Король в кандалах

      Горящий дом — крошечный остров ада на земле, выдернутый из недр проклятой обители на горе живущих, чтобы те через боль и потери могли представить, к чему стоит готовиться после смерти.       Женский вопль, отчаянно и болезненно выкрикивающий имя девочки, разносился по небольшому дому, объятому янтарным пламенем, в котором застыли угольки прошлой безмятежной жизни. Женщина пару раз пыталась выйти из здания, но за его пределами царил такой же хаос, только без огня: улицы деревни кишели кровососами, с которыми пытались бороться жители, кто чем мог. Женщина вновь позвала дочь, и на этот раз в ответ раздался детский плач:       — Мамочка!       Она побежала на голос дочери, продолжая звать её, чтобы та не потеряла спасительную нить звука, знакомого с утробы. Неуклюже отмахиваясь от лижущих и жадных языков пламени, словно это могло помочь, женщина выбежала к заднему входу и уже увидела силуэт родной дочери, но тут за ней возник другой — высокий, тёмный и зловещий. Пламя гуляло по его одежде, но «человеку» было всё равно — каждый поцелуй пламени мгновенно исчезал на его коже.       — Кровопийца! — завопила женщина, правильно угадав в мужчине одного из тех, кто бесчинствовал на улицах её деревни, и протянула руки к ребёнку. — Родная, беги ко мне! Скорее!       — Родная останется со мной! — проскрежетал противным голосом вампир, не дав девочке ступить и шагу. Пока та кричала и извивалась в его руках, он с жадностью вонзился в её тонкую шею, и горячая невинная кровь брызгами расплескалась по накалившемуся полу.       Ещё один крик, теперь полный отчаяния и ненависти, разнёсся по дому. Женщина лихорадочно сверкала глазами по сторонам, ища, чем защитить ребёнка, и где-то в глубине души понимала, что сделать этого никак не сможет и что дочь она уже потеряла, но материнское сердце отказывалось это принять, и с неистовым стуком билось внутри груди, как дикая птица, попавшая в узкую клетку.       Задняя дверь свалилась во двор, издавая зловещий выдох вырвавшегося огня, а в потоке влившегося утреннего света показался ещё один мужчина. Он резко дёрнул вампира за шиворот, перехватил его шею и развернул в сторону так круто, что хрустнули кости. Вдавив ботинок в спину вампира, пришедший потянул голову кровососа на себя и оторвал её от тела, швырнув в огонь, который с охотой подхватил новое топливо для горения. Мужчина подошёл к упавшей на пол девочке, пальцами пощупал пульс и печально выдохнул, глядя на обезумевшую мать, чьё лицо покраснело не то от жара, не то от неистового плача.       — Мне жаль, — как можно спокойней сказал Канаме, подходя ближе к женщине, — но она мертва.       — Ты тоже кровосос! — на самых высоких тонах, на какие только была способна, женщина выплеснула на него свой гнев. — Будь ты проклят! Будьте вы все прок…       Канаме усыпил несчастную, не позволив ей тратить ещё больше сил. Позже они ей понадобятся, чтобы прийти в себя и достойно оплакать малолетнюю дочь.       Выбежав из горящего дома со спящей женщиной на руках, Канаме крикнул находящемуся неподалёку Даичи:       — Айдо, потуши пожар!       Соратник кинулся к останкам дома и принялся выполнять приказ, пока Канаме шёл в сторону самодельного госпиталя, куда жители деревни складывали раненых и пытались оказать всю возможную помощь. Рядом же несколько мужчин пытались разжечь костёр, чтобы избавиться от тел погибших: на похороны по канону не было ни времени, ни желания, а гниющие трупы могли создать неблагоприятную среду для живых — дополнительные проблемы в виде эпидемий сейчас были бы совсем некстати. Канаме глянул на стоявшего рядом с кострищем жреца, без энтузиазма читавшего поминальные гимны. Чистокровный настолько утомился после продолжительной битвы, что монотонное чтение старика под боком его усыпляло. Он и представить себе не мог, до чего же истощены морально и физически люди, что пытались биться с ними бок о бок.       Раздался щелчок, и Канаме устало повернулся в сторону, откуда послышался звук. Ягари, растрёпанный, едва державшийся на ногах, со стучащими зубами и осунувшимся лицом, смотрел на него, не жалея ярости: пожалуй, это было единственное, что нисколько не убавилось в нём за время битвы, словно гнев его находил питание в недрах самого ада.       — Что не так? — раздражённо спросил Канаме, переводя взгляд со свирепого лица Ягари на дуло его ружья. Позволить ему, что ли, выстрелить? Если Ягари продырявит ему голову, раскромсав глаз, это здорово поднимет настроение жителям деревни. Быть может, поднимется боевой дух.       — То, что ты тоже вампир, как и те, которых мы едва отсюда изгнали, — проревел Ягари, не двигаясь с места, хотя уставшие ноги его еле держались прямо. Канаме прикрыл глаза и выдохнул. Напоминать о том, что именно Ковен помогал людям избавиться от орды кровососов и что без их помощи, по факту, деревня была бы уничтожена, не имело смысла. Ягари, как и его соратники, были чересчур напуганы неведомой силой вампиров, и сама мысль о том, что высших из них убить и вовсе невозможно, просто сводила с ума. Поэтому люди единогласно приняли решение придерживаться политики самого неблагодарного принципа: спасибо за сотрудничество, но между нами это ничего не меняет.       — Начни, пожалуйста, с Рена, — Канаме слабо кивнул головой в сторону спешащего к ним Хио. — Я слишком изнурён, чтобы «умирать».       Восприняв вялую шутку чистокровного как сигнал к действию, Ягари развернулся к Хио и выстрелил пару раз тому по ногам.       — У тебя не все дома, ненормальный?! Это я! — разорался Хио, кинувшись на землю и снимая продырявленную обувь, чтобы вытащить из плоти пули, которые приносили острую тяжёлую боль. Канаме хмыкнул и со скрытым восторгом посмотрел на Ягари.       — А ты, как я погляжу, скор на расправу. Понятия того, кто среди нас прав, а кто виноват, для тебя не существует?       — Пока ты хлещешь кровь, чтобы и дальше волочить своё полумёртвое тело по земле, — да, не существует, — мрачно напомнил Ягари о своих принципах.       — Хм. Удивительно, но я тебя понимаю даже лучше, чем ты можешь себе представить, — кивнул Канаме, разглядывая напряжённое тело Ягари. Сейчас он был похож на стоявшего на задних лапах волка, истрёпанного и изголодавшегося. — Совсем недавно я мыслил абсолютно так же.       — Ты-то? — Ягари в неверии изогнул бровь. — Чушь собачья, куда тебе до понимания мыслей простого человека? — В порыве чувств Ягари ткнул Канаме пальцем в грудь и решительно заглянул в ярко-гранатовые глаза чистокровного. — У тебя и твоего кодла есть два часа, чтобы убраться отсюда.       — Да, пожалуйста, — устало выдохнул Канаме, мысленно приняв грубые слова мужчины за своеобразное «спасибо». Послушав ещё немного погребальное пение жреца, он ушёл искать Саюри.       Она же пыталась сейчас сбежать от ужасов, что окружили её со всех сторон, стоя на пшеничном поле, где безмятежные волны колосьев трепетали под силой напористого осеннего ветра. В её воспоминаниях — крики людей, густой запах их крови и нападавших вампиров — всё смешалось в одно острое ощущение, от которого болела голова. Если бы только всякую боль можно было вытащить и выбросить так далеко, чтобы больше и не вспоминать! Но увы, даже, казалось бы, всесильные вампиры не были способны на это чудо.       Прошедшая битва давала понять важную вещь — терять больше времени было нельзя. Слишком много людей уже погибло, несравнимо больше ещё пострадает и человечество, которое и без того стояло на пороге исчезновения эти столетия, грозилось и вовсе стереть о себе любые напоминания. Кроме самих вампиров, которые носили человеческий облик, — и это было чем-то вроде памятника на могиле смертной расы. И что тогда будет с кровопийцами, Саюри боялась представить. Либо они передушат друг друга, либо разнесут в пыль всю Землю.       Тяжёлые раздумья, от которых, казалось, голова клонилась к груди, прервал почти мятный, свежий и незапятнанный запах ребёнка. Знакомого ребёнка.       — Кирию-кун! — радостно закричала Саюри, увидев мальчика, который помог ей сбежать из ужасного плена предателя Риричио, несмотря на то, что ему самому пришлось преступить свои принципы.       — Здравствуйте… — мальчик хотел продолжить, но не знал, как зовут женщину, с которой провёл несколько дней в одной клетке. Тогда ему и не хотелось знать. А сейчас это как будто бы было важно, и ему стало стыдно, что он не знал её имя.       — Как ты… — хотела спросить Саюри, но быстро поняла, что вопрос был глупым. — Ты ведь из этой деревни, да? Мне жаль.       — Я хотел сказать спасибо, — малыш кивнул, и серебристые волосы засияли в солнечных лучах. Колосья пшеницы доставали ему почти до подбородка, так что была видна лишь его голова с пухлыми щёчками и завораживающе сиреневыми глазами. Это было смешно и очаровательно одновременно, так что Саюри, несмотря на обстановку и события, что вновь столкнули её вместе с этим ребёнком, широко улыбнулась и подошла к нему.       — Я рада, что ты не боишься меня, — чистокровная осторожно, словно боялась спугнуть, коснулась волос мальчика. Тот благосклонно отреагировал на дружественный жест.       — Почему вы помогаете нам? Всё равно ведь… вы такие же, как они. Почему? В лавандовых глазах плескалось искреннее любопытство. Мальчик ещё был слишком мал, чтобы понимать одну простую мысль.       — Кирию-кун, — мягко сказала Саюри, присев. Теперь шумные стебли неубранной пшеницы скрывали их обоих. — На свете нет только чёрного и белого. Очень часто бывает, что совершив нечто плохое, существо стремится остаться добрым. Так же, как и одно хорошее действие не всегда делает злодея лучше. Но тем не менее, все добрые люди способны совершать зло, а злым не чужда доброта. И если считать всех вампиров злодеями… То мы из тех, что всеми силами удерживаются за нить человечности в своих сердцах. Потому что сильный не имеет права обижать слабого. Напротив, это обязанность сильного — защищать слабых.       Мальчик ушёл некоторое время спустя с недетской задумчивостью в глазах. Чистокровной хотелось верить, что она смогла затронуть самые глубины его души, чтобы её слова отозвались в нём и через многие годы. Эта внутренняя доброта однажды поможет таким, как он, распознавать плохое от хорошего в вампирах. И тогда оружие в их руках будет способно нести справедливость, а не чуму. Но даже в таком случае в оружии была необходимость. Разрушительная, отчаянная необходимость.       Осталось лишь решиться, и Саюри сжимает ладони в кулаки, крепится. Убеждать себя в том, что оно того стоило, не было нужды — перед её глазами ещё стояли картины растерзанных глоток невинных детей.       Осталось лишь решиться, и Саюри медленно вдыхает, пробуя сладкий запах пшеничного поля. Уютный, как объятия её возлюбленного, и не настойчивый, как его разговоры, но убедительно заполоняющий разум и чувства. Чистокровная говорит себе, что это последний раз, когда она пробует этот запах.       Осталось лишь решиться, и Саюри крепко сжимает глаза, чтобы не заплакать. Может быть, когда она их откроет, окажется, что это кошмарный сон? Как было бы чудесно!       Но ореховые глаза открываются, а перед ними всё то же поле. И среди золотистых колосьев, которые уже давно следовало бы убрать, на месте мальчика стоял он.       Как это ни удивительно, но именно его печальный взгляд придал ей решительности. «Так надо», — прошептала она тихо. Так будет лучше, и в первую очередь для него.       Канаме сделал пару шагов к ней навстречу. Он шёл медленно, наслаждаясь прогулкой и отдыхая от кровавых картин. Втягивал в себя приятный запах поля. И рассматривал её хрупкую фигуру.       — Солнце уже жжёт, — заявил он очевидное и поморщился от неприятного ощущения на коже. — Пойдём в укрытие.       — На мне капюшон, — сказала Саюри и усмехнулась. И только она заметила, каким надтреснутым был этот смех.       — Это не единственная причина. Ягари попросил нас покинуть деревню в течение пары часов. Такая у него благодарность…       — Это не вызывает в тебе ненависти? — резко перебила его Саюри, обернувшись и глядя во все глаза на чистокровного. На лице Канаме проявилась горькая усмешка.       — Нисколько. К сожалению, я слишком хорошо понимаю, где истоки такой ненависти. И… не могу ненавидеть их в ответ.       — Я тоже… — выдохнула Саюри и окинула взглядом поле, блиставшее золотом там, куда падали осмелевшие утренние лучи Солнца. Яркие переливы, как на огромном ожерелье из янтаря и бриллиантов, успокаивали и даже дарили радость. — Я тоже не ненавижу людей. В конце концов, все мы были рождены от обычных человеческих родителей. Хотя и явились на свет немного… нет, совсем иными существами. Но знаешь, несмотря на это, мои мать и отец любили меня. И они были сильными людьми. Они так хотели защитить меня, пусть даже ценой собственной жизни. Хотя они были настолько слабее, по сравнению со мной…       Канаме слушал внимательно, но ему почему-то казалось, что он что-то упускал. Что-то важное, но незаметное, нечто, поселившееся глубоко в её душе и не дающее ей покоя. Быть может, Саюри просто очень сильно расстроена из-за случившихся событий? Скорее всего, думал он. Она, такая впечатлительная и бойкая, легко впадала в уныние, если кто-то страдал. Поэтому Канаме было несложно убедить себя, что это и было причиной её состояния.       — Поэтому, Канаме, я не могу простить таких существ, — продолжала она, всё ещё вглядываясь в поле, — что забыли своё предназначение и играли с жизнями тех, кто слаб телом и силён духом. Тех, кто инстинктивно продолжает надеяться. Ни в коем случае я не смогу молча смотреть на это.       Она обернулась, и её волосы, разлетевшись по плечам, упали на её грудь. Канаме с восхищением заметил, как красиво контрастировали мелкие косички в её причёске с золотыми колосьями в поле.       — Я хочу быть полезной людям. Я хочу быть полезной для Канаме.       Он мягко улыбнулся — так, как родители улыбаются детям, когда те говорят грустные вещи, и стараются их успокоить, сказав, что по-прежнему любят их, даже несмотря на беспорядок, творящийся вокруг.       — Разве ты не видишь, как много уже сделала, — с выдохом сказал он, обнимая Саюри и крепко прижимая к себе. — Одно то, что ты вытащила меня из бездны отчаяния и ненависти к себе, дорогого стоит. Только лишь за это тебе положена награда. А ты всё стремишься к чему-то недосягаемому. Успокойся, пожалуйста. Ты не бесполезна. Но далее дело за мной.       «Нет, нет, — думает она, сдерживая слёзы на глазах, но позволяя плакать душе, — если погибнешь ты, то погибнет весь этот мир. А я, лишь песчинка на твоей длинной дороге, должна отдать себя, чтобы ты мог и дальше шагать, ведя за собой достойных».       Юрико смотрела на ночное небо. Тёмно-сапфировое, усеянное блестящими звёздами, лениво подмигивающими, когда мимо проплывали сонные толстые облака, похожие на сытых котов. Юрико улыбнулась, прижимая к груди письмо от сестры. Когда она была маленькой, Саюри говорила, что небо — это парчовое полотно, к которому прибиты бриллиантовые гвозди звёзд, и что полотно это служит одеялом для прекрасной небесной принцессы, которая ждёт своего принца из далёкого странствия, где он боролся с неведомыми чудовищами. И Юрико нравилось это милое заблуждение. Даже когда она узнала, что на деле всё гораздо прозаичнее, она упорно верила в эту сказку, желая сохранить отпечаток чуда в своей жизни. Но и ему пришлось распасться на тысячи пылинок, когда Юрико узнала ещё более зловещую правду о том, что звёздный свет, который мы видим, шёл к нам миллионы лет, и сейчас многие из тех звёзд, чей блеск мы наблюдаем, уже давно мертвы. Этот свет — как души мертвецов, что цепляются за любую возможность подольше побыть в этом мире. Как память о мёртвых — пока сияют их лучи, мы вспоминаем их свет при жизни. Миллионы лет после…       Юрико взгрустнулось, когда она подумала об этом. Жизненный свет их родителей погас многие столетия назад, но она ещё хранила их яркий свет в своей душе. И этот огонёк не позволял ей потерять свою душу.       «Но прошу тебя об одном. Если вдруг по какой-то причине я исчезну надолго, так надолго, что проще поверить в то, что меня больше нет, позаботься о Канаме. Не дай ему перестать жить и утонуть в своей боли. Позволь ему узнать, Юрико, что это значит — любить».       Юрико перечитывала эти строчки письма Саюри и никак не могла понять их смысл. Куда Саюри собралась? Ей это совсем не нравилось. И зачем покидать её, да ещё и возлюбленного? Как будто мало они были в разлуке! Это вызывало в младшей Куран бурю негодования, и ей хотелось сорваться прямо сейчас с места и поскакать в восточный Ковен. Помахать письмом перед носом сестры и грозно закричать: «Э-э, чего удумала?! Бросай эти глупости! А ещё старшая сестра!» Но Саюри не любила такие порывы и всегда ругала сестру за несдержанность. И вместо шутливой трёпки по голове наверняка бы учудила что-то вроде очередной лекции по воспитанию:       — Выйди и зайди обратно как положено!       Представив это, Юрико засмеялась. В этом Саюри была очень сильно похожа на их мать.       — Что весёлого пишет Саюри-сан? — спросил неожиданно подошедший Шики, присоединяясь к Юрико в её занятии лицезрения звёзд.       — Ничего такого, — честно призналась Юрико, сворачивая письмо и возвращая серьёзное выражение лица. — На самом деле, всё довольно печально.       — Да, я слышал, — кивнул Шики и кинул мимолётный взгляд на письмо в надежде разглядеть хоть слово. — Из главного Ковена приходит много печальных вестей. Одна хуже другой.       Юрико мгновенно помрачнела. Ей не нравилось, что Шики говорил об этом так легко, словно его не касалось.       — Неужели мы и дальше будем сидеть здесь, сложа руки? Как крысы, ей-богу.       — Юри-чан, не думай, что мне доставляет радость сидеть здесь как последний трус, — совершенно спокойно отозвался Шики, так что Юрико поняла: как раз-таки это и доставляет ему радость. — Но мы не выезжаем на помощь по простой причине того, что нам приказано оставаться здесь.       — Ханадаги-сан приказал? — взволнованно спросила Юрико, но вместо согласия Шики покачал головой.       — Он так и не оправился после предательства Кумоидэ. Так что главный теперь у них другой вампир. Канаме. Говорят, он старше любого из нас. Потому Ковен и последовал за ним.       Юрико заёрзала на месте, пытаясь найти удобное положение. Саюри много писала ей о нём. Как нашла его, как приводила в себя, как ей приносили счастье его улыбки… И вдруг она подумала, не его ли Саюри имела в виду, когда просила в письме позаботиться о её возлюбленном? Какое интересное могло бы быть совпадение.       — Но ведь если, — не унималась Юрико, — если всё станет совсем плохо, мы отправимся туда, верно? Чтобы помочь?       Шики в недоумении смотрел на обеспокоенную вампиршу и не знал, что ответить. А она тем временем представляла себе Саюри, счастливую и влюблённую — какой ей всегда хотелось увидеть её в объятиях мужчины, с которым та пожелала разделить вечность. Юрико до безумия хотелось увидеть эту Саюри. Такую, какой раньше видеть не приходилось: потерявшую разум и контроль от чувств, глядящую с нежностью и обожанием в глаза вампира, чью кровь ей хотелось поглотить всю до последней капли в самой укромной вене.       И Саюри действительно стояла в тот момент в объятиях любимого чистокровного, глядя в его глаза под тем же небом, на которое смотрела её сестра. Она медленно перебирала холодными пальцами волосы Канаме — тёмные, слегка волнистые и такие шелковистые, что любая аристократка позавидовала бы. Коснулась подушечками его губ — гладких, трепещущих в надежде получить поцелуй. Заглянула в его глаза, что до сих пор были таким печальными, что казалось, будто в них собралось всё горе этого мира, как если бы он сам собрал её в себе, чтобы другие не страдали.       Саюри обвела пальцами его завораживающе острые ключицы, тяжело задышала, когда увидела стучащую вену, полную тёмной и густой крови, и крепко прижалась к нему. Канаме не сопротивлялся и не удивлялся — ему нравились её проявления нежности, пусть и такие странные. Со стороны выглядело так, будто они прощались. Он вдруг подумал, что привязался к ней. Не собирался и не желал строить ни с кем связь — и вот что вышло. Он держал её в своих объятиях и боялся отпустить.       — Сегодня мы видели слишком много боли, — прошептала Саюри. Канаме кивнул, всё ещё храня молчание. — Обними меня так, будто больше не будет такой возможности. Целуй и пей мою кровь так, как если бы пришлось насыщаться до конца жизни этого мира.       Она приняла решение: это была их последняя ночь.