Король в кандалах

I don't need much to show you, Only enough to control you. Bury your head inside this And gather the darkness that binds it. I think I'll die if you deny me, Swallowed alive in eternity. Give me a way to be the agony That knew you all along. (c)

      Зоркое, всевидящее око Солнца налилось кровавыми оттенками и потемнело. Саюри вышла из особняка в сад, когда пышные облака превратились в скомканный сатин бледно-фиолетового цвета, а грозный и яркий глаз небесного светила медленно закрывался, опускаясь за горизонт и распространяя тьму, не страшную вампирскому взору. Чистокровная потянулась всем телом вверх, расслабляя мышцы, и скинула с плеч и головы покрывающий их плащ с капюшоном. В вечернее время можно работать в саду и без защиты от палящего Солнца. Внимательно осмотрев клумбы с белоснежными лилиями, она заметила, что один стебель был сломан. Нахмурившись, чистокровная принюхалась: пару часов назад здесь пробежал мелкий зверёк и, испугавшись, видимо, одного из кровопийц, внезапно выглянувшего в окно, убежал со всей прыти, не постеснявшись сломать цветок. Саюри коснулась пальцем правого клыка, и на коже выступила яркая капля густой жидкости. Девушка капнула кровью на место слома цветка и обхватила его ладонью. В глазах чистокровной отразилось сиреневое свечение, и когда она отпустила стебель, он был снова цел.       — Теперь намного лучше, — улыбнулась она и принялась заниматься другими цветами. За работой она не заметила, как уже совсем стемнело, и по фасаду поместья загорелись факелы, кем-то заботливо зажжённые щелчком пальцев. Но в какой-то момент от цветов её отвлекло появление ауры живого существа прямо за ней. Саюри обернулась и увидела робко улыбавшегося Риричио. Ещё больше мальчишества его образу добавляли сцеплённые за спиной руки, как у нашкодившего подростка.       — Следишь за мной, Рири? Получается очень плохо, потому что я тебя вижу, — попыталась пошутить она. Ширабуки усмехнулся и сделал вперёд уже более смелый шаг, но всё-таки застыл в метре от чистокровной. Она тщательно изучила его лицо, пытаясь понять, чего ему нужно. — Если продолжишь молчать, я сама узнаю, зачем ты пришёл.       — Нет, не надо, — поторопился он отказаться от сеанса телепатии. Люди переносили чтение своих мыслей незаметно для общего физического состояния, но когда один чистокровный копается в голове у другого, это не самая приятная вещь на свете. И это не то же самое, что безмолвное общение с помощью мыслей. — Я хотел у тебя попросить прощения за вчерашнее — это действительно было не самое взрослое поведение. Мне не надо было влезать в вашу ссору с Канаме, тем более, ты сама смогла дать ему отпор. Моё рыцарство было ни к чему.       В голове у Саюри ярким пламенем горела мысль о том, что Ширабуки пытается к ней подлизаться. Но будучи вежливой женщиной, она не стала её озвучивать и вслух сказала иное:       — Я рада, что ты осознаёшь свою неправоту, — с улыбкой ответила она. Как бы то ни было и как бы Риричио себя ни вёл, но недомолвки были лишними. Всегда лучше оставаться если не в хороших, то в нейтральных отношениях. Однако проблема Ширабуки была в том, что и этого было мало.       — Надеюсь, Канаме тоже принёс свои извинения? — осторожно, намеренно бесцветным голосом спросил Риричио. Саюри отвернулась к клумбе, делая вид, что занимается цветами. На самом деле ей хотелось скрыть некстати вспыхнувший румянец — она вспомнила о розе, принесённой летучей мышью Канаме.       — Да, ещё вчера ночью, — кратко ответила она, не поворачиваясь. Риричио сжал кулаки, решаясь спросить то, что волновало более остального.       — Это правда, что ты ранее добровольно давала ему свою кровь?       Саюри застыла. Несмотря на то, что Ширабуки пытался говорить непосредственно и равнодушно, слова его прозвучали с обвинительной ноткой в голосе.       — Кто тебе расска… — она осеклась на полуслове, сразу поняв, откуда Риричио всё знает. Кто же ещё рассказал, как не Канаме собственной персоной. «Надо же, каков болтун», — злостно подумала Саюри и с силой сжала ни в чём не повинный сорняк. — Ясно. Знаешь, Рири, это только между мной и Канаме. Тебя не касается.       Снова. Так же, как и вчера. Она делает больно. Потому что если потакать капризам и пытаться быть чересчур добросердечной ко всем, кто разыгрывает мученика, можно заработать неизлечимую головную боль. В переносном смысле, но голова, как и сердце, будет разрываться от проблем почти по-настоящему.       — Саюри, — хрипло и беспомощно позвал Рири. — Я люблю тебя.       — Мне жаль, — она собрала всю свою волю в кулак, чтобы сказать это. Лучше быть жестокой, но честной до конца. Чистокровная повернулась к нему и заглянула в его растерянные и влажные глаза. — Я не могу отплатить тем же.       Перемена в его лице была ужасающей. Из милого, извиняющегося почти мальчишки он моментально превратился в озлобленного демона с ярко мерцающими в лунной темноте глазами и искажённым от эмоциональной боли лицом. Мысль, пролетевшая в его голове шустро, как коршун, тут же воплотилась в реальность: не осознавая, что делает, Риричио поднял руку вверх, призывая теневых клонов — больших и чёрных пауков — восстать из земли. Реакция Саюри тоже не заставила себя долго ждать: почувствовав лёгкую дрожь почвы под ногами, она отпрыгнула назад и упала на спину, но успела укусить себя за руку и выпустила из крови гибкую ветвь с длинными и острыми шипами, угрожающе упиравшимися Ширабуки прямо в лицо.       Чистокровный, узрев это, застыл на месте. Сразу же растворились в воздухе пауки, и земля успокоилась. Саюри выглядела грозно и решительно, в отличие от растерянного Ширабуки, который не мог даже пальцем пошевелить.       — Так ты…       — Уходи, — на удивление мягко прервала его Саюри. — Пока я окончательно не рассердилась.       Взгляд Риричио потемнел, глаза сузились. Тяжело выдохнув, он резко развернулся и ушёл, но не по направлению к поместью, а за его пределы — туда, куда его приглашал до этого Кумоидэ.       Если любовь к этой женщине не делает его лучше, тогда она сделает его хуже, считал Ширабуки.       В Микото на главной площади даже вечером было людно, и оттого — душно. Канаме, шедший позади Ичиджо, двигался неторопливо и осторожно втягивал в себя воздух, медленно, небольшими порциями.       Человеческий запах… Люди, сами того не подозревая, делали чудовищ из вампиров: даже самые уродливые из них пахли замечательно и притягательно, привлекая к своим шеям и запястьям клыки и рты сверхъестественных существ. Раздувая ноздри, Канаме пробовал на вкус эти запахи, испытывая самое страшное из наслаждений — наслаждение запахом крови, звеневшей в венах. Маленькая босая девочка, жующая горячий хлеб, пахла как цветы персика. Уставший торговец-старик, недовольно потиравший вспотевший лоб, распространял запах плавленого железа — необычный, редкий запах, который обычно встречался у тех, кто в скорости умрёт от сердечного приступа. Выдохнув, Канаме посчитал, что этому мужчине осталось от силы дня два. Навстречу им шла красивая молодая женщина, и рядом с ней — юноша, оба источали потрясающий аромат жасмина и бергамота, отчего сразу же захотелось не только их крови, но и крепкого чаю. Горячего чаю с их кровью.       Встряхнув головой, Канаме огляделся по сторонам. До того, как Саюри дала ему свою кровь, он не пил её около двадцати лет в надежде, что уж голод его точно должен свести в могилу. Но и этого не происходило, а чтобы держать себя в руках в присутствии людей, приходилось прилагать нечеловеческие усилия. Находиться среди людей долго было опасно — для них. Однако сейчас Канаме чувствовал себя иначе: он с удовольствием вдыхал великолепные запахи, но не боялся наброситься ни на кого из прохожих, несмотря на то, что пил кровь не вчера и не позавчера. Означало ли это, что ему удалось укротить зверя внутри? Или не ему, а Саюри?..       — Слышал, что у тебя с Рири-куном вчера стычка была, — внезапно прервал ход его мыслей Ичиджо, обернувшись к нему. Канаме вопросительно приподнял бровь. — Что-то не поделили?       Канаме подумал немного, прежде чем ответить.       — Нет. Мерялись, у кого клыки длиннее.       Ичиджо неожиданно расхохотался.       — Оказывается, и ты не лишён чувства юмора, мой мрачный друг, — прокомментировал его слова Масао и вдруг переменил тему разговора, заговорив в своеобычной безмятежной манере: — Я бы тебе посоветовал не просто нос по воздуху развешивать, а искать потенциального слугу. Мы же за этим сюда и явились.       — Не стоит напоминать, — сказал Канаме, на миг прикрыв глаза. — Я ищу. Взглядом.       — М-м, да? — пробубнил Ичиджо, попутно отвешивая галантные поклоны проходившей рядом с ним красавице. — Чем тебе эта не по душе? Или вон тот молодой человек — он пышет энергией и силой. Наверняка очень вкусный.       — Ичиджо, мы здесь не для того чтобы ломать жизни, — тактично намекнул Канаме на то, что даёт человеку превращение в слугу. — Мы пришли, чтобы повернуть в другое русло уже сломанные. Дать призрачную надежду.       — Минута философии от Канаме, аплодисменты, — саркастично заметил Масао и похлопал в ладоши, вызывая недоумение на лицах заметивших их людей. — Вместо того чтобы размышлять о бытии, выбирай. Пока они все спать не улеглись.       — Может, проще наведаться в госпиталь? — меланхолично спросил Канаме, почувствовав из-за угла запах смерти и лекарств. — Обречённых там уйма.       Ичиджо скривился, глядя в сторону госпиталя, но лицо его быстрее молнии изменилось с презрительного на радостное и даже просветлённое. Он повернулся к Канаме, который с интересом рассматривал выражение гаммы эмоций на лице своего спутника, и широко улыбнувшись, произнёс:       — Раз ты такой милосердный, тогда я знаю, куда мы пойдём. Совместим приятное с полезным. Шагай за мной.       Канаме подумал, что это не к добру, но спросить, куда они направляются, не посчитал нужным. Долго терзаться догадками не пришлось — буквально через несколько минут они стояли перед двухэтажным зданием, огороженным низким забором, вокруг которого были посажены источавшие пьянящий медовый аромат розы. В некоторых окнах сиял приглушённый свет, судя по всему, от одной-двух свечей, казавшийся красным из-за соответствующего цвета занавесок.       — Силы небесные, — устало произнёс Канаме, запуская пятерню пальцев в свои чёрные волосы и проводя ими к затылку. — Ичиджо…       — Возражения не принимаются! — перебил его Масао, поднимая указательный палец вверх. — У тебя когда последний раз женщина была, отвечай мне?       Канаме нахмурился: обсуждать интимную сторону жизни с ещё пока не самым близким другом не было желания. Впрочем, и обсуждать было нечего. Пока Канаме позволял себе брать у людей кровь в качестве платы за помощь, он, конечно же, выходил в город и навещал «изящных женщин», как их здесь называли. В этом не было ничего зазорного, ведь будучи живым существом, а главное — мужчиной, он не был лишён самых обычных потребностей организма. Но когда он отказался от крови в угоду своим суицидальным наклонностям, то о прочих позывах физиологии тоже пришлось позабыть, а точнее, подавить их, ведь кровопийца, который не пьёт кровь, несёт опасность тем женщинам, с которыми находится в непосредственной близости. Поэтому прямым ответом на вопрос Ичиджо были бы слова «двадцать лет назад», но Канаме предпочёл отмолчаться.       — Ясно, очень давно, — убедившись в своей правоте, подытожил Ичиджо и не был далёк от истины. — Значит, либо ты идёшь со мной и среди очаровательных юных дам находишь себе постельное успокоение на ночь и кровавое успокоение на ближайшую сотню лет, либо ты остаёшься здесь нюхать розочки и ждать меня под ближайшим кустом.       Эмоциональная речь Ичиджо не могла не задеть хотя бы самую малую часть Канаме, и он задумался, нервно взглянув на красные окна, за которыми мелькали силуэты стройных девушек. Раньше ведь для него это не было проблемой — провести ночь с очаровательной представительницей прекрасного пола, бросив на прощание ей в руку пару золотых монет. Но как давно это было, что прикоснуться к женщине теперь было тяжело и непривычно. Он чувствовал это каждый раз, когда дотрагивался Саюри: и тогда, когда она чуть не упала со склона, а он невольно прижал её к себе, и когда пил её кровь — оба раза, и когда она прижимала его к груди, успокаивающе гладя по волосам, и когда он нагло прижимался к ней сам, пытаясь украсть хотя бы каплю драгоценной крови… Это было удивительно горячее ощущение: кровь кипела с большей силой, по телу разливалось приятное покалывающее предчувствие предстоящего восторга, но ожидаемое не наступало ещё пока ни разу с тех пор, оставляя сердце разочарованно замедлять темп биения. Близость с женщиной, что интересна ему больше всего, была недоступна. Нельзя просто ворваться к ней в покои и выразить всю силу своих желаний, иначе можно заполучить ещё одну пощёчину, позор которой не смыть уже никакими розами.       Канаме нахмурился, глядя мимо озадаченного Ичиджо: с каких это пор близость с Саюри стала предметом его размышлений? Он ошеломлённо посмотрел прямо на Ичиджо, который на удивление терпеливо ждал адекватной реакции.       — Идём, — наконец выдавил Канаме и вместе с повеселевшим Масао направился ко входу.       Хозяйка дома была по-аристократичному вежлива и в свои шестьдесят выглядела отменно — нельзя вянуть и жухнуть, когда тебя окружает сонм молодых и цветущих прелестниц. К тому же, хозяйка — всегда лицо дома: если она позволяет себе быть неряшливой и уродливой, то кто заинтересуется в её подопечных?       Ичиджо восторженно обвёл взглядом присутствовавших девушек, которые кокетливо отвечали взаимностью: нечасто в подобные дома заявлялись настолько обаятельные мужчины, что от их, казалось бы, неземной красоты захватывало дух. Ведь ежедневными, а точнее, еженощными гостями здесь были воины да торговцы, почти никогда выгодно не выделявшиеся внешним видом, за редким исключением. Масао, будучи не способным определиться с выбором среди такой красоты, утянул за собой двух девушек и скрылся в одной из комнат наверху, оставив Канаме с угрюмым одиночеством решать, что делать. Хозяйка терпеливо ждала, озвучивая достоинства каждой из трёх оставшихся дам. Сощурившись, Канаме остановил взгляд на той, что стояла посередине. Волосы собраны в тугой пучок наверху и украшены искусственными цветами, наигранно-невинный взгляд был опущен к полу — показная опытность была не в почёте.       — Она может распустить волосы? — неожиданно спросил Канаме, указав на девушку. Хозяйка требовательно двинула в её сторону подбородком, и та осторожно вынула стягивающую заколку. По плечам рассыпались длинные светло-каштановые волосы — прямые, гладкие и ухоженные. Удовлетворённо кивнув, Канаме позволил себя увести наверх.       К его изумлению он почувствовал смущение со стороны девушки. Хотя на вид ей было всего семнадцать-восемнадцать лет, но это явно была не первая её неделя — слишком уверенными были движения, когда она потянула его за руку, закрыла двери и зашторила окна красными занавесками. Видимо, истоки её робости были иными — она в самом деле не привыкла видеть мужчин со столь эффектной внешностью.       — Присаживайтесь, господин, — вежливо попросила она, проводив его до постели, и принялась тушить высокие свечи, оставив пару небольших по углам, а затем зажгла одну ароматическую. По комнате разлилась сладкая вуаль апельсиновых цветов — расслабляющая и возбуждающая одновременно. Несмотря на все приготовления и грациозные движения самой девушки, Канаме чувствовал себя неуютно. Она была чужой, и чистокровный не мог понять, почему сейчас это имело значение. Какая разница? Он не был обременён никакими узами. Однако едкое как кислота ощущение, будто он предаёт что-то внутри себя, схватило его за сердце и не отпускало.       Девушка кротко улыбнулась, и он попытался улыбнуться в ответ, но не получилось. Вышла кривая усмешка, которую он поспешил спрятать, наклонив голову ниже — длинные волосы скрыли его потемневший взгляд. Растерявшись сначала, девушка всё же собралась и села на постели позади Канаме, мягко опустила ладони на его плечи, обтянутые чёрной рубахой, и начала нежно разминать его плечи.       — Расслабьтесь, господин. Вы слишком напряжены.       Прикосновения проворных пальцев и натренированных рук были приятными — девушка отлично знала, когда надо с силой надавить на плечи, а когда осторожно погладить, опускаясь к спине. Прохладные и пухлые губы опустились на его шею, сажая цепочку лёгких поцелуев, пока её руки потянулись вперёд и принялись потихоньку расстёгивать металлические пуговицы на рубашке. Закрыв глаза, Канаме ощутил, как тело пробудилось и встрепенулось, ожидая долгожданного потока наслаждения. Он втянул воздух — он пах апельсинами, а сама девушка — яблоками. Не цветами.       Канаме резко опустил ладони на её руки, заставляя остановиться, и убрал от себя. Внимательно посмотрев на девушку, он с печальным трепетом внутри себя отметил, что ему нужны не эти руки, не эти губы и глаза. Он мечтал не об этом аромате на своём теле и не об этой мелодии стучащей в венах крови.       Он отодвинулся немного и тяжело вздохнул, прикрыв лицо руками, словно после тяжёлого дня. Девушка насупилась, её ладони задрожали.       — Господин, чего Вы хотите? Я выполню любую Вашу просьбу, не стесняйтесь.       Канаме усмехнулся себе же в ладони. Он не стеснялся, но ему было стыдно — стыдно, что позволяет себе представлять важную ему женщину на месте продажной девчонки. Пощёчины за такое, как он думал, было мало.       Встав, он подошёл к стулу, на котором оставил свой плащ, вынул пару монет — расходы, любезно позаимствованные у Ханадаги на время поисков слуги — и бросил на постель рядом с растерянной и явно расстроенной девушкой.       — Прошу меня извинить, — Канаме попытался быть вежливым, но объяснять что-либо не посчитал необходимым — на чувства впервые увиденной им женщины ему было наплевать. Покинув комнату, он сбежал вниз по лестнице, желая быстрее покинуть дом. Но на первом этаже его ожидала хозяйка, которая с вытянувшимся от удивления лицом воззрилась на него.       — Господин, Вы так быстро? Что-то случилось?       — Передайте моему компаньону, что я отправился домой, — проигнорировав её вопрос, сказал Канаме, натягивая на плечи плащ. — Всего хорошего.       Выйдя из дома и скрывшись в темноте ночи, он рассыпался стаей летучих мышей и направился в сторону Ковена. В груди — словно камень что-то тяжёлое давило и стягивало дыхание. До одурения ему хотелось вдохнуть пышный аромат лилий, орхидей и сирени — аромат цветов, её аромат. Будто он заслужит извинения за произошедшее, если только почувствует его, как искупление за греховные мысли и освобождение от тяжести внутри себя. Цепи его самообладания и отречения рвутся со звоном, осталось лишь пара упорных и крепких звеньев.       Канаме прошёлся по коридорам, заглянул в шумный зал — Саюри нигде не было видно. На втором этаже он столкнулся с Мегуми, которая сообщила, что её госпожа возится с цветами. Тогда чистокровный вышел на балкон и с облегчением в душе наконец нашёл её взглядом в саду. Саюри заботливо поливала разросшиеся кусты бледно-розовых магнолий. Тихо журчавшая вода, тончайшими струями выливавшаяся из лейки, блестела, словно алмазная, при свете Луны. Длинные волосы чистокровной с мелкими косичками упали вперёд, когда девушка наклонилась, и она нетерпеливо отбросила их на спину. У Канаме даже перехватило дыхание — такие красивые и роскошные они были.       Видимо, почувствовав его присутствие, она подняла голову вверх и, заметив мужчину, помахала рукой. Чистокровный ответил тем же и мягко улыбнулся.       — Вы уже вернулись? — крикнула она снизу. Канаме покачал головой.       — Нет, я один. Я спущусь к тебе.       Спуск занял несколько минут, и Саюри даже забеспокоилась, не заблудился ли чистокровный где-нибудь среди бесконечных коридоров Ковена. К счастью, Канаме опроверг её предположения и явился на ступенях заднего входа, который как раз вёл к саду, с двумя серебряными кубками в руках.       — Ого, — впечатлилась Саюри, заметив блеск серебра. — Хочешь что-то отметить? Ты нашёл слугу, не так ли?       — Увы, нет, — ничуть не сокрушаясь по этому поводу, ответил Канаме и протянул ей кубок. — Но я обещаю постараться больше в следующий раз.       Саюри вздумала сначала отругать его за нерасторопность — в его состоянии требовалось поспешить, но решила, что хватит играть строгую мамочку: сказал, что постарается, — значит, постарается. Она ему верит.       — Тогда в следующий раз я отправлюсь с тобой, раз уж Ичиджо оказался ни на что не годен, — пообещала она, принимая в руки кубок. Красная жидкость притягательно плескалась внутри, однако это была не кровь, а вино.       — Весь трепещу от страха, — с долей скрытого сарказма заметил Канаме и сделал небольшой глоток. Саюри последовала его примеру и застонала от удовольствия.       — Восхитительное.       — Красное полусладкое, — усмехнулся Канаме и покружил кубок между пальцев, давая жидкости потанцевать на серебряных стенках. — На бочке в погребе было написано, что оно десятилетней выдержки.       — Ты спросил у Ханадаги разрешения, прежде чем её распечатать? — с подозрением спросила она, заглядывая в тёмное дно кубка. Канаме приподнял брови в удивлении.       — Надо спрашивать? Не знал, — ответил он, как ни в чём не бывало, отхлебнул ещё вина и присел на ступеньках. Саюри, всё ещё стоя на своём месте в нескольких шагах от него, восторженно разглядывала его. Такие мелочи, как минутный гнев Ханадаги, не способны были его запугать, и вообще ничто в этом мире не способно было запугать то, что было старше всего живого. Этот мужчина — самое сильное, удивительное и загадочное создание из всех, что ей приходилось видеть. И самое прекрасное. От этой мысли всё внутри её тела трепетало.       — Что такое? — поинтересовался он, заметив на себе её долгий взгляд, не отдавая отчёт в том, что и сам неотрывно рассматривал её. Саюри смолчала и присела рядом с ним.       — Расскажи, что было в городе?       — Ничего особенного, — поспешно отмахнулся Канаме, глядя теперь на резьбу на кубке, словно это было самое захватывающее зрелище на свете. На самом деле о произошедшем пару часов назад в Микото не хотелось думать. Он сидел рядом с Саюри, слушал её голос и вдыхал её аромат — этого было достаточно для успокоения.       И в таком чарующем состоянии покоя они провели у порога сада несколько часов — те редкие моменты, когда никто больше не беспокоил и никуда не звал, не прерывал их разговор и не просил покинуть уютную атмосферу. Они проболтали несколько часов: Саюри рассказывала забавные истории из жизни жителей Ковена, а Канаме вставлял заумные комментарии по поводу и без. В эту ночь она впервые услышала его смех — чистый и звонкий как хрусталь, и слушать его было несказанной радостью для неё. Ей было приятно видеть, каким свободным и лёгким он себя чувствовал — совсем не похож на того загнанного дикого зверя, которого она видела в маленьком домике на краю деревни. И всё же что-то осталось от того, другого образа — когда она впервые увидела его: притягательный, одетый в чёрное демон, стоящий позади высоко горящего костра. Сочетать несочетаемое — светлое и тёмное, доброе и злое, милосердное и безжалостное — это было самое превосходное в нём. До дрожи в коленях ей хотелось быть как можно ближе, ближе к этим глазам гранатового цвета, что заглядывали глубоко внутрь неё, словно умоляли, чтобы её кровь стала его, а его кровь — её. И вечно слушать в себе его низкий и соблазнительный голос, что мог одновременно подчиняться и подчинять.       «Я в восхищении», — первые слова, сказанные ею и положившие начало их знакомству. Канаме, наблюдая, как Саюри задумчиво, с мечтательной улыбкой на лице поглаживает серебро уже пустого кубка, с восторгом осознавал, что и он тоже в восхищении. И впервые ему не хочется отрицать ничего. Хочется только прижаться к ней всем телом, обвив руки вокруг её спины и зарывшись головой в её чудесные волосы, и слушать бесконечно: «Хороший мальчик…»       Поддавшись внутреннему порыву, он положил голову ей на плечо и закрыл глаза. Рядом с ней было спокойно, уютно и безопасно — вдали от всех тревог и бед. Ему казалось, что так безоговорочно великолепно могут чувствовать себя только младенцы в утробе матери. Ему хотелось быть окутанным ею — её теплом, волосами и косами, ощущать, как длинные острые ногти царапают его кожу, и купаться в её душистой крови. И чтобы продолжалось это вечно.       Но как и любое наваждение, магия момента была разрушена настойчивыми шагами кого-то, спешно шедшего к ним. Когда нежеланный гость явил себя двум собеседникам, они увидели, что это был разъярённый — впервые за всё время — Ичиджо. — Вот ты где, злодей! — крикнул он, указывая пальцем на Канаме. С радостью для себя он отметил, что Саюри сидела тут же, и изобразил на лице ехидную усмешку. Сейчас он поиздевается на славу. — Бросил меня одного, да? Думаешь, если быстро справился, то и ждать не надо?       — Ещё одно слово, — с предупредительной нотой угрозы начал Канаме, — и твоя голова попрощается с телом. Надолго.       — А чего стесняться? Того, что ты справился с девчонкой за пять минут? Фу, какой позор. Она, бедняжка, плакала на пороге, когда я уходил.       — Простите, — недоумённо спросила Саюри, переводя взгляд с одного на другого, — но что у вас там случилось?       — А Канаме не рассказал? — удивление в его голосе было настолько искренне сыграно, что ведущие актёры императорского театра умерли бы от зависти. — Мы посещали публичный дом.       Если Саюри и занервничала, то виду не подала. Она лишь застыла на мгновение, но быстро взяла себя в руки, и буркнув что-то вроде «понятно», поднесла кубок к губам, но тот давно был пуст.       — Ну… ладненько, — поняв, что нашкодил достаточно, Масао хлопнул в ладоши и повернулся к двери. Но уничтожающий взгляд Канаме заставил его на миг остановиться.       — Ичиджо, если ты переступишь порог моей лаборатории, я тебе вырву ногти и клыки. Будет очень больно.       — Ха, напугал.       Когда даже намёк на присутствие Ичиджо поблизости исчез, Канаме понял, что должен что-то сказать. Срочно объяснить, что произошло там. Но найти подходящие слова мешала горькая мысль: какого чёрта он вообще поплёлся за Масао в этот дом?       — У меня ничего не было, — наконец выдавил, не находя в себе храбрости посмотреть ей в глаза. — Я ушёл раньше, чем… что-либо могло случиться.       — Зачем ты оправдываешься передо мной? — её спокойный голос так потряс его, что он мигом повернулся к ней, чуть не выронив кубок из рук. Саюри смотрела прямо на него, но ни капли упрёка в её глазах нельзя было уловить. Он пытался найти намёк на разочарование, злость или обиду, но ничего этого не было. Она прекрасно держала себя в руках. — Канаме?       Его имя, сорвавшееся с её губ, заставило чистокровного вспомнить заданный ею вопрос. И хоть он уже знал ответ, почему ему не хочется выглядеть низко в её глазах, сказать вслух он не мог.       Вдруг Саюри встала и протянула ему руку, лучезарно улыбаясь.       — Давай прогуляемся до озера? На лошадях.       В мистическом свете Луны казалось, что Деймос был сделан из чёрного оникса — настолько мрачно-прекрасным был этот конь. Глаза его горели алым пламенем, как и у любого зачарованного вампирами зверя. Жизнерадостная белоснежная Гортензия, что весело скакала рядом с ним, выглядела как его полная противоположность: вместо того чтобы поглощать свет, она его отражала и сияла огромным изящным пятном в ночной тьме.       Саюри заставила Гортензию на миг остановиться и повернулась к неспешно скачущему сзади Канаме.       — Играем на желание? — Брови мужчины удивлённо приподнялись в немом вопросе. — Проигравший — тот, кто последним доедет до озера, — исполняет желание победителя.       — С удовольствием. Я дам тебе фору.       Саюри засмеялась и, пришпорив лошадь, устремилась вперёд. Подождав, пока она будет на расстоянии двадцати шагов, Канаме каблуком ботинка ударил Деймоса по чёрному блестящему боку, и тот, взревев, ринулся за ними. То ли Саюри не слишком спешила, то ли Канаме чересчур разогнался для шутливой игры, но даже дав девушке фору, он оказался у берега чуть раньше, опередив чистокровную всего на пару шагов. Остановившись, слушая частое и шумное фырканье запыхавшихся коней, Саюри с наигранной обидой в голосе высказала:       — Так нечестно: каждый раз я являюсь инициатором и постоянно проигрываю.       Канаме хитро усмехнулся.       — Слишком заманчива награда.       — Что ж, — смиренно кивнула Саюри, и в этом жесте не было примирения с незавидной участью, скорее томительное ожидание того, что скажет мужчина. — Я слушаю.       — А я думаю, — отозвался он, кружась с Деймосом вокруг Гортензии, чем вызывал недоумение и у женщины, и у лошади. — Это должно быть что-то изощрённое.       — Надо же, — с любопытством протянула она. — Хочешь, чтобы я пропела гимн, стоя одной ногой на Гортензии? Или прошлась обнажённой по главной площади в городе?       — Второе звучит заманчиво, — хмыкнул Канаме, на миг останавливая Деймоса, — но нет.       — Что тогда?       Поравнявшись с Саюри, сидя рядом с ней бок о бок, Канаме поразмышлял недолго, а потом, хитро сощурив глаза, заявил:       — Моё желание — выполнить твоё желание.       — Почему? — потрясённо спросила девушка — настолько невыгодно ещё никто не выигрывал.       — Ты постоянно мне проигрываешь, надо же тебя как-то поощрять.       — Недостаточно изощрённо.       — Смотря что ты пожелаешь.       — Ты же не думаешь, что я мечтаю о твоих клыках в моей плоти?       Намёк на его недавнее плохое поведение был даже немного обидным, но Канаме держал себя в руках и сказал:       — Это тоже не слишком изощрённо.       — Тогда… — Саюри задумалась всего лишь на какой-то миг, но быстро дала ошеломляющий ответ: — Поцелуй меня.       У Канаме даже вздрогнули пальцы, когда он услышал эти слова. Сидя прямо на коне, он осторожно перевёл на неё взгляд, а сил и спокойствия хватило только на одно слово:       — Куда?       — О-о, — устало протянула Саюри, окидывая глазами искрящееся при свете Луны озеро. Вновь повернувшись к Канаме, она снисходительно посмотрела на него. — Я и забыла, что вариантов множество.       — Не шути с моей фантазией, — пытаясь звучать грозно, парировал Канаме, но подобные угрозы только подзадоривали, и Саюри, победоносно улыбнувшись, сказала:       — Остановимся на традиционном — на губах.       Сводить с ума постепенно и медленно, так, что мужчина не сразу и понимает, что уже находится в убаюкивающих объятиях привязанности, — настоящее искусство. Ему учатся годы, а то и столетия — если судьба, конечно, позволяет, одарив бессмертием. У Саюри не было цели проделывать это с Канаме — так вышло само собой. Но видеть в его наконец-то живых и сияющих глазах тень радости и восторга, когда он наклоняется к ней, было сущим удовольствием.       Саюри радовалась, что Канаме не медлил и не сомневался, он точно знал, что её желание — и его тоже. Не принуждение и не вынужденная мера, а долгожданное освобождение от цепей, со звоном падающих, когда его губы прижимаются к её. Канаме целует Саюри и чувствует, как тело становится лёгким, а разум очищается от предрассудков и злобы на себя, от тяжести оков, которые он сам на себя набросил. Взволнованный от этих ощущений, он оторвался от неё и обеспокоенно взглянул в её ореховые глаза: испытывает ли она то же самое?       — Шах и мат, Ваше Величество, — проворковала она и со счастливым смехом пришпорила Гортензию, мчась назад к Ковену.       — Что?.. — едва вымолвил Канаме и развернулся, начиная преследование за ней. Ветер свистел в ушах и доносил до него радостный крик чистокровной — Канаме чувствовал себя необычайно лёгким, как летучая мышь. Осколки цепей потонули на дне озера, забытые навсегда, как он считал. Он желал слышать её голос вечно. И что было самым удивительным: тогда ему казалось, что это не было невозможным…