Король в кандалах

      Голова Канаме гудела так, словно он просунул её в звенящий колокол. Хотелось запустить руку внутрь черепа и вытащить боль, кинуть на землю и попрать ногами, но он понимал, что это было лишь красивой метафорой.       «Будь бдителен...» — повторялось у него в голове снова и снова. Её сладкий и родной голос звучал серьёзно и настойчиво.       «Враг ещё не побеждён».       «Мой враг сегодня умер», — твердил ей Канаме, но она не унималась, не покидала его голову, без конца вселяя в его сознание параноидальную мысль:       «Враг ещё не побеждён…»       — Канаме?..       Осторожный зов другого знакомого голоса наконец привёл его в чувство. Канаме открыл глаза и увидел нависающих над ним Масао и Рена.       — Ты живой? — зачем-то спросил Хио, и Ичиджо одарил его осуждающим взглядом.       — С возвращением!       Канаме постарался заглянуть за плечи настырных визитёров, но было тщетно — он лежал на спине и не видел ничего дальше деревянного потолка. Шум и гам за окном где-то сбоку, впрочем, наводил на мысль о том, что они прибыли обратно в деревню. Теперь оставалось узнать, как давно.       — Сколько я был без сознания?       — Два дня, — ответил Рен, всё ещё с любопытством оглядывая Канаме. — Что последнее ты помнишь?       — Как я покончил с собой, прострелив себе висок.       Ичиджо, обернувшись к Хио, заметил:       — Не каждый может похвастаться таким, очнувшись вполне целёхоньким, согласись.       — Что вы сделали? Почему я не умер?       — Мы влили в тебя столько своей крови, что сами чуть сознание не потеряли! — перехватил инициативу разговора Масао и указал пальцем на рядом стоящий стол, на котором покоились закупоренные склянки с густой красной жидкостью. — Посмотри, мы тут почти все пожертвовали понемногу ради тебя, командир. Это такая честь! Кстати, ты прямо застонал, когда глотнул моей крови, а-ах! Это значит, она тебе понравилась, я в твоём вкусе!       Канаме встал и руками отодвинул от себя незадачливых друзей. Лихорадочно ища зеркало или что-нибудь, что его напоминало, он наткнулся на металлический поднос, старый и изрядно поцарапанный, но всё-таки достаточно внятно показывающий то отражение, которое было нужно чистокровному.       На голове не было ран. Никаких.       — Отлично выглядишь, — растерянно пробубнил Рен, не зная, что добавить к развернувшейся сцене.       — Ну… спасибо, — буркнул Канаме, бросая поднос обратно на стол. — Я спросил. Почему я не умер?       Хио и Ичиджо поочерёдно сглотнули. Они были бы и рады дать ответ, но его у них не было.       — Мы и сами в полном изумлении, — наконец, ответил Масао, нервно почёсывая висок. — Ты не пойми неправильно, мы рады, что ты выжил. Но как это произошло… Никто не может объяснить.       — Кросс рассказал нам, — продолжил Рен, — что ты общался с призраком женщины. И что она велела быть осторожным или что-то такое. Кросс видел её, когда она приходила в деревню и вырвала своё сердце из груди… Это была Саюри?       Канаме молчал. Он усилием воли заставлял себя думать, но сознание старательно и настойчиво отвергало эту идею, предпочитая расслабленное состояние и дальше. Наконец, понимая, что слова Рена были вопросом и требуют ответа, он кивнул.       — Может ли быть так, что, — не унимался Хио, — Саюри оберегла тебя?       Канаме скривился. Неуверенной рукой потёр горло и почувствовал жажду где-то в отдалении. Какие же потери перенёс его организм, если даже крови нескольких его могущественных соратников не было достаточно?       Он не хотел знать ответ. Лишь надеялся, что найдётся источник, способный утолить этот голод.       Саюри.       Канаме махнул головой, стараясь не думать о ней. Сама мысль о прекрасной женщине, которую он потерял, приносила боль.       — Я предпочитаю найти этому другое объяснение, — чистокровный всё-таки решил заговорить со своими друзьями. — Если оружие не причинило мне вред, потому что в нём осталась частичка её сознания, значит, меня или любого другого кровопийцу, которого Саюри решит защитить, будет невозможно уничтожить. Что может привести к непредвиденным обстоятельствам. А я не люблю, когда не могу что-то предугадать.       Мужчины переглянулись между собой. Слова Канаме буквально сочились отчаянием от невозможности умереть. И это чувство тёмной дымкой разливалось по комнате и накрывало их с головой, позволяя ощутить горький привкус на кончике языка.       Выдохнув, словно пытаясь смириться с происходящим, Рен встал и посмотрел прямо на Канаме.       — Хватит мечтать о смерти.       Чистокровный удивлённо приподнял правую бровь и не сводил взгляда со своего собеседника. Хио продолжал.       — Я могу понять твою боль от потери, но даже смерть любимого человека — это не конец. Пока ты жив, надо двигаться дальше. Тем более, когда остальные нуждаются в тебе.       — Не тебе говорить о моих потерях.       — Ах, не мне! — Рен мгновенно закипел, и Масао попытался его остановить, но тот лишь отмахнулся от него рукой как от мухи. — Своё горе-то поболее других будет. Хорошо нести своё бревно, не замечая обелиски в чужих руках. Не только ты страдал в этом мире…       Хио не успел договорить, как Канаме прижал его рукой к стене и устремил к нему ярко горящий красный взор. Ичиджо что-то кричал и хотел их разнять, но убийственная аура Канаме заставляла дрожать коленки и Масао, и Рена. Даже им, чистокровным, было не по себе, когда древний первородный выпускал всю силу наружу.       — Не только я страдал в этом мире? Не отрицаю. Обелиски в чужих руках крупнее моих брёвен будут? Очень сомневаюсь. Если хочешь узнать всё, что происходило со мной и высосало из меня всякое желание жить, будь смелей! Мой разум открыт — возьми и прочти, что внутри, как книгу! Только учти, что смерть Саюри — это лишь последняя капля в огромном море. Делай же!       Рен дёрнулся и лишь благодаря удаче вырвался из-под цепкой хватки рук древнего чистокровного. Воспользоваться предложением Канаме он не решился и с руганью себе под нос покинул комнату. Масао шумно выдохнул и с укоризной посмотрел на Канаме.       — Отталкивая всех, ты делаешь хуже лишь себе.       И с этими словами ушёл. Канаме ещё с минуту стоял, прислушиваясь к звукам за окном. Жители деревни всё продолжали махать инструментами, лязг лезвий и стук молотов не давал тишине хоть на миг установиться в этом месте.       Ярость постепенно прошла, а головная боль вернулась. Канаме вдруг чётко осознал жажду крови, и ему стало противно. Во что превращается его жизнь и всё вокруг? Почему так темно и тяжело?       Спешные шаги не дали ему нырнуть в меланхолию, и через несколько мгновений в дверном проёме оказалась Шион. Поздоровавшись, она обеспокоенно оглядела усталую фигуру мужчины.       — Спрашивать, всё ли с тобой в порядке, бессмысленно, полагаю, — сказала она. Чёрные волосы блестели в свечном огне так же, как и глаза, с любопытством и беспокойством рассматривавшие чистокровного. Её дыхание было неровным, и Канаме не хотел думать, почему. — С тобой желает говорить Император. Его приближённые узнали, что ты очнулся, но не решаются войти сюда. Могу я проводить тебя?       — Да… — рассеянно ответил Канаме. — Пойдём.       Всё время, что они спускались со второго этажа, Канаме чувствовал её дыхание на своей спине. Волнительное, неровное. В его голове промелькнула мысль о том, чтобы попросить её дать ему крови, но он тут же её отогнал от себя. Это может дать ей лишнюю надежду.       Когда они вышли, в глаза ударил солнечный свет, и оба вампира, поморщившись, застонали. Поморгав, Канаме сфокусировал взгляд и увидел недалеко впереди себя бродящую фигуру с книгой в руках. Кросс.       Жрец краем глаза заметил движение у двери и поднял голову. Увидев Канаме, тотчас побледнел и отвернулся. Чистокровный выдохнул. Что бог жреца говорит о таких, как он? Неумирающих даже от выстрела в голову. Хотел ли этот бог, чтобы по земле, созданной его руками, бродили подобные существа? И если нет, то почему боги других людей этого пожелали?       Но ответа никто не даст. Никогда.       Перед самой дверью, куда указала ему войти Шион, она тихим, вкрадчивым голосом, словно ручеёк журчал меж кустов, сказала чистокровному:       — Если тебе будет нужна помощь… Я всегда рядом.       Канаме предпочёл промолчать, но в знак вежливости кивнул. Вряд ли ему захочется обращаться за помощью к едва знакомой женщине.       Стук в дубовую дверь заставил сидящих в импровизированном зале собраний поднять свои головы. Вид древнейшего существа заставил их замолчать. Лишь только Император украсил себя лёгкой улыбкой и поднялся, приветственно поднимая руку.       — Канаме… Рад, что ты в порядке. Пожалуйста, проходи. — Обернувшись к вельможам, он приказал: — Покиньте помещение.       Госслужащие не сразу повиновались. Некоторые переглянулись, другие бросили робкие взгляды на правителя. Но уверенная поза Императора давала понять, что обсуждения и, уж тем более, возражения не принимаются, и все так или иначе покинули залу, оборачиваясь на Канаме у выхода, словно боясь, что как только дверь захлопнется за их спинами, вампир тут же набросится на горло их повелителя.       Однако, оставшись наедине, оба мужчины пару мгновений молчали. Наконец, Император указал на стул напротив него.       — Пожалуйста, садись.       Канаме сел и облегчённо выдохнул. Он был без сознания пару дней, но само его существование настолько угнетало, что он без конца чувствовал себя уставшим.       — Это настоящее чудо.       Чистокровный нахмурился и взглянул на Императора, чьи светящиеся глаза с нескрываемым восхищением рассматривали его.       — О чём Вы?       — О том… Ты можешь называть меня на «ты».       — Простите. Я не смогу, мне неудобно.       — Будь по-твоему. Я о том, что… Ты не умер. Хотя должен был. Это настоящее чудо, данное богами.       — Снова прошу прощения, но я сейчас не в духе, чтобы слушать дифирамбы небожителям.       — А ты не так прост в общении, как кажется сначала. — Император слегка улыбнулся, но его взгляд стал жёстче.       — У меня всегда был скверный характер, — хмыкнул Канаме, и перед его глазами пронеслись сцены из прошлого. Забытого и внезапно вернувшегося к нему. Правителю совсем ни к чему знать, что в прошлом он был гораздо мягче.       — Что ж, я лишь хотел сказать, что то, что ты выжил, означает лишь одно: ты должен быть жив. Ты пока не выполнил свою основную миссию, которую я хочу возложить на твои плечи.       «Ещё один крест», — подумал Канаме, воскрешая в мыслях образ жреца. Нетерпеливым жестом он дал понять, что ждёт продолжения. Император сел удобнее в своём кресле.       — Здесь со своими чиновниками я обсуждал необходимость установления централизованной власти, представляющей вампиров. Вариантов, которые следует обсудить, оказалось не так уж много. Ты — мой личный фаворит в списке кандидатов на трон.       Канаме непонимающе моргнул несколько раз. Роль командира свалилась на него практически нечаянно, так как больше некому было вести кровопийц в бой против Змеи. Теперь же Император предлагал ему ещё более тяжкую ношу.       — Трон?       — Именно. Кровопийц необходимо контролировать. И будет правильно, если в «ночном» мире установится тот же принцип самоуправления, что и в человеческом.       — Ничего правильного в этом нет, — возразил Канаме, вызвав недоумение на лице правителя. — Давая вампирам автономную власть, вы рискуете тем, что рано или поздно они захотят свергнуть человеческих правителей. Не бывает двух монархов на одной земле.       — Здравое замечание, — согласился Император. — Однако, у вампиров, как ты их назвал, не будет полного самоуправления. По моему проекту король бессмертных будет подчиняться только одному-единственному человеку. Императору.       Канаме промолчал. На словах всё выглядело интересно и, возможно, разумно, но реальность готовила намного больше камней на пути, чем сейчас можно было себе представить.       — Кто ещё является кандидатом на трон? — Канаме решил отвлечься от основной темы разговора, ибо так или иначе сейчас ничего не решит ни он, ни Император.       — Ханадаги Рюо.       Канаме с интересом посмотрел на собеседника.       — Разве Вам он знаком?       — Мне — нисколько. Мои… скажем так, талантливые служители разузнали все необходимые данные для меня и моего Совета. Я знаю, что Ханадаги-сан также является одним из старейших вампиров, и восточный Ковен ранее был под его контролем. Пока он не потерял разум после предательства сына. Одни вельможи высказываются за его кандидатуру как за легитимную, ведь Ханадаги-сан являлся главой крупнейшего сообщества кровопийц. Другие же, те, что хитрее, поддерживают его сына, Ханадаги Иссея. Объясняя это тем, что он юноша и является продолжателем отца, которого сейчас терзает умственная болезнь. На самом же деле их мотивы куда более очевидны: Иссей-кун молод, а это значит, им будет легко управлять. Гораздо проще, чем тобой.       Канаме нахмурился. Он всегда верил, что находясь на политической арене, невозможно оставаться чистым. И вот, он только пальцами ног коснулся её, а уже ощущал зловоние.       — Так и воспитайте из Иссея-кун своего короля. Зачем я Вам нужен?       — Затем, что ты прожил среди людей гораздо дольше, чем кто-либо из них. И как бы долго ты ни находился у власти, твоим основным интересом будет защита людей. Как и у твоих наследников…       Разговор с Императором дался тяжело и заставил Канаме поразмышлять о многом. С одной стороны, выбрать в короли действительно нужно было того, кто всецело стоит за защиту человечества, а кроме себя самого в этом деле он никому доверять не мог. Но с другой, вскидывать на свои плечи ещё более тяжкую ношу…       А не было другой стороны. Была только жалость к себе, пострадавшему и измученному. И чтобы это чувство его не задушило, было необходимо отвлечься. Правление как раз было идеальным вариантом.       Но прежде всего Канаме хотел поговорить с Рюо, для чего отправился в Ковен с несколькими своими соратниками, включая Юрико.       Комната, в которой Ханадаги проводил без конца свои дни и ночи, была погружена во мрак. Лишь бледный свет Луны, с осторожностью пробирающийся сквозь самые тонкие щели, разбавлял полную черноту. Жена Рюо, статная и миловидная чистокровная, проводила Канаме к мужу и тихо закрыла за его спиной дверь. В ответ в комнате не прозвучало ни единого шороха.       — Ханадаги, — позвал его Канаме. Не для того чтобы убедиться, что вампир здесь — он чувствовал его ауру, поэтому в том не было необходимости. Но чтобы привлечь его внимание и дать понять, что он пришёл для разговора.       — Ханадаги, это я, Канаме. — Чистокровный осторожно подошёл к креслу. Если бы не чуткое вампирское зрение, он бы с досадным шипением натолкнулся на стоявший на его пути низкий стеклянный столик. Но зоркий взгляд помог безболезненно обойти препятствие и приблизиться к притихшему главе.       Не наблюдая никакой реакции в свою сторону, Канаме сел на одно колено перед Рюо и посмотрел ему в лицо. Тот с упорством мертвеца продолжал смотреть в одну точку, не меняя положения.       — Я не хотел, чтобы так вышло. Но обязан сказать тебе.       За окном ухнула сова, и послышался устрашающий звук её когтей, царапающих ветку дерева. Подул лёгкий ветерок и напомнил о присутствии мороза.       — Ханадаги, — в третий попытался призвать его Канаме, но снова безуспешно. Тогда он решил, что придётся рубить — больно, жёстко и без подготовки. — Я убил Кумоидэ. Твоего старшего сына больше нет. И Красной Змеи больше нет.       Сначала в его сторону двинулись зрачки. Потом очень медленно, словно по заржавевшим шарнирам, повернулась голова. Пальцы Рюо, покоившиеся на подлокотниках, дёрнулись в попытке сжаться в кулак, но тут же успокоились.       Он сказал лишь одно слово.       — Как?       Канаме рассказал всё. Это было испытанием и пыткой не только для Ханадаги, но и для него самого. Говоря о смерти Саюри, о её жертве, о битве с Кумоидэ и Чизу, он словно заново это переживал. Сердце ныло, кости болели, горло сохло.       Когда Канаме закончил, он сглотнул. Но это мало помогло. Напротив, как будто что-то оцарапало чувствительные ткани внутри, и на языке почувствовался железный привкус собственной крови.       Сначала Ханадаги молчал. Затем медленно накрыл лицо и принялся беззвучно рыдать, сотрясаясь в страданиях всем телом. Канаме протянул было руку, чтобы успокоить его, но остановился. Остановился в изумлении.       Он помнил, каким был Ханадаги Рюо, когда принял его в первый раз. Горящие хитрые глаза, лисья улыбка, ехидные шуточки и двусмысленные, почти пошлые — в стиле Масао, замечания. И вместе с тем — благородство и самоуверенность. И до чего же странно было, что всего одно событие было способно стереть это всё из его личности, превратив вампира лишь в былую тень себя самого.       Кумоидэ был слишком, даже чересчур дорог для Рюо. И разве могло быть иначе? Никто не мог стать ему дороже, чем сын, что умер с ним в один день и воскрес. Что прожил с ним бок о бок почти тысячу лет, разделяя всё — каждый вдох и каплю крови. И молодая жена, и новые дети не смогли стать ему роднее, чем первый сын. Поэтому предательство Кумоидэ так больно ударило по Рюо. Его словно опустили в бездну непонимания, как так могло случиться. Где он просчитался? Чему неправильному научил сына, что это заставило его поверить Красной Змее?       — Уходи, — сквозь ладони и потоки слёз попросил его Рюо. Это было второе слово, сказанное им за вечер.       Рен и Масао с шумом ввалились в темницу, поймав на себе укоризненный взгляд восседавшего там на правах надзирателя Соэна Джина. Перетасовывая колоду карт, он лениво поднялся и спросил о новостях и с кем те приехали.       — Подробности пускай тебе Рен расскажет, а у меня здесь дело не самое приятное, — заявил Ичиджо и заскользил взглядом по помещению в поисках Риричио. Изумрудные глаза зацепились за притаившихся в своих клетках Каина и Фумино. Выглядели они зловеще, поэтому Масао, сглотнув, поспешил к Ширабуки.       — Чего тебе, клоун? — без интереса спросил Риричио, не отрывая взгляда о бегающих наперегонки по его ладоням паучков. Бывший пират молчал, что привлекло внимание вампира, и он поднял на него раздражённый взгляд. — Тут тебе не зверинец, чтобы пялиться на заключённых живых существ в клетках.       — Канаме попросил меня лично рассказать тебе кое о чём, — процедил Ичиджо. Роль дурного вестника ему совсем не нравилась.       — Пусть хоть земля взорвётся, мне неинтересно.       — Это насчёт Саюри.       Паучки исчезли, и даже голосящие на заднем фоне Хио и Соэн притихли. Риричио быстро встал и подошёл к решётке, хватаясь за прутья.       — Она придёт?       Масао виновато потупил взор. Несколько секунд он соображал, зачем Канаме вообще хотел, чтобы Риричио узнал об этом в личном порядке, но почти сразу понял. Саюри не ненавидела глупого взрослого мальчишку Ширабуки. А он был в неё влюблён и имел право знать.       — Саюри отдала своё сердце людям. Пожертвовала ради создания оружия против вампиров. И её теперь нет. Куран Саюри умерла.       Почти минуту Ширабуки неотрывно следил за Масао, внимательно рассматривая складки на его одежде и мельчайшие поры на лице, словно выискивая, в чём состоял подвох. Но его не было, Ичиджо был как никогда серьёзен, и уж лучше бы он шутил.       — Нет.       — Да, Рири-кун. Прости, мне очень…       — Нет! — рявкнул Риричио и затряс решётки. — Это невозможно!       — Я уже десятый раз это слышу, — обречённо выдохнул Ичиджо и отошёл от клетки. — Я больше не могу. Рен, пожалуйста!       Хио пришёл на подмогу и попытался успокоить, заверяя, что выбор женщины был сделан добровольно и уже ничего не изменить, что ему необходимо это принять, но Ширабуки не слушал. По прутьям решётки расползлись стаи крупных тарантулов, и в скорости те лопнули, выпуская заключённого наружу с воплем отчаяния и досады. Риричио махом оттолкнул Хио в сторону, тут же досталось бежавшему навстречу Ичиджо, но Соэну удалось его поймать и наложить морок. Обмякнув, Ширабуки рухнул на пол, присоединяясь к ушибленным Хио и Ичиджо.       Пока Соэн клял их троих на чём свет стоит, Фумино задумчиво смотрела на развернувшуюся картину. Осторожно перевела взгляд на Каина, но тот даже не шелохнулся — соседка по темнице его не интересовала, хотя и была ему знакомой.       «Дело сделано, теперь надо скорее выбираться отсюда, — думала про себя Фумино, задумчиво накручивая на палец и без того кудрявый золотистый локон. — План Красной Змеи полетит к чертям, если мне не заслужить доверие Канаме для себя, Ширабуки, а заодно и Каина, чтобы не вызывать подозрений. Но, кажется, придётся посидеть здесь ещё какое-то время…»       Комната Саюри пахла цветами. Все вещи лежали не в идеальном, а скорее в небрежном порядке — Юрико всегда удивляло это качество сестры, которое она не наблюдала больше ни у кого. В окнах стояли кадки и горшки с цветами, но не они давали сильный сладкий аромат. Это постоянное присутствие бывшей хозяйки комнаты просочилось в стены.       Юрико кончиками пальцев касалась щёток для волос, жемчуга и золотых нитей, фарфоровых фигурок, подаренных кем-то по случаю и без, и кожаных переплётов книг. Провела рукой по остывшей постели и со вздохом села. Она давно не была в восточном Ковене, и сейчас видела эту комнату словно впервые. На самом же деле вечное отсутствие хозяйки перекрашивало картину, стоявшую перед глазами Юрико, в более печальные тона.       «Только не плакать», — подумала она про себя, сжимая руки в кулаки, будто это и правда помогало сдержать слёзы. Ей не хотелось осквернять эту комнату своей скорбью. Пусть здесь всегда цветут цветы, и в пылинках хранится отпечаток улыбок Саюри. Слёзы не должны омрачить это место.       Осторожный стук в дверь прервал её размышления, и Юрико разрешила войти. Мощная аура Канаме заполнила собой всё пространство, и Куран стало тесно.       — Как прошёл разговор с Ханадаги-сан?       Канаме пожал плечами и сел рядом на кровати. Очень тихий скрип матраса вызывал воспоминания о его времяпрепровождении в этой комнате с её хозяйкой, которые были не к месту. Тряхнув головой, словно отбрасывая в сторону эти мысли, чистокровный всё же решил ответить.       — Ему плохо. Я даже не думал, что так бывает.       Юрико едва удержалась от вопроса: «А разве не так же плохо было тебе?» Но подумала, что это только всё усугубит.       — Никогда не думала, что мы окажемся в этой точке. Саюри нет, Кумоидэ нет, Ханадаги-сан не в себе. Даже в страшном сне такое не снилось.       Канаме не отвечал, а Юрико не стала говорить дальше. Каждый окунулся в бассейн с горечью, боясь приблизиться друг к другу, словно от этого станет душно, хотя оба нуждались в срочной помощи. Куран краем глаза взглянула на чистокровного и увидела, что он смотрит перед собой. Повернувшись туда, она заметила, как у дальней стены, рядом с окном, рос высокий фикус. Идеальной формы овальные листья с небольшим заострением у края каскадом поднимались к верхушке кустика и переливались в лунном свете так, будто были сделаны из изумрудов. Заметив взгляд Юрико, Канаме вдруг сказал:       — Она очень любила этот фикус. Она любила все свои растения и цветы, но к этому фикусу относилась особенно трепетно. Каждый раз брала новую чистую тряпку из какой-нибудь хорошей ткани, чтобы просто пылинки с него смахнуть. Даже разговаривала с ним, целовала листья. Я ревновал порой, иногда думал, что она его любит больше, чем меня.       Канаме усмехнулся. От Юрико не укрылся его взгляд, мгновенно заблестевший и оживший. Он говорил так, будто прожил с Саюри целую вечность как со своей женой, а на самом деле вряд ли был ей близок как мужчина даже один год. Юрико не решилась спросить, лишь помялась немного и неловко призналась:       — Это я подарила его Саюри.       — Поэтому она его так любила, — сделал вывод Канаме, но не стал зацикливаться. — А вон тот кактус она называла Господин Носач.       — П… почему?!       — Ты посмотри на него сбоку.       Юрико пришлось привстать и повернуть голову, чтобы увидеть — отросток на боку растения, который не было видно, если смотреть на кактус прямо, и впрямь выглядел как крупный круглый нос.       — А кактус рядом, — продолжал Канаме, показывая на горшок с растением, которое венчал розовый цветок, — она называла Госпожа Носач. У неё не было такого же носа, но Саюри почему-то хотела, чтобы они были вместе.       — Это так… по-дурацки, — вдруг сказала Юрико. Канаме кивнул. Затем, переглянувшись, они оба прыснули от смеха.       И это было не насмешкой над умершей, но тем самым тёплым воспоминанием, которое накрывает, когда после потери проходит какое-то время. Странные привычки Саюри выдавали спрятанную внутри неё девочку, когда она сама была взрослее многих своих сверстников, и это делало её образ в их памяти более родным и понятным.       А ещё это было той самой истерикой, когда грустить и плакать было просто уже невозможно. И надо было посмеяться, призывая в памяти милые и забавные сцены из прошлой жизни с теми, кого не хватает.       Успокоившись, Канаме посмотрел на Юрико вновь погрустневшим и тоскующим взглядом.       — Я бы хотел тебя попросить… не менять в этой комнате ничего.       — Я бы и не осмелилась.       Юрико подняла голову к верху и посмотрела на потолок. Старый цветочный узор, выполненный ею когда-то акварелью, померк и потускнел, словно покрылся налётом грусти. Губы Юрико дрогнули в лёгкой улыбке, в уголке глаз блеснула слезинка. Ей хотелось бы, чтобы сестра была здесь и высказалась по поводу того, что происходит. Ей хотелось увидеть, как сестра сражается в этой войне. И, в конце концов, ей хотелось, чтобы сестра её успокоила, пригрела в своих руках и погладила её длинные волосы.       Канаме продолжал смотреть на Юрико неотрывно. Почуяв его неровное дыхание, она повернулась и увидела его горящие жаждой глаза. Её губы дрогнули в попытке заговорить, но Канаме стремительно поднялся и направился к двери, по дороге пробурчав что-то вроде «мне надо идти».       — Канаме! — Она всё же остановила его и сказала то, что давно вертелось на языке: — Если ты хочешь моей крови, только попроси. Я готова поделиться.       — Это неправильно, — ответил он, хотя сделал неуверенный шаг назад. Но через секунду чистокровный уже держал открытой дверь, говоря напоследок: — И мне не хочется крови.       Юрико вздохнула. Голод может довести его до предела, за которым ожидает неприятный срыв. К тому же она к удивлению для самой себя пришла к мысли, что она будет рада, если Канаме будет пить только её кровь.