Король в кандалах

I dream of fire, These dreams are tied to a horse that will never tire. And in the flames Her shadows play in the shape of a man's desire. This desert rose, Each of her veils — a secret promise. This desert flower, No sweet perfume ever tortured me more than this. (c)

      Вечером следующего дня Канаме, обложившись книгами и собственными рукописями, пытался сосредоточиться на работе. Одной рукой он водил грифелем, плотно сжав его в почерневших от сланца пальцах, по шершавому желтоватому листку бумаги, выводя замысловатые формулы и снабжая их комментариями, которые хаотично приходили в его голову, а другой рукой неосознанно поглаживал собственные губы, в перерывах между размышлениями вспоминая вчерашнее. Поцелуй был таким приятным, что хотелось непременно повторить. Сегодня. Сейчас же.       Эта разновидность жажды была из тех, о которой не задумываешься, пока не попробуешь впервые. И одновременно она давала понять: существование подобной жажды по отношению к определённой женщине означало, что чувства его к ней могут иметь только одно происхождение. И, внезапно, осознание этого не было тягостным, напротив: Канаме неожиданно для себя, и с большим облегчением, понял, что любить бессмертную женщину вовсе не страшно. Потому что эйфория будет длиться вечно.       Нарисовав зачем-то жирную точку в конце формулы, чистокровный мечтательно улыбнулся: интересно, испытывает ли Саюри то же самое? Наверняка, ведь иначе бы не попросила поцеловать её. Но что если это было лишь игрой, забавой? Фраза про шах и мат не давала ему покоя полдня. Но Саюри не была похожа на тех женщин, которые развлекаются таким образом.       Глубоко вдохнув, Канаме тряхнул головой, отчего длинные чёрные пряди рассыпались по плечам и упали на уши и щёки, и попытался углубиться в то, что написал. Заметив пару неточностей, вызванных его отвлечёнными мыслями, он нахмурился и принялся чёркать грифелем чёрные цифры и символы. В этот момент вампир ощутил за спиной ауру другого чистокровного, но не спешил отрывать себя от важного дела. Поняв, что незваный гость так и не решается войти в помещение, Канаме с любопытством обернулся назад и увидел Ичиджо, который стоял в коридоре, занеся одну ногу над порогом в комнату.       — Что, по-твоему, ты делаешь?       — Пытаюсь переступить порог твоей лаборатории, — невозмутимо ответил Масао, блеснув хитрыми зелёными глазами. Никак не отреагировав, Канаме вернулся к своему занятию, что вызвало уйму неоднозначных эмоций на лице Ичиджо. Войдя внутрь, он с негодованием спросил: — Эй, разве ты вчера не обещал выдрать мне ногти и клыки, если я осмелюсь зайти к тебе?!       — А, ты пришёл только за этим? — не поднимая головы, уточнил Канаме. — Если да, то зайди, пожалуйста, чуть позже. Я немного занят.       Масао встал как вкопанный посреди помещения. Он ожидал града ругательств в свой адрес и бурю гнева и уже приготовился на коленях просить прощения за идиотское поведение, при этом сделав себе мысленно пометку — не забыть ещё раз объяснить, почему он это сделал, но в ответ была лишь тишина. Которая разрушилась через минуту скрипом стула, когда Канаме вновь обернулся к Ичиджо и устало выдохнул.       — Ты мне мешаешь.       — Я буду не мешать, а помогать, если имею право снова вступить в должность ассистента.       Подумав немного, при этом внимательно рассмотрев напряжённую фигуру Масао, Канаме кивнул и махнул рукой в сторону небольшого стола у окна, заполненного различными склянками.       — Подготовь мне пять колб.       Ичиджо резво направился к столу, однако до сих пор недоумевал, почему Канаме не злился. Перелив в миску свежей воды, он опустил туда пять склянок и принялся тщательно ополаскивать, со странным интересом наблюдая, как чистая вода окрашивается в цвета пятен, засохших на стенках колб.       — И что тебя заставило сменить гнев на милость? — наконец, не выдержал Масао, когда стал насухо протирать стеклянный инвентарь, и подошёл к Канаме с чистыми колбами.       — Благодарю, — сказал Канаме, принимая колбы, и принялся расставлять их впереди себя и подготавливать материал, необходимый для эксперимента. Ичиджо, усевшись на табурет, терпеливо ждал. На удивление, Канаме долго не стал хранить гнетущее молчание — видимо, что-то его беспокоило внутри, и он хотел если не поделиться по-дружески, — всё-таки он ещё не воспринимал Ичиджо как друга, как бы тому ни хотелось, — то хотя бы посоветоваться. — Саюри меня поцеловала.       — Что? — искренне удивился Ичиджо, округляя глаза. — Ты точно правильно описываешь ситуацию: она тебя, не ты — её?       Канаме искоса посмотрел на собеседника.       — Я. Но это была её просьба.       — Могу тебя только поздравить! — по-настоящему радостно воскликнул Масао, заёрзав на стуле — любовные интриги всегда были его слабостью.       — Но при этом, — продолжал Канаме, переливая что-то чёрного цвета в две колбы — Ичиджо с содроганием вспомнил их первый эксперимент со жгучей жидкостью, — после она сказала фразу «шах и мат, Ваше Величество». Я не мастер в общении с женщинами, поэтому, может быть, ты мне объяснишь, что бы это могло значить?       — Так и сказала? — недоверчиво переспросил Ичиджо. Канаме кивнул. — Понятия не имею. Воистину странная женщина.       — Не согласен. Странно здесь то, что я делюсь своими сердечными проблемами с тобой, на самом деле.       — Ой, брось! У тебя до вчерашней ночи и проблем-то сердечных не было.       Садистски усмехнувшись, Канаме протянул Масао колбу, наполненную тёмно-синей жидкостью, что грозно шипела внутри, расплёскивая мелкие тёмные капли по стенкам склянки.       — И ты мне их создал.       Ичиджо сглотнул.       — Может, сразу мышьяк?       — К сожалению, не подействует, — обречённо заметил Канаме. Ичиджо с ужасом посмотрел на него.       — А что, это подействует?!       — Как раз хочу проверить.       — Да ты… ты… — не найдя более красноречивых слов, точно передающих его отчаяние и упадок надежд на светлое будущее, Масао мужественно принял склянку из рук Канаме и залпом выпил, не раздумывая. Жидкость, к его изумлению, оказалась безвкусной, только покалывала немного во рту. Поняв, что ничего не происходит, он нервно передёрнул плечами.       — Что-нибудь видишь? — поинтересовался Канаме.       — Ты не поверишь, но я вижу тебя, — с деланным удивлением ответил Масао.       — А помимо?       — Должны открыться новые горизонты моего непревзойдённого сознания?       — Должны появиться галлюцинации.       — Ты что, грибов туда напихал, кулинар адский? — осведомился Ичиджо, заглядывая на дно колбы и пытаясь разглядеть там неопровержимые доказательства криминальной деятельности.       — Вообще я предполагал, что ты должен увидеть что-то вроде этого, — не обращая внимания на всполохи негодования ассистента, Канаме придвинул к себе чистый лист и начал писать по нему грифелем, выводя непонятный пока что рисунок. Закончив, он протянул лист Масао. Когда тот узрел нарисованное, у него фигурально глаза полезли на лоб.       — О, черти морские! Ты отвратительно рисуешь.       — Это всего лишь схематическое… — попытался оправдаться Канаме, но Ичиджо его беспардонно перебил:       — Да ничем на свете не оправдать подобное убожество.       — Неважно, как оно выглядит, — нервно парировал Канаме, выхватывая лист из рук Ичиджо и разрывая его на мелкие кусочки. — Ты понял суть.       — Увы, не могу тебя осчастливить, — даже с некоторой долей сожаления сказал Масао — увидеть нарисованную чушь в трезвом сознании было бы невероятным достижением.       — Закончим на этом, — резко ответил Канаме, начав складывать листки в только ему одному известном порядке. — Можешь идти.       — Ты прав, пора собираться на праздник.       — Какой праздник? — озадаченно спросил Канаме, глядя снизу вверх на вскочившего со своего табурета Ичиджо. Тот всплеснул руками.       — Сегодня должен состояться пир в честь того, что младший сын Ханадаги Рюо — Иссей, создал первого теневого клона. В полночь все будут на заднем дворе — музыка, пляски, много крови и алкоголя. Приходи, не пожалеешь, — тряхнув Канаме за плечо, Масао пошёл прочь. Однако у двери он остановился ненадолго, чтобы добавить: — Саюри точно там будет.       Идея провести праздник не в самом поместье, а позади него, принадлежала Рюо: хотя лето уже и подходило к концу, было ещё достаточно жарко, а прохладный ночной ветер освежал и разгонял духоту. Некоторые из бывших людей, нынешних слуг-вампиров, уже разместились у края импровизированной площадки с музыкальными инструментами, но не начинали играть — первым делом должно пройти преподнесение даров. Иссей явно нервничал, но это было не беспокойство, а томительное ожидание приятных сюрпризов. Самый главный подарок предстал перед его глазами последним: Хио Майя вела за руку молодого человека, на вид лет двадцати, здорового и красивого. Было видно, что он чувствовал себя неуютно в компании кровопийц, но шёл сюда добровольно — чтобы стать вампиром.       Преклонив колено перед изумлённым Иссеем, юноша торжественно произнёс:       — Приветствую тебя, мой будущий господин. Клянусь всеми богами, что привело меня в эту обитель не помутнение рассудка, а моё личное желание служить вечному хозяину своей кровью и жизнью, в надежде получить и от Вас драгоценный напиток из Ваших вен, что дарует мне новую жизнь.       Иссей поднял голову, чтобы посмотреть на отца и получить в его взгляде одобрение.       — Папа, у меня будет настоящий человек? — восторженно спросил мальчик. Рюо положил сильную ладонь на плечо сына, и в этом отеческом жесте было столько терпения и любви к своему чаду.       — Не совсем. Ты будешь должен сделать его своим слугой, иначе он потеряет разум и станет наносить вред тем, от кого мы произошли и кого должны оберегать. Но прежде ты, конечно же, имеешь право отведать его крови.       Иссей подошёл ближе к юноше, что смиренно прикрыл глаза. Несмотря на то, что он был на несколько лет старше, невооружённым глазом было видно, что он был более хрупким и слабым, нежели стоявший перед ним бессмертный ребёнок. Осознав это, Иссей сделал глубокий вдох и осторожно коснулся губами шеи человека. Нащупав языком пульс, он вонзил в тонкую кожу клыки и с удивлением отметил, что человека ранить гораздо проще, чем вампира — мать или отца, например, чьей кровью он питался до этого. Жадно глотая солёную человеческую кровь, он сжал руками плечи юноши так сильно, что у того, казалось, вот-вот захрустят кости. Мягкое прикосновение руки отца заставило Иссея остановиться. Подняв на Рюо ярко-алый взгляд и облизывая языком губы, он начал слушать.       — Достаточно, сын. Теперь заверши обряд, как подобает.       Иссей с тоской посмотрел на кровоточащую рану — красная жидкость с дурманящим запахом вытекала, медленно пропитывая рубашку человека изящным узором из переплетающихся линий и пятен. Так сложно было оторваться, но нельзя быть непослушным. Он покорно прокусил своё запястье и протянул руку побледневшему человеку — ещё будучи в состоянии смертного, он противился мысли глотать кровь, но выбора не было. Скривившись, он коснулся губами запястья мальчика, и языком начал слизывать выступившую на коже живительную жидкость.       Всё закончилось слишком быстро, даже не успев толком начаться. Или Иссею так только казалось, потому что от волнения у него покраснели щёки, а перед глазами плыл туман. Человека, теперь уже бывшего, увели в поместье другие слуги, чтобы он смог прийти в себя перед болезненным превращением. Заиграла дикая и неистовая музыка, так что каждый удар и звон, казалось, рождались в голове, а не в воздухе. Иссей вдруг подумал, что теперь может считаться полноценным вампиром, и, мысля так, он почему-то смотрел именно на Канаме.       Он стоял на краю площадки, опершись спиной о черневший в темноте дубовый ствол, руки сложены на груди, пытливый взгляд, от которого вряд ли можно было укрыться даже в собственных мыслях, не задерживался надолго на танцевавших под языческие напевы вампиров, чьи совершенные тела, словно высеченные из мрамора, сияли в лунном свете, не менее мистическом, чем они сами. Хлопковая рубашка, удивительного ржавого цвета, в темноте похожего на цвет крови, была обтянута кожаным поясом, что придавало его образу ещё больше строгости.       Уединение Канаме было нарушено, когда к нему подошёл развеселившийся Айдо с чашами, полными неизвестного напитка. Щенячий восторг при виде Канаме топил лёд в его голубых глазах.       — Почему Вы не танцуете, Канаме-сан? — поинтересовался Даичи, протягивая чистокровному одну из чаш. Тот снисходительно принял её из рук вампира и ответил:       — Я не силён в подобном. — Попробовав напиток, Канаме по жгучему вкусу понял, что это была кровь кого-то из слуг, смешанная с крепким алкоголем, возможно, даже рисовой водкой.       — О, крестьянские языческие танцы — нехитрая наука, — с охотой принялся разъяснять Айдо, прихлёбывая напиток из своей чаши. — Идея, которую они преследуют, — выразить телом свои желания и эмоции. Однако я всегда считал, что Вы с ними знакомы — Вы же долго прожили среди крестьян, наверняка не один десяток раз были свидетелем подобных излияний.       — Был свидетелем, но не участником, — сухо ответил Канаме, с удовольствием допивая напиток: он был таким крепким и колючим, как жидкий огонь.       — Быть может, сейчас самое время начать, — тихо посоветовал Айдо, указательным пальцем руки, которой он держал чашу, показывая на танцующих чистокровных вампирш. Отходя от озадаченного Канаме, Даичи усмехнулся: — В чаше у Вас был абсент.       Вампиры были поистине ужасными существами: мало чему из живого нравилось смешивать одну дрянь с другой и получать от этого не только физическое, но и эстетическое удовольствие. Канаме провёл пальцем по стенке чаши, собирая оставшиеся капли напитка, и медленно слизал их: смесь была такой ядовитой, что, казалось, шипела во рту от злобы.       Поставив чашу на землю, чистокровный направился к толпе двигавшихся под неистовую музыку девушек и женщин. Если он и будет танцевать сегодняшней ночью эти дикие танцы, то только с одной кровопийцей.       Среди всего многоцветья рубашек и разлетавшихся платьев найти Саюри было несложно — его вела нить её цветочного аромата. Он подошёл совсем близко, когда она, резко обернувшись под музыку, всколыхнув при этом юбку персикового цвета платья, замерла при виде него. Лёгкий испуг от неожиданности быстро сменился радостью от его появления, когда она заметила, как потемнели его глаза, в которых горели искры отражавшегося в них огня.       Ни слова не говоря, Канаме плотнее прижался к ней, наклонив голову чуть вперёд, чтобы видеть её глаза, полные сейчас удивления и искренней нежности. Вспомнить, что представляли собой языческие танцы, не составляло труда: он видел их сотни раз. И пусть никогда не повторял знакомых только по взгляду движений, но для их воспроизведения ему не требовалось высочайшего уровня мастерство, ведь главная идея, как сказал Айдо, была в выражении своих чувств и желаний. А с этим проблем не было никаких.       Тёплая ладонь чистокровного легла на её талию, прижимая тело женщины к нему ещё ближе, так что свободное пространство осталось только между их лицами. Слишком интимно, чтобы быть на виду, но всем остальным, поглощённым своими, тоже далеко не целомудренными танцами, было плевать. Поэтому и им вдвоём тоже уже было наплевать.       Наклоняясь чуть назад в такт почти первобытной, жаркой музыке, Канаме заставлял Саюри зеркально повторять его движения: когда он отставлял ногу вперёд, подчиняясь рваному ритму, она вела свою назад, чувствуя сквозь тонкую ткань своей юбки и его брюк, как кровь стучит по венам. Прижимаясь к нему грудью сильнее, чистокровная ощущала биение его сердца, а когда он оторвал её от земли, кружа в разгорячённом летнем воздухе, она обвила руками его сильную спину, и от этого захватило дух. В нём самом было немало скрытой дикости, смешанной с показной строгостью, которая помогала ему держать себя в руках. Стоит открыть нужную дверцу — и вся его страсть выплеснется наружу, захлёстывая её с головой. До дрожи в кончиках пальцев ног этого хотелось: быть той, кто сорвёт маску его благовоспитанности и отчуждения. И пока Канаме вёл её в танце, подчиняя её движения своим, Саюри перебирала пальцами его полудлинные взмокшие волосы, заглядывая в горящие от неутолимой жажды глаза. Жажды чувств, любви и близости.       Когда мелодия закончилась, и Канаме отпустил Саюри, то едва устоял на ногах — эмоциональный всплеск истощал не только психологически, но и физически. Будто из него выжали все соки и силы для сопротивления, оставив только способность устало улыбаться этой женщине, пока он лихорадочно сжимал её запястье, словно боясь отпустить. Она ответила той же улыбкой и, перехватив его ладонь, повела за собой.       — Пойдём, я хочу показать тебе кое-что.       «Веди меня куда угодно, — мысленно отозвался он, — я всюду последую за тобой». Они уже почти покинули территорию Ковена и вышли к полю — широкому и зелёному, в обманчивом ночном свете казавшемуся сине-серым, что выглядело просто волшебно. Канаме с наслаждением вдохнул полной грудью свежий воздух, наполненный ароматами полевых цветов и сочной травы, и понял, как легко ему дышалось. Будто с него сбросили кандалы противоречий.       Саюри остановилась посреди поля и повернулась к Канаме. Ветер колыхал цветы и подол её лёгкого платья. Её глаза загадочно осматривали мужчину, будто чистокровная пыталась заранее угадать его реакцию на то, что она сейчас сделает.       — Я хочу, чтобы между нами было как можно меньше препятствий, — вкрадчиво начала, отходя от него на один небольшой шаг. Трава глухо шуршала под её стопами, и Канаме внимательно слушал девушку. Ему тоже этого хотелось. Теперь — очень. — Я могу рассказать тебе всё о моей прошлой жизни, рассказ этот будет длиться часами. В ней будут незнакомые тебе и давно умершие люди, которые не будут иметь никакого значения для нашего будущего. Поэтому я не стану этого делать. Я… — Саюри осеклась, решаясь. — Я хочу, чтобы ты увидел мою суть.       Теневой клон.       Чистокровная вытянула вперёд левую ладонь и, сжав пальцы в кулак, проткнула ногтями кожу на тыльной стороне. Из четырёх полукруглых ран выступила кровь, и Саюри, управляя ею, позволила тонким струям медленно стечь вниз по пальцам. Одна за другой четыре капли упали вниз. Ударившись о землю, капли крови поочерёдно засветились сиреневым пламенем и из них выросли цветы. Из первой — роза, насыщенно-красная, словно лепестки её были из крови. Из второй — белоснежная лилия, с лепестками такими совершенными, словно были сделаны из жемчуга. Из третьей капли распустилась сиреневая орхидея, будто шёлковая. Из четвёртой на свет явилась нежно-розовая, как лепестки сакуры, гортензия.       — Это не всё, — произнесла Саюри, и голос её отчего-то прозвучал мрачно и надтреснуто. Она прикрыла глаза, повернув ладони вниз, к земле, и через несколько коротких мгновений из почвы вырвались лианы плюща с угловатыми листьями. Одна из них обвилась вокруг ноги ошеломлённого Канаме, дойдя до колена, а другая, поднявшись вверх, ухватилась за запястье чистокровного, перевиваясь вокруг него наподобие живого малахитового браслета.       Канаме, взглянув на собеседницу, понял, что она собирается сделать что-то ещё. Саюри пристально на него посмотрела и резко распалась на тучу кроваво-красных лепестков роз. Алый вихрь окружил Канаме, заманивая его в плен яркого аромата, и, остановившись перед ним, вновь принял облик чистокровной. Взглянув на Канаме исподлобья, она взялась распутывать стебли плюща на его запястье.       — Я не люблю об этом говорить, — нехотя начала Саюри, она явно чувствовала себя нехорошо. — Это странно, но я не могу создать живого фамильяра, тогда как для каждого чистокровного нормально создавать их несколько. Животные имеют глаза и уши, поэтому могут быть полезными фамильярами. А цветы — они другие. И это делает меня… ущербной, — без тени жалостливости, но с недовольством на саму себя закончила Саюри.       — Вовсе нет, — покачал головой Канаме, касаясь ладонью мягкой щеки девушки. — Ты сама сказала, что это твоя суть. И если ты вся соткана из цветов, зачем тебе желать иное?       В её глазах застыли слёзы, какие обычно норовят испачкать своей солёной влагой лицо, когда слышишь что-то необыкновенно милое и утешительное от человека, что пытается убедить тебя в обратном просто потому, что считает тебя выше неоправданных беспокойств по мелочам. В этом был весь он: неважно, как это выставляет её перед другими чистокровными. Важно, что это отражает её саму.       — Ты же… ты не… — Канаме вдруг разволновался и сам разозлился на себя за это. Нахмурившись и зажмурив глаза, он пытался подобрать нужные слова, но не нашёл ничего лучше, как упасть на колени перед ней, сминая траву, и сказать, сжав её пальцы своими и подняв голову вверх, чтобы видеть её лицо: — Ты для меня — всё.       Чтобы не видеть беспомощного удивления в её глазах, он прижался к ней, обвивая руки вокруг талии, и слушая, как быстро стучит её неспокойное сердце. Чистокровная вдохнула, изумившись его порыву, но было до безумия приятно — и слова, и его прикосновения, и этот необычный для него поступок. Поэтому она мягко положила ладони на его голову, ероша тёплые и гладкие волосы, приговаривая любимое:       — Мой хороший мальчик.       В тот день Канаме спал далеко не безмятежным сном. Вряд ли на нарушение его покоя мог подействовать абсент, скорее, небывалый подъём эмоций не давал заснуть долгое время. Дышать было тяжело, будто глотку что-то перекрыло, и он жадно глотал воздух, стараясь прийти в себя. Наконец, ближе к полудню он забылся, но покой оказался обманчив. Ему снился сон.       Он шёл по коридору Ковена к ванным комнатам. Тело обволакивало что-то приятное и лёгкое; опустив глаза вниз, Канаме увидел, что был одет в юкату чёрного цвета с расшитыми на ней серебристыми летучими мышами и… красными змеями. Почему именно змеи, Канаме не понимал. Они вились вокруг летучих мышей, высовывая из пастей тонкие раздвоенные языки, которыми пытались дотянуться до блестящих крыльев животных.       Канаме толкнул дверь в ванную и вошёл. У стены стояла широкая деревянная ванна, в которой сидела она. Саюри.       Она почти полностью сидела в ванной, из-за деревянных бортов были видны только её молочного цвета плечи и голова, а светло-каштановые локоны были собраны в пучок двумя палочками для волос, на концах украшенными стеклянными цветами. Слегка длинная чёлка обрамляла лицо Саюри, придавая её образу нежности и женственности. Канаме хитро улыбнулся и вдруг осознал, что ощущение присутствия во сне слишком яркое. Он ясно понимал, что видит сон. Значит ли это, что он был навеян Саюри?       Стоило ему об этом подумать, как девушка обернулась и ласково посмотрела на него.       — Тебе очень идёт, — зачем-то сказала она и усмехнулась. Многозначительный взгляд Канаме дал понять, что сам мужчина думал иначе, поэтому чистокровный принялся медленно развязывать пояс и стягивать с себя юкату, пока Саюри неотрывно смотрела на него. Никаких лишних эмоций — ни игривости, ни напыщенной серьёзности, ни смущения, только здоровый интерес живых и блестящих глаз. Он подошёл к ванной и увидел, что она была наполнена не водой. Кровью.       — Что-то не так? — спросила она, склонив голову набок, изучая его лицо. Что-то было не так. Саюри вроде бы была такой же, но неуловимые нотки в её голосе и оттенки движений как будто были чужими. Возможно, потому что это происходило во сне, который она сама же ему послала, и не привыкла быть персонажем подобных сюжетов. Но Канаме подумал, что раз уж она решилась, то он поможет довести идею до конца.       — Всё в порядке, — ответил он, опуская своё тело в тёплую багровую жидкость. Странное покалывающее чувство пронеслось по коже, словно он пьёт эту кровь — которая на деле оказалась человеческой — своими же клетками. Всё внутри задрожало, и Канаме, подчиняясь внутреннему порыву желания спокойствия, притянул Саюри к себе за плечи. Она уткнулась головой ему в грудь и сжала руку, что покоилась на её плече. Носом она водила по его шее, где притягательно стучала вена, как вьющийся тонкий кнут в воздухе.       — Выпей моей крови, — выдохнул Канаме, прижимая её голову к себе крепче, и она сразу прокусила его кожу, медленно глотая напиток жизни бессмертных, словно смакуя. Они сидели в ванной, наполненной человеческой кровью, но это не вызывало никакого интереса. Важно то, что было внутри каждого из них.       Насытившись, она посмотрела на него, её губы дрогнули, когда она собралась что-то сказать, но Канаме приложил обагрённый палец к её рту и закрыл глаза.       — Тш-ш, ничего не говори.       Он наклонился и поцеловал её в окровавленные губы, сначала осторожно, а потом набирая настойчивость. Она была его — вчера, сейчас, сегодня и целую вечность, как бы он упорно ни отрицал этого несколько дней назад, но сейчас хотелось верить, что она была его всё это время. Саюри ворвалась в его обветшалую и покрытую пылью жизнь, чтобы залить ароматом своих цветов и наполнить её красками, уничтожила его покой и привычный уклад, разбив на мелкие осколки его пустое и прозрачное как стекло прошлое. Осколки разлетелись по сторонам, заставляя забыть о боли, приносимой их отсутствием. Всё, что имело значение сейчас — только она, женщина, что выудила его из потока этой бесцветной боли. Поэтому она — всё.       Канаме целовал её шею, плечи, покрытые кровью пальцы и бёдра, дрожащий от предвосхищения живот и круглую грудь, слизывая с кожи багровую жидкость, словно очищая её и возвращая ей природный цвет слоновой кости. Когда терпение кончилось, он обнял чистокровную сильнее и опустил её дрожащее тело на себя, прижимаясь так крепко, как только можно было, двигаясь и забывая дышать.       — Канаме… — глухо выдохнула Саюри, впиваясь ногтями в его подрагивающие в порывистых движениях плечи.       «Да, повторяй это имя, — думал Канаме, вытаскивая палочки из её причёски и глядя, как её чудесные светло-каштановые волосы рассыпались блестящей волной по спине, опускаясь концами в кровь. — Повторяй вечно имя, которым ты меня нарекла».       Саюри положила голову ему на плечо, снова и снова вдыхая его аромат — терпко-сладкий запах роз. В порыве нежности Канаме провёл руками по её спине, надеясь почувствовать гладкость роскошных волос, но спина была полностью обнажённой. Раскрыв глаза, чистокровный заметил, что и волосы стали красными, как кровь вокруг. Он резко отстранился, поднимая голову девушки, и увидел, что это было лицо не Саюри. На него смотрели с безумием ярко-голубые большие глаза, которые были перечерчены длинными и узкими зрачками, как у змеи.       — Ты совсем забыл обо мне, Кейтаро-кун? — заискивающе пропела незнакомка и громко рассмеялась. В ужасе отпихнув кошмарный мираж от себя, Канаме проснулся.       Это был поистине ужасающий сон. С самого начала что-то не давало ему покоя, но Канаме списал на то, что во сне, даже осознанном, многое видится иначе. Даже собственное поведение может стать неузнаваемым. Но когда нечто прекрасное сменяется чем-то настолько омерзительным, то появлялось жуткое желание самому окунуться в кровь, чтобы смыть с себя кошмар.       Канаме встал с постели и, прищурившись, посмотрел в окно — Солнце было ещё высоко, наверняка был только полдень. Окно его комнаты выходило на западную сторону, поэтому он подошёл к раме и открыл её, впуская внутрь свежий воздух, чтобы очистить мысли и прийти в себя. Когда всё постепенно улеглось в голове, и каждый момент происходившего во сне занял на своё место, он задал себе вслух вопрос:       — Кто такой Кейтаро?       Ответом ему послужило шипение змеи сбоку. Скосив взгляд на подоконник с внешней стороны, он заметил небольшую красную гадюку, из чьей пасти грозно мелькал раздвоенный язык. Молниеносное движение, и змея уже была в руке Канаме, в агонии и попытке сохранить себе жизнь обвиваясь вокруг его руки, что смертоносно сжимала её. Один короткий взгляд чистокровного заставил гадюку загореться и раствориться в воздухе, рассыпавшись на мелкие капли крови.       — Всё ясно, — мрачно прошептал Канаме, отряхивая кровь с руки. Это был теневой клон.       Чизу никак не могла успокоиться и смеялась без остановки, не в пример Кумоидэ, который сидел настолько недовольный и злой, что ему впору было стоять на страже при входе в ад. Отсмеявшись от души, чистокровная посмотрела на возлюбленного и погладила его по щеке. Тот резко отвернулся к стене.       — Мне не нравится, что ты посылаешь другому мужчине подобные сны.       — Успокойся, — властно прошипела Чизу, откидываясь на спинку дивана и расслабляясь. — В том-то и дело, что это был всего лишь сон, выворачивающий наизнанку его желания. И ты прекрасно знаешь, что желает он далеко не меня.       — Это не имеет никакого значения, — не унимался обозлённый Кумоидэ и продолжал царапать когтями обивку дивана. — Я с самого начала был против. К тому же, что тебе это даст? Мы зря тратим время на твои развлечения.       — Моя армия ещё не готова, — строго ответила Чизу тоном, который ярко напоминал, кто здесь был главный. Кумоидэ фыркнул и снова отвернулся к стене. Чизу криво улыбнулась, придвинулась ближе и положила голову на плечо Кумоидэ, как только что делала во сне с Канаме. — Время уже почти пришло. Осталось ещё немного, и мы сделаем из людей рабов — тех, кем они и должны быть в мире, где господствуют бессмертные кровопийцы. Дай мне лишь ещё немного времени накопить силы, и мы выступим против твоего отца и Кейтаро-куна.       Кумоидэ встрепенулся, когда почувствовал присутствие ауры Ширабуки Риричио. Он хмыкнул, повернувшись к Чизу, и во взгляде его больше не было злобы и ревности.       — Пришёл паук.       — Так встреть же нашего гостя, — шепнула Чизу, целуя его белые волосы, похожие на длинные шёлковые нити. — И покажи, каким будет новый кровавый мир.