Король в кандалах

      За свою неприлично долгую жизнь Канаме приходилось принимать множество тяжёлых решений. Конечно, ему казалось, что то, что происходило с ним не по его воле, было более несправедливым, чем то, что он творил своими руками, как например, убийство Императора. Но прямо сейчас он стоял на пороге такого решения, которое изменило бы жизнь кровопийц, или вампиров, как их теперь называли уже много лет, на целые поколения, на тысячелетия.       Канаме даже натурально испытывал головную боль. Когда в последний раз он ощущал что-то настолько обыденно-человеческое, как физическая боль? Он вздохнул. Лучше так, чем страдания сердца и души, которые не давали ему покоя вот уже столько лет.       Известие о сопротивляемости Юрико к анти-вампирскому оружию выбило его из колеи, потому что ставило перед собой множество вопросов. Он пытался задавать их в лицо самой Юрико, но королева лишь с раздражением уходила, говоря, что Канаме вновь из правителя превращается обратно в лабораторного червя. Странно сказать, но на самом деле ей бы хотелось вернуться в то время, когда всё было так просто и не было всех этих обязательств. Но сейчас она жила в безопасности и уверенности в завтрашнем дне, к тому же у неё появились дети, от которых она не хотела бы отказаться. Поэтому возвращение к былым временам, хоть и выглядело привлекательно, но было чем-то уже пережитым. Чем-то, через что надо было бы перешагнуть. Из-за этого она так упорно держалась за образ Канаме как сильного короля, который не занят биологическими вопросами и лабораторными опытами.       Но голову самого Короля населяли гораздо более мрачные мысли. Опытным путём он подтвердил свои опасения, что их дети могут наследовать сопротивляемость Юрико. Тсукими могла без вреда для себя держать в руках оружие, созданное кровью Саюри. Тсубаки же — нет. С одной стороны, это было странно, но с другой, у пары людей спокойно рождаются совершенно непохожие друг на друга дети, и это нормально. Проблема была лишь в том, что они не были людьми. И просчитать то, какой будет наследственность у будущих поколений, было в несколько раз тяжелее.       Канаме читал правительственные бумаги, сидя у себя в кабинете, залитом прозрачным лунным светом, и слушая, как в соседней зале Тсубаки меланхолично наигрывал этюды на фортепиано. У него неплохо получалось, и не будь он наследным принцем, мог бы пойти в музыку, думал Канаме. Как жаль, что выбора у его сына, в общем-то, и не было.       Закончив читать одно из чиновничьих писем, Король протяжно выдохнул и потянулся к бокалу вина (смешанного с кровью Мегуми — Канаме до сих пор так и не завёл своего собственного слугу, довольствуясь кровью бывшей слуги Саюри, а также своей жены) и сделал глоток. Напиток приятно обжёг горло, и Канаме вернулся к бумагам, когда в коридоре послышались шаги.       Вошёл дворцовый посыльный, искал Его Высочество. Тсубаки, услышав свой титул, позвал посыльного в залу. Тот передал принцу, очевидно, письмо и покинул этаж.       Канаме почему-то зациклился на этом моменте и вслушался, что делал сын. Тот пошуршал конвертом, затем вытащил письмо и пару мгновений сидел тихо, а потом вздохнул и вернулся к фортепиано. Из залы вновь полилась нежная музыка, и это так расслабило Канаме, что возвращаться к работе уже не хотелось. Чиновники подождут как минимум часик.       Он взял с собой бокал и вышел в залу. Его появление не было сюрпризом для Тсубаки, и он продолжил спокойно играть, когда Канаме остановился у проёма дверей и прислонился к дубовому косяку.       Когда этюд подошёл к концу, Тсубаки опустил пальцы и посмотрел на отца, всё ещё стоявшего в темноте в проёме дверей.       — Что там за письма, что не дают тебе покоя? — спросил сына Король. Тсубаки нервно пожал плечами.       — Ерунда, — сказал он. Потом решил добавить: — От друзей.       — Каких именно? — не унимался Канаме, сам не понимая, отчего его вдруг распалило такое любопытство. Он подошёл к фортепиано, увидел на конверте герб семьи Ичиджо и удивлённо вскинул бровь.       — От Мимико?       Тсубаки кивнул и принялся перелистывать ноты, якобы ища, что ещё сыграть, на самом деле пытаясь скрыть свою нервозность.       — Не замечал, чтобы общение с наречённой невестой доставляло тебе когда-либо такие неудобства.       Принц никак это не прокомментировал. И Канаме надавил:       — Вы поругались?       — Нет, — поспешно ответил Тсубаки и посмотрел отцу прямо в глаза. Канаме принял это за знак, что сын не лжёт. Либо очень хорошо умеет лгать.       — Так что же?       Тсубаки недвижно сидел на стуле, видимо, собираясь с мыслями. Наконец, вздохнул и потёр ладонями глаза, будто вытирая усталость. Затем снова посмотрел на Канаме.       — Как ты отнесёшься к новости о том, что Мимико… не нравится мне как женщина, и я хотел бы быть с другой?       — С кем же?       — Её кандидатура тебя точно не воодушевит.       Канаме хмыкнул.       — Знаешь, я не могу комментировать ситуацию, по которой у меня недостаточно данных для её полной оценки.       — Ты не в зале заседания, чтобы выражаться подобным образом, — сказал Тсубаки, нахмурившись. — А мы не законопроект обсуждаем.       Канаме поставил бокал на фортепиано и сел на рядом стоявшее кресло.       — Хорошо, давай сначала разберёмся с Мимико. Что тебя в ней не устраивает?       Тсубаки помрачнел и как-то странно помолчал. Затем, поколебавшись, сказал, глядя на отца исподлобья:       — А разве тебя что-то не устраивает в маме?       Канаме почувствовал, что его будто подожгли изнутри. Или резко ударили по затылку, настолько неожиданным и непонятным был этот вопрос.       — Что, прости?       — То, что у вас с мамой вроде бы хорошие отношения. И она замечательна во всём. Но я же вижу… Что это немного не то. Теперь вижу.       — Я не понимаю ход твоей мысли, — упрямо сказал Канаме. Хотя, конечно же, всё он прекрасно понимал.       — Я о том, что нельзя полюбить человека только потому, что он хорош во всех отношениях. Чувства появляются по иным причинам, и очень часто — необъяснимым.       Канаме молчал, и Тсубаки вздохнул, закрывая фортепиано крышкой.       — Это только в книгах от автора требуют, чтобы чувства героев были объяснены. Что ничего не возникает просто так, и у чувств должен быть фундамент. Но реальность такова, что даже самый прочный фундамент и неопровержимое препятствие рушатся под лавиной истинных чувств.       Канаме внимательно смотрел на сына. Лицо его было искажено болью, а глаза лихорадочно бегали из одного угла в другой, словно в поисках ответа. Внутреннее смятение молодого принца было столь сильно, что невольно вырывалось наружу, и Канаме это не нравилось.       — Кто же та женщина, что нарушила твой покой?       Тсубаки не стал отвечать. Он резко встал, извинился поклоном и поспешил покинуть залу, боясь, что отец заставит его остановиться. Но Канаме, выждав, пока принц исчезнет на верхнем этаже, решил поступить иначе. Проколов ногтем ладонь, он выпустил несколько капель крови, из которых сформировалась чёрная летучая мышь.       — Понаблюдай за ним, — сказал Канаме, отпуская фамильяра в полёт. — Только очень тихо и осторожно.       Летучая мышь несколько раз шустро облетела залу, словно ища удобные пути, затем вылетела из комнаты, оставив в воздухе исчезающий запах крови Короля.       Долго искать свою цель ей не пришлось. Тсубаки шёл по известному направлению — в сторону покоев принцессы. Фамильяр аккуратно вылетел в высокое витражное окно в коридоре и расположился среди ветвей дерева, растущего прямо рядом с широким и высоким окном комнаты Тсукими. Отсюда ему, а соответственно, и Канаме было слышно всё.       Король понимал, что поступал нечестно и даже низко, но полагал, что сын ещё долго не решится рассказать ему лично о том, что бередит его душу, а ситуация складывалась таким образом, что знать нужно было прямо сейчас. Он подумал, что уж кому, а именно сестре Тсубаки расскажет всё и поделится своими переживаниями, упомянув в разговоре с ней имя той женщины, которая занимает его сердце.       Но Канаме вообще не мог предположить, как именно разовьются события.       Тсубаки постучал и после разрешения со стороны сестры вошёл в комнату. Тсукими, немного мрачная и сосредоточенная на чтении, что было для неё редкостью, сидела на своей кровати среди смятых шёлковых простыней, сжимая со всей силы книгу, словно боялась, что её у неё отнимут. Значит, она тоже волновалась.       — Тсукими, я… — начал принц, но замялся. Потом сглотнул накопившуюся слюну и продолжил: — Я сказал отцу, что не имею желания жениться на Мимико.       Глаза Тсукими расширились, и она с ужасом посмотрела на брата. Откинув книгу в сторону, она села на колени посреди своей постели.       — Что? Зачем?!       — Я так не могу, — закричал Тсубаки, разведя руки в стороны. — Как я могу жениться на женщине, которую не люблю всем сердцем? Ты хочешь, чтобы твоя подруга страдала так же, как наша мать?       — И вовсе наша мама не страдает!       — Мало ты её знаешь, значит.       — Не надо придумывать то, чего нет!       Тсукими отвернулась и обняла себя руками, надув губы как маленькая девочка, которой не купили игрушку. Она не любила, когда говорили, будто у отца и матери были проблемы. Они никогда не ругались при детях, все проблемы улаживали разговорами, а уж для вампирского светского общества они всегда были образцами стиля, интеллигентности и лучшего воспитания. Если в глубине души принцесса и подозревала, что у родителей не всё было гладко, то она упорно отвергала эти мысли, сосредотачиваясь лишь на положительных моментах. Вряд ли её как ребёнка можно было в этом винить.       — Послушай, Тсукими, — чуть мягче сказал принц, — я не хочу ругаться. Хорошо, если ты не воспринимаешь родителей как пример, то давай рассуждать в вакууме. Будет ли справедливо связывать себя узами вечного брака с кем-то, кому не принадлежишь полностью?       Принцесса Куран молчала. Ответ ей был известен, и для неё другого не существовало — она была воспитана на тех же консервативных идеалах, что и Тсубаки. Но нарушать молчание не желала, боясь продолжать разговор.       — Полагаю, ответ — нет. Несправедливо. Поэтому я хочу разорвать помолвку.       — Но ты… — слабым и тихим голосом начала Тсукими, затем стёрла слезу со щеки и продолжила: — На ком тогда ты женишься?       Тсубаки молчал, глядя на спину сестры. Фамильяр Канаме чуть дёрнулся — он узнал в этом встревоженном чувствами взгляде себя.       — Если я не могу быть с тобой, то выбираю быть ни с кем.       Фамильяр резко встрепенулся и поднялся в небо, но, передумав, сел лишь не ветку повыше. Дети Короля посмотрели в окно, но ничего не заподозрили — Канаме научился очень хорошо скрывать своих нетопырей.       — Ты не можешь так говорить, Тсубаки, — монотонно ответила ему принцесса, глядя в пасмурное небо в окне. — Ты наследный принц, будущий король. Тебе нужен наследник.       Тсубаки шумно и раздражённо вздохнул.       — Это какой-то репродуктивный шантаж. Зачем наследник тем, кто живёт вечно?       — А ты согласен править бесконечно? — Тсукими повернулась к нему и посмотрела ему в глаза. — Если ты однажды устанешь или разочаруешься? Что если люди и вампиры начнут страдать из-за того, что ты, пресытившись властью, исказишь само понятие о ней? Кто тебя остановит?!       Тсубаки молчал. Он был поражён тем, что Тсукими, вечно легкомысленная и ветреная, говорила на подобные темы. А самое важное, он чувствовал разочарование в том, что сам он никогда об этом не думал.       — Помнишь эту историю про Императора, жившего больше тысячи лет назад? — продолжала она. — Папа ведь рассказывал, гражданская война случилась как раз тогда, когда он стал вампиром… Император жил очень долго и очень долго правил. У него было два сына, и старший из них, который должен был наследовать трон, устал ждать и организовал восстание. Пока шли междоусобные сражения, император умер, и его место занял младший сын. Он подавил восстание и казнил брата. Все обычно используют эту историю как пример недальновидности старшего принца — стоило подождать ещё чуть-чуть, и он сам бы стал императором. Но правда истории состоит в том, что император в силу своего почтенного возраста начал терять разум и хладнокровие. Кровавые стычки с соседними государствами, безумные налоги, разбой и бедность. Всё это процветало тогда, а старший принц желал это прекратить. По глупости у него этого не получилось, а самое ужасное было в том, что младший брат разделял его идеи, но терпеть не мог предателей, поэтому и казнил. Но политику отца не продолжил.       Тсукими встала и подошла к поражённому брату, глядя в его гранатовые глаза.       — Император не прожил и ста лет, когда это с ним случилось. Кто остановит тебя, если и ты дойдёшь до этого состояния рано или поздно?       Тсубаки прикрыл глаза и потёр пальцами переносицу.       — Для этого вовсе не обязательно иметь детей.       — Правда? А кто ещё в этом мире может быть сильнее Курана?       Тсубаки помолчал. Он вдруг почувствовал себя таким глупым: он годами изучал политику и историю, а сейчас видел, что Тсукими понимала всё и без траты времени над бесконечными фолиантами.       — Никто, — наконец ответил он.       — Курана может одолеть только другой Куран, — кивнув, ответила принцесса.       Она повернулась и села на постель.       — Поэтому тебе нельзя не жениться. Роду нужен наследник. Даже я, женщина — представительница пола, который веками эксплуатируют деторождением, понимаю, что именно в нашем случае это необходимо.       Тсубаки почувствовал, что он дико устал. Он долго размышлял над всей ситуацией и считал, что победил, когда принял решение не жениться вообще, апеллируя к тому, что бессмертному правителю наследники вообще не нужны. Так он может быть рядом с Тсукими и пить её кровь, давая свою взамен, не привлекая к их отношениям общественного внимания. Но если уж сама принцесса озаботилась тем, во что Тсубаки может превратиться, просидев на троне слишком долго, то момент, когда этим озадачатся другие, будет лишь вопросом времени.       — В конце концов, ты понимаешь, — тихо прервала его мысли Тсукими, — мы — брат и сестра. Нам нельзя быть вместе. То, что мы испытываем друг к другу — это отвратительно.       — Но почему-то это произошло, — упорно защищался Тсубаки.       — В мире происходит много необъяснимых и мерзких вещей.       Не в силах слышать подобное об их связи, принц Куран развернулся и хлопнул дверью. Тсукими продолжала неподвижно сидеть на постели, наблюдая, как в пасмурном небе исчезает тень улетевшего нетопыря.       Через несколько дней на тайный совет в кабинете Канаме явились Ичиджо Масао и Хио Рен. Один — погубленная светлая сторона Короля, другой — его недоумевающая тень. Впрочем, из всех представителей резко возникшего высшего сословия вампиров эти двое были чуть ли не единственными, с кем можно было обсудить дерзкие идеи и глупые мысли.       — Ваше благороднейшее Величество! Ваши незаменимая правая рука и бесполезная левая рука прибыли! — заявил Ичиджо с порога, накаляя воздух пафосом. Хио, услышав, как его назвали бесполезным, постарался как можно громче фыркнуть, чтобы его недовольство заметили.       — Хватит паясничать, у меня нет настроения, — довольно-таки равнодушно отозвался Канаме, несмотря на посыл своих слов.       — Пф, можно подумать, оно у тебя когда-то было. Эй, Рен, ну-ка напомни, когда у господина Курана было хорошее настроение?       — Ну-у, — осторожно протянул Хио, расценивая, что ему может прилететь за неправильные высказывания, — я так-то рассуждать не берусь, не нахожусь рядом с Канаме все двадцать четыре на семь.       — Это оправдание, Рен, глупое оправдание, — театрально замахал руками Ичиджо, а Хио с опаской посмотрел на то, как Канаме принялся массировать свои виски. — Все знают, что никто и никогда не видел Курана Канаме в добром расположении духа. Ну, разве что в день рождения его дочери, ибо свету явилось прелестнейшее и светлейшее создание, благословив нас всех своим чудным ликом. Я прав?       — Я тебя сейчас выгоню, если ты не сядешь.       — Я сел.       — Молча.       Ичиджо развёл руками и показал на свой рот, намекая, что теперь намерен молчать. Хио громко вздохнул.       — Спасибо, что пришли. Если честно, тема разговора будет очень тяжёлой. Но я вынужден посоветоваться хотя бы с вами, прежде чем я приму окончательное решение о том, что делать.       Собравшись с духом, Канаме рассказал всё. О сопротивляемости Юрико к анти-вампирскому оружию. О том, что Тсукими унаследовала его, в отличие от Тсубаки. И о том, что брата и сестру связывают вовсе не братские чувства.       — Это всё привело меня к нелёгкому выводу, — сказал Канаме в конце. — Способность к сопротивляемости нужно оставить внутри рода. И раз уж всё сложилось так, что… у моих детей есть чувства друг к другу, то они должны вступить в брак.       Его слова повисли в воздухе. Ни Масао, ни Рен не пытались нарушить тишину — оба сидели поражённые в полном непонимании, что дальше. Канаме решил разъяснить свою мысль.       — Я собираюсь узаконить горизонтальный инцест. Отныне королевские дети будут обязаны сочетаться браком.       Ичиджо резко встал и прошёлся по кабинету. Канаме уже хотел его осадить, но тот вдруг вернулся в своё кресло.       — Я не понимаю, почему ты говоришь, что хотел посоветоваться с нами, если ты уже принял решение. Не так ли?       Канаме молчал, но смотрел Масао прямо в глаза. Всё действительно было уже решено. Ичиджо нервно прошёлся ладонью по своим золотым локонам.       — Это какое-то безумие. Они же брат и сестра, Канаме!       — Ты слышал мои доводы. Я не могу допустить того, что сопротивляемость станет распространяться среди кровопийц.       — Но ты не можешь остановить этом путём принятия столь аморального решения! Рен, скажи ты что-нибудь!       До этого молчавший Хио выпрямился и посмотрел сначала на Короля, затем на Масао. Его пальцы нервно подрагивали, и он сцепил их в замок на коленях, собираясь с мыслями.       — В обычной ситуации я бы реагировал как Масао, возможно. Но дело в том, что… Канаме, у моих детей та же самая беда. Я недавно выяснил, что мои сын и дочь, они… В общем, у них тоже преступная связь. И насколько я знаю, это коснулось не только нас. Ширабуки тоже упоминал нечто подобное, что его с Фумино дети испытывают друг к другу не семейные чувства.       Масао шокированно посмотрел вокруг и рухнул на спинку кресла, в котором сидел. Канаме же неожиданно расхохотался. Он смеялся громко и безостановочно под удивлённые взгляды своих соратников, пока наконец в уголках глаз не проблеснули крошечные капли солёных слёз.       — Надо же, — отсмеявшись, сказал Король. — Есть в этом что-то кармическое и даже сатирическое, не находите? Дети чистокровных считают себя настолько прекрасными, что отвергают мысль о том, чтобы отдать себя кому-то вне собственного клана.       — Это рафинированный расизм, — едко сказал Ичиджо, на что Канаме изумился, дугой изогнув брови.       — О-о? У тебя есть иные объяснения этому феномену? Давай, я послушаю.       — Никаких объяснений этому у меня нет, — ответил Масао повышенным тоном. — Но подобное следует пресекать.       — Каким же образом можно пресечь неконтролируемое? Или ты забыл, как ты, зная о том, что убивать невинных людей нельзя, убил двух невинных женщин из борделя, просто потому, что не мог себя остановить?       — Это было много лет назад! И я могу контролировать себя сейчас намного более эффективно.       — Потому что тебе уже много десятков лет. А эти дети и до пятидесяти ещё не дожили.       — То есть, ты будешь это оправдывать? — Ичиджо разочарованно развёл руками и повернулся к Хио. — Рен, что опять замолчал?       Хио, почувствовал, что в некотором смысле находится в одной лодке с Королём, немного осмелел.       — Я думаю, что Канаме прав, когда говорит, что его дети должны сочетаться браком. Но учитывая, что у каждого клана есть свои способности, мы можем распространить этот закон на детей всех остальных семей. Так и я, и Ширабуки, и наверняка многие другие спасут своих детей от нежелательных браков и сохранят клановые способности внутри семьи. В этом есть определённый смысл.       — О-о-о, ваше Тупейшество, зачем вам голова? Давайте отрежем её! — взревел Ичиджо и подскочил с кресла. — Нет, в этом нет смысла! Моя дочь почему-то не испытывает никаких романтических чувств к своим братьям.       — Твои сыновья раза в четыре моложе твоей дочери, — возразил Рен. — У меня были бы вопросы, если бы твоя взрослая дочь испытывала тягу к малолетним.       — А, то есть ты хочешь сказать, что инцест — не такая же омерзительная вещь, как педофилия?       — Как минимум, они оба взрослые и дают согласие вступить в отношения.       — Вот уж действительно, возраст и согласие — это минимум, который следует соблюдать. Но ты же не думаешь, что на этом минимуме можно остановиться?       — Я думаю, что предложение Канаме имеет смысл, — повторил Рен, настаивая на своих словах. — Или тебе, Масао, не нравится, что когда разорвут помолвку твоей дочери с его Высочеством, то ты больше не станешь членом королевской семьи?       Ичиджо ринулся к Хио и схватил его за воротник рубашки. В глазах Рена мелькнул испуг, но бывший пират не продолжил, ограничившись лишь злобным взглядом.       — Ты знаешь прекрасно, что Канаме очень много значит для меня. Я был с ним ещё до того, как он стал королём, и остался бы с ним, если бы этого никогда не произошло. Да, для меня честь стать с ним одной семьёй, я был горд и счастлив, когда мы объявили о помолвке. Но мне не особенно важно то, если бы Тсубаки женился на ком-то другом. Жаль только, что сердце Мимико, возможно, разорвётся. Но ничего, я прочитаю ей лекцию о гедонизме и радостях жизни, она научится любить себя и других и излечится от неразделённой любви. Но прямо сейчас я выступаю против аморальности. Не ты ли, Рен, кричал громче других о том, как это противоестественно, когда мы узнали, что Кацураги спит со своим слугой? Что теперь, инцест — достаточно естественно для тебя?       Рен молча сглотнул. Он предпочитал бы не комментировать свои прошлые ошибки, но от взгляда Масао ему было некуда деться. Однако, его спас Канаме.       — Отпусти его, Ичиджо.       Масао немного поколебался, но выполнил просьбу Короля. Выпрямившись, он посмотрел на Канаме.       — Решение принято, я так полагаю?       Канаме лишь устало вздохнул и еле заметно пожал плечами. Ичиджо знал этот жест.       — Ясно. Власть у тебя абсолютная, поэтому возражать тебе никто не будет. Могу я попросить лишь об одном? Не делать это обязательным для всех. Дай право каждой чистокровной семье решать самостоятельно, ступать по этому пути или нет.       — Я даю тебе своё обещание, — сказал Канаме и с некоторым облегчением кивнул. Ичиджо развернулся и подошёл к двери. Положив ладонь на холодную металлическую ручку, он замешкался, чтобы сказать:       — Интересно, что скажет на это всё Юрико.       Вопреки тому, что подразумевал под своими словами Ичиджо, Юрико отнеслась к решению своего супруга более спокойно. Канаме посчитал, что его жена что-то подозревала, так как сам он тоже думал, что Юрико устроит скандал и будет всячески сопротивляться. Но то ли она привыкла к неизбежному, то ли так же, как и Канаме поняла, что другого выхода просто нет, но подумав несколько дней и проплакав в своих покоях, сказала Канаме следующее:       — Саюри бы этого не одобрила. Она бы боролась с тобой. Но я не Саюри.       Канаме не стал возражать её словам, хотя был не согласен. Для Саюри были характерны сомнительные решения, когда ситуация требовала жёсткого подхода. Взять хотя бы даже то, как она отвергла своё бессмертие и пожертвовала собой ради всего человечества, оставив сестру и возлюбленного наедине. Но возможно, за пеленой лет истинный образ Саюри уже скрылся, и каждый из них помнил о ней только то, что хотел.       Вампирский высший свет же отнёсся к новому закону философски. Принуждения не было, как Канаме и обещал, а потому каждая семья решала самостоятельно, что делать. Как Хио и предупреждал, беда коснулась не только их семей – таких было уже несколько. Однако и тех, кто воспротивился, тоже было немало. Среди них были и ближайшие соратники Курана, такие как Айдо и Соэн, а среди бывших заключённых высказали своё недовольство семьи Шики и Каин. Но многие другие, от кого Канаме не ожидал, поддержали его и в кратчайшие сроки объявили о помолвке своих детей.       Но буря пришла с той стороны, откуда он совсем не ждал.       После того тяжёлого разговора в своём кабинете Канаме практически не пересекался с Ичиджо. Тот не появлялся на собраниях, хотя его и вызывали. Король имел полное право прислать к нему конвой, но ему было просто лень заниматься такой чепухой, когда вокруг происходило столько важных событий. Если Ичиджо хотел дуться, пусть дуется — долго это не продлится, Канаме был уверен. Но он нервно признавался сам себе, что скучал по другу. Ему не хватало идиотских высказываний и странных шуточек бывшего капитана, которые часто расслабляли обстановку. И он хотел было уже вызвать Ичиджо на частный разговор, чтобы обсудить всё с глазу на глаз, как Масао неожиданно сам заявился во дворце.       На нём не было лица. Всегда солнечный и позитивный вельможа куда-то исчез, уступив место убитому горем мужчине. Канаме крайне удивился — он вообще никогда не видел Ичиджо таким, даже в самые тяжёлые моменты войны.       Бесшумно войдя в кабинет Короля, Ичиджо без привычных весёлых приветствий бросил на стол Канаме пергаментный свиток. Бумага была испачкана кровью, и судя по запаху — чистой.       — Что случилось, Ичиджо? — строго и обеспокоенно спросил Канаме, беря в руки разваливавшийся на пальцах свиток.       — Ты прочитай сам, мой Король.       В тоне — ни капли былого восторга и дружелюбия. Одна горечь и злость.       Канаме развернул свиток полностью. Его тёмные глаза двигались, следя за текстом, и постепенно замедлялись. Чем больше он понимал суть написанного, тем больше ужаса отражалось на его вечно спокойном лице.       Бумага была приказом об элиминации Ичиджо Мимико, дочери Масао. Внизу, рядом с подписью действующей Главы Гильдии, стояла печать с надписью «выполнено».       — Что случилось? — кратко спросил Канаме, кидая бумагу на стол.       — Помнишь, я обещал рассказать своей дочери о том, что на одном мужчине свет клином не сошёлся и что ей следует наслаждаться своей жизнью, даже если ей разобьют сердце? Так вот, оказывается, не всё так просто. Она была уже слишком влюблена в твоего Тсубаки. Так сильно, что я и не представлял. Когда объявили о расторжении помолвки и объявлении о том, что в силу вступает твой дурацкий закон об инцесте, она буквально сошла с ума. Мы с Атсуко пытались привести её в себя, но однажды она просто сбежала из дома. Мы искали её своими средствами, но потом узнали, что она убивает людей. Невинных обычных людей, высасывая их кровь до последней капли. Она обезумела без крови твоего сына, как свирепеют все чистокровные, у кого отняли того, чью кровь им больше никогда не заполучить. Она наплодила целый штат низших вампиров, поэтому Гильдия направила приказ на её уничтожение. Вчера утром её убили.       Канаме не двигался. Ему вдруг стало невыносимо и противно. Он понимал, что смерть Мимико была следствием принятых им решений, но прямого отношения к этому он всё же не имел. Не он отдавал приказ об убийстве.       — Почему ты мне не сказал? — спросил Король. — Вы искали её своими силами, но почему ты не позволил этим заняться мне или Айдо? Мы бы нашли её гораздо быстрее, и этого можно было бы избежать.       — Вместо соболезнований я встречаю от тебя обвинения?       — Это не обвинения. Это вопрос: почему ты не пришёл ко мне?       — Разве сейчас это имеет какое-либо значение?       Канаме помолчал, подумав. И друг был прав: всё было уже бессмысленно.       — Ты прав. Не имеет. Мне очень жаль.       Ичиджо постоял, видимо, раздумывая, что ещё сказать. Или как сказать то, что было у него на уме.       — Ты больше меня не увидишь, — тихо сказал он.       — Что?       — Я исчезаю. Мы с Атсуко расстаёмся — она желает воспитывать сыновей одна. А мне нужно прийти в себя после смерти Мимико, и я уплываю на своём корабле в кругосветное. Я назвал его «Смарагд II» — продолжатель того самого «Смарагда», на котором я когда-то утонул, а ты меня спас. Но я больше не нуждаюсь в спасении, пожалуй.       Ичиджо вытащил из кармана зелёного плаща и бросил на стол золотой венок с пурпурными лентами — знак его принадлежности к вельможам Ночного двора.       — Я снимаю с себя полномочия.       — Ты не можешь сделать этого по своему желанию.       — Казнишь меня?       Канаме фыркнул и отвернулся к окну. Будучи существом, которое однажды пережило такую же невосполнимую потерю, он понимал, что бороться со скорбящими практически невозможно. Если даже Канаме притворно объявит, что казнит Ичиджо за его решения, тот с радостью кинется под плаху из священного металла, а не станет заверять, что обдумает свои слова. Терять ему теперь было нечего.       Ичиджо развернулся и собирался уйти, не зная, что ещё ему сказать. Он сделал шаг к двери, как внезапно его остановил голос Короля:       — Масао.       Он никогда не звал его по имени. Только по фамилии, держа вынужденную дистанцию, которая сокращалась с каждым годом. И только в такой момент он нашёл в себе силы позвать его как настоящего друга:       — Масао, прошу… Не оставляй меня.       Канаме прожил многие столетия, но до сих пор не знал, как быть в подобных ситуациях. Он не убивал Мимико своими руками, но его действия повлекли за собой её смерть. Он раздражённо подумал о том, что намного проще быть виноватым напрямую, чем отвечать за чужие ошибки.       — Я… — неуверенно начал Ичиджо, как будто сомневался в своих решениях, но голос его дрогнул. Из глаз потекли предательские слёзы, и он закрыл лицо руками. — Я не могу так. Мне слишком больно. Прощай.       Тяжёлая дверь хлопнула за его спиной, оставляя Короля вампиров наедине с собственными непрошеными слезами, незаметно для него оросившими его лицо.