Король в кандалах

      Дорога занимала пару дней, хотя Ковен находился не так далеко от Канаме. Быстрой езде не потворствовало Солнце, которое замедляло вампиров, прятавшихся от его всюду проникающих лучей под плотными накидками. Они защищали их и от осеннего ветра, который уже ясно намекал на грядущие в ближайшие дни морозы. Наконец, путешествие привело их к Ковену на закате второго дня.       Канаме поднял голову и скинул чёрный капюшон с головы. Ветер тут же принялся играть с его тёмными и податливыми локонами. Перед всадниками возвышалось четырёхэтажное здание с высокими и узкими окнами, парадной лестницей и массивной входной дверью, выкрашенной красной краской. Ночью, озарённый несколькими факелами по стенам, Ковен выглядел поистине мрачно.       Прибывших встретили почти все жители поместья, но Канаме прекрасно понимал, что явно не Саюри привлекала их внимание — все собрались у входа, у окон и на балконе ради него. Канаме метнул испытующий взгляд на свою попутчицу: что же она им сказала, когда отправилась за ним? Будто догадавшись, о чём он думал, Саюри чуть приподняла уголки губ и сказала ему:       — Им всем было любопытно посмотреть на самого древнего бессмертного среди нас.       Канаме стало не по себе: столько лет он жил в затворничестве, выходя на люди только в случае необходимости, в том числе и со стороны населения деревни. И каждый раз его выход сопровождался волнами страха и беспокойства, исходящими от людей. Они звали его на помощь, когда ничего другого уже не оставалось, но избегали смотреть ему в глаза и желали, чтобы он поскорее исчез, как только выполнит требуемое. А здесь всё было иначе. Ночной народ смотрел на Канаме без страха и ужаса во взглядах, направленных прямо на него. Кто-то просто осматривал его с головы до ног, кто-то перешёптывался с рядом стоящими, а кто-то и вовсе улыбался. Канаме почувствовал, что должен что-нибудь сказать.       — Добрый вечер, — стараясь придать своему голосу твёрдость и вежливый тон, он поприветствовал присутствующих и слегка кивнул. Десятки голосов — на удивление, дружелюбно настроенных — ответили ему.       — Его зовут Канаме, — добавила Саюри, поняв, что сам мужчина не собирается этого делать: он только начинает привыкать отзываться на это имя, а уж ассоциировать себя с ним и вовсе пока не в состоянии. Она обернулась к мужчине и протянула руку, взяв его за запястье. — Пойдём, я отведу тебя к отцу.       От неожиданного прикосновения Канаме вздрогнул. Саюри почувствовала это и ослабила хватку, так что к его руке прикасались только кончики её пальцев. Канаме кивнул и проследовал за ней в огромный дом. Краем глаз среди толпы он заметил Хио и Ичиджо, которые махали ему руками словно старому другу после долгой разлуки.       — Они все даже не скрывают своего любопытства, — заметил Канаме, когда красная дверь захлопнулась за его спиной, отделяя его и Саюри от жителей Ковена.       — Не каждый день видишь такое, — она пожала плечами: девушка прекрасно понимала интерес вампиров к новоприбывшему.       — Я ничем не отличаюсь от них.       — Ты в этом уверен? — Саюри задала риторический вопрос, отворяя перед Канаме дверь, ведущую в кабинет Ханадаги, и жестом предложила ему войти. Когда Канаме переступил порог, перед его взором предстали двое.       — Рад приветствовать тебя, Канаме, — провозгласил тот, что сидел в кресле перед широким столом. Длинные светлые волосы были собраны в хвост и отброшены на спину, взгляд был полон величия и достоинства: вне всякого сомнения, этот мужчина был аристократом по происхождению. — Меня зовут Ханадаги Рюо, и я — глава этой общины бессмертных.       Канаме опустил взгляд на руку Рюо, протянутую для приветственного жеста. Саюри ткнула спутника в бок, и тот, спохватившись, протянул свою для рукопожатия. В голубых глазах Ханадаги тоже читалась заинтересованность, но более сдержанная, чем у остальных. Кстати, о взглядах: краем глаза Канаме заметил, что на него с нескрываемым изумлением смотрит второй присутствовавший в кабинете мужчина.       — Это Айдо Даичи, — представил его Ханадаги, — мой помощник. Он здесь совсем недавно, его тоже привела сюда Саюри.       Айдо, поражённый и будто испуганный, смотрел на Канаме, не сводя взгляд. Они узнали друг друга. Нечаянный убийца и жертва, хищник поневоле и не разобравшийся со своими чувствами загнанный зверь. Лицо Канаме мгновенно помрачнело, его скулы дёрнулись от злости на самого себя.       — Саюри, Даичи, я бы хотел поговорить с новым членом нашей семьи наедине, — раздался вкрадчивый голос Ханадаги, который, пожалуй, был единственным, кто в этой комнате говорил хоть что-то. Когда Айдо проходил мимо Канаме, он старался не смотреть на него. Канаме вздохнул: похоже, и здесь ему не скрыться от пугливых взоров окружающих. Он сел в кресло — то самое, с львиной мордой у изголовья, что было так нелюбимо Саюри — и начал изучать своего собеседника.       Судя по ауре, Ханадаги был настроен серьёзно: очевидно, ему не впервой вести деловые беседы, что было ещё одним плюсом в уверенности Канаме в том, что Рюо был из дворян. В кабинете стояло немало книг, что говорило об образованности хозяина помещения, а строгая и чистая одежда и уверенная поза были явными признаками воспитания. Канаме отметил про себя, что Ковен был в надёжных руках.       — Ты не проронил ни слова с тех пор, как вошёл сюда, — ровно и по-деловому начал Рюо. Руки его, сцепленные в замок, покоились на столе, рядом стояли два серебряных кубка, судя по запаху — наполненные кровью.       — Спасибо за гостеприимство, — изрёк Канаме, посчитав эти слова самыми необходимыми в данной ситуации, и добавил: — Ханадаги-сан.       — О, брось эти официальности, — Рюо махнул рукой и придвинул к Канаме один из кубков. — Ты старше меня, и это я должен обращаться к тебе подобным образом. Но я полагаю, что мы оба уже в том возрасте, когда эти мелочи не имеют никакого значения. Кроме одного.       Ханадаги жестом предложил собеседнику отведать крови из кубка и сам выпил из своего. Серебро с глухим стуком опустилось на полированную крышку стола, и глава продолжил:       — Саюри уже рассказывала тебе, что мы основали четыре Ковена по всей Империи. В каждом из них главой является самый старший. Учитывая обстоятельства здесь, в нашем Ковене, я считаю правильным передать полномочия тебе как древнейшему из нас.       — Вот так просто? — Канаме даже удивился, и его брови напряжённо приподнялись. Рюо кивнул.       — Не вижу в этом сложности. Здесь не монархия, а общество потерянных душ, которым мы стараемся найти дом и придать хотя бы подобие порядка в наших взаимоотношениях с людьми и остальным миром. Пока мы не нашли всех вампиров, о порядке можно только мечтать, но когда пройдёт что-то вроде переписи населения, тогда мы сможем говорить о чём-то серьёзном. Поэтому не так важно, кто стоит во главе. Важно, чтобы у впередистоящего было всё в порядке с его головой. Мудрость и терпение — вот основные качества, которые требуются. А этого, полагаю, у тебя в достатке.       Канаме слушал Рюо внимательно, но не смотрел на него. Взгляд его был обращён к красной жидкости, неспешно плескавшейся в серебряном кубке. Отражая пламя свечей, она блестела и переливалась, как рубины в огне — притягательно и чарующе. Но когда Канаме попробовал её на вкус… Он ничего не почувствовал. Жажду и специфический вампирский голод эта кровь, безусловно, утоляла, но наслаждение и удовлетворение от насыщения не приходило. Канаме хмыкнул, размышляя над причиной подобного восприятия. И после он вспомнил, что последний раз пил кровь Саюри.       — Ты очень благороден, Ханадаги, — произнёс Канаме, отвлекаясь от своих мыслей, словно побоявшись, что глава придаст значение его замешательству. Мужчина осторожно поставил кубок, и Рюо отметил: крови стало едва заметно меньше. — Не каждый, кто получил в свои руки власть, решится так просто от неё избавиться. Но позволь мне отказаться: за неимением практики и необходимых знаний я негодный правитель.       — Не нужно намеренно принижать свои достоинства, — возразил Ханадаги и покачал головой, хитро улыбаясь. — Саюри рассказала мне, что ты был местным крестьянским лордом; они, по крайней мере, считали тебя своим господином и, в случае чего, обращались к тебе за помощью.       — В случае чего, они не помедлили изгнать меня из собственного дома, — парировал Канаме. На губах его играла выстраданная насмешка над самим собой.       — Но здесь расстановка фигур совсем иная.       Фигуры. Шахматы. Часто по дороге сюда Канаме, в сотый раз прокручивая у себя в голове произошедшее, сравнивал ситуацию с крестьянами с положением на шахматной доске. Это выглядело так, будто пешки дошли до края поля, все до единой обернулись ферзями и напали на своего короля, не желая больше жить в страхе, нагнетаемом лишь их собственными предубеждениями. Теперь, когда эта партия — игра в добрососедство — была завершена, высшие силы переставили его на другую доску, вновь вручив ему роль короля, чья свита уже прочно должна стоять на его стороне, принимая во внимание возраст и прочие дополнительные качества, полезные в предлагаемом статусе. Но предложение не выглядело для Канаме заманчивым, до тех пор, пока он не узнает всю подноготную навязываемой свиты. Быть королём в зыбучих песках — положение настолько шаткое, что от горя впору зарыться в землю. Однако будучи частью свиты, проще всего понять её. Поэтому Канаме предпочёл роль ферзя. Пока что. Точнее, пешки, дошедшей до края поля и ставшей ферзём волей неведомого гроссмейстера.       — Постарайся и ты меня понять, — продолжил вслух свою мысль Канаме и коснулся пальцами холодного серебра, размышляя, стоит ли выпить ещё крови. — Я не имею желания бросаться из огня в полымя. И у меня стоят другие задачи. К тому же, не так принципиально, кто стоит во главе Ковена, раз уж у вас не монархия, я правильно понимаю?       — Что ж, отрицать твою правоту сложно, — Ханадаги развёл руками в стороны. Серебряные бока кубка вспышкой отразили тусклый свет, и Рюо залпом выпил содержимое. — Я не буду настаивать, но знай: мы можем открыть этот вопрос в любой момент. И позволь поинтересоваться… Тебе не понравилось угощение? — Ханадаги выставил подбородок чуть вперёд, желая вновь обратить внимание визитёра на его почти полный кубок. — Это кровь одного их моих слуг, так что можешь не беспокоиться: мы по-прежнему придерживаемся политики пацифизма с людьми.       Канаме моргнул, переводя взгляд на стол, а затем снова на главу, и ответил твёрдым и уверенным голосом:       — Спасибо, но я не голоден.       На лице Рюо снова отобразилось недоверчиво-хитрое выражение. Канаме подумал, что это из-за острой формы носа и узкого разреза глаз. Поэтому когда Ханадаги приподнимает правую бровь, выказывая своё сомнение в правдивости услышанной реплики, создаётся ощущение, что он мысленно уже порицает своего собеседника: на лице буквально было написано — «да что ты говоришь…». Впрочем, вполне вероятно, что так оно и было. Поверить, что вампир отказывается от крови по причине насыщения, наступившего ранее, было сложно.       На том и распрощались. Канаме оставил Ханадаги заниматься письмами и вышел в тёмный коридор, в который прозрачной вуалью лился бледный лунный свет из высокого и узкого окна, выходящего на задний дворик с садом. В дальнем тёмном углу коридора ощущалось чьё-то присутствие — это был кто-то из новых. Точнее, из местных: новым здесь был он.       — Канаме-сан? — донёсся из темноты кроткий голос. В нём слышалось благоговение и одновременно сомнение, можно ли вообще вступать в беседу. На свету показались ярко-золотые локоны мужчины, аккуратно убранные назад и ровными волнами крупных кудрей спускавшиеся к шее. Широко распахнутые ледяные глаза отражали неспокойное состояние Даичи.       — Айдо-кун, верно? — переспросил Канаме. Тот кивнул. Они оба понимали, о чём пойдёт речь.       — Это ведь Вы… обратили меня тогда.       — Я не обратил тебя, — строго возразил Канаме. — А убил, поддавшись желаниям внутреннего зверя. И волей случая, умерев в ненужный час и день, ты превратился в то, чем и стал.       — Но я хотел сказать Вам спасибо, — чуть громче сказал Айдо и добавил нерешительно: — За это.       — За что? — Канаме раздражался всё больше, не понимая такого отношения к своей сущности; брови сурово сомкнулись у переносицы. — Почему вы все меня благодарите за тот кошмар, к которому пришли из-за меня? Ичиджо, ты. Возможно, есть ещё?       — Я был нем, — в тихом голосе слышались нотки оправдания. — И одинок. Я убивал за деньги и по приказу, потому что ничего другого не умел. Но та ночь… Она изменила меня. Смотрите.       Айдо приложил руку к окну, за которым виднелись ярко-алые и чайные розы. Через несколько мгновений кусты помутнели, когда по стеклу поплелись кружевные узоры инея, исходившие от ладони Айдо. Рисунок живо проступал на поверхности, и уже через несколько минут Канаме лицезрел полную картину: словно светло-голубая вышивка по тонкому полупрозрачному шёлку, на стекле появилось изображение императорского дворца и конницы, стражей с высокими и острыми копьями и красавицы-императрицы, с величием и достоинством выходившей из главных ворот. Полы её длинного и многослойного кимоно занимали почти всю лестницу в десятки ступеней. Челядь и аристократия склонились перед ней в глубоком и полном уважения поклоне. За дворцом виднелись сливовые деревья в цвету, над кронами кружили птицы. Картина, выполненная в серебряно-голубой гамме инея, выглядела настолько живой, что казалось, будто императрица вот-вот освободится из стеклянного плена и сойдёт в узкий и тёмный коридор, а слух улавливал несуществующую трель парящих птиц.       — Это превращение изменило меня, — Айдо прошептал, словно боясь спугнуть волшебство своей мысли. Он чуть повернулся к Канаме и заметил, как губы его слегка приоткрылись в немом восторге, не силясь вымолвить и слова вслух, а глаза восхищённо следили за каждой чёрточкой морозного полотна. — Я перестал быть бесполезным палачом, который больше ничего не умел, только рубить головы незнакомых ему людей. Я открыл в себе много других талантов. Как этот… И пусть за подобное волшебство надо платить вечной жаждой, но оно того стоит. За это я и хотел Вас поблагодарить.       Картина медленно начала исчезать, и за стеклом вновь стал виден розовый сад. Среди печальных кустов, покрытых осенней желтизной и пеплом, и увядающих роз бродила Саюри.       — Возможно, ты в чём-то прав, — Канаме наконец откликнулся на душевные излияния Айдо. — Возможно, всё это в самом деле не зря…       Впервые за долгие годы к нему в душу закралось сомнение, что в его положении тоже можно найти что-то светлое. Но одному сохранять оптимизм было очень тяжело. А теперь он почувствовал, как по его скорлупе отчуждённости и равнодушия пошла ещё одна трещина.       Когда Канаме вышел в сад и увидел Саюри, выяснилось, что она была не одна. Повышенный мужской голос ярко выказывал недовольство его владельца. Ханадаги Кумоидэ был не в духе, как и всегда: волосы растрёпаны, глаза горят голубым пламенем, кулаки сжаты так сильно, что длинные ногти впились в кожу и, не было сомнения, оставили царапины — в воздухе царил едва уловимый запах его крови.       — Почему он решил, что это правильно?! — вопрошал сводный брат Саюри. Он прямо весь трясся от гнева. Девушка глубоко вдохнула, стараясь держать себя в руках.       — Об этом тебе лучше спросить у отца. Я никак не влияю на его решения.       — Он слишком много отдал Ковену, он создал его! А что сделал этот пришелец из чужих земель?       Канаме кашлянул для вида, чтобы спорившие его заметили. Саюри, поняв, что он всё слышал, виновато потупила взор, а Кумоидэ не скрывал свой гнев и в упор смотрел на пришедшего.       — Канаме, это Кумоидэ, — нарочито вежливо представила сводного брата Саюри. — Родной сын Ханадаги-сана.       — Очень приятно, — буркнул Кумоидэ и развернулся в сторону поместья, даже не подняв уважительного взгляда на самого древнего бессмертного.       — Не волнуйся, Кумоидэ-кун, — почтительно произнёс Канаме, сложив руки на руки, будто прячась от холодного ветра, свободно гулявшего по саду. — Пришелец из чужих земель не собирается ничего у тебя отнимать даже по воле твоего отца.       Сложить дважды два было легко, и Канаме почти сразу понял, по какой причине Кумоидэ источает яд злости и ненависти ко всему живому. Его глаза сверкнули недобро, и мужчина ушёл восвояси, не сказав ни слова. Когда он исчез, Саюри облегчённо выдохнула.       — Извини.       — За что? — искренне удивился Канаме. — Не в тебе же дело.       — Я понимаю, просто ты стал невольным свидетелем неприязни моего брата, — объяснила Саюри, поворачиваясь к кусту красных роз и протягивая руку к пышному цветку на самой вершине невысокого куста. — За него я и прошу прощения.       Канаме неспешно сделал шаг вперёд, рассматривая розу в руках Саюри. Шёлковые лепестки начали слегка подсыхать, как и у других роз вокруг: морозы были близко. Их ярко-алый цвет напоминал о крови и заставлял вспомнить о жажде.       — Эти розы цветут раз в десять лет, — сказала Саюри. В её голосе отчётливо прослеживались нотки гордости, и Канаме вопросительно посмотрел на девушку, щёки которой мгновенно покрылись лёгким румянцем. — У меня ушёл целый век, чтобы вывести их. Видишь, я тоже неплохо разбираюсь в биологии.       — Раз в десять лет — разве в этом есть смысл? — спросил Канаме прежде, чем понял, что вопрос прозвучал некорректно, особенно для неё: столько времени и, вероятней всего, сил было вложено в этот сорт цветов, а он интересуется так, будто Саюри занималась глупостями. Он уже готов был устремить на неё виноватый взгляд, но она опередила:       — Это символ надежды, — мягко объяснила свою цель Саюри и нежно погладила хрупкие лепестки. — Когда ты ждёшь чего-то особенного долгое время, зная точно, что это будет, и наконец, оно приходит, ты испытываешь… восхищение. Лёгкость. Счастье.       Канаме не стал ничего говорить в ответ, хотя внял её мысли и был согласен, но тишину понимания не хотелось портить ненужными фразами. Увядающая роза чувствовала скорые морозы — об этом красноречиво говорили подсохшие кончики бордовых лепестков, но она всё равно изо всех сил дарила свою красоту миру и умирала достойно и легко, зная точно, что пусть через долгие годы, но она вернётся.       Стоило молчаливым собеседникам поднять глаза, и они бы заметили двух на удивление тихих наблюдателей, следивших за ними на балконе. Ичиджо с нескрываемым интересом смотрел на двух чистокровных в саду, и на губах его играла понимающая улыбка, словно он знал намного больше, чем они сами. Хио же лениво перетасовывал колоду карт и наугад вытащил пикового короля.       — Козырь — пика, — без особого энтузиазма оповестил он. После того, как Ичиджо лишь согласно хмыкнул, Хио повернулся к нему лицом и выставил руку с картонным рисунком в ладони перед его глазами. — Что с тобой, а?       Ичиджо, мгновенно вспылив, выхватил карту и неодобрительно посмотрел на недоумевающего Хио, который застыл с колодой карт в руке. Бывший пират тут же успокоился, ибо не имел желания портить отношения с недавним другом, и, переводя взгляд с пикового короля на Канаме, загадочно и мечтательно сказал:       — Знаешь, Рен, у меня странное ощущение восторга. Будто мы являемся свидетелями начала общества кровопийц. Будто на наших глазах из пустоты куются мифы и история вампиров.