветер тут же принялся играть с их волосами, а Хио поёжился от холода и обхватил себя руками, отмечая в мыслях, что освежиться на морозном ветерке несколько минут всё же не помешает после просиживания в жарко натопленных комнатах поместья.       — Что-то хотел спросить? — лениво протянул Рен. Он слабо представлял, что Канаме хотел узнать именно у него, потому что все вопросы от нелюдимого древнего вампира, как правило, поступали сразу же к Саюри. Хио с любопытством посмотрел на собеседника, опираясь поясницей о перила балкона. Канаме последовал его примеру, встав рядом, и глубоко вздохнул, будто собирался с мыслями.       — Да. Признаться, даже не знаю, как правильно спросить об этом.       — Спроси как есть, — сказал Рен и поднял вверх воротник своей бледно-голубой рубахи, прячась от внезапно налетевшего резкого порыва холода. Канаме повернулся к Хио и вопросительно изогнул бровь. Тот пожал плечами. — Ты, конечно, прожил в разы больше меня, но сомневаюсь, что осталось что-либо, чем меня можно удивить. Всё-таки я и не сто лет назад родился. Поэтому говори прямо, не стесняйся.       Хио самого позабавила мысль о стеснительном Канаме, и он едва заметно усмехнулся, стараясь скрыть свои эмоции от собеседника. Безусловно, Канаме не смущался, но не знал, как подойти к вопросу и с чего начать.       — Скажи мне, — задумчиво обратился к нему Канаме, устремив взгляд вперёд, где за стеклянными дверями, закрывавшими вход на балкон, были видны Ичиджо и Майя, которые обменивались подозрительными взглядами и старательно прятали карты от взаимных взглядов, а чуть поодаль — Ханадаги-старший, заинтересованно слушавший Айдо, который увлечённо о чём-то вещал главе Ковена. — Ты живёшь в обществе вампиров гораздо дольше, чем я, поэтому ты и знать должен лучше. Есть ли какие-либо ограничения при употреблении крови себе подобного?       — Себе подобного… — недоумевающим тоном повторил Рен, потирая затылок. — Слуг, что ли? Никаких ограничений.       — Нет, я имею в виду себе подобного по статусу рождения, — добавил Канаме, но заметив непонимающее выражение лица Хио, вздохнул и перефразировал: — Может ли один бессмертный беспрепятственно пить кровь у другого бессмертного?       — А! О-о… — замешкался Рен и почесал висок, размышляя. — Вообще это допустимо, но только при наличии определённых уз между бессмертными.       — Поясни.       — Понимаешь… — Хио думал, пытаясь подобрать правильные слова, и сам этому усмехнулся: теперь он понимал смятение Канаме минуту назад. — Так или иначе, но мы произошли от людей, поэтому нормы морали и нравственности перешли и в наше общество. Нет ничего по-настоящему предосудительного или неприличного в том, чтобы пить кровь другого бессмертного, но в то же время должно же быть что-то, что будет сдерживать вампиров от того, чтобы пить у каждого встречного хотя бы среди своих, верно? Поэтому с давних пор повелось, что бессмертные могут пить кровь друг у друга только в двух случаях: либо они возлюбленные или супруги, либо они состоят в близкой родственной связи. Например, детям позволительно пить кровь родителей и наоборот. А всё остальное воспринимается не всегда положительно.       — Но ты же помнишь, что Саюри давала мне свою кровь тогда, в моей деревне? — спросил Канаме, переваривая слова Рена. Тот кивнул.       — Да, но ты был в жутком состоянии. И это мягко говоря. Человеческой кровью ты бы не отделался, да и где бы мы её взяли прямо в тот момент?       Канаме опустил взгляд вниз, бездумно разглядывая носки своих чёрных ботинок. Значит, Саюри боялась, что её обвинят в неподобающем поведении, будто она раздаривает свою кровь, кому попало? Совсем на неё не похоже, Саюри не пристало размениваться по мелочам. К тому же с ним она делилась кровью лишь в двух случаях: когда он обессилел и когда он выиграл у неё в шахматы, а её кровь была желанием победителя партии. Ни разу не было такого, чтобы он попросил её крови просто так. Тогда чего же она боялась?       — А ещё бытует мнение, что если у бессмертного пробуждается желание пить кровь другого вампира, это значит, что у него есть чувства к нему, — усмехнулся Хио, но его взгляд мгновенно потеплел, когда остановился на образе светловолосой чистокровной за стеклянными дверями. — И сказать честно… Это правда. Я сам испытываю подобное постоянно. С Майей.       Это уже действительно удивило Канаме. Слова Рена заставили его прокрутить в голове воспоминания обо всех чувствах, которые он испытывал, когда Саюри была рядом, и когда пробуждалось желание пить её кровь. Судорожно, нервно он выискивал среди них что-нибудь похожее на любовь. Но с ещё большим ужасом осознал, что не знает, как следует чувствовать любовь. Что если это уничтожающее чувство уже проникло в него, а он и не понимал? Что ему теперь следовало делать: пытаться избавиться или дать ему расти дальше?       Канаме обхватил голову руками, словно боясь, что хаос, в который превратились его мысли, вырвется наружу и уничтожит всё вокруг, как ураган. Столько лет он оберегал себя от любви — самого страшного из прекрасных чувств, чтобы никогда не испытать боль потери, которое испытал некогда с теми, кого уже не помнил. И сейчас выясняется, что все его старания были зря. Мысль о том, что бессмертную возлюбленную потерять невозможно, сидела ещё глубоко и была слаба, чтобы перекричать его стон отчаяния о том, как ему не хотелось этих страданий.       — Канаме, всё в порядке? — озадаченно спросил Рен, не совсем понимая, что надо делать в ситуации, когда чистокровный, в пять раз старше тебя, стоит рядом, схватившись за голову, и с пустым взглядом смотрит вперёд, но ничего не видит. Однако Канаме, будто очнувшись, покачал головой.       — Всё нормально, Хио. Спасибо, что помог.       Зима в том году, хоть и наступила чуть позже обычного, но была крепкой. Снег, так долго не напоминавший о себе, освободившись из небесного заточения, валил пышными воздушными хлопьями днями и ночами несколько недель, лишь изредка останавливаясь, словно для того чтобы передохнуть, а после начинал укрывать стылую землю усерднее. К началу второго месяца зимы сугробы были уже по колено, и те из кровопийц, у кого в душе заиграло человеческое детство, принялись лепить из ослепительного снега чудовищ и демонов. Ханадаги Рюо, устало потирая виски, с негодованием смотрел на то, как чопорный двор огромного поместья стремительно превращался не то в площадку для детских игр, не то в цирковую арену. Вампиры соревновались между собой, чья снежная фигура красивей, но учитывая сверхспособности каждого, которые они не стеснялись применять при постройке льдистых статуй, то выбрать самую лучшую и впрямь становилось неосуществимо.       Канаме же в это время принялся работать ещё усерднее над материалом, который был способен уничтожить бессмертных. Ичиджо оставил его в покое на время зимы, аргументируя это тем, что «просто жизненно необходимо обскакать Шото, который переманил на свою сторону самых прелестных жительниц Ковена, построив снежный дворец, негодяй». Канаме покой был только кстати, потому что с прошлого раза, когда он побывал в Микото с Саюри, его голову не посетила ни одна более-менее удачная мысль, которая развивала бы предыдущую; все остальные были мимо, что бы он ни пробовал, поэтому ему требовалось спокойствие. Он засел за книги, благо, библиотека в Ковене была на зависть огромна, да и в его собственной коллекции было отражено немало любопытных наблюдений. Мысленно он похвалил Ханадаги-старшего за превосходное собрание сочинений, которые пылились на полках в библиотеке поместья, потому что среди них было много трудов человеческих чародеев и колдуний. Вполне вероятно, кто-то из них сталкивался с бессмертными и уже предпринимал попытки лишить их жизни, поэтому на пожелтевших шуршащих страницах могли оказаться нужные мысли.       Чистокровный тщательно вычитывал текст каждой книги, что оказывалась у него в руках. Поняв месяц назад, что только прерывание магической цепи внутри бессмертного возможно остановить биологические процессы, он принялся изучать магические свойства растений, решив начать именно с них, и лишь потом, в случае неудачи, прибегнуть к рассмотрению свойств крови животных и людей. Помимо представителей живой природы оставались ещё камни и металлы, но Канаме сильно сомневался, что в неживом, по сути, материале можно найти нечто, что сможет уничтожить неубиваемое.       Единственным препятствием к спокойному изучению книг была Саюри. Всякий раз, когда она заставала его одного в своей каморке, которую Ичиджо называл громким словом «лаборатория», в библиотеке или на балконе, когда прекращался снегопад и перед дверьми гулял свежий зимний ветер, она недовольно щурилась, возмущаясь, что тот снова коротает время в одиночестве и занимается не тем, чем нужно. На его возражения, что его работа важна, она мотала головой и говорила, что ему пора начинать любить жизнь во всех её красках, а не посвящать всего себя только одному делу, пусть и благородному. Она напоминала ему, что люди, прожив пятьдесят и более лет в кругу семьи, сокрушались в конце жизни, что им нечего вспомнить и нет таких воспоминаний, которые заставили бы их улыбнуться. А что уж говорить о бессмертном, которому не просто нечего рассказать о своей затворнической жизни, он ещё и большую часть этой жизни не помнил. Когда Саюри вытаскивала Канаме из уютной, но тесной обстановки, он с опаской смотрел на неё: её глаза, улыбку, руки, волосы — всё то, что могло вызвать неосознанный восторг. Как бы он себя ни уговаривал, он не мог скрыть, что ему нравилось смотреть в её широко распахнутые и смеющиеся ореховые глаза, хотелось дотронуться до гладких, как вишня, губ и светло-каштановых, как разбавленный молоком чай, волос. Когда до него доходил общий смысл слов, которыми он сравнивал Саюри, он пугался того, что так выражался его голод. Вот только ему вовсе не чая с молоком хотелось.       Он вспоминал, что последний раз пил кровь бессмертного — её кровь — пару месяцев назад, и, возможно, так его истощённый организм давал сигнал, что необходимо восполнить сверхъестественный голод. Канаме успокаивал себя тем, что Саюри находилась рядом с ним чаще всего, поэтому он желал испить именно её крови. Но только когда настала весна, и Саюри стала пропадать в саду, а в «лабораторию» вернулся Ичиджо, как кот после мартовских гуляний, Канаме осознал, что ни Масао, ни иногда наведывавшегося к ним Айдо, укусить не хотелось. Более того, эта мысль была противна. В течение зимы Ханадаги порой угощал Канаме кровью своих слуг, заботливо сточенной в кубок, но она лишь притупляла жажду, отодвигая в тёмные уголки сознания мысль о том, чтобы пойти в какую-нибудь деревню и выпить первого попавшегося на глаза человека до дна.       Когда пошёл второй месяц весны, на деревьях начали боязливо появляться листья, а сад перед поместьем из серой промёрзлой земли постепенно превращался в зелёный ковёр, на котором несмело вырисовывались цветы. Стоя на балконе в рассветный час, когда беспощадное к вампирам Солнце уже опустило на землю горячие лучи, Канаме, с непонятным ему чувством лёгкости и спокойствия на душе, смотрел, как Саюри копошилась в земле. Её стараниями этот унылый участок земли окрасился яркими красками, и в скором времени станет ещё краше, когда воздух потеплеет. Канаме посмотрел в сторону, где чуть поодаль виднелся длинный ряд розовых кустов — в этом году, как и в последующие девять, на них будут красоваться только ярко-зелёные листья. Символ надежды распустится вновь только через десять лет.       — Тебе не больно? — вкрадчиво спросил Канаме, когда, приземлившись рядом с Саюри стаей летучих мышей, принял человеческую форму. В его бархатном голосе слышалось беспокойство, так что чистокровная сразу заволновалась. Подняв голову, она успокаивающе улыбнулась.       — Я отлично защищена от Солнца, — весело сказала девушка и показала на капюшон, надвинутый на лоб, укрытый ещё и чёлкой, и вязаные перчатки, уже изрядно испачканные в земле. — А вот тебе не мешало бы что-нибудь накинуть, — добавила она, кивая на его чёрные брюки и рубашку.       — Потерплю.       Саюри едва заметно улыбнулась и вернулась к своему занятию, массирующими движениями придавливая землю вокруг только что посаженного ростка.       — Почему цветы?       Она удивлённо посмотрела на Канаме. Он с интересом оглядывал ряды — где-то лунок, а где-то уже ростков, что свивались вместе в пока что непонятные узоры. Когда цветы распустятся, станет ясно, какую картину хотела показать Саюри.       — Я занимаюсь этим ещё с тех пор, когда была человеком, — кротко ответила она, заботливо поглаживая кончиком пальца хрупкий ярко-зелёный листочек на вершине маленького ростка. — К тому же они помогают мне успокоиться и собраться с нужными мыслями. Прямо как тебе — книга.       — Наверное, поэтому ты пахнешь цветами, — безмятежно заметил Канаме и сел на землю, совершенно не заботясь о том, что штаны испачкаются — всё равно они были не новые. Саюри запнулась и с любопытством снова глянула на него. Он сощурился, изучая её лицо. — Тебе об этом говорили, не так ли?       — Думаю, не из-за этого… — задумчиво проговорила она, отводя взгляд.       — А из-за чего же?       — Ты же пахнешь розами, хотя не имеешь ничего общего с цветами.       — Ты не шутишь?       Канаме недоверчиво посмотрел на собеседницу, проверяя, не издевается ли она снова. Он положил правую ладонь на затылок и поднял взгляд вверх, словно пытаясь уловить собственную ауру, но ничего не выходило — подобное было практически невозможно.       — А разве тебе об этом не говорили? — перенимая его тон, переспросила Саюри и хитро усмехнулась. Он опустил руку, внимательно рассматривая линии на коже ладони, словно там мог быть написан ответ, и поднял на чистокровную взгляд.       — Только розами? Не как ты — другими цветами тоже?       Ни секунды не колеблясь, она наклонилась вперёд и опустила голову ему на плечо, втягивая его запах, медленно, будто пробуя на вкус. Канаме вздрогнул и застыл. Она была до того близко, что невозможно было оставаться спокойным, но в ту же секунду он понял, что не может отодвинуться от неё. Ему было приятно чувствовать, как она водила носом по его обнажённой шее, вбирая аромат его кожи и слушая участившееся биение сердца. Кровь быстрее перемещалась по его телу, и Канаме стало жарко. Ему было всё равно, что он будет думать потом, как анализировать эти чувства и ощущения, главное — сейчас.       Саюри вдруг остановилась и подняла голову. Канаме, очнувшись, повернулся к ней, и сначала ему показалось, что её глаза сияют красным пламенем, но через мгновение они приняли свой обыкновенный цвет. Лицо девушки было всего в паре сантиметров от его, и Канаме замер в ожидании того, что она собирается сделать. Но вопреки его внутренним, неосознанным ожиданиям, уголки её губ слегка приподнялись, и Саюри загадочно полушёпотом произнесла:       — Твоя защита трещит по швам.       — Что?.. — Канаме широко распахнул глаза в изумлении, пытаясь уловить странный смысл её слов. Но прежде чем его голову посетила хотя бы вялая догадка, Саюри повела себя ещё странней. Она сбросила с рук грязные перчатки, а затем порывисто обняла чистокровного, прижав его голову к своей груди, и успокаивающими движениями погладила по растрёпанным чёрным волосам.       — Ты хороший мальчик, Канаме. Ты не причиняешь никому зла. Кроме себя самого. — На этих словах Саюри Канаме вздрогнул: никто его не понимал и не читал его душу, как книгу, так легко. Только она. — Не надо отгораживаться от мира, который существует, чтобы им наслаждаться, всеми его красками.       Канаме хотел что-то сказать или возразить, но мысли не желали складываться в слова, а в ушах стоял переливчатый звон — мелодия двигающейся по её тонким венам горячей крови.       — Я не… — наконец вырвалось у него, но Саюри резко подняла его голову и ткнула пальцем в кончик его носа.       — Прекрати возмущаться и отрицать всё на свете. Ты думаешь, что вечности достаточно, чтобы вволю пожить? Но если жить как ты, то это хуже людского короткого века.       В её словах было рациональное зерно, но Канаме был не готов вести другой образ жизни. Или же он просто себя уговаривал, что не готов, чтобы не обрекать свою жизнь на новые страдания? Но откуда ему было знать, что его ждут только страдания? Момент жить ради чего-то, а не из-за чего-то, настал, пожалуй, уже давно, и даже причина появилась — с нахмуренными бровями и пляшущими чёртиками в весёлом взгляде, но он боялся им воспользоваться.       — Саюри-сама!       Кто-то из слуг — кажется, Рена или Майи — выбежал на балкон, потрёпанный и раскрасневшийся, помахал им рукой и прокричал:       — Саюри-сама, у Вашей Мегуми-чан тут проблемы.       Не задавая лишних вопросов, чистокровная быстро поднялась и прошла внутрь поместья. Канаме, всё ещё пребывая в странном состоянии духа и тела, остался сидеть на прохладной земле в одиночестве, потирая обожжённую Солнцем щёку.       Его задумчивость никуда не делась и через пару часов, когда он, пребывая в своей каморке для исследований, сидел за столом, пытаясь собраться с мыслями и сообразить, чем вообще хотел заняться перед сном. Солнце уже поднялось высоко над горизонтом, поэтому рядом сидящий Ичиджо широко зевал и жаловался, как мальчишка, о том, как хотел спать.       — Ичиджо, скажи, разве я хороший?       Вопрос застал Масао врасплох, и на мгновение показалось, что он даже взбодрился. Почесав затылок, вампир изрёк:       — Ну, не такой замечательный, как я, конечно же, но ты мне нравишься.       Канаме хмыкнул и повернулся к окну, где за тёмными и тяжёлыми занавесками пряталось тусклое пятно Солнца. Если жажда крови была чем-то сверхъестественным, что можно было списать на множество побочных факторов, то обычные, человеческие чувства обмануть было сложно. Они имели место быть, они существовали и ощущались, почти как воздух или тепло. Их не видно, но ты уже точно знаешь, что они есть. И уже неважно, как именно называются эти чувства. Потому что важна только женщина, их пробуждающая.